Текст книги "Ковка стали. Книга 1"

Бригадиры, в основном сержанты, сами не вполне хорошо работали, но за подчинёнными надзор вели.

В армии я выписывал журнал «Юность». Как-то раз мне попалась на глаза в нём статья, дневник одного почётного индийского доктора медицины. В ней он описывал, каким образом освободиться от наркотической зависимости. Разработал целый научный труд и решил над собой провести научный эксперимент, для спасения населения Земли от дурной зависимости. Труд этот состоял из нескольких десятков страниц журнала.

Составил график вхождения в роль наркомана и выхода из неё. Поначалу всё у него шло по графику. Он описывал своё состояние: дело идёт по плану… Когда график подошёл к выходу от применения наркотиков, он выдал: «А ну его, этот график, мне и так хорошо». Конец дневника поразил меня.

На моих глазах курящие солдаты, но не имеющие своих папирос, подбирают окурки. Какой позор, где их достоинство, сила воли? Проще взять и бросить, коли нечего курить. Да и вообще – курить вредно. Пытался им втолковать, но где там.

Решено – сделано, поставил перед собой цель на выработку силы воли: научиться курить, после – бросить. Показать солдатам – это возможно. Не такое преодолевали. Купил в армейском магазине папиросы «Памир» и приступил к процессу привыкания. Уходил в лес, подальше от людей. Это было что-то невероятно противное, горькое. Из глаз шли слёзы, кружилась голова. Я кашлял, но не отступал. Страдал не меньше месяца, потом объявил о начале своего опыта. Надо мной посмеялись, крутили пальцем у виска.

– Увидите, брошу, как скажу себе.

Работа шла по графику. Начальство досаждало больше всего: отчёты, проверки, планёрки отрывали много времени. Не уставал писать отчёты, подотчёты, наряды. Плохо быть начальником участка, мастером проще.

Обычным утром сижу в прорабке с бригадирами, уточняю дневное задание. Ваня Чумак тут же. Смотрю на него – он пятится с округлёнными глазами к открытому окну. Не успел спросить, что с ним, как в открытую дверь прорабки влетает Хайрулин, в весьма возбуждённом состоянии. Чумак ныряет в окно и стремительно несётся к лесу. Хайрулин назад в дверь и за ним:

– Стой, задушу.

Бригадиры смеются.

– Что это было, ребята?

– Пока он Ваньку не поймает, не успокоится.

– А что случилось?

– Да мы тут вчера вечером во вторую смену, пока тебя не было, выпили. Ваньке дали чуть. Он раздухарился, на стол полез танцевать, потом схватил трубку служебного телефона, набрал домашний номер Хайрулина и выдал, представляете, в час ночи: «Товарищ капитан, это вы? Мойте ноги да лягайте спать». Бросил трубку и молчит.

– Мы ему говорим: «Ты с ума сошёл, час ночи?» Тот: «А он мой друг».

– Понимаете, пропал Ванька.

– Действительно, не повезло бедняге…

Я собственными глазами видел, как Хайрулин при мне и других людях пнул сапогом полковника от службы заказчика. Такое поведение у него случалось не один раз. Только присвоили ему звание майора, так после этой выходки опять капитаном стал. А в армию его как затащили? Был он главным инженером строительства алмазного карьера в Якутии. Окончил институт, был на хорошем счету.

Пригласили в военкомат.

– Вы нужны стране. Даём вам звание лейтенанта…

– Нет.

Прошло несколько дней.

– Даём старшего лейтенанта.

– Нет.

– Даём капитана.

– Согласен, если я вам так нужен.

Оказался здесь. Два раза майора снимали…

До вечера ни Вани, ни Хайрулина никто не видел. Наутро Ваня появился никакой. Молчит.

– Иди работай, коли жив остался.

К осени дела с траншеями и трубами подходили к концу. Кроме обогрева фундаментов велась масса других работ, в том числе ремонт шиферных кровель корпусов «рупоров» антенн и строительство на них ходовых мостиков с перилами вдоль коньков. Приходилось проверять качество работ. Кровля под углом тридцать шесть градусов. Ходить можно в сапогах с резиновой подошвой, но на пределе – скользко. Солдаты работали с монтажными поясами. Мне проверять с поясом было не с руки. В хорошую сухую погоду сапоги уверенно стояли на шифере. Тут, как назло, с утра упала изморозь. Я этому не придал значения, спустился с трапа на шифер и только тогда понял, что сплоховал. Сапоги поскользнулись, полетел по шиферу вниз, словно по ледовой горке.

Разом вспомнил всю свою небольшую жизнь. На краю кровли зацепился штанами за брак – недобитый оцинкованный кровельный гвоздь. Ноги болтались в воздухе, высота тридцать метров. Внизу асфальт. Ни верёвки, ни человека. Штаны треснут – и хана. Я боялся пошевелиться и лихорадочно думал: как быть? Перевернуться на живот, что это даст? Время шло, постепенно по телу пошла предательская дрожь. Этого ещё не хватало, так скорее порвутся штаны… Сколько так висел на волоске, не помню. Вижу, из инженерного корпуса капитан эксплуатационной службы выходит. Крикнул я несильно:

– Капитан.

Думал, не услышит, но странно, он поднял голову, посмотрел на меня, пропал вновь в своём корпусе. Лестница наверх была с той стороны. Залез, прошёл по трапу, бросил мне конец верёвки. Их там было великое множество. Я сгрёб верёвку в руку, захватил второй рукой, перевернулся на живот. Спасён. Забраться на трап не составляло труда.

– С днём рождения, солдат. Какой чёрт тебя занёс сюда? А… понял, ты же строительный начальник?

– Ну.

– Балда ты, а не начальник. Людей посылаешь сюда работать, а сам не соблюдаешь технику безопасности.

– Виноват, товарищ капитан, так получилось. Не первый раз хожу. Начальству моему не рассказывайте, ладно? Сам знаю – виноват.

– Виноват, ладно. Скажи хоть Богу спасибо, что жив остался. Не погодись я, что бы было? Сам понимаешь… Пойдём вниз, работать надо, да и тебе тоже.

Осенью начали запускать калориферы и тёплый воздух по трубам. Вроде работает. На другом конце зданий из каждой трубы должен идти тёплый воздух. В действительности: из какой идёт, из какой нет.

– Что за дела? – ГИП забеспокоился: один корпус нормальный, три с проблемами. Настали морозы. Как поведут себя приборы, грунт, настройка антенн? Он как-то съёжился, начали дрожать пальцы рук.

– Там, где воздух из труб не выходит, придётся копать посередине, пробивать отверстия. Идёт воздух – копать на следующей четверти. Не идёт – копать на четверти к гребёнке, к калориферу. Начинайте. Буду лично смотреть, мерить силу ветра.

Не думал, что такое возможно. Но в иных местах трубы были забиты телогрейками. Где-то между труб стоял лист железа. Уберёшь его – земля с камнями летит от напора воздуха. Иные гребёнки вообще были не подключены. Копались до середины зимы. Два комплекса стояли, один плыл.

Зима в тот год выдалась слишком холодная, даже для этой местности. Морозы стояли под сорок, иногда доходило до пятидесяти. День-два не работали, остальное время – Родина требует. Работали по-прежнему – в две смены. По ночам было страшно спать в моём домике. Недалеко стояла палатка-столовая. Солдаты поедят, что-то выбросят на снег. Ночью приходят из тайги рыси, камышовые коты, дерутся между собой из-за остатков еды, страшным образом орут.

Как-то часов в одиннадцать ночи раздаётся стук в дверь. Слышно: солдаты пришли, смеются. Открываю дверь. Вижу: сержант в руке, головой вниз, держит рыжего камышового кота. Раскачал и бросил в меня. Я увернулся, кот пролетел к дивану, заскочил под него, вытаращил на меня свои шары. Ребята ржут.

– Бери рысь, сибиряк (они все были украинцами).

– Сдурели вы? Это кот камышовый. Зачем вы его притащили?

– Для хохмы.

– И что мне прикажете с ним делать, жить? Он не хуже рыси может любого сожрать. – Схватил бушлат, шапку, выскочил наружу. – Пойду в роту ночевать. Пусть сидит, греется, морозюка какой. – В тёмном небе светила полная яркая луна, сияли звёзды.

Назавтра перед работой пришёл к дому, открыл щель в двери, сунул еду, захлопнул, закрыл дверь на замок.

– Сиди привыкай. Еда есть, вода есть, тепло. Чего ещё надо в такой лютый мороз?

Пару дней так ходил, кормил. Решил рискнуть, широко открыл дверь – не уходит, сидит в доме под диваном. Смотрит на меня, молчит. Ну раз не бежит, не кидается – процесс адаптации пошёл. Будем приручать. Первую ночь я спал лицом к стенке, укрыв голову. Бережёного Бог бережёт. Постепенно кот освоился. По-прежнему суровый, ходил по дому, ел, пил, начал залазить на диван. Постоянно наблюдал: куда я пошёл, что взял… Я с ним говорил о всяком разном. О чём думал, о том и говорил, читал вслух журнал «Юность».

Словом, кот стал ещё не ручным, но уже не опасным. Ходил по улице, возвращался. Лапой скрёб снаружи дверь. Однажды перемёрз, заскочил, сел у печки, положил на неё свой пушистый хвост. Он вспыхнул, едва успел затушить, не то бы весь сгорел. Так и ходил с подпаленным хвостом. Бывало, сижу на диване, подойдёт, положит голову на колено, закроет глаза и сидит. Глажу его по голове, ушам, вижу, что ему нравится. Однажды не уследил за банкой сгущёнки, взорвалась. Кастрюля была без крышки, вся сгущёнка оказалась на потолке. Долго его носил на голове, пока он её слизывал.

Стали ко мне заходить люди, посмотреть на живого камышового кота. Ничего, терпел, даже иным гладить себя разрешал. Однажды пришёл один неприятный офицер. Кот лежал на своём месте в углу дивана.

Офицеру сесть было негде, он посмотрел на кота и сбросил его:

– Дай посижу. – И мигом выскочил наружу. Еле кота удержал от разборок. Больше этот офицер ни разу ко мне не заходил.

К весне морозы спали. Кот не уходил. Погуляет, опять домой. Что же с ним делать? Осенью демобилизация. Не с собой же его брать. Поговорил с котом:

– Иди-ка ты, дружок, туда, откуда пришёл.

Погуляет, опять тут.

Солдаты подсмотрели, где он ходит, нашли замороженную кошку. Попала между железяк, выдернуться не смогла и замёрзла.

– Вот оно что. Не уйдёт теперь.

Кошку закопали, посадил я кота в мешок и в машине отвёз километров за тридцать. Прихожу на завтра к дому – сидит, лапой дверь корябает.

– Ну заходи, говорить будем. – Долго я ему рассказывал не только о том, что он хороший и красивый, но и какой он неумный. – По-человечески тебе говорят: не нужен ты мне. У нас разная жизнь. Иди к себе в тайгу, гуляй, люби своих кошек. Я к себе домой поеду. Люблю я совсем другую… – Поговорил так, выпустил, смотрю – нет. Снег свежий выпадет, следы вокруг дома, на крыше есть. Самого нет.

До сих пор мало кто верит, что такое может быть. Учёные вообще подобного не допускают. Рысь – куда ни шло, бывает, приручают. Кот камышовый никогда с человеком не жил. А вот жил же ведь!

Маета с обогревом фундаментов закончилась. Вроде перестало плавать. Другая напасть навалилась. Где-то там высоко у начальства в голову пришла мысль: а вот если будет то, что сделается так, как себя поведут фундаменты, опоры под рупоры? Надо измерить усилие выдёргивания фундаментов.

Главный инженер проекта отбрыкивался от явно утопического процесса: «Встали же фундаменты, чего ещё надо?» Но на то оно и начальство. Настояли, заставили сварить специальную конструкцию из полуметровых двутавров, блоков, тросов, поставили её на полозья из толстых труб, положили сверху стеновые бетонные блоки, сто тонн, притащили бульдозером на объект. Комиссию возглавил Хайрулин.

– Чёр-те что делаем, – он был в ярости.

– Может, просто отчёты им напишем, какие им надо, – предложил я.

– Посмотрите, какую комиссию назначили, пятнадцать человек. От всех органов, вплоть до КГБ. Давайте испытывать.

– Какую нагрузку давать?

Главный инженер проекта посмотрел в свою табличку:

– На этот фундамент сто двадцать тонн.

– Вниз давить куда ни шло. Зачем вверх драть? Василий Васильевич, почему вы им не доказали никчёмность такого дела?

– Доказывал, не доказал.

Закрутили гайки, включили лебёдку, отошли в сторону.

– Сто двадцать. Дальше продолжать?

– Давай до ста пятидесяти. – Хайрулин продолжал нервничать.

Толстый трос лопнул, когда стрелка подходила к ста сорока.

Никого не задело.

– Всё, с меня хватит. Пока мне кто-нибудь не объяснит цель этих дурных экспериментов, я больше сюда не явлюсь. Есть у меня начальник участка, пусть и рядовой, но на майорской должности, делает с вами ваши эксперименты. У меня других задач по горло. – Сел в машину, хлопнул дверью и уехал.

Остальные тихо разошлись. Остались мы с ГИПом вдвоём.

– Что делать будем?

– Продолжим испытания.

Испытания проводили до тех пор, пока московские начальники от министерства обороны не отменили дурную работу, получая от нас после каждого испытания ежедневные сводки… Хоть бы что сдвинулось.

Рабочая нагрузка немного убавилась, появилось время подумать о своём. Как там в Магнитогорске живёт Валя? Редко письма пишем друг другу. Я как загнанная собака, она тоже, поди, без дела не сидит. Скоро дембель, поеду к ней, поговорим.

Пришёл весенний призыв, появились на строительной площадке неопытные молодые солдаты. Их надо учить строительным профессиям, смотреть, чтобы не свалились куда не надо.

Один из них был очень уж никакой. Посмотришь со стороны – вроде парень как парень. В лицо внимательней вглядишься – никакой и всё. Таких не любит молодёжь, обижают. Не один раз приходилось заступаться за него. Говорили, что на гражданке артистом был, пел в вокально-инструментальном ансамбле. Понятное дело, к очередному празднику его воткнули в художественную самодеятельность от нашей роты. Как он пел на репетициях – не знаю. Но то, что происходило на сцене, видел своими глазами.

Вышел он на сцену в чём был, а был он одет во всё явно давно изношенное. Отваленная подошва кирзового сапога была привязана верёвочкой, из дыры торчала портянка. При его появлении пошёл сдавленный смех. Он этому значения не придал. Заиграл оркестр, он запел патриотическую песню.

Действительно, голос у него оказался неплохой. Зал хлопал, не отпуская его.

Ведущий переждал, вышел:

– Споёте что-нибудь на бис?

– Спою. – Он предложил молодёжную задорную песню.

Раздались первые аккорды, солдат преобразился. Из затюканного зверька он стал похож на залихватского удалого парня. Развёл плечи, руки, запел. В такт мелодии стал пританцовывать. Подошва в такт музыке отделялась от сапога, играла роль самостоятельного артистического атрибута. Зал упал от хохота. Он посчитал, что «достал» зрителя, пошёл в пляс. Всё закончилось грандиозным успехом. Никого больше зрители слушать не желали… Первое отделение концерта он закончил под дикие одобрительные вопли толпы. Такого концерта я больше не видел. Сразу он стал уважаемым человеком. Дали ему новые сапоги, и кормил его всякий, кто оказывался в столовой рядом с ним…

За успехи в работе наградили меня знаком «Отличник военного строительства», заседал в президиумах по поводу и без повода.

Как-то учил рабочих подливать бетон под смонтированное оборудование. Поставили опалубку, приступили подливать. Рукава засучены, руки в бетоне. Приехал снабженец, тёртый старослужащий солдат. Перевозил за период моей работы уйму материалов.

– Я вам кирпича привёз по заявке, три тысячи. Сгрузили на объекте. Поеду я, спешу, подпиши товарную накладную.

– Не мог более неудачное время выбрать? Давай попозже.

– Сказал, не могу. На ручку, подписывай.

Я не глядя подмахнул. Не первый раз. Он уехал. А на конец месяца получил свой подотчёт: оказалось, получил я не три тысячи штук кирпича, а тридцать. Я к нему:

– Как так, у меня свидетели есть, что три.

– Постой, погоди, уймись. Что мне теперь делать? У тебя стройка, спишешь куда-нибудь.

– Какой же ты! Пойду в контору – пусть тебя садят. Продал, поди, кирпич, пропил. Я здесь при чём?

– Войди в положение. Мне сейчас домой, тебе осенью. Спишешь, время есть. Меня заставят платить, не отпустят, а то и посадят. Выручай, а?

– Ладно, кирпич, допустим, я спишу. А поддоны? Сколько их сдать надо? Сотню.

– Сделаешь с солдатами, досок без подотчёта привезу.

Доски он действительно привёз. Тяжело дался мне его кирпич.

Приближалась осень, скоро домой. Так думал я. Начальство думало иначе. Полковник Краснов в один из дней пригласил меня на личную беседу.

– Геннадий Евгеньевич, посмотрели мы ваше личное дело, за заботами вы у нас по-прежнему рядовой, хотя занимаете майорскую должность. Не дело это.

Работник вы хороший. Предлагаю вам остаться у нас, продолжить, так сказать, службу в качестве офицера, лейтенанта. Что вы на это скажете?

Немного подумал: «Надо же, и эти меня хотят в офицеры затащить». Сказал:

– Нет, товарищ полковник, никак не могу. Я вам благодарен за работу, школу. У вас многому научился… У меня совсем другие планы на жизнь.

– Честно, жаль. Хороший бы офицер из вас получился. Время ещё есть, подумайте. Если передумаете – приходите.

– Можно идти?

– Идите.

Армию я закончил в звании младшего сержанта, присвоенного в последний день службы.

Свобода

Настоящую свободу я почувствовал не тогда, когда уехал из дома на учёбу в техникум; не тогда, когда его окончил, а теперь. Дембель! Вот это настоящая свобода. Никто тебе не указ. Нет, наконец, дурных гонок на строительстве, постоянного напряжения, работы, требующей твоих сил до остатка. И когда всё это нельзя бросить, расслабиться, отойти в сторону и смотреть, как оно само собой делается. Понятное дело, ничего само не делается. Есть обязанности, обязательства, долг…

Всё, я принадлежу сам себе. Что хочу, то и буду делать. В такой дурдом, как в армии, больше никогда не попаду. Впереди спокойная работа, творчество…

Лёжа на полке купе, я мечтал о тихой работе и ярком творчестве.

Покинув войсковую часть, добрался до военной лётной эскадрильи, находившейся неподалёку, купил там лётную меховую шубу, перчатки. Скромно, на вешалке в офицерской столовой, оставил свою шинельку и отбыл в сторону дома.

Был холодный декабрь. Прибыл домой в лётной офицерской шубе – мол, вот какой герой. Отдохнул. Составил план ближайших действий. Через неделю родителям заявил, что поехал в Тюмень, в гости к Никшину. На самом деле имел свой тайный план, лишь слегка напоминающий оглашённый.

Во-первых, меня интересовала наша родословная по отцу. Дед, которого я ни разу не видел до войны, пока был жив, проживал на Дальнем Востоке, хотя родился и до Революции жил в Трубчевске. Мне хотелось узнать, как и что? У отца было шесть братьев – может, кто остался там, или кто из других родственников? Во-вторых, прозондировать почву для поступления в литературный институт в Москве. И уже потом – к Володе в Тюмень. Может, там и остаться. Как-никак – Тюмень в два раза ближе к Москве, чем Кемерово, тем более Таштагол.

Купил билет на поезд до Москвы, собрал портфельчик, надел свою новую шубу, солдатскую шапку, из которой предварительно вынул звезду. Поехал. Имею право: человек я свободный, деньги имею. Могу себе позволить отвлечься от забот бренных. Попрощался с родителями и уехал.

За окнами один за другим менялись кадры, картины, словно бесконечное кино. Наконец Москва, столица. Первая остановка. Здесь по моему плану предусмотрен поход в Литературный институт имени Горького. Адрес я помнил наизусть. Спросил, сказали. Доехал до Большого Арбата.

Было утро, холодно, хотелось есть. С деньгами в городе не пропадёшь. По дороге к институту увидел огромное здание, этажей двадцать, на первом этаже реклама двухметровыми буквами: «Кафе». Вот то, что нужно. Подзаправлюсь и пойду дальше. Чинно зашёл к раздевалке, скинул шубейку. Направился к залу. Боже, передо мной развернулось помещение размерами в армейский плац!

От испуга начал лихорадочно соображать, что делать, куда сесть, что заказать? Ни единого человека, надо же. Понимал, что одичал в тайге. Но назад пути нет. Тут зашла молодая пара, парень и девушка, разделись, пока я тянул время, делая вид, что причёсываюсь у огромного, во всю стену, зеркала, они зашли в зал. Я за ними. Они сели за столик посередине зала, я за соседний. Смотрю за ними: что они будут заказывать, закажу и я.

И действительно, официантка подошла сначала к ним. Они заказали какое-то мороженое. Подошла ко мне. Понятное дело, как нормальный голодный человек, пришедший с утра хорошо поесть, я не хотел мороженого.

– Что для вас?

Действительно, что? Меню не дали, что заказать? Девушка смотрела на меня, как я медленно реагирую.

– Знаете, на ваш вкус…

– Понятно, – она игриво улыбнулась, вильнула юбкой и улетела.

Далее произошло никак не входившее в мои планы. Она через несколько минут с большим подносом в руках направилась не в их сторону, а в мою. Меня передёрнула предательская дрожь. Неужели это я заказал? На огромном разносе стояли порции разнообразного мороженого на роту солдат, а посередине большая бутылка коньяка. Составила на стол.

– Молодой человек, вам понравился мой вкус? – Широко раскрыла улыбку. Далеко за стойкой виднелась кучка её коллег, с интересом наблюдавшая за мной.

Я так ничего и не понял до сих пор. Был удивлён её непонятным вкусом. Что теперь делать? Сам просил.

– Благодарен вам, прекрасно.

Она ушла, принесла моим соседям по порции мороженого в розетках.

Влип так влип. Придётся есть и запивать коньяком. Долго я мучил бутылку с мороженым. Ни допить, ни доесть, понятное дело, не смог. Расплатился, вышел на улицу. Решил ещё раз прочитать, куда же я попал?

Читаю: «Кафе-мороженое». «Кафе» большими буквами, «мороженое» маленькими. Почему-то вспомнил главного инженера проекта, чертыхнулся про себя. Надо идти куда шёл. Институт был недалеко. Пока к нему подошёл, в голове заработал коньяк. Нашёл приёмную. Вступил с секретарём в дискуссию. Мол, поэт, писатель, хочу учиться у вас. Как к вам поступить?

– Вы с собой что-нибудь принесли?

– Ну да, документы. – Достал из портфеля всё, что было.

– Это хорошо, а произведения? Книги, журналы, газеты с вашими работами.

– Зачем вам? Вы не верите мне? – Язык от выпитого предательски заплетался.

– Верю, верю, конечно, но так положено. Кроме документов и экзаменов претенденту следует предъявить в приёмную комиссию свои работы. Комиссия должна оценить ваш талант.

– Но как же так, я их сжёг. Новое не печатал. Отец печатал, а я нет…

Дискуссия затягивалась, понятное дело, ей не о чем было со мной говорить, и, чтобы закончить такое безобразие, она максимально возможным интеллигентным образом сообщила мне:

– Молодой человек, у нас с вами беспринципный разговор. Вот вам документы, наши требования для поступления в институт, – свернула рулон бумаги, засунула мне за пазуху. – Идите готовьтесь, как там написано. До свидания.

– До свидания. – Вышел. Что теперь, куда идти?

Дальше не помню ничего.

Утром проснулся на лавке на вокзале. Под головой портфельчик, за пазухой рулон бумаги.

– Где я? – Постепенно начал соображать. Не всё, но обрывками вспоминал предыдущий день. Какой позор! Надо же! В святая святых припёрся в таком виде. Идти извиняться? Не поймут. Про напечатанное, изданное спросили. У меня нет ничего такого.

Окончательно пришёл в себя. Документы сложил в портфель – пригодятся, может быть. Далее по плану был Трубчевск. Может, там чего хорошего увижу.

До Брянска ехал поездом, дальше автобусом. Автобус только так называется, на самом деле в армии такие на свалке стоят. Людей полно. Дорога как в Кабырзу. Только там на телегах ездят, а здесь вздумали на «автобусе». Дорога – сплошная глина, бросало из стороны в сторону. Постоянно застревал, кошмар. И это рядом с Москвой. У нас в Сибири дороги лучше.

Наконец приехали. Город старинный, видно сразу: церкви стоят по улице через дом. Церковь, дом. Дома в основном деревянные, вековые. Церкви каменные. И так весь городок.

Узнал, где гостиница, тоже деревянный домик на две комнаты. Положил портфельчик, пошёл знакомиться с городом. Вроде зима, а грязь такая, что без сапог не пройдёшь. Вышел на берег реки. Берег высокий, внизу широкая долина и где-то далеко – река. Летом должно быть красиво.

– Вот она, земля моих предков. Пойду поспрашиваю.

Посередине городка на лавочке сидели несколько старушек.

Я чинно поздоровался:

– Здравствуйте, товарищи.

– Здравствуй, чей будешь? Приехал, что ли?

– Приехал. Ищу родных Ракова Евгения Павловича, я его сын. Давно его родители уехали на Дальний Восток. Ни деда не видел, ни родню их. После армии решил разыскать.

– Бабы, слышь, вот даёт. Да у нас через дом фамилия Раковы. У меня тоже. Может, я тебе тётка какая? Фроська, сгоняй за своим, он головастый у тебя, может, вспомнит кого. Жалко парня, из Сибири ехал.

Женщина вернулась с мужичком лет под восемьдесят в старой драной телогрейке, шапка набекрень.

– Кого, говоришь, ищешь?

Я рассказал, что знал. А знал я почти ничего.

– М-да… Батя твой Павлович?

– Да.

– Значит дед твой Павел. Детей сколько у него было?

– Семь.

– Как же. Там вона они жили, – он махнул рукой вдоль улицы. – Помню, как не помнить. В Сибирь уехали после революции…

– На Дальний Восток.

– Один хрен, где Макар телят не пас. Сбежали они отселева… Так ты этово, их, что ли? Бабы, дак это внук Пашки, отца Витьки, который вломился в церковь на Пасху в девятнадцатом на коне да из маузера по образам стрелять зачал!

– Нешто он?

– Крест вам, – он перекрестился. – То-то я стою и думаю, на кого он похож. И вправду, Пашкин внук. Помните, как бабы стащили Витьку с коня, порешили его там таки. Сколько бед из-за него, окаянного, перенесли, пока он в начальниках здеся ходил?

– Ах ты, гадюка проклятый…

Я боком, боком вылез из обступавшего меня кольца, добежал до гостиницы. Больше ничего не знал в этом городе. Схватил свой портфельчик – и на автовокзал. Хорошо, автобус ещё не уехал. Сел в него. Спасён.

«Ну и ну, всего, чего угодно, ожидал, только не такого!» Оказывается, брат отца был местным революционером, богохульником. Понятно, убежишь куда глаза глядят. Я и думал, отчего они уехали от Москвы на край света? Поди же ты.

Автобус кое-как дотащился до Брянска.

Еду в Тюмень. Хватит с меня приключений. Неудачно началась свобода. Может, там повезёт?

В Тюмени на вокзале встречал меня мой закадычный и единственный друг Володя.

– Сколько лет не виделись? Пошли, «клешня», выпьем, поговорим.

Дома нас встретила его жена Люся. Собрала на стол. Сидели, вспоминали старое, рассказывали об армии. Оказывается, он здесь же и служил. Квартиру в бараке дали.

– Что дальше, Гена, собираешься делать, поедешь назад, в Таштагол?

– Подумаю. Тюмень – неплохое место. Гор нет, налазился по ним. Река посередине города. Город небольшой. Рыбу живую в магазине продают, заметил, когда по пути заходили в гастроном.

– Работать где будешь? Я в «Промстройбанке» работаю инженером.

– Я бы тоже в контору подался: пто, техотдел… Устал в армии на линии сутками пахать. Отдохнуть хочу для начала, дальше – посмотрю. Напишу родителям домой – может, сюда переедут.

– Хорошо, поживи у меня, поищем работу. Устроишься – дадут что-нибудь.

Сколько ни ходил по строительным организациям – ничего не нашёл. На линию, на север – пожалуйста. В контору не берут. В банке у Володи места заняты.

– Гена, у нас Главк строительный есть в центре города, у сквера, сходи туда. Это очень крутая организация, вроде министерства. Они где-то на севере с нефтью дела имеют.

Пошёл. Пропустили в отдел кадров. Зашёл к начальнику – Звереву Сергею Васильевичу. Видно, в прошлом – офицер.

Посмотрел он документы:

– Садись, садись, Гена… Геннадий Евгеньевич. Только что из армии? Это хорошо. Техникум – не очень. Что делать умеешь?

Коротко рассказал про свою боевую жизнь.

– Это хорошо. Комсомолец?

– Да, в техникуме секретарём отделения был, в армии – роты.

– Глядишь, уже ближе. Нам такой нужен. Главк большой, а секретаря комсомольской организации подобрать не можем. Возьмём тебя на работу в Управление стройиндустрии Главка, старшим технологом, если дашь согласие быть секретарём.

Мне поначалу не понравилась такая идея. Посидел, подумал, куда дальше идти? Здесь работа в конторе, о чём мечтал, как-нибудь перебьюсь.

– Что молчишь, согласен?

– С работой согласен. С комсомолом, того… Без него нельзя?

– Нельзя, Гена, чем начальнику Главка объясню: принял в Главк молодого, нет высшего образования. А тут – комсомол… Ты, я вижу, парень деловой.

– Не знаю никого.

– Мы и не сразу. С полгода поработаешь, оглядишься. К осени на очередном собрании и выдвинем. С райкомом, горкомом комсомола до этого познакомишься. Как, завтра на работу?

– Да.

– Оставь документы в отделе и завтра к девяти на работу. Подойди ко мне, сам отведу к начальнику управления. Пока.

– До свидания.

Были все довольны: Зверев нашёл секретаря комсомольской организации, Володя – его друг в Главке работает, я сам – работа в конторе, о чём мечтал. Что же, что нагрузка, видимо, в жизни всегда так: получи, чего хочешь, а в дополнение груз.

Назавтра началась новая, другая жизнь. Свобода кончилась. И была она всего два месяца.