Текст книги "Земля Бранникова"

Уже на следующий день Андрей решил, что он может перемещаться по городу без вреда для здоровья. Велел Федьке подать легкие санки, закутался в медвежью полость и покатил в военное министерство. Много чего порассказал ему Закревский в своем кабинете, без лишних ушей, чего никак не мог сделать в доме Ивана Николаевича в присутствии Анджело.

Правда, тут же выяснилось, что кабинет этот уже не его. Что военный министр уже другой. Что «Особенная канцелярия», хоть и не распущена, но по факту ее не существует. Все ее офицеры уже давно воюют в армии на высоких командных должностях.

– Жаль, конечно, – сетовал Арсений Андреевич, – хорошее дело Барклай-де-Толли придумал. Создал армейскую разведку. Сколько полезного за два года сделали. Возродится она, несомненно. Война, ведь, эта никак не последняя.

Рассказал он и о том, что после выдворения остатков французской армии из России среди союзников по анти-наполеоновской коалиции стали возникать и углубляться противоречия. Европа боится русских войск и будет делать все, чтобы не дать России в полной мере воспользоваться плодами своей победы.

– Этого следовало ожидать, – сказал Закревский, – Европа и, в первую очередь, Англия стремится к укреплению своих позиций на Балканах, в Персии и Турции. Черное море Англия тоже считает зоной своих стратегических интересов. Россия была нужна Англии, чтобы сокрушить Наполеона. Эту функцию она уже выполнила. Теперь Англия сделает все возможное, чтобы остановить, обуздать нашу дальнейшую экспансию.

Самым же главным для Андрея было предложение генерала продолжить свою военно-дипломатическую карьеру и стать военным атташе в поверженной Франции. Предложение было лестным, и Андрей согласился, не раздумывая. Возможность принять участие в крупной игре увлекала его, пробуждала фантазию, приятно щекотала нервы. Хотелось как можно скорее начать действовать.

Еще раз рассказал он и о цели своего приезда. Командующий просил его подогнать интендантские службы. Армия плохо снабжается. Вот и здесь, в Петербурге склады забиты товарами, идущими сюда с севера и севера-запада страны, а обозы формируются медленно. Весна на носу. Скоро санный путь кончится, и доставка товаров станет еще сложнее.

Вот тут Андрей возьми и скажи генералу:

– Может быть, я, пока здесь в Питере, помогу интендантам?

Генерал за эту мысль ухватился. Тут же повел его к начальнику интендантской службы, и через полчаса Андрей уже стал инспектором военных складов Петербурга. Отправка обозов в действующую армию теперь стала его заботой. Все свершилось легко и быстро, что так редко бывает в России.

Еще через пару дней генерал Закревский снова отбыл в действующую армию. Ехал он туда с чувством исполненного долга. Снабжение армии будет если и не налажено полностью, то уж точно улучшено. Такие люди, как Андрей Славский, не подводят. Они на любом фронте бьются до конца.

По своей наивности, Андрей полагал, что предложение генерала равносильно принятию решения о его назначении на должность военного атташе. Но очень скоро понял, что это совсем не так. Закревский мог предложить кандидата на должность министру, но даже и не он принимал окончательное решение. Военная кампания подходила к успешному завершению, и должность военного атташе уже выглядела заманчивой для многих очень и совсем не очень молодых людей. Плохо ли пожить в Париже за казенный счет! Сама работа военного атташе уже в расчет не принималась. Должности такие часто рассматривались по их выгодности, как некоторая синекура.

Кроме того, куда-то пропало понимание той роли, которую сыграла «Особенная канцелярия» в победе над Наполеоном. Теперь в верхах уже сомневались в необходимости создания военных представительств при посольствах России.

Так что вопрос о назначении Андрея на заманчивую должность мог быть решен совсем не однозначно. А ведь еще недавно он и не помышлял ни о чем подобном. После выздоровления Андрей планировал вернуться в свой полк, в свой эскадрон и продолжать службу. Никаких иных карьерных помыслов до разговора с генералом Закревским у него не было. Но теперь, когда перед ним открылась неожиданная блестящая перспектива, он потерял покой. Надо было во что бы то ни стало занять эту должность. Без нее жизнь для него стала не мила.

Теперь его визиты в министерство стали частыми, и уже вскоре он начал ездить туда верхом, хотя больную ногу все еще приволакивал и весьма сильно. Левая рука тоже давала себя знать, плохо слушалась хозяина. О том, чтобы лихо, как прежде, вскочить на коня, не могло быть и речи. Да и соскочить с коня было нелегко. Однажды, забывшись, он спрыгнул с коня на больную ногу, и чуть не взвыл от боли. Но через некоторое время, все же, приноровился. Научился садиться на коня, больше полагаясь на здоровую ногу и на правую руку.

Андрей принялся активно посещать модные петербургские салоны, где вершилась закулисная придворная кухня. Именно здесь формировалось мнение о действующих статских и военных персонах, кандидатах на их замену в будущем, строились козни и плелись интриги. Танцы теперь были не для него. Время на светских раутах он проводил в покойных креслах вместе с почтенными матронами и солидными государственными мужами. Прислушиваясь к их неспешным разговорам, он постепенно начал разбираться в хитросплетениях придворной политики и, обладая достаточной живостью ума, вскоре стал достойным собеседником.

Однако главным его делом, все же, стала инспекция военных складов, формирование и отправка в армию обозов с продовольствием и воинским снаряжением. Дело оказалось хлопотным и многосложным. Склады были разбросаны на много километров вдоль главного русла Невы по обеим ее сторонам. Товары в них доставлялись летом кораблями и лодками, а зимой – на санях, по льду. Чего только не было в огромных складских амбарах?! Наверное, все, кроме, разве что, порядка. Каждый приходящий сюда обоз разгружался туда, где было свободное место. Так что все что угодно, могло оказаться где угодно. И если смотритель конкретного амбара еще мог знать, что лежит у него на полках, то смотритель склада из нескольких десятков амбаров уже не мог упомнить всего. Что уж и говорить обо всех складах!

В этих условиях формирование обозов превращалось из работы в искусство. Причем прибыльное. Командиры частей, посылая фуражиров за очередной порцией товаров, зачастую давали им деньги, так сказать, на представительские расходы. Как использовались эти деньги, можно только догадываться, но те, кто приезжал с ними, формировали обозы много быстрее, чем остальные.

Так что работа Андрея превратилась для него в непрерывную скачку от одного склада к другому, в ругань с нерасторопным и корыстным складским начальством. В поисках нужных товаров для очередного обоза бывало, что за день он пересекал реку до десятка раз. Под его приглядом обозы в действующую армию стали уходить много чаще, чем раньше. Но в мыслях своих Андрей был очень далеко от окружающей его повседневной действительности. Он видел себя там, в Европе, в Париже, других европейских столицах, где вершилась большая политика, где ставкой в игре были не деньги, а судьбы стран и народов.

Между тем, весна уже начинала входить в свои права, а с ней приближался и час отъезда Андрея в действующую армию. Федька же по весне должен был отправиться в Рузу передать Настеньке весточку от него. Сказать Федька должен был ей, что как только война позволит, Андрей сам за ней приедет. Поженятся они и будут жить счастливо многие годы.

Говорят, если хочешь насмешить Бога, расскажи ему о своих планах. Так и вышло. Когда уже все было подготовлено к отъезду Андрея в армию, когда в спешке доделывались последние бумаги и надо было срочно забрать их из министерской канцелярии, в очередной раз вскочил он на коня. Подумал, что стоило бы поехать в объезд, через мост, но времени было в обрез. Вот и направил он коня прямиком, на ледяную переправу через Неву.

В очередной раз подъехав сюда, Андрей увидел на берегу столпотворение саней и народа. Заторы здесь случались и раньше. То лошадь поскользнется и упадет, то сани вдруг сцепятся, и возчики с криком, щелкая кнутами, поведут разборку. Затор на этот раз случился основательный, но привычного шума было не слышно.

Увидев приближающегося к переправе конного гвардейского офицера, зная крутой нрав людей его круга, народ пришел в движение, стал жаться к саням, отводить их с дороги, но не вперед, как обычно, а куда-то вбок. Что-то было не так в поведении людей, но занятому своими мыслями Андрею было не до них.

На спуске к реке конь заупрямился, встал на дыбы, не хотел спускаться на лед. Но Андрей подбодрил его, похлопал коня рукой по шее, и тот поверил хозяину, вышел на лед, и снова попытался остановиться, однако шпоры сделали свое дело. С берега что-то кричали. Различались отдельные слова. Андрей понимал, что его предупреждают об опасности. Благоразумие требовало: вернись. Гордость же требовала двигаться вперед!

– Проскачу, – твердил сам себе Андрей, понимая, что рискует, но ни на секунду не сомневаясь в своих словах, веря в удачу, в победу, в свою звезду, во все то, что всегда заставляло его двигаться вперед и побеждать.

Когда конь вынес его на середину реки, Андрей окончательно понял, что совершил роковую ошибку, но было поздно. Впереди показалась трещина. Один край льдины приподнялся, раздался звук, похожий на выстрел из пушки, и лед под конем пришел в движение. Может быть, спрыгни он сейчас с коня, и отправься назад пешком, а, может быть и ползком, выжил бы. Но были вещи, которые Андрей не мог сделать ни при каких обстоятельствах. Он остался в седле.

С берега было видно, что всадник пытается объехать неожиданно возникший ледяной затор. Но куда там! Еще мгновение, и конь вместе с всадником исчезают в пучине. Тяжелая одежда, сабля, сапоги со шпорами не оставили ему никаких шансов на спасение.

Так, совершенно неожиданно оборвалась жизнь и карьера Андрея Славского.

Ничто не может повернуть события вспять. Не стало Андрея, но остались близкие ему люди, прежде всего отец. Нет смысла описывать его горе, его переживания. Отметим лишь, что спустя год, весной 1814 года, Иван Николаевич выполнил волю сына. Он отправил Федьку в Рузу выкупить на свободу того крестьянина, дочь которого полюбил Андрей, и, по возможности, доставить в Санкт-Петербург его дочь вместе с ребенком, разумеется, если таковой действительно есть.

Федька все выполнил в точности. Приехав в Рузу, навел справки. Выяснил, что действительно у дочери зажиточного крестьянина весной 1813 года родился сын. По срокам все совпадало.

Отыскал Федька помещика, которому принадлежал крестьянин. Тот очень не хотел продавать своего каретника, приносившего хороший доход, но отказать знатному господину не мог. Поторговались, конечно, но дело сладилось. С самим крестьянином Федька начал переговоры только, когда купчая была оформлена по всей форме. С ним проблем не возникло. Он был рад обрести свободу. Его каретная мастерская процветала. Крепкие, ладные коляски на рессорах заказывали аж из Москвы. А вот дочь подвела, подвела крепко. Но теперь ничего. Все уладится.

Последний, кто узнал о переменах в своей судьбе, оказалась Настя. По-настоящему красивая женщина, с гордой осанкой, совсем не крестьянского вида. Да и годовалый ребенок, Ваня, был, что надо. Крепенький и голосистый.

В качестве приданого крестьянин отправил с дочерью много всякого барахла, которое ей в будущем никак не пригодилось, но все это было погружено в элегантную карету собственного производства, которая произвела впечатление и в северной столице. Заказы на них пошли потом в Рузу и оттуда.

К осени того же года Настя с сыном перебрались в Санкт-Петербург и поселились в отдельном флигеле во дворе большого роскошного дворянского особняка в центре города. К Насте были приставлены учителя для обучения языкам и хорошим манерам, а к ребенку воспитатели, которые менялись по мере его взросления.

Старый барин часто заходил во флигель. Смотрел, как ребенок играет. Когда тот подрос, стал ему что-то рассказывать, но мало и редко говорил с Настей. В шестнадцать лет мальчик, получивший хорошее домашнее образование, был отправлен на дальнейшую учебу в Англию. Там он провел шесть лет, изучая технические науки, в том числе паровые машины. Знакомился с первыми паровозами и железными дорогами. Вернулся в 1835 году и сразу был направлен на работу по проектированию Царскосельской железной дороги.

Вскоре был подписан царский указ об ее строительстве. Построили дорогу под руководством английских инженеров быстро. Видимо, в команде англичан были и русские, в том числе и Иван. За давностью времени много об Иване узнать невозможно. Доподлинно известно лишь, что вся его дальнейшая жизнь была связана со строительством и эксплуатацией железных дорог в России.

Известно также, что старый барин долго опекал Ивана. Им был куплен и дом в Москве на Чистых прудах, куда Иван с матерью переехали после 1840 года. Почему им надо было уезжать из столицы в Москву, тоже неизвестно, возможно, это было связано с инженерной карьерой Ивана. Вместе с ними в Москву был отправлен и Федька с женой и тремя взрослыми детьми. Поселились они вместе под одной крышей. Дом в то время был поделен на две половины. Большая часть для господ, меньшая – для прислуги. Кухня же у них была общая, да и жизнь тоже.

Но фамилию свою старик Ивану так и не дал, хотя мог усыновить его. Почему? Неизвестно. Настя в документах была прописана как офицерская вдова Бранникова. Скорее всего, старый дворянин так записал ее при выкупе из крепости, фамилий у крестьян в то время не было. Вот так начался род Бранниковых!

XVII

В апреле 1996 года Алексей Федорович организовал последнюю в истории института и, как потом оказалось, в своей жизни политинформацию. Слово это к тому времени уже окончательно вышло из обихода. Но в институте его помнили именно потому, что организуемые на протяжении трех десятилетий Алексеем Федоровичем мероприятия с таким названием каждый раз становились запоминающимся событием. Так что зал был полон.

По недоразумению, вызванному старческой рассеянностью, а возможно и вполне осознанно, он пригласил на этот вечер двух лекторов. Один из них был представлен аудитории как дипломат, сотрудник аппарата министерства иностранных дел. Другой, пришедший чуть позже, представился сам как ученый, специалист по вопросам экологической безопасности животного и растительного мира планеты.

Дипломат, в глазах присутствующих, людей в большинстве своем весьма интеллигентных, выглядел, как оперный певец на эстрадном концерте, в сравнении со зрителями. Его костюм, от кутюр, это слово уже входило в обиход, не шел ни в какое сравнение со скромными одеяниями в недавнем прошлом советских, а теперь российских инженеров и ученых. Молодой, под стать нынешнему министру иностранных дел Козыреву, он одним своим видом олицетворял современную гибкую позицию новой России в международных отношениях.

Говорил он так же легко и складно, как выглядел, завораживая аудиторию перспективами. В его изложении Россия, свернув в 1917 году с торной дороги истории, теперь возвращается в дружную семью народов Европы и мира, где давно уже нет принципиальных разногласий. Где царит согласие, основанное на взаимном уважении интересов и суверенитета всех стран мира. В этом сообществе Россия – желанный партнер, ее хотят видеть мирной и сильной, локомотивом в науке и промышленном производстве. Для того, чтобы стать равным среди равных, России необходимо расстаться с имперским мышлением, демилитаризовать экономику, разоружиться, постепенно занять свое место в мировой системе производства и торговли, а также выступить гарантом соблюдения прав человека в своей стране и, конечно, во всем мире.

– Именно на выстраивание таких отношений направлена политика Президента Российской Федерации Бориса Николаевича Ельцина, правительства и министерства иностранных дел, – закончил докладчик.

Не дожидаясь вопросов из зала, Алексей Федорович дал слово второму докладчику.

На трибуну поднялся рослый мужчина в свитере грубой вязки, с которым гармонировала аккуратно стриженая бородка и слегка выцветшая от времени шевелюра.

– Позвольте представиться, – начал он, – я – эколог. Всю жизнь занимаюсь изучением животных, в основном, хищников. С удовольствием рассказал бы вам об уссурийских тиграх, или медведях Камчатки, с которыми мне доводится часто общаться на таком же расстоянии, как мы с вами сейчас. По опыту личного общения с людьми и животными, как человек и как ученый, могу с уверенностью сказать, что в строении, физиологии и поведении тех и других гораздо больше общего, чем это может показаться на первый взгляд. Звери, как и люди, метят свою территорию и защищают ее. Отличаются только способы. Животные, как и люди, хотят есть, пить, продолжать свой род. При этом самцы стремятся показать себя во всей красе, а самки стараются не прогадать, выбирая отца для своих будущего потомства. Соперничество, стремление к доминированию заложено в природу всего живого. Оно может принимать разные формы, но неистребимо, так как является основой для развития. Как только оно исчезает, а такое бывает в природе, вид исчезает.

Доминирующий самец, реже самка, становится вожаком стаи. Каждый день, каждый час ему приходится подтверждать свое превосходство над остальными. Стоит ему допустить слабость или совершить ошибку, как его место занимает кто-то другой. У Киплинга в книге джунглей замечательно показана трагедия старого вожака стаи. По джунглям проносится слух: – Акелла промахнулся! Так в среде животных обеспечивается сменяемость власти.

Различий же между зверем и человеком с социальной и биологической точек зрения совсем мало. Главным образом они связаны с тем, что человек, обретя способность к мышлению и к творчеству, создав науку, промышленность, государства, радикально изменил свои возможности в борьбе друг с другом.

Соперничество же в звериной среде, можно сказать, носит личностный характер. Хищники могут объединиться в стаю для охоты на травоядных. Те, в свою очередь, могут дать им отпор, защищая молодняк. Но действия тех и других в плане объединения усилий не носят системный, организованный характер.

Именно в части объединения и планирования усилий люди ушли от животных очень и очень далеко, но то, как они этим пользуются, не делает им чести. Способность к объединению усилий в исторической ретроспективе чаще всего использовалась человеком совсем не для созидания, а, наоборот, для разрушения, для создания огромных армий, приводила к войнам и почти всегда вела к временному доминированию одного народа над другим.

Так вот, исходя из сходств и различий между людьми и животными, хочу сказать, что не верю в бесконфликтность мирового сообщества, как не верю в то, что тигры и антилопы смогут когда-нибудь мирно уживаться в одном загоне.

Я не верю и в то, что мировое сообщество мечтает видеть Россию сильной. Наоборот, уверен в обратном. Мировое сообщество сознает, что не может стереть с карты земного шара огромную державу. Но каждый из тех, кто входит в него, будет стремиться извлечь из сегодняшней слабости нашей страны наибольшую выгоду для себя. И это в равной мере касается как явных противников, так и наших союзников. Но надо понимать, что в этом нет ничего личного. Наша страна ведет себя по отношению к другим странам точно также. Как только она выйдет из периода слабости, сразу начнет пользоваться правом сильного. Законы природы неизменны и нерушимы!

Услышав эти слова, сотрудник министерства иностранных дел, совсем не дипломатично хлопнув дверью, вышел из зала.

Итог выступлениям подвел Алексей Федорович. Он не дал разгореться дискуссиям, сказав, что в нынешних обстоятельствах они абсолютно бесплодны. Но оба докладчика, каждый по-своему, правы. С одной стороны, Россия действительно перестала быть идеологическим противником Запада. В новых реалиях она должна заново встроиться в систему международных отношений, что сделать совсем непросто. Непросто, в первую очередь потому, что волку очень трудно рядиться в овечью шкуру. Я думаю, что весь мир хорошо понимает: волк никогда не станет овцой. И мы сегодня меняем роль вожака своей социалистической стаи на роль члена совсем не овечьей, а скорее другой волчьей стаи, где вожаком давно уже стали США.

За последние несколько лет наша страна полностью потеряла буферную зону, созданную в результате второй мировой войны. Все страны бывшего социалистического лагеря потянулись в другую стаю. И то, что мы называем СНГ, тоже временно. Многие из входящих в это объединение стран потянутся туда же. Смоленск снова, уже в который раз, стал пограничным городом.

Недавно в нашу страну вернулся известный журналист-международник Александр Бовин. Последние пять лет он провел на дипломатической работе. Был послом сперва СССР, а потом России в Израиле. Он, не стесняясь, пишет о низкой компетенции руководства нынешнего министерства иностранных дел. Полностью заброшена дипломатическая работа с бывшими социалистическими странами и не начата работа с новыми самостоятельными субъектами международного права, пока членами СНГ, такими как Украина, Молдавия, Грузия и другими.

При этом Козырев говорит:

– А что такое МИД? Это я и пара самолетов.

Такое вот отношение министра к своему министерству. Невольно хочется сказать: каков поп, таков и приход. Трудно надеяться, что остальные намного лучше.

Теперь о другом. Только что с этой трибуны звучали слова о стремлении людей и животных к доминированию над себе подобными. У человека гораздо больше возможностей проявить свои способности, чем у наших лесных сородичей. Человек может быть первым в спорте, в искусствах, в науках, в своей профессии. И отстаивать свое первенство победителям приходится практически всю жизнь. Или уступать его. В этом смысле политики ничем не отличаются от, скажем, футболистов. Сидя на трибунах, мы можем радоваться красивой передаче или сопереживать пропущенному вратарем мячу.

Ошибки во внутренней и внешней политике, в управлении хозяйственной деятельностью страны совсем не так заметны, как у футболистов, да и бьют они не по воротам, а прямо или косвенно по каждому из нас вместе или по отдельности. Когда как. Но бьют основательно. Их усилиями страна быстро, очень быстро теряет накопленное: науку, образование, медицину, промышленность, наконец, армию. Идет деиндустриализация страны.

Опыт последних столетий говорит о том, что в нашей стране, как бы ни назывался ее лидер, он все равно становится царем, монархом, притом абсолютным. Вокруг него быстро формируется весьма плотный ближний круг, который часто подталкивает своего лидера к сумасбродствам, но готов, не жалея сил, оправдывать их в глазах общества. Они никогда не скажут: «Акелла промахнулся!»

В их интересах как можно дольше поддерживать его власть, иначе они сами останутся без нее. Вот для того, чтобы лидер не стал абсолютным монархом, и придумана демократия, основа которой – независимость законодательной и исполнительной властей, суда и прессы. А еще сменяемость власти. Этим у нас пока и не пахнет. Так у нас будет и впредь до тех пор, пока в стране не созреет то, что называется гражданским обществом, а этого еще ждать и ждать.

В его словах было много горькой правды: потому и государству сегодня не до нас. Не до науки и не до промышленности. Государство перестало играть роль заинтересованного заказчика. Его нынешняя задача состоит в том, чтобы создать в стране рыночные отношения, от которых оно убегало последние семьдесят лет. Когда-нибудь, наверное, это произойдет, но нам до этого не дожить. Власть упустила момент, когда можно было начать с булочных и парикмахерских, вырастить средний класс и постепенно провести приватизацию промышленности. Теперь все мы оказались во власти дикого капитализма. Такого же, каким он был лет сто, сто пятьдесят назад на диком западе США.

Теперь остается только надеяться и ждать. Надеяться на то, что мы больше никогда не вернемся к торжеству единственно верных идей и учений, на то, что протест, который гнездится в каждом из нас, не превратится в бунт кровавый, беспощадный и бессмысленный. Надеяться надо и на то, что распродажа достижений советской власти и природных богатств страны не обнулит запасы, оставит что-нибудь потомкам. И ждать, ждать, когда в стране сформируется гражданское общество с его механизмами сдержек и противовесов, которое не станет мириться с самовластьем. Помните, Пушкин писал:

 
…Россия вспрянет ото сна,
и на обломках самовластья
напишут наши имена!
 

– А сколько ждать? – выкрикнул кто-то из зала.

– Ждать, как видите, придется долго, – ответил Алексей Федорович, – Пушкин написал эти строки почти двести лет назад. Наверное, надо уметь ждать. А сколько? Кто же может ответить на этот вопрос? Сколько потребуется. Минимум несколько десятилетий, пока не нарастет достаточный культурный слой. Он очень легко разрушается, особенно в такие времена, как сейчас, когда лучшие мозги покидают страну, и очень долго и трудно восстанавливается в более благоприятных условиях.

Алексей Федорович хотел сказать что-то еще, открыл было рот, но с досадой взмахнул рукой и замолк, низко склонив голову. Видно было, что ему стало нехорошо. Несколько мужчин из первого ряда подбежали к нему, подхватили под руки и помогли спуститься в зал. Хотели вызвать скорую помощь, но Алексей Федорович сказал, что ему уже лучше, и попросил отвезти домой.

Больше в институт Алексей Федорович уже не вернулся. Болезнь заставила его сидеть дома.

* * *

За свою долгую жизнь Алексей Федорович практически никогда не болел. Бывали, конечно, легкие недомогания, простуды, гриппы. Денек-другой дома, чтобы никого не заразить, и снова на работу. С возрастом гипертония стала наступать, но и на нее управа до сих пор находилась, а тут вот такое накатило. Лежать приходится, причем по своей воле. Двигаться сил нет. Зато для мыслей простор необыкновенный. Ничто не мешает. А о чем может думать человек, занимавшийся всю жизнь техникой? Конечно же, о ней, родимой. Так что начал свои размышления Алексей Федорович с дорогих его сердцу роботов.

Неплохо показали себя его любимцы на последних испытаниях в 1991 году. Особенно отличился ходячий робот. Гусеничный робот это так, дань традиции. Хорош для парадов, для быстрого перемещения по хорошим дорогам. А ходячий – это настоящий солдат, следопыт, разведчик, боец. Много в него вложено, а сколько еще надо вложить, чтобы довести до ума. Больше, чем уже вложено. Вспомнить хотя бы грубое неказистое шасси первого ходячего робота, как оно потом постепенно превратилось в самый настоящий скелет: гибкий, прочный и при том элегантный. Провода планировалось тогда уложить внутрь скелета, но не успели, не справились с этой непростой в технологическом смысле задачей во время перестройки, а сделать что-либо серьезное потом стало почти невозможно.

Вот тут Алексей Федорович перестал думать о роботах, и в который уже раз задумался о том, почему огромная страна так легко меняет курс. Царизм сменился на коммунизм. Смелый шаг. Можно сказать, новаторский. Никто ничего подобного не пробовал. Впрочем, не совсем так. Что-то похожее было во времена Великой французской революции. Тот же террор, что и после Великой октябрьской. Обе революции поспешили избавиться от своих героев. Обе революции привели к власти тиранов, людей очень разных, и в то же время в чем-то схожих.

За пятнадцать лет своего правления Наполеон ценой жизни миллионов своих сограждан взошел на вершину личной воинской славы. Самой Франции его победы не дали ничего. После изгнания Наполеона все вернулось на круги своя. А что осталось? Остался Гражданский кодекс, признанный всей Европой, как свидетельство того, что Наполеон был гениален не только в воинском искусстве. Кстати, до России Кодекс Наполеона за двести лет так и не дошел, а ведь был бы полезен ей, еще как полезен. А еще во Франции осталась народная любовь к своему императору, которую ни за какие деньги не купишь. Достаточно вспомнить его триумфальное шествие по стране после бегства с острова Эльба.

Интересно, как бы принял народ Сталина, если бы он вдруг взял бы, да и вышел на Красную площадь из Мавзолея, когда он еще лежал там? Хотя, что говорить о народной любви, об изменчивости чувств народных. Тиранов готовы на руках носить. Вспомнить хотя бы, как рыдала страна, когда Сталин умер. Не все, конечно, рыдали, достаточно было и тех, кто радовался. Но радоваться тогда можно было, только уткнувшись в свою подушку. Иначе рыдающие растерзали бы. И сделали бы это совершенно искренне, от полноты чувств, что ли.

Сталин царствовал в России тридцать лет. За это время отправил на тот свет гораздо больше сограждан, чем Наполеон, но и добился большего. Провел индустриализацию страны и, победив в тяжелейшей войне, значительно расширил ее пределы. Это у него не отнимешь. Он оставил потомкам могучую империю, созданную на костях, на энтузиазме, на героизме, на слезах граждан этой страны и сделал это в значительной степени вопреки логике событий того времени.

Без тяжелой индустрии войну было бы не выиграть, это факт. А была ли война с Гитлером неизбежной? А с Наполеоном? Риторический вопрос. Однако, интересный. Оба завоевателя были настолько уверены в скорой победе, что, начав ее с разницей в сто тридцать лет в одно и то же время года, в июне, не обеспечили свои войска зимним обмундированием. Оба верили в слабость экономики и в слабость власти противника, как они просчитались!

Можно ругать Сталина самыми последними словами за кровь, но нельзя не согласиться, что именно его воля, его идея заставила страну вывернуться наизнанку, возродиться из пепла революции, пройти через ужасы мировой войны, победить в ней. С этим, в общем, никто и не спорит, но как потомки обошлись с его наследием: Хрущев, Брежнев, Горбачев, Ельцин? Не было у них ни воли, ни идеи. Все слова и слова, а еще и стремление удержаться у власти до гробовой доски. У Сталина такая необходимость тоже была, как и у Наполеона, впрочем. Видимо, любой диктатор должен заботиться о своем кресле. В этом им можно было бы и посочувствовать, но как-то не хочется.

Может быть, кровавая карусель в правление Сталина была создана им специально для защиты трона, чтобы исключить саму возможность появления какого-либо очага сопротивления его воле?

Вот спросить бы у Хрущева: «Дорогой Никита Сергеевич, а что совершили вы за время своего правления? Да, мы знаем, вы развенчали культ личности Сталина, запустили в космос первый спутник, а потом и Гагарина, отправили молодежь на освоение целины.