Текст книги "Ковка стали. Книга 1"

Больше года я жил в новом доме, а двор его так и не изучил. Практически и не жил в нём: постоянные командировки, колхоз вот. Как-то вышел вечером после работы из подъезда. Напротив молодёжное общежитие, волейбольная площадка, ребята с девушками играют. Прямо напротив меня стоит турник, вкопанный ещё строителями при возведении дома. Вокруг кирпичи неубранные валяются. Подошёл, покачал один столб, второй. Крепко. Наверху лом. Подпрыгнул, ухватился, качнулся. Ничего, держит. Захотелось вспомнить юность. Даром, что ли, второе место по спортивной гимнастике в Кемеровской области? Закручу солнце, пусть молодёжь посмотрит, как это здорово. Снял рубаху, повесил на лавочку. Вновь подпрыгнул, поудобнее обхватил лом.

Со второго маха вышел на стойку, пошёл на солнце. На третьем обороте кожа на ладонях предательски скрутилась, пальцы разжались, по параболе полетел вдоль земли с кувырками. Наблюдал: на земле кругом одни кирпичи, остатки от кирпичей. Не могли убрать, тоже мне, строители. Приземлился на единственное чистое место на руки, потом на голову. Руки самортизировали. Головой ударился несильно. Встал на ноги. Вышло красиво, молодёжь даже и не заметила, что произошло, бросили мяч и хлопали. Конечно, вида не подал с неудавшимся соскоком – вернее, обрывом. Встал к ним на площадку, пару раз принял мяч, незаметно ускользнул домой. Посмотрел на руки: ладони целы, пальцы шевелятся. Запястья болят. Подержал под краном с холодной водой. Боль утихла. Утром проснулся, глянул на запястья – они распухли не меньше чем в два раза. Пошёл в поликлинику нефтяников. Провели рентген. Кости целы. Растяжение жил, суставов. Перебинтовали.

– Бюллетень нужен?

– На сколько?

– Дней на двадцать для начала, дальше будем смотреть.

– Нет, работа у меня непыльная, грузы не ношу, писать смогу. Не надо бюллетеня.

– Как знаете, два раза в неделю приходите на осмотр.

– Хорошо.

На работе случившегося не скроешь. Проходил две недели с бинтами. Опухоль постепенно сошла, сам снял бинты, в поликлинике так и не показывался. Зачем людей отвлекать от дела? Прошло само.

В то время, пока я пахал в деревне, из правового управления пропал юрист. Ходил, ходил на работу, а потом взял и исчез. Знал я его. Странно, как это в наше время может пропасть человек. Положительный, серьёзный из себя, старше меня лет на десять. Женат, дети есть. Месяц с лишним на работе не появлялся. А тут иду днём по городу, вижу: юрист идёт, правда не при параде, но живой.

– Юрий Иванович, здравствуйте, мы вас потеряли в Главке. Куда пропали?

– Привет, знаешь, Гена, долго рассказывать… Забичевал я.

– Как это – забичевал?

– Пойдём сядем на лавочку в тень, расскажу.

Мы сели под деревья.

– Поругались с женой, она забрала детей и уехала к родителям. Остался в квартире один, ну и, понятное дело, – запил. Хреново стало, плюнул на работу, познакомился с такими, как сам. У многих и жить негде. Пускаю иногда к себе. Теперь у них вроде бригадира. Подрабатываем на хладокомбинате. Романтика, в контору больше не хочу.

– Пойдите документы свои заберите.

– Что забирать-то? Паспорт при мне, диплом тоже.

– Трудовую книжку.

– Нужна она мне?

– Как же, трудовая книжка всегда нужна при устройстве на работу… Я тут подумал, может, познакомите меня со своими друзьями, бичами. Меня они интересуют ещё от Горького, их образ жизни, мысли, дела… романтика.

– Нет, Гена, меня там одного хватит. Работай в Главке. Ты мозговитый парень, далеко пойдёшь.

– Юрий Иванович, вы меня не так поняли. Я вовсе не собираюсь уходить с работы. Возьму отпуск на одну-две недели, поживу с вами, с ними. Мне интересно знать, что это за люди. Горький, он тоже жил среди таких людей. Много литературных образов взял оттуда… И только.

– Другое дело. Собираемся мы каждое утро на проходной хладокомбината, получаем задание на погрузку, разгрузку или другую работу. После работы расходимся кто куда. Я домой. Приходи, как надумаешь, интересные есть экземпляры среди них. Покруче твоего Горького будут.

Мы попрощались и разошлись. Как перестали болеть руки – написал заявление на отпуск без содержания на неделю. Утром был у хладокомбината. Видать, подошёл рано, никого нет. Присел на лавочку. Смотрю – идёт один, бич бичом, не спутаешь.

– Привет.

– Здравствуйте.

– Новенький?

– В каком-то смысле да.

– Чей, откуда?

Рассказал про своего знакомого.

– Другое дело, всякие тут ходят. Я вот всегда имею в кармане пять копеек на булочку, не как некоторые.

Стали подходить люди. Со стороны было интересно наблюдать за ними.

Вот идёт высокий толстый мужик в чёрном костюме, белой рубашке с галстуком. В руках держит портфель. Директор и только.

– Привет, как спали?

Другой, кучерявый, в рубашке с петухами:

– Салют, труженики, – помахал рукой, сел на лавку, насвистывая известный романс. Прямо поэт.

За полчаса собрались человек пятнадцать. Пришёл бригадир:

– Слушайте сюда. На речной причал пришёл морозильный траулер из Салехарда с мороженой рыбой. Наша задача – разгрузить ящики с рыбой из судна, погрузить на машины. Работать до тех пор, пока рыба не будет вывезена. Каждый получит по пятнадцать рублей. Задача понятна?

– Понятна. А если мы ночью закончим, кто нам деньги выдаст?

– Я заплачу. Возьму в конце рабочего дня в конторе и по окончании работы выдам, хоть в два, хоть в три часа ночи. Пошли.

Доехали на автобусе до центра города, там пешком до старой царской пристани. Рефрижератор уже стоял. Подошли две фуры, машины-холодильники. Разбились на пары. Автокран доставал поддоны с ящиками, мы брали вдвоём по ящику, несли в машину, складывали штабелем. За полдня порядком вымотались, а конца и края нет. Кран всё достаёт и достаёт. Машины уезжают и подъезжают без остановки. Пора перекусить. Двух сотоварищей отправили варить уху. Рыба под руками. Посуду взяли на теплоходе. Когда уха была готова – расселись кто где, с удовольствием поели. Я не смог – мало ли что?

Передохнув, продолжили работу. Трудились ровно, напряжённо. Не было ни жалоб, ни отлыниваний. Странное дело происходило с моими побитыми руками: ящик тянет вниз – не больно. Что-то придавил кулаком – болит.

Под вечер мужики начали выдыхаться. Ни матов, ни шуму не было. Я тоже устал. Оступился с очередным ящиком, тот упал на ногу моего напарника. Вес ящика не менее пятидесяти килограммов. Он вскрикнул, сбросил ящик с ноги. Посмотрел на меня укоряюще и произнёс:

– Геннадий Евгеньевич, какой вы неловкий. Теперь не меньше недели мне хромать по вашей милости. – Поднял штанину, посмотрел на ногу. – Берите, – поднял свой край.

– Извините, так получилось.

Рефрижератор был разгружен под утро. Юрий Иванович, работавший с нами наравне, раздал деньги, как было обещано, в том числе и мне.

– Мужики, поспите кто где. Днём в этот же рефрижератор будем грузить на север баранов. Начнём в обед.

Я пошёл спать домой.

К обеду все были в сборе, в том числе и «директор» в белой рубашке. Где он успел постирать её и погладить? Сидели за тем же ведром с ухой. «Поэт» стоял на пирсе, смотрел вдоль реки, читал стихи: «Белеет парус одинокий…» Я присел на брёвнышко рядом с другим мужичком, тем, у которого на чёрный день всегда есть пять копеек на булочку. Завязался разговор.

– Завидую вам: дом, семья, живёте как человек…

– Замолкни, кто тебе самому не давал жить как человек? Бросил семью, детей, жену, дом, запил, с работы ушёл. Тебе кто чего плохого сделал? Молчи уж. Не обижайтесь на него, на нас. Сами виноваты в том, что оказались в незавидном положении. Взять хотя бы «директора» – второй год уехать не может. Приехал в командировку, украли документы, деньги, это он так говорит. На самом деле – действительно был директором. Приехал в Тюмень в командировку, загулял с бабами, запил. Боится в свой город вернуться. А документы у него с собой. Вон тот, Пряник, мы его так кличем: ни имени, ни фамилии. Ехал на север на заработки. Семья есть где-то. Украл зачем-то ящик пряников. Поймали, осудили, сразу выпустили. Не уехал. Осел здесь. Деньги копит для семьи. Складывает куда-то тайно. Все знаем об этом, но никто даже в долг не просит, жалеем. На поэта посмотри. Это сейчас он Лермонтова читает. Когда делать нечего – свои поэмы наизусть нам декламирует. Часами слушаем. Хороший поэт. Не печатают, видать, вот и бичует. Жалко талант. Ваш, возьмите, дружок. В Главке работал, юристом. Уважение и почёт имел. Семья, дети, всё как у человека было. А вот запил и потерял что было. Лучше теперь ему от этого? Сам-то как? Временно к нам или надолго?

– На неделю отпуск взял на работе. Захотелось пообщаться с вами. Интересно, что вы за люди, как живёте, почему подобное с вами случилось? Можно ли вернуть в общество?

– Зря это вы затеяли. Никто ещё не вернулся к нормальной жизни из нас. Там ведь как? Работа, план, график, обязательства, обязанности. Изо дня в день. Надоедает. У нас проще: захотел – поработал, не хочешь – и так сойдёт. Ни перед кем ни за что не в ответе, только перед собой. Затягивает это дело… Нет, никто не возвращается. Так и доживаем каждый свой срок.

Пошли машины с мясом. Загружали целые сутки. По завершении попадали, кто где стоял.

Не сладкая жизнь у советского бича, не позавидуешь, но ведь члены общества. Впереди коммунизм, а здесь такое.

Наступила осень. Кого опять в колхоз, пахать под озимые? Конечно – меня. На сей раз попал в Сорокинский район. Хотел в Казанский, тот родней. Но как получилось – нет больше кровати. Трактор дали хороший, новый «Казахстанец», разновидность ДТ-75. Заводился от аккумулятора, по-цивильному. Не повезло на сей раз с напарником. Оказался окончательным пьяницей: едет на смену, берёт с собой трёхлитровую банку вина. Однажды уехал в поле на ночную смену. Не успел я умыться, смотрю, вдоль улицы мой трактор летит на четвёртой скорости. Плуг задран, в кабине никого нет. Трактор поравнялся со мной, в кабине действительно никого нет. Догнал я его, с риском для жизни уцепился за ручку, открыл дверь, поверх гусеницы заскочил в кабину. Напарник там лежит на рычагах и спит. Я остановил трактор, заглушил мотор, пошёл к его жене:

– Смотрите, что делает? А если бы чуть вправо или левее от дороги – все бы дома протаранил. Пьяным нельзя за трактор садиться.

– Я-то при чём? Убить его только осталось. Никакого удержу нету. Начинаю его ругать, он драться лезет. Бригадиру пожалуюсь – как об стенку горох, братья же. Пьют вместе. Только тот здоровый, как бык, – ведро не берёт. Мой послабже, вот и результат.

– Нужен вам такой, выгоните его, пусть поболтается без семьи – может, одумается?

– Куда? Двое деток. – Она вытирала фартуком слёзы. – Такая, знать, судьба у меня… Если не пьёт – хороший.

– Идите к дому, заведу трактор, подвезу вашего пьяницу.

Вдвоём вытащили его из кабины трактора, затащили в дом.

– Пусть спит.

Трактор я отогнал к своему дому, пошёл спать – с утра вахта на двенадцать часов. Утром трактор стоял у дома напарника. Оказывается, мой напарник ночью проснулся, понял, что сорвал смену, завёл трактор и до утра работал.

Я подошёл к трактору. Вижу – выхлопная труба стоит как-то криво. Открыл капот – точно, одна лапка крепления мотора к раме провалилась вниз. Пошёл к бригадиру. Вместе посмотрели.

– Подушку продавило. Крепление к раме от ДТ-75, а у «Казахстанца» мотор усилен. Часто такое бывает.

Рассказал бригадиру всё, как было.

– Вот же гад. Пристрелю когда-нибудь эту сволочь. Всё для него делаю, новый трактор дал, защищаю. Он что делает, окаянный? Пойду ему морду набью. Пусть идёт трактор делает. Планы горят, начальство шумит.

Через несколько минут он за шиворот волок своего брата. Слова, которыми он сопровождал процесс, не переводимы на литературный язык.

– Иди и к вечеру восстанови трактор.

До МТС дотянули своим ходом. Разобрали капот, обшивку, краном подняли мотор, заменили втулку. Поставили на место, затянули болтами. Трактор готов. Поехал я на смену.

– Вася, не хотел, но скажу вам. Пашите по-нормальному. Вы клин широким к дороге пашете, я всю ночь за вами обратный клин выпахиваю. Замер землемер по дороге ведёт. Ваш широкий клин мерит, у вас две нормы. Мой узкий у дороги – полнормы. Надоело мне за вами лишнее выпахивать.

– Да я что, так само получается.

– Пусть больше так само не получается. Я хоть и городской, но деревню не забыл.

Послали меня на дальнее поле. После скошенных колосьев остаётся много соломы. Солома набивается под плуг вместе с землёй и поднимает его. Приходится или сдавать назад, или поднимать плуг, выходить из кабины и лопатой сбивать вниз прилипшие комья. Муторное это дело, норму сложно дать. Много времени теряется на эту очистку. У «Казахстанца» сцепление ручное. Рычаг на себя – встал. Скорость убрал, вышел, очистил, сел, сцепление отжал, включил скорость… одна морока.

На конце поля опять плуг вылез из земли. Поднял гидравликой плуг. Двинул назад. Не выпало. Развернулся – не выпало. Опустил плуг, сдал назад – сидит. Поднял плуг. Убрал рычагом сцепление, скорость выключить забыл. Полез под плуг чистить его. Ночь, тьма кромешная. Трактор помаленьку тронулся назад. Я выпрыгнул из-под плуга, трактор набирал заднюю скорость. С чего бы это? Тут же сообразил, что заднюю скорость не отключил, сцепление ослабло, и трактор пошёл назад. За полем лес, трактор в него. Я за ним. Опыт уже имелся. Вскочил в кабину, остановил трактор. Хорошо, больших деревьев не было и не сломался плуг. Выехал на край поля, глянул на часы – час ночи. Чувствую – устал. Ночью не выспался, днём трактор ремонтировали. Вторая ночь. С полчаса решил вздремнуть. Ночи были прохладными. Прилёг на сиденье, не заглушая мотора.

Только головой коснулся сиденья – провалился в сон. Тут же на меня навалился армагеддон. Приснилось невероятно страшное, отчего тут же вскочил с испариной на лбу. Что это было? Посмотрел на часы – прошло ровно десять минут. Нет, такого нам не надо. Не спал никогда в тракторе и больше не буду. С трудом доработал до утра, вернулся в деревню.

Днём отоспался, вечером напарник пригласил в баню. Была суббота. Попарились, выпили по стакану сладкого деревенского пива или бражки. Пошёл домой спать. На улице в начале октября была изморозь.

Дома было тепло. Дед с бабкой спали в большой комнате на высокой кровати. Я на мягкой перине на полу во второй комнате. Утром слышу:

– Дед, что-то угаром пахнет. Не слышишь?

– Нет, не слышу.

– Закрыл, подись, задвижку рано.

Бабка встала, понюхала у пола, побежала открывать сени:

– Иди глянь, жив ли?

Хотел поднять голову с подушки – не могу. Всё слышу, понимаю, встать не могу. Голова трещит, будто её верёвками скручивают.

Зашёл дед:

– Глаза открыты, моргает – жив, значит. А ну, милок, вставай. Я тут вчерась рановато задвижку на печи закрыл. Подтравился ты, видать.

До моего сознания смысл происходящего постепенно начал доходить.

– Вот оно что, угорел. Жив пока. Надо вставать и на улицу, дышать свежим воздухом. Понятно, к чему сон был. – Мобилизовался, встал на колени, выполз на улицу, сел на завалинку. – Ничего себе, мог бы и не проснуться.

Весь день пил горячий чай, сидел на завалинке. Постепенно отпускало. Вечером смена.

– Куда же ты? Полежи, отдохни. Чёрт с ней, с этой сменой, пусть она огнём горит.

Отпахался, голова отошла. Днём отоспался, стало получше. Вечером на далёкое поле идти. Во-первых, его найти надо, потом до темна провести первую борозду. Работёнка предстоит трудная.

В тракторе тепло, потому надел лёгкий пиджачок. Поле нашёл, вышел на середину, дошёл до конца поля, развернулся, скрутил самокрутку из махорки, подлиньше, чтобы хватило до конца поля, опустил в землю плуг, пошёл первой бороздой. Поле оказалось уж слишком длинным. Его конец в темноте угадал интуитивно. Включил рычаг подъёма плуга, по обычаю продолжал смотреть в заднее стекло, ожидая, когда тот выйдет из земли. Неожиданно плуг подскочил резко вверх. В ту же секунду почувствовал, как трактор провалился под землю. Глянул в заднее стекло – задняя фара светила в небо. Падал крупный снег.

Выключил мотор, передние фары. Попробовал открыть дверь кабины. Ни правая, ни левая не открывались. Угодил точно в середину. Трактор целиком оказался в глубокой яме. Наверху торчал один плуг.

Что же теперь делать? Посидел в темноте на рычагах, стал замерзать. Снег валил. Над головой чёрное небо. Может, кто увидит? Посигналил задней фарой. Яркий луч уходил далеко в небо, наподобие прожекторов во время войны, ищущих на вражеские самолёты. Помигал, подождал. Помигал, опять подождал.

– Что же мне бригадир не сказал об этом колодце или яме? Откуда мне о ней знать? Впервые вообще здесь.

Как оказалось, мой прожектор сработал. Километрах в пяти, за лесом, работал «Кировец». Увидел мои сигналы. Они ему показались странными. Подъехал проверить.

– Как это тебя угораздило? Вытащить не смогу. Тебя теперь откапывать надо. Сиди жди. Поеду к бригадиру, привезёт утром людей, откопают, тогда смогу вытащить.

– Я тут околею за ночь.

– Терпи. – Развернул трактор и уехал.

Когда у меня зуб на зуб не попадал, рано утром приехал бригадир на «Белорусе». В телеге привёз баб с лопатами. Те, конечно, посмеялись надо мной сверху:

– Смотрите, городской совсем замёрз.

Быстро под матюки бригадира выкопали траншею шириной с трактор. «Кировец» зацепил меня тросом за плуг, сначала медленно поставил трактор на гусеницы и потом по уклону вытащил меня на поверхность. Я выскочил из кабины, обежал трактор. Ничего не поломано, не погнуто, даже фары на месте.

– Повезло тебе, городской, точно в центр колодца въехал. Ошибись на ширину гусеницы – сам бы погиб и трактору конец. Крышка была бы обоим. Давай масло проверим, попробуем завести.

Бабы побросали в телегу лопаты, сами залезли и уехали назад в деревню.

– Масло в норме, заводи.

Трактор завёлся с первого оборота. Прогрел я его, вышел из кабины:

– Почему мне о колодце не сказали?

– Его наши все знают. Здесь раньше стан стоял, изба. Колодец был. Развалилось всё, и колодец обвалился.

– Ваши знают. Я же не здешний. Могли бы и сказать.

– Я что, помню, что ли, про вас про всех. Работаешь – значит, знаешь. Садись рядом, я сам за рычаги сяду. Давненько не сидел в тракторе, вспомню молодость.

Осенью меня долго не отпускали из деревни в город. Там ждали – работать надо. Здесь держали – закончить пахоту надо. На день работника сельского хозяйства провели в районе праздник. Дали премию и отпустили.

Зиновьев продолжал пить. Подчинённые мужики не отставали. Я был здесь лишним, надо искать другое место работы. На вновь построенный ДСК начинают набирать кадры. Пошёл к начальнику, попросил перевести.

– Кем?

– Да хоть кем, кем возьмут. И линию знаю, и технологом смогу.

– Хорошо, поработайте до Нового года. Там технолог – прекрасный человек, Розенберг, на пенсию уходит. Подождёт вас. Придёте, его замените. Ещё и научит вас своим хитростям, знаниям. Сделаете несколько командировок: в Харп, Лабытнанги, Надым, в Сургут и потом, если успеют сделать в проектном институте чертежи форм, – в Омск отвезёте чертежи на изготовление опалубки, теперь уже на ваш завод, комбинат. Такой небольшой план. Отдохните, отойдите от колхоза, на следующей неделе в Харп.

Осень затянулась. Было тепло. В чём поехать на Крайний Север? Не верилось: здесь набухли почки на деревьях, там морозы за двадцать. Оделся – ни вашим ни нашим: туфли, шуба, шляпа. Полный винегрет.

Прилетел я в Салехард. Да, страна наша огромна, погода очень разная. Подгодился вертолёт, переправил через Обь в Лабытнанги. На поезде добрался до Харпа. Зашёл к директору:

– Здравствуйте, Николай Донатович.

– Здравствуйте, молодой человек, милости просим. – Посмотрел на моё одеяние. – Эдаким франтом вы у нас больше в конторе будете сидеть, пользы оттого не будет. – Поднял трубку телефона. – Евсеич, принеси со склада, постой… какой размер ноги?

– Тридцать девятый.

– На сороковой размер валенки, шапку и рукавицы меховые. Представителя Главка надо утеплить.

В кабинете было жарко натоплено, разделся. Обсудили план работы.

Зашёл мужчина:

– Вот, Николай Донатович, как приказали. Валенки высший сорт, с прорезиненной подошвой. Шапка не знаю, подойдёт? – Он нахлобучил на меня шапку. – В самый раз. С варежками того, какой размер был – такой принёс. Подойдут.

– Спасибо, Евсеич, можешь быть свободен. Облачитесь во всё.

Я надел валенки, шапку, шубу, рукавицы.

– Неплохо. Но сначала пообедаем, потом пойдём на завод.

Обедали в небольшой ведомственной столовой.

– Николай Донатович, как вы решились избавиться от зоны, работы заключённых? В Главке недовольны, в Обкоме партии тоже. Прислали смотреть, что у вас творится, пока не поздно – меры принимать.

– Поздно меры принимать, раньше надо было. Сколько лет я пороги обивал: «Примите меры».

Достали: аварии, поломки, саботажи. Надо работать – мы оборудование ремонтируем. Поломка на поломке. Вы понимаете: габбро-диориты, крепчайший камень дробим, оборудование не боится, терпит. Стоит запустить этих полосатых оглоедов – и всё, завод стоит. Действительно достали. Как решился, спрашиваете? Просто. Ночью выгнал из карьера «Катерпиллер», смотал к чёртовой матери ограждения и уволок в тундру. Утром вести их – а некуда. Понятное дело: конфликт с бенефициальной системой. Министр приехал их, раздули бурю. А завод-то работает.

– Интересно, как?

– Просто очень. Я же еврей. Помаленьку принимал людей, якобы на обслугу, но специалистов по нашему профилю. Когда на основное оборудование специалисты подобрались, я и решился. Остальных здесь нашёл, подучил втихаря. Кого пригласил с других заводов. Главные специалисты – в конторе работают. – Обед закончили. – Пошли, что ли. Покажу, как завод работает. Тихо и спокойно. До конца года щебня выдадим больше, чем в прошлом году, в три раза. Представляете? Меня и наказать не за что. Ну убрал этих бандитов, ну сидят они без работы, зато дело выиграло. Кто для кого: завод для них или для пользы государству?

– Понятное дело.

– Смотрели моё дело в Салехарде, в Окружном комитете партии. Один первый секретарь против меня выступил. Остальные были за меня. Понимаю, нарушил порядок, дисциплину. Но польза делу явная и огромная. Полгода не прошло, никто не говорит о возврате к заключённым. Чем они там у себя занимаются – не моё дело. Моё дело – давать заводам щебень… Правильно я говорю?

– Согласен, пошли.

– Пойдём.

Вокруг завода действительно не было привычной устрашающей колючей проволоки. Обошли производство. Завод работал, понятное дело, не тихо. Шум и грохот стоял адский. Подходили к людям, рабочим, мастерам, говорили. Персонал был доброжелателен. К директору относились с уважением – можно сказать, с почтением.

– Видите, сколько народу? В четыре раза меньше, чем раньше. Половина из них – женщины. Заработная плата выше, чем у нефтяников. Производительность труда не ниже, чем на аналогичных предприятиях в средней полосе Союза. Есть проблемы с жильём. С зэками совсем ничего не строили для работающих. Сейчас другое дело. На следующий год сдадим двадцатиквартирный дом. Главк не против. Денег у них не просим.

– Кто строить будет, с рабочими трудно?

– Строим уже, хозспособом.

Вернулись в контору.

– Танечка, организуй нам чаю покрепче.

– Хорошо.

– Как вам? О чём доложите начальству?

– Нормально всё, мне понравилось. Вы молодец. Оказывается не надо ждать приказов сверху, угадывать и встраиваться в линию партии. Достаточно просто думать головой и честно работать на результат, а не за медаль или орден. Правильно делаете. Была бы моя воля, присвоил бы вам звание Герой Социалистического Труда.

– Ох, как хватанули, это вы слишком. Доложите просто, что работа идёт. Уверенность в выполнении плана имеется. Экономика позволяет развиваться. Работаем с прибылью… Когда возвращаетесь? Через Лабытнанги, Салехард, самолётом или через Воркуту поездом?

– Завтра поеду в Лабытнанги. Постараюсь вертолётом перескочить через Обь, до зимника ещё далеко.

– Отмечайте командировочное удостоверение. Гостиница для вас готова. Вечер с коньяком не предлагаю, изучил ваши принципы… Начальник ваш совсем другой. Но надо честно сказать – умница. Пить – пил, факт. Помог ещё больше. Лично он меня здесь поддерживал. Плохо, там, у начальства, занял нейтральную позицию. Не обижаюсь. Любой на его месте поступил бы так. Дела делал я, чего ему за меня отвечать? Передавайте ему привет и наилучшие пожелания. Он еврей, я еврей, чего нам делить? А шапку и валенки оставьте у себя. Бог знает, что в Лабытнангах?

– Как-то не по правилам. У кого-то на подотчёте.

– Не переживайте, спишем.

Перед выходом из кабинета мы попрощались.

– Желаю вам успехов.

Гостиница была рядом. Поезд завтра рано утром. По дороге зашёл в магазин, купил булку местного хлеба, выпекаемого заключёнными в своей пекарне, не сохнувшего неделями, ещё чего покушать. Ни радио, ни телевизора. Аскетично. Зато было тихо и спокойно, главное – тепло.

Рано стемнело. Прилёг на кровать поверх одеяла. Надо подумать о том, что докладывать. В общем, он прав. На производстве отразилось то, что он делает, положительным образом. Персонал им доволен. Нечем загрузить заключённых? Пусть об этом думают их начальники. Он их предупреждал о плохой работе.

Боролся с диверсиями. Даже мне в Тюмени доставалось от этого Харпа. Больше всего запасных частей отправлял сюда. Где их было достать в большом количестве, один бог знал. Сейчас ничего такого нет. Задачу передо мной поставили: оставлять директора на работе или отстранять? Конечно – оставлять, какой разговор? Явная выгода от его принимаемых смелых решений. Безусловно, пусть работает.

За такими мыслями заснул. Проснулся от стука в дверь дежурной гостиницы.

– Вам пора.

– Встал, спасибо.

Поезд в Лабытнанги проходил один раз в сутки. Через небольшое время я был уже там. Погода вьюжила, вертолёты не летали. Что делать? Ждать, пока успокоится северный ветер? Решил ехать поездом. Долго, а что поделаешь? Север есть Север. Поезд завтра. Пошёл устраиваться в Барсуковскую гостиницу, коими для него застроили весь север Тюменской области. Чем-то надо убить время. Посмотрелся в зеркало. Оброс, пора подстригаться. Побродил по заснеженным улицам, увидел вывеску на деревянной покосившейся халупе, занесённой наполовину снегом. Зашёл – бедненькое убранство говорило за то, что здесь стригут: два стола, два стула, две сотрудницы, одна помоложе, другая постарше.

– Здравствуйте, мне бы подстричься.

Та, что постарше, ответила:

– Заходите, раздевайтесь, присаживайтесь вот на этот стул. Валя вас подстрижёт.

Я сел, куда показали.

– Какую вам стрижку?

– Молодёжную.

Девушка подошла, обернула меня простынкой, внимательно осмотрела голову, посмотрела в зеркало, улыбнулась. Склонила свою голову налево, потом направо, взяла в руки ножницы, расчёску, приступила к работе. Молча сидеть посчитал невежественно, завёл салонный разговор:

– Какую мастерскую вы заканчивали?

Улыбается, молчит.

– Секрет? Наверное, в Париже?

Улыбается.

– Что вы с нею говорите? Глухая она.

Я поперхнулся:

– Понял, извиняюсь.

Сижу и думаю, вот попал: в глуши, на конце света, в таком «салоне», да ещё глухая. Кем же я выйду отсюда? Приеду на работу, меня не узнают.

Куда теперь рыпаться? Безвольно сидел, закрыв глаза. Процедура длилась полчаса. Её руки странным образом успокаивали меня, даже дремать начал.

– Готово, вставайте, – донёсся голос второй.

Открыл глаза, посмотрел в зеркало… И не поверил глазам. Передо мной сидел голливудский красавец. Девушка стоит за моей спиной, смотрит в зеркало, улыбается. Удалось. Провела ладошкой по голове, ровняя волосы. От неожиданного эффекта не знал как себя вести. Встал, поцеловал её в щёку:

– Спасибо, не ожидал. Вы прекрасный мастер, у вас золотые руки. Теперь специально на стрижку буду прилетать только к вам. Сколько с меня?

– Пятьдесят копеек.

Отдал деньги, оделся. В голове засела мысль: нужно поощрить. Что-то сделать хорошее для девушки. Подарить цветы? Пожалуй. Вышел, не попрощавшись.

– Скоро приду. – Обошёл в Лабытнангах все магазинчики. Никто цветы не продавал. Купил плитку шоколада, бутылку шампанского, вернулся в парикмахерскую. Вручил девушке:

– Это вам, хотел цветы, но не продают их у вас. Очень жаль.

Девушка взяла мои подарки, не знала, что с ними делать. Стояла посреди зала, смотрела на меня. Из её голубых, больших как небо, глаз текли слёзы.

– Не надо так, товарищ, видите, она ранимый человек, мало что инвалид. Сердце у неё золотое… Работать уже сегодня не сможет. Идите, пожалуйста. Спасибо вам, конечно. Ей никто так не дарил. Идите с богом. Подстригла она вас хорошо, не обижайтесь.

Вышел на мороз.

– Действительно, что-то не так сделал. С цветами было бы проще. Где же их взять в этом заполярном круге?

Пора было поесть. Где-то видел столовую, пошёл искать. Столовая оказалась недалеко. Зашёл, разделся. Впереди меня стоял местный ненец в малице и с мешком. Почитал меню: рыба жареная, уха, пельмени. Надо брать пельмени.

Ненец чего-то заказывал, ему принесли штук двадцать булок хлеба. Он свалил их в мешок. Принесли лоток свежайших булочек, он их тоже отправил в мешок. – Что ещё?

– Всё.

Ему назвали сумму для оплаты.

– Сейчас.

В это время перед моим носом вверх мелькнула его рука. Он каким-то факирским способом выдернул её из рукава вовнутрь малицы. Пустой рукав болтался без руки. Что-то там на животе пошарил, таким же экзотическим образом выдернул руку назад в рукав.

– Вот, бери, – он подал горсть с деньгами.

Женщина отсчитала, сколько надо. Остальное он тем же способом вернул назад в чрево малицы. Взвалил мешок на спину, улыбаясь попрощался, пошёл на выход.

– Пельмени мне, две порции.

Приготовившись отведать горячих сибирских пельменей со сметаной, наколол вилкой первый пельмень, отправил его в рот. Пожевал. Что это? А мясо где? Вместо мяса в пельмене было не поймёшь что. Не могли же они продавать бракованные пельмени. Пойти «права покачать»? Неудобно – другие вон едят. Я осмотрел рядом сидящих – все с удовольствием ели те же пельмени. Может, я чего не понимаю. Так как был голодным, давился, но ел. До конца доесть сил не хватило. Ничего противней этих пельменей я раньше не ел. Армейская шрапнель, которую я не ел, по-моему, была вкуснее. Это точно. Запил чаем, подошёл ещё раз к меню, хотелось всё-таки узнать, чего я ел? Читаю: «Пельмени с нельмой».

«Вот же чёрт, не мог по-нормальному посмотреть? Это местный ненец меня отвлёк. Теперь понятно, почему они такие». Пошёл одеваться. От прояснения вопроса вкуснее пельмени не стали. Может, когда бы знал, что ем, эффект был бы не такой негативный. Теперь от слов «пельмени рыбные» у меня возникает рвотное чувство. Хотя нельма – прекрасная рыба.

Утром сел в поезд. Дорога предстояла длинная и долгая. Поезд шёл медленно, наклоняясь то вправо, то влево. И ехал так километрами. Наклонится на правый бок и едет, того и гляди перевернётся. Приходилось за полку держаться. Потом налево – и едет так десятки километров.