Текст книги "О любви"

Буйство молодости

Однако настоящим мужчиной я все-таки сделался значительно позже, лишь когда кончил институт и начал много ездить по командировкам. Почти в каждой такой поездке встречались женщины, находившие во мне нечто для них привлекательное. А я со своей стороны, оттяпав от торта несколько сладких кусков, уже не мог избавиться от неумолимой тяги к наслаждению кремом и шоколадом любовных страстей. О, с какой плотоядной жадностью хапал я их еще и еще.

Мне хотелось задрать юбку каждой прохожей уличной красотке, попутчице в лифте, соседке по подъезду, врачихе поликлиники, продавщице промторга и продмага. Я мотался по командировкам, и счет моих случайных связей быстро достигал двухзначных чисел. Бывало (хотя не слишком уж часто), я по два раза в сутки сливался то в одну, то в другую первую встречную. Как это я не боялся подцепить чего-либо? Удивительно.

Никогда позже так жадно, неразборчиво и безрассудно не предавался я сладким любовным утехам. Может быть, я лишь чуть преувеличиваю, но перечень моих сексуальных побед оказался наиболее густо насыщенным именно в этот не очень уж долгий, но очень активный период моей предсемейственности. Вот навскидку несколько наиболее памятных непрочных или даже случайных любовных связей.

* * *

То была одна из первых любовей, которые завязывались у меня в той истерии неуемной тяги к постельным удовольствиям. Она была школьной подругой моей кузины. Мы сначала встречались в полуразвалившемся, предназначенном на снос деревянном здании фабрики «Красная заря», куда мою семью поселили на время капитального ремонта нашего дома. Потом в пулеметном темпе стали трахаться уже в ее квартире возле ВДНХ. Ох, как же она была в любви страстна, неутомима, ненасытна, требовательна. Все было бы очень здорово, если не было уж так чересчур слишком…

* * *

Серьезной претенденткой на серьезность отношений оказалась однокурсница моих школьных друзей. Ее отца, разоблаченного в Америке, как агента Кремля, вместе с годовалой дочерью еще до войны вывезли из Нью-Йорка, а потом, естественно, сгноили в ГУЛАГе. Оставшись одной, дочь продолжала жить в одной из комнат большой коммунальной квартиры ведомственного дома работников НКВД, стоявшем на Пушечной улице рядом с площадью Дзержинского (в середине 80-х годов на его месте возвели второе огромное здание советской охранки). После обязательного цикла романтических свиданий мой напор увенчался успехом, причем, без такого уж упорного сопротивления. В первую ночь я увидел на простыне большое пятно крови, мне было объяснено, что это потеря невинности. Но у меня тут же почему-то возникло сомнение, не следы ли это ее месячных. Я ведь знал, что очень уж она хотела выйти замуж. Но сбежал я от нее совсем не только из-за каких-то таких подозрений. Очень меня коробила ее прямолинейность – слишком уж она была правильной толстолобой коммунякой, верившей (наверно, под влиянием одураченного и погибшего отца) в социализм и победу революции во всем мире.

* * *

А мои первые командировочные постельные связи начались с одного случая в Калининградской области. В первый же день командировки в Советск (бывший восточно-прусский Тильзит) я после работы пошел прошвырнуться по городу. Пялясь на старинные германские фасады, я вдруг заметил молодую женщину, выглядывавшую из окна на 2-м этаже. Я подмигнул ей, она ответила улыбкой, которую я сразу же бесцеремонно принял за приглашение. Через пару минут я уже был в комнате, где высилась большая кровать с периной, а у стены стояла шеренга женских туфель и детских ботиночек. Мы обнялись и без обмена поцелуями взобрались на кровать. Я стянул с нее юбку, сдернул трусики и с жадностью в нее вонзился. При первой же фрикции она прошептала «ой, как здорово, как хорошо». Но только я приблизился к концу, она с силой вытолкнула меня из себя. Я сник, потом поднялся снова, и операция повторилась. Так продолжалось несколько раз, и я думал, что таким способом она продлевает себе удовольствие. Только, через пару лет, вспоминая тот случай, догадался – это же она боялась подзалететь. Вот какой я был тогда простофиля.

* * *

С симпатичной дамочкой, коллегой по инженерной геологии, мы познакомились на конференции в Свердловске, а потом не без приятности жарились в ее Норильске, куда я пару раз ездил в командировку. Запомнилась таймырская экзотика тех ночей: свисающая со стены шкура белого медведя, завидно длинный член моржовый и несколько грозных зубов ископаемого мамонта. Рассказывая о своей нелегкой заполярной жизни, она пожаловалась: «Всю неделю вкалываю – работа, ребенок, стирка, магазин, и только по выходным иногда позволяю себе мужичка».

До сих пор у меня на стене висит ее подарок – рог оленя.

* * *

Другая случайная любовь случилась в Ленинграде. В гостинице на Невском меня познакомили с некой поэтессой, которая явно была не без таланта, по крайней мере, те стихи, которые она мне читала, лились из нее, как вода из крана. Правда, в то время я, наверно, по неразвитости чувств и вкусов, такие вирши не любил – слишком уж они были простые, бесхитростные, бездумные, в основном про любовь, весну, летние вечера. И запомнилась она мне, пожалуй, не своими стихами, а оральным сексом, который любила больше обычного. А я впервые тогда узнал, что это такое, и не очень-то это мне понравилось.

* * *

А вот еще одна командировка, на этот раз в Архангельск. Для пользования картой города (в те годы это был бо-о-льшой секрет) требовался некий «Допуск формы № 2». Его присылка из Москвы по спецканалам 1-го отдела занимала больше 2 недель. И благодаря этому мне посчастливилось полной мерой вкусить сладость приятственного молодецкого кайфа. Однажды, прогуливаясь в безделье возле своей гостиницы, я положил глаз на улыбчивую юную девицу, стоявшую в очереди в парикмахерскую. К моему некоторому удивлению, а больше к удовольствию после недолгой артподготовки она сдалась на милость победителя и согласилась зайти в мой номер «на чашку чая». При продолжении «чаепития» уже в постели она повела себя несколько странновато – обнажила лишь нижнюю часть, снятию же лифчика, несмотря на мои упорные приставания, категорически воспрепятствовала. До сих пор не могу понять почему. Зато с упоением читала неизвестные мне и слегка скабрезные стихи, сказала – из Есенина. Может быть, не знаю.

* * *

С очередной своей возможной невестой после романтической предвариловки в Москве (театр, кино, парк, поцелуи, объятия) мы поехали в Сочи. На вокзале нас встретила агентша по курортному найму для «диких» отдыхающих и повела в однокомнатную избушку-сараюшку, стоявшую прямо у пляжа на берегу моря. Мы так сладко и обнадеживающе миловались в поезде, что я не утерпел и, не разбирая чемодана, бросился ее раздевать и одолевать. Все произошло в считанные минуты. И, о, ужас! Оказалось, я лишил ее невинности. «Что же ты не предупредила», – бормотал я растерянно, но все же не с таким уж большим чувством вины, как можно было бы предполагать. Однако, и она, как я понял, не была так уж сильно озабочена и огорчена. Наверно, потому-то наши сеансы продолжились в спринтерском темпе. Ежедневная страсть бушевала больше недели, потом я совсем иссяк. А она причину моего охлаждения не поняла, огорчилась, расстроилась и восприняла, как отлуп. Но я, будучи совсем молодым оболтусом, и на самом деле, в отличие от нее, к немедленному обрачиванию наших отношений готов еще не был.

* * *

На украинском бальнеологическом курорте в Трусковце, где я выгонял уратные камни из почек, возле бювета минеральной воды я познакомился с длинноволосой блондинкой из Омска. Мы стали встречаться, гуляли по парку и она крепко сжимала мою ладонь, возбуждающе покалывая ее своими острыми ноготками. Потом сама повела меня к себе. Сношались мы всего раза два, и происходило это в темной маленькой комнатушке, которую она снимала у какой-то бабки, пронзительно храпевшей за тонкой фанерной перегородкой.

* * *

Как-то вечером, будучи в командировке в Петрозаводске, с соседом по номеру я вышел из гостиницы прогуляться. Вдруг к нам подошел таксист и предложил: «Поехали?». Не дожидаясь моего согласия, сосед втолкнул меня в машину, и через минут пять мы очутились в комнатенке, где умещалась только одна полутороспальная кровать и только одна «дама». Я не успел опомниться, как мой шустрый сосед, бросив на пол одеяло, быстро устроил на нем праздник плоти, а я дураком вынужден был рядом на кровати слушать зажигательные сексостоны. Естественно, что от этого эротического напряга мне струю удержать не удалось. Я стыдливо отвернулся к стенке и зло подумал, какую глупость сделал, что согласился на эту авантюру. Но вдруг ощутил жаркие прикосновения быстрых подвижных пальцев к моей волосатой груди, задней промежности и нижней части живота. Естественно, что я немедленно снова по крупному восстал, сменил гнев на милость и повернулся туда, куда было надо. Через пару минут я услышал приятную похвалу: «У тебя лучше».

* * *

А эта была кандидатом медицинских наук (география и статистика эпидемий). Познакомились зимой на лыжах в пансионате, где она еще до меня трахалась с моим приятелем (мы в шутку называли себя потом «молочными братьями»). Стали встречаться уже в Москве, правда, не так уж часто, но довольно долго (несколько месяцев, ха-ха). Ее односпальная кровать в полном одиночестве с трудом умещалась в узком чулане-пенале коммунальной квартиры, где за стеной-перегородкой в соседней комнате спал ее взрослый сын.

* * *

Мы познакомились на вечеринке еврейских знакомств. Она приехала из Кишинева и жила с тетей. Позже заимела постоянного друга, от которого родила мальчика. А тогда она меня приятно удивляла не часто встречающейся у женщин способностью кончать по нескольку раз. Мы встречались нерегулярно, а потом она как-то незаметно передала меня своей ближайшей подруге, объяснив мне потом с улыбкой: «чтобы добро не пропадало». А с той мы периодически встречались несколько лет, ездили куда-то на юг. Но отдавалась та вторая в отличие от своей подруги без особого интереса, что меня озадачивало и немного обижало. В начале 90-х годов они обе уехали в Израиль.

* * *

А здесь была другая ситуация. Наши встречи начались с занятий на курсах Московского Турбюро. Ее бывший муж, сын генерала и известной медицинской целительницы, автора книги по оздоровлению, уже в путинские времена стал замминистра финансов РФ. Она водила дочку на какие-то занятия в Дом ученых, где, как я думаю, искала себе кого-то более перспективного, чем я. По-видимому, меня допустила к себе, как того рака на безрыбье. Но я на нее сильно запал и как-то пригласил поехать со мной в Крым, она согласилась. Пробыли, увы, мы там вместе очень недолго. Она вдруг чего-то взбрыкнула, собрала чемодан и куда-то укатила, а потом в Москве даже не отвечала на мои телефонные звонки. Я же, дурак, поначалу сильно переживал – любовь, действительно, сильнее разгорается на дровах отказа.

* * *

Соседка по Преображенке была слегка «не в себе», или, попросту говоря, чокнутая. Очень любила пальпирование, от которого оргазмировала быстрее, чем от нормального полового акта. Водила меня на «представления» пресловутого японского авантюриста, главы какой-то дурацкой и, как оказалось, криминальной религиозной секты Яум Сёнрико, они при полном аншлаге проходили на огромной арене Олимпийского стадиона на проспекте Мира.

* * *

А эта связь началась в поезде, где мы страстно взасос целовались в тамбуре. Она работала на номерном заводе в цеху, делавшем по конверсии подарочную керамику, которую она направо налево дарила всем, и мне в том числе. Зимой мы ездили в пансионат кататься на лыжах, а один раз были летом на юге. Но уж очень в любви она была страстной, ненасытной, требовала еще и еще. А я уже был не тот, что 20 лет назад, утомлялся, уставал. Когда я ее бросал, приезжала ко мне на работу, плакала. Может быть, и зря я с ней расстался – она была одна из немногих, наверно, по-настоящему меня любивших. Кто знает?

* * *

Как же была умна и приятна эта женщин, жаль, что ничего серьезного у нас не получилось. Мы познакомились в очередной праздник Симха Тойре на «горке» – крутой московской улице Архипова, где напротив входа в Хоральную синагогу возле решетки железного забора стояли или сидели на сумках, портфелях, рюкзаках (то есть, «на чемоданах») именно те, которые хотели показать, что собираются «отваливать» и искали контакта друг с другом. Вскоре после нашего недолгого романа она с дочерью и на самом деле уехала в Нью-Йорк, где потом вышла замуж за скрипача симфонического оркестра.

* * *

Вспоминая сегодня эти мои без должного стеснения озвученные греховные похождения, я думаю, что кроме неугомонных сперматозоидов меня на них толкала бессознательная потребность найти наконец свою половинку. При этом я чувствовал, что нравлюсь женщинам, имею у них успех, и пользовался этим, собирая их в букет ромашек для гадания на лепестках. Но подспудно выделял из всех лишь некоторых – каждый раз вытаскивал слева из-под четвертого ребра портрет моей мамы, сравнивал, сопоставлял и с сожалением вздыхал: «нет, не то». Правда, как видно из предыдущего, не всех сразу отбраковывал, с одними встречался накоротке, с другими подолгу, а иных «просматривал» по разу в неделю, и только некоторых, наиболее аппетитных, «надкусывал», «пробовал на зуб».

Но, может быть, то было просто любопытство? Может быть, меня раззадоривала безуспешность попыток просечь разные тайны женской сексуальности. Например, почему одним, чтобы потечь в интимном месте, достаточно ощутить мужскую руку на груди, а другим для этого требовались какие-то предтечи в виде нежных слов и вздохов в парке на скамейке? Первые, а это чаще всего были простушки без интеллигентских забалдонов, отдавались сразу, с разбегу. А для соблазнения вторых, обычно более умственных, приходилось применять некие, хотя и не очень замысловатые, но многодельные приемы.

Например, если девица в первый вечер «крутила динамо» (бытовало такое выражение) и сразу в койку не шла, то при следующей встрече ей говорилось: «я так по вас соскучился». Вслед за этим под рюмку водки или бокал вина вопрошалось: «не выпить ли нам на брудершафт?». Далее все зависело от качества и продолжительности поцелуя, ну и, конечно, от темпераментности и способности (готовности) партнерши. И нередко именно такие дамы вызывали недоумение тем, что вместо наслаждения вхождением в них мужской шоколадки, они частенько удовлетворялись одними лишь сладкими ласками, пили, так сказать, чай «вприглядку».

Удобным инструментом при выборе спутницы жизни, служили тогда для меня еще и танцы.

Цепляешь деваху за талию, кладешь руку ей на плечо и ведешь за собой, погружаясь в ритмы вальса или танго. И от того, как она себя ведет, как слушает музыку и как слушается тебя, прикидываешь, не будет ли она тебя давить и подавлять, не чересчур ли сексуальна или, наоборот, не слишком ли фригидна. Какой же я был дуралей!

* * *

Последний атомный взрыв мужской сексуальной зрелости настиг меня уже в Америке. В то время, как не странно, кастрюля моего еще молодого (? – как же все относительно!) тела продолжала кипеть, требуя немедленного выпуска пара из постоянно возмущавшегося крана. И тот, всегда некстати и не вовремя напрягаясь, заставлял меня суетиться, кого-то искать, что-то предпринимать. Для этого, в частности, под рукой оказывались местные лосанджелесские русские газетки с разными призывными рекламными объявлениями. Вот, например, такие:

«Прекрасно выглядящая женщина средних лет ищет друга без вредных привычек»

«Готова для серьезных отношений с интеллигентным мужчиной. Мне 58».

«Я из Беларуси, жду звонка от мужчины за 60»

Кое с кем я встречался, приценивался. Одну даже как-то затащил в кровать, но удовольствия почти никакого не получил. Она молча и неподвижно лежала подо мной пластмассовым тазом, и я, чуть-чуть подрыгавшись, быстро иссяк. Потом натянул штаны, рубашку и безоглядно убежал, чмокнув фригидку в щечку. Через несколько лет, встретившись с ней где-то у знакомых, с трудом ее вспомнил. Оказалось, что ее звали Фира.

Другая из газетно-рекламных была сравнительно молодой, внешне вполне ничего, даже сексуально привлекательна. Но она еще работала, к тому же имела дочку с выводком маленьких деток, требовавших ее почти ежевечернего присутствия. Какая же, подумал я, при такой вечной занятости будет она мне попутчицей в моих любимых турпоездках. И вообще, что это за спутник жизни, шагающий по ней со мною лишь в четверть ноги.

Третья, тоже моложавая, игривая, улыбчивая гомельчанка, в отличие от предыдущей, имела не дочь, а сына. Поэтому к заботе о ее внуках, по обыкновению, была задействована больше другая бабушка, мать невестки. Все было бы ничего, если бы… За несколько встреч выяснилось, что говорить с ней совершенно не о чем, что уровень ее интеллекта, хотя и выше пола чуть-ли не в два раза, но еще не достиг даже края унитаза.

А еще одна внешне была вполне ничего, но какая-то замкнутая и молчаливая. Сначала я даже посчитал, что это не такой уж большой недостаток, но вот она открыла рот, и вместе с дурным чесночным духом из него вылетел такой местечковый рыночно колхозный говор, что я тут же дал поворот от ворот.

Наконец, появилась Эва (Эвелина Михайловна) – дама, приятная во всех отношениях. Она не без изящества носила стильные жакеты, платья, шляпки, всегда со вкусом одевая то, что ей шло именно на сегодняшнюю прогулку и в сегодняшний вечер. От всех моих предыдущих просмотров, эта выгодно отличалась культурой и интеллигентностью. Эва была умна, образована, начитана. Она запросто могла прочесть строфу из Маяковского, знала, кто такой Мишель де Монтень и Жан Поль Сартр, различала стихи Павла Когана и Иосифа Уткина. Правда, вскоре оказалось, что эта ее эрудиция объяснялась профессией – она всю жизнь проработала в одной из кишиневских библиотек.

Мы встречались раз в неделю. Я приезжал утром в субботу с обязательным букетом цветов, потом мы ехали в очередной парк или музей, по возвращению она лакомила меня неким эксклюзивом, плавно перетекавшим в недолгое ночное лакомство, которое редко протягивалось до утра. Оставаться у нее еще хотя бы на один день как-то не складывалось – она никогда не предлагала, а я особенно и не настаивал. Впрочем, и от каких-либо более или менее длительных со мной турпоездок и экскурсий Эва всегда отговаривалась. Так продолжалось более полутора лет. Однажды в азарте подъема сексуальной страсти, прервав град сладких поцелуев, я неожиданно для самого себя вдруг пробормотал:

– А не пора ли нам узаконить наши отношения?

И услышал ответ, сразу погасивший жар моего тонуса:

– Ты же не бросишь свою маму, а мне, если бы мы жили под одной крышей, наверно, пришлось бы за ней ухаживать.

С большим трудом в ту ночь мне удалось еще раз раскочегарить свою буржуйку, чтобы не оставлять без дела нерастраченное топливо.

Шатко валко мы продружили еще пару месяцев, а потом как-то все естественным образом потихоньку сошло на нет. Но еще долгие годы я с Эвой перезванивался, обменивался впечатлениями о новых фильмах и спектаклях, дарил ей свои книги.

А затем появилась в моей жизни Лина. Но это были уже совсем другие времена, другая история, другая эпоха.

Ни с кем, даже с женой я не жил так плотно и не был так близок, как с нею. Никогда не ощущал я раньше себя таким защищенным с тыла, никто, как она, не проявлял ко мне, к моему здоровью, самочувствию, настроению такого искреннего внимания, никто раньше не интересовался моими делами, заботами, проблемами. Наш союз развивался от первоначальной бурной плотской страсти до многолетних романтических отношений и уравновешенного стабильного быта. Дай Бог, чтобы он и дальше ничем не омрачался. Наверно, это и есть настоящая любовь.

А это была настоящая любовь

К концу недолгой эпохи моей хаотичной суетной досемейной жизни, кроме грубого животного секса, относится и познание тонкой чувственной любви. Может показаться странным, что я говорю это после признания в своих многочисленных случайных связях и половой распущенности. Но ведь, и на самом деле, лишь случившееся со мной летом 1959 года впервые отделило мое представление о «настоящей большой любви» от неразборчивого банального траханья. До того я считал, что все бесчисленные словоплетения на любовную тему – просто сюжетные выверты стихов, романов, пьес, фильмов.

В тот день я шел куда-то по дачной загорянской улице, варил в своем котелке очередную мозговую кашу, и вдруг мой беглый взгляд остановился, запнулся, замер. Это была Она. И я сразу же пропал. С первого взгляда, с первой улыбки.

Меня настиг, ошарашил приступ тяжелой болезни, хуже, как мне тогда казалось, любого инфаркта, инсульта, страшнее чумы, холеры, тифа. Начались изматывающие, непреходящие терзания, муки, боль. Я плохо спал и плохо ел. Днем на работе, вечером за чашкой чая, ночью на своем диване я непрерывно страдал.

Что со мной, почему я вспоминаю то счастливое время восторженного пребывания на вершинах настоящей любви со знаком минус? Ведь была такая радость встречаться с этой небожительницей, богиней, смотреть в ее светящиеся карие глаза, нырять в потоки ее волнующих улыбок, наслаждаться томящим запахом ее каштановых волос. И целоваться, целоваться, целоваться – до звона в ушах, дрожи в коленках, до пикового накала страсти, до мокроты в трусах.

А негатив моей памяти связан с тем, что я дико ее ревновал. Ко всем: школьным друзьям-приятелям, институтским однокурсникам, соседским мальчишкам, встречным прохожим. Она была кокетлива, игрива, контактна, и в моем воображении магнитом притягивала к себе всю мужскую половину населения Земли. То мне представлялось, что ее прижимает к волосатой груди крутоносый абхазец из Сухуми, куда в августе она ездила с родителями. То сновидение подкидывало мне фильм ужасов, где она растворялась в объятиях боксера с накаченными бицепсами, и я слышал стон ее оргазма.

Я ужасно страдал, а, как известно, сильные стрессы оставляют куда больший отпечаток в душе, в памяти, чем спокойные, хотя и приятные эмоции.

Женя была двоюродной сестрой моей институтской сокурсницы, и у ее родителей, как и у моих, была дача в Загорянке, где мы познакомились. На момент нашей встречи ей только что исполнилось 17, она кончила школу и поступила учиться в институт «Связи».

Я здорово в неё влюбился и несколько раз делал ей предложение выйти замуж, но она или отшучивалась или отнекивалась. Это разжигало мою страсть штормовым ветром, а я относил ее отказы за счет каких-то моих соперников, ужасно ревновал и страдал, страдал, страдал.

«У нее кто-то есть, – плел я сеть своих терзаний. – Не тот ли это шмок, с которым она в четверг ходила в Консерваторию? Или тот башкастый гигант мозга с 4-го курса ее института?»

И вот пришел тот страшный день, когда я получил последний решающий удар по морде. Как всегда мы встретились в сквере на Пушкинской площади, близко от которой она жила. Я сунул ей какой-то очередной презент и снова стал приставать:

– Жеканька, давай, наконец-то, ответим друг другу «да». Пора уж нам посерьезнеть.

Она и посерьезнела, ответив мне на этот раз без всякой улыбки:

– Нет.

И добавила с максималистской жестокостью:

– Не обижайся, но для серьезного выбора, думаю, я выберу не тебя, хотя, может быть, на тебя и похожего.

Я был убит, подавлен. Не помню, как дотянул еще десяток минут, пока провожал ее до дома. Возле своего подъезда она торопливо чмокнула меня в щеку и застучала каблучками по лестнице.

А моя голова ворочала тяжелые мысли-булыжники. Что произошло, почему она так сурово, так грубо меня отвергла? Неужели, на самом деле, у нее уже был кто-то другой? Почему она меня не любит? Почему моя любовь, такая большая, глубокая, так безответна, одностороння, жёстка, подобно коре дуба?

Эх, какой же я тогда был туподур, как это я не додумал, что она мне отказала просто потому, что ее время для взрослой любви и замужества еще не пришло, что это я, будучи старше на 7 лет, в отличие от нее, уже созрел и вызрел спелым помидором. А ее надо было еще ждать и ждать.

Вместо этого я, обидевшись, надувшись, перестал ей даже звонить.

Вскоре безнадега происшедшего начала меня как-то отрезвлять, вылечивать. Конечно, я продолжал вести тягомотные прения с самим собой и со своей горькой судьбой. Но мои наивные внутриутробные спичи о вечной любви, боли разочарования и прочий бред, неделями раздиравший мою глупую душу, постепенно становились все более блеклыми.

А вскоре жажда наслаждений и беспечность молодости взяли верх, и я снова ударился в разгул приятельских вечеринок, встреч, попоек и случайного траханья с разными потенциальными невестами.

Потом я женился, и наступил долгий период брежневского застоя-сухостоя, закончившегося у меня намного позже того времени, когда страна освободилась от бровастого генсека. Но именно теперь-то и одарила меня судьба настоящей гармонией души и тела.