Текст книги "Земля Бранникова"

– Что говорить зря! Работать надо!

Зал отреагировал на эти слова редкими аплодисментами. Подбодренный ими Виктор с решимостью отчаяния, вдруг, неожиданно для самого себя, произнес:

– А чай в столовой всегда холодный! Не порядок! Надо исправить!

Уже понимая, что несет с трибуны какую-то чушь, он закончил:

– С чая начать надо! Тогда и все остальное пойдет!

К удивлению Виктора, зал разразился бурными аплодисментами. Возвращаясь нетвердым после пережитого шагом на свое место, Виктор был остановлен председателем собрания:

– Ну, вы прямо-таки трибун, Бранников! Никак не ожидал. Смотрите, как вы завели зал. С чая, значит, говорите начинать надо! Поздравляю!

Неуклюже подобранные Виктором слова, воспринятые залом, как иносказательность, действительно принесли ему в институте славу, продержавшуюся несколько месяцев. Через пару недель в столовой появился чайный стол с огромным электрическим самоваром, которым мог воспользоваться любой желающий. Кто-то повесил над столом лист бумаги, на котором красивым почерком было написано: «Самовар Бранникова», а ниже цитата из его выступления: «С чая начать надо!»

Еще долго к Виктору подходили люди и выспрашивали, что он имел в виду, когда произносил запомнившиеся всем слова. Начать с чая, а чем продолжить? Виктор солидно отмалчивался. Не говорить же всем, что ни о чем таком особенном он и не думал, что слова эти вырвались у него сами собой, и нет у них продолжения. Никто не верил ему, а многие переиначивали его слова: начинать надо с парикмахерских, с булочных и т. д. Уже шла перестройка, и все подобные выражения имели некоторый смысл. За ними смутно просматривалось таинственное и непредсказуемое будущее.

В конце восьмидесятых годов двадцатого века цензура в Советском Союзе фактически рухнула. Иносказаний типа «начинать надо с чая, с булочной, с парикмахерской» уже не требовалось. Все всё уже и так понимали: страна сама ломает свои устои. Верхи и низы на это согласны. Есть какая-то сомневающаяся серединка. Не проблема, ведь большинство «за»!

Пьянящий обманчивой свежестью ветер перемен вводил в обиход новые слова, менял риторику речей высшего руководства страны. Сам Генеральный секретарь ЦК КПСС М.С. Горбачев бросает в массы лозунг: «Построим социализм с человеческим лицом!» Признает, стало быть, что тот социализм, который строился до сих пор, имел какое-то иное лицо, звериное, что ли.

Заговорили о возвращении к ленинским принципам управления страной, об отказе от плановой экономики и переходе к рыночным отношениям, о вреде пьянства, и еще много-много о чем. Все эти мысли по отдельности казались правильными, но никак не выстраивались в разумную программу действий. Наоборот, они звали народ еще раз разрушить старый мир до основания, ну а потом, будет видно! Вполне трезвая мысль о том, чтобы начать с парикмахерских и булочных, при этом тонула в трескотне громких фраз.

Беснуются газеты, радио и телевидение. Политики соревнуются между собой, изобличая страну, партию, ее вождей, а заодно и весь советский народ во всех вселенских грехах. Призывают рушить все до основания, чтобы затем очищенными, голенькими, в чем мать родила, вступить в дружную семью народов мира.

Вскоре оказалось, чтобы прийти к светлому будущему, на этот раз надо сначала искоренить пьянство. Неплохо бы, конечно, но зачем же для этого вырубать виноградники! Как будто народ до сих пор пил исключительно виноградные вина!

Плохо становилось и с закуской. Из магазинов стали пропадать продукты первой необходимости: мясо, молоко, масло, яйца. Зато появились первые кооперативы, куда ринулась молодежь. В стране по баснословным ценам начали продаваться видеомагнитофоны, новейшие телевизоры и первые персональные компьютеры. В продаже появились порнографические журналы. Высшие достижения западной демократии хлынули в Страну советов.

Было, конечно, в вакханалии тех лет и много полезного. Прекратилась, например, бездарная война в Афганистане. Войска оттуда вывели, а бывшим воинам дали привилегии в создании кооперативов. Им в приоритетном порядке начали выдавать разные квоты на импорт товаров из-за рубежа, а заодно и на экспорт. Почему-то такими же льготами стали наделять и церковь.

Горбачев вывел советские войска из Европы, причем без всяких официально закрепленных в международных договорах предварительных условий. Вывел, что называется, «в чистое поле». Большая часть офицеров из состава выведенных из Европы войск была уволена из армии.

Никто не спорит. Спустя почти полвека после войны международные отношения следует урегулировать. Европа была готова и к длительным переговорам по поводу вывода войск, и к выделению крупных средств для их обустройства. Но Горбачев широким жестом сделал бесценный подарок Европе, став после этого одним из самых уважаемых людей в мире, но только не в Советском Союзе. Первый президент СССР стал и последним.

По своей щедрости его подарок Европе можно сравнить лишь с тем, что сделал в свое время Хрущев. Подарил Крым Украине. А ведь Россия воевала за Крым чуть не с шестнадцатого века и делала это неспроста. Уж больно донимали ее крымские ханы своими набегами. Царская Россия таких подарков себе не позволяла. Да, продали в свое время Соединенным штатам Америки Аляску. Так ведь, во-первых, продали, а не подарили. А во-вторых, управлять ею из Московского далека все равно было невозможно. Дай Бог, было с Дальним Востоком справиться!

Завершил разгром некогда великой страны Ельцин. Сначала Беловежским соглашением, а затем и заявлением: «Берите себе столько суверенитета, сколько унесете». По сути, он сказал: «Спасайтесь все, кто как сможет!»

Ну, как было не выполнить такое указание!

Промышленность при этом встала. А как ей было не встать. Все связи разорваны. Госплана нет. Рынок все сам сделает, говорили крупнейшие экономисты. Наверное, сделает, только когда. За рубежом купить проще, а, зачастую, и дешевле. Там у них все налажено. И страна села всем весом на нефтяную иглу. Краешком она начала садиться на нее и раньше, когда Хрущев, начисто разорив свое сельское хозяйство и не дождавшись невиданных урожаев кукурузы за полярным кругом, начал закупки продовольствия за рубежом.

Но тогда это были еще «семечки». Всего несколько процентов от всеобщего валового продукта. А в девяностых годах, когда вся страна оказалась банкротом, нефть и газ стали почти единственным достоянием республики.

На фоне всей этой вакханалии, все же, кто-то продолжал работать. По огромной стране ходили поезда, летали самолеты. Добывались руда, уголь, нефть, выплавлялась сталь, работали больницы и школы. Нормальные, здравые люди не хотели вступать в дружную семью народов мира голыми. Они хотели работать, делать свое дело, жить в тепле и достатке с занавесками на окнах и скатертью на столе, растить детей. Продолжая трудиться, стремясь удовлетворить свои мещанские интересы, они, как могли, сопротивлялись начинавшейся деиндустриализации страны.

Боролся за свои интересы и маленький коллектив, где трудился Виктор.

X

Расстояние от Санкт-Петербурга до Парижа по прямой около двух тысяч восьмисот километров, и за время существования этих городов никак не изменилось. Путешественнику, если он, конечно, не летит по воздуху, придется на этом пути преодолеть гораздо больше километров, или верст, что в данном случае не имеет значения, и пересечь границы многих государств. В начале девятнадцатого века по воздуху не летали. По земле перемещались с помощью лошадей, а по морям плавали, используя парус. И то и другое двигалось медленно. Лошади могли перемещать экипажи или всадников со средней скоростью никак не больше десяти километров в час. Если только дорога это позволяла. Кроме того, в дороге иногда приходилось останавливаться, чтобы, например, сменить лошадей, отремонтировать экипаж, пройти таможенные формальности. Наконец, у любого живого человека есть естественные физиологические потребности.

Да и не безопасны были европейские дороги в то время. В любой момент лихие люди могли остановить одинокий экипаж, и, в лучшем случае обобрать пассажиров до нитки, а уж о худшем не стоит и говорить. Особенно славились этим Россия и Польша. На их просторах, да еще и покрытых густыми лесами, можно было пропасть, что называется, не за грош.

Наполеоновские завоевания еще более усложнили путешествие по Европе. Путник зачастую не знал, в каком государстве он в данный момент оказался. К кому и куда обращаться за помощью и где, у кого искать правду в случае спора по самому пустяковому вопросу.

Богатые, не стесненные временем, люди двигались по дорогам Европы неспешно. Подолгу останавливались в крупных городах, чтобы отдохнуть, осмотреть достопримечательности. Отправляясь далее, собирались в большие колонны, нанимали охрану.

Все это было хорошо известно Андрею, однажды уже проделавшему этот путь, но никак не страшило его. Тогда, отправляясь в дорогу, он стремился как можно быстрее добраться до Парижа, чтобы скорее начать новую жизнь. Он искал и жаждал захватывающих приключений. Как мы видим, они не заставили себя ждать слишком долго. И все же он позволил себе по дороге хоть ненадолго останавливаться в таких крупных городах как Рига, Варшава, Берлин.

Теперь об остановках из любопытства не могло быть и речи. Надо было во чтобы то ни стало, как можно скорее добраться до Петербурга, чтобы завершить игру с Савари, а заодно и осуществить еще один замысел, который созрел в голове у Андрея.

С собой взяли минимум вещей. Прежде всего, оружие. По паре пистолетов, запас пуль и пороха. Шпаги хороши для парадов. Оставили их в Париже. С собой взяли сабли, настоящее оружие для настоящего боя. Теплая одежда. Это здесь, в Париже в январе тепло, как в апреле в Петербурге, а в Польше, почти на середине пути, начнется зима. Будет уже февраль. Самое время для буранов и снежных заносов. Симон нажарил отъезжающим мяса в дорогу. На первые дни хватит, а там уж самим придется заботиться о пропитании.

Ранним утром следующего дня Симон доставил товарищей на почтовую станцию. Длинная дорога началась удачно. До Берлина на почтовых дилижансах, следующих регулярно и днем, и ночью, доехали без приключений. Дальше двигаться стало труднее. От Берлина до Варшавы не было регулярного сообщения. На почтовых станциях приходилось ждать, когда наберется достаточное число желающих ехать на очередной дилижанс. Когда пересекли границу Российской империи и оказались в Польше, то о том, чтобы ехать ночью, ямщики и говорить отказывались. Скорость передвижения упала вдвое. Но серьезных попыток нападения не было. Лишь однажды дорогу перегородило человек шесть мужиков. Ямщик остановил лошадей метров за сто до них.

– Гони! – приказал Андрей. Сам встал на подножку кареты с пистолетом в руке. То же самое сделал Денис. Мужики разбежались в разные стороны. Поостереглись связываться с решительно настроенными вооруженными путниками.

Дорога от Варшавы до Вильно оказалась более оживленной. За деньги здесь соглашались ехать и ночью. Снега вокруг стало много, когда до Вильно оставалось километров триста. Здесь уже не было дилижансов, а на почтовых станциях почти никогда не было лошадей. Стали нанимать ямщиков из местных. Времени на уговоры уходило много. Лошади были плохие, но с легкими санками они справлялись, так что двигаться стали даже быстрее, чем в дилижансах.

Как ни спешил Андрей, но только на сорок девятый день они с Денисом, наконец, въехали в Петербург и уже глубокой ночью постучали в дом Ивана Николаевича, подняв там небольшой переполох. Из-за двери выглянул Степан с огромной дубиной в руках, но, увидав, кто приехал, отставил ее, распахнул дверь и бросился в дом будить Ивана Николаевича.

Из своей комнаты вскоре вышел хозяин. Обнял сына, поздоровался с Денисом и тяжело опустился в кресло. Пока топили баню, Андрей рассказывал отцу о Париже, о дороге туда и обратно, об университете. О делах не сказал ни слова. Денис сидел с ним рядом.

Проснулся Андрей вместе с не ранней петербургской зарей. Мартовские деньки уже удлиняли светлое время суток, но до весны здесь было еще далеко. Хотелось понежиться в теплой уютной постели, но времени терять было нельзя. Андрей встал и, не спеша, с удовольствием облачился в свой новенький офицерский мундир. Прицепил саблю. Гремя сапогами и позванивая шпорами, прошелся сначала по комнате, потом по дому. Остановился у большого зеркала. Собственный вид ему понравился.

Вошел в столовую. Отец уже был там, ожидая сына. Оглядел его ловкую фигуру, улыбнулся. Завтракать сели вдвоем. Дениса слуги увели на кухню: пусть отец с сыном хоть словом перемолвятся.

За завтраком Андрей сказал отцу, что ввязался в большую игру. Чем кончится, не знает, но дело серьезное и очень уж не простое. По сути ничего не сказал. Да Иван Николаевич и не спрашивал. Понимал, дела военные не предмет для домашней болтовни.

Степан доложил, что экипаж подан, и Андрей отправился в военное министерство. Войдя туда, он сразу понял, что совершенно не ориентируется в министерских коридорах. Дежурный офицер беседовал одновременно с несколькими посетителями весьма важного вида, и Андрей вынужден был ждать, когда тот соблаговолит обратить на него внимание. Когда же, наконец, это произошло, он четко доложил, что имеет донесение для начальника «Особенной канцелярии». Так велел сказать при возвращении из Парижа сам Барклай-де-Толли.

– Оставьте донесение, я передам ему, – сказал дежурный офицер, и опять занялся с другими посетителями.

И снова Андрей вынужден был ждать, чтобы сказать, что донесение устное и передать его он может непосредственно только одному человеку, полковнику Закревскому.

На этот раз дежурный офицер понял, что ему не удастся так просто избавиться от назойливого корнета, и указал ему номер комнаты, где должен находиться заместитель начальника, добавив при этом, что его сейчас там нет.

Андрей отыскал указанную ему комнату и убедился, что дежурный офицер сказал ему правду. Дверь была заперта. Андрей уселся на стоявшую поблизости скамейку и приготовился к длительному ожиданию. Во время почти двухмесячной непрерывной скачки из Парижа в Петербург ему и в голову не могло прийти, что здесь, дома ему придется так бездарно терять время.

А время шло, медленно, но неудержимо. Где-то часы пробили два часа пополудни. По коридору сновали офицеры, но к заветной двери никто не подходил. Среди офицеров изредка попадались корнеты, но в большинстве своем это были полковники и генералы.

Когда пробило четыре, Андрей понял, что день клонится к концу, и скоро здесь вообще никого не останется.

– Надо идти к министру, – решил Андрей. Только ему была известна суть его миссии.

В приемной министра толпилось множество народа, все больше высшие чины. Но Андрей, поборов робость, пробрался к столу у двери кабинета, за которым восседал солидный, усатый полковник. Щелкнув каблуками, Андрей доложил:

– Корнет Славский. Из Парижа со срочной информацией.

Полковник удивленно посмотрел на молодого корнета, протянул ему бумагу и перо, пододвинул поближе чернильницу:

– Напишите свое имя и звание, я доложу, ждите. Когда изволили прибыть?

– Сегодня ночью, ваше превосходительство! – отрапортовал Андрей.

Через некоторое время Андрей увидел, что полковник с его бумагой скрылся в кабинете министра. Оттуда долго никто не выходил. Потом дверь открылась, из кабинета вышел сам Барклай де Толли и направился прямо к Андрею:

– Ну, что же вы, батенька, прибыли ночью, а до меня только сейчас добрались.

– Простите, ваше сиятельство, я к вам с самого утра пробиваюсь, дело-то срочное, – не смущаясь, ответил Андрей. Он уже видел, что министр на него не в обиде.

– Ладно-ладно, это я так, брюзжу по-стариковски, не обижайтесь. Мне самому очень интересно, что вы мне расскажете, идемте ко мне в кабинет.

В кабинете министр предложил Андрею кресло, запер на ключ дверь, приговаривая: «Нам лишние уши не нужны», и сел рядом.

Андрей, который столько времени ждал этого разговора, начал взахлеб рассказывать о Париже, о своей встрече с Чернышевым, его поручении ему. О том, как перед ним появилась француженка, бывшая петербургская гувернантка. Как она свела его с картежниками. Как он дал сначала себя напоить, а потом обыграть в карты. И, наконец, о том, как к нему явился сам министр полиции Савари с предложением доставить ему в Париж русские ассигнации. Он начал уже говорить о тех предложениях, которые у него созрели за все это время, но министр его остановил:

– Не так быстро, молодой человек. Давайте начнем сначала и рассмотрим все по порядку. Я буду задавать вопросы, а вы будете на них отвечать. Желательно, полно, но кратко.

– Итак, расскажите о вашей встрече с Чернышевым, и о его поручении, – полковник взял со стола лист бумаги, карандаш, и начал писать: вопрос – ответ.

На разговор ушло около двух часов. За это время Андрей заново пережил всю свою парижскую эпопею, а Барклай де Толли в деталях разобрался как в замысле Чернышева, так и в том, как Андрей привел в исполнение первую его часть.

– А что бы вы сделали, корнет, если бы Савари к вам не пришел тем вечером? – спросил он под конец.

– Я бы застрелился, – ответил Андрей.

– Ну, и рисковый же вы человек! – не то удивился, не то восхитился Министр. – Ладно, подытожим. – Вы предлагаете нам самим напечатать несколько экземпляров фальшивых ассигнаций и передать их Савари. Он их размножит, и с ними Наполеон вступит в Россию. Крестьяне, с которыми солдаты будут расплачиваться за товары, конечно, подделку не обнаружат, а вот банки их не примут. Что же получается, за все будет расплачиваться наш крестьянин?

Андрей опешил. Об этом он как-то не подумал. Значит, Чернышев ошибался! У него на глазах одной фразой министр перечеркнул, как ему казалось, грандиозный замысел. Отчаяние отразилось на его лице. Министр заметил это.

– Нет-нет. Не убивайтесь раньше времени. Чернышев прав. Когда ты не в силах противостоять обстоятельствам, то следует попытаться их чуть-чуть перенаправить, что ли. Я доложу императору. Без его согласия на такое дело идти нельзя. Но я понял, у вас появилась еще одна идея, расскажите о ней.

– Да, ваше сиятельство, в Париже я посещал лекции в Сорбонне, в основном, по римскому праву. Но, заодно, и по естественным наукам. Одна из них была посвящена астрономии, навигации и картографии. На меня произвела огромное впечатление подробная карта Франции, составленная в восемнадцатом веке династией Кассини. Над ней трудились целых четыре ее поколения, и, Бог знает, сколько еще народу под их руководством. Так вот, я подумал, а не попробовать ли нам, взяв карты европейской части России, внести в нее некоторые изменения, и всучить ее французам через того же Савари, – предложил Андрей.

– Какие изменения? – не понял Барклай де Толли. – Что вы имеете в виду?

– Очень просто. Там, где нет дороги, нарисовать ее. Где есть мост, его не показать. На месте болот нарисовать леса. Может быть, и не везде. Немногие наши основные дороги искажать, наверное, нельзя, а то такая карта очень быстро выйдет из доверия.

– Что же, мысль интересная, даже очень интересная. Похоже, мы не зря отправили вас в Париж, – министр каким-то новым взглядом посмотрел на Андрея. – Если бы не война на носу, надо было бы вам остаться учиться в университете. Саблей махать много ума не надо, а вот людей образованных у нас ох как мало. А где вы остановились в Петербурге?

– У батюшки своего. Думал завтра, если дозволите, махнуть в Павловское, в свой эскадрон, – ответил Андрей.

– Нет, не дозволю, корнет, – строго ответил министр, – Такие дела предлагаете делать, а сами поразвлечься хотите. Нет и еще раз нет. Никуда из Петербурга не уезжайте. В ближайшие дни я вас извещу о наших решениях.

– А что делать с моим помощником, Денисом? Симон-то в Париже остался, вроде как заложником, да и дом арендованный караулить, – спросил Андрей.

– Симоном вы и без меня уже распорядились, а Денис пусть при вас будет, – министр поднялся с кресла. – Ну а батюшке своему от меня привет передавайте.

Поздно вечером Андрей возвратился в отчий дом. Мил он был ему. Вот только ждать опять было надо. Невыносимое занятие!

* * *

На следующий день после завтрака Андрей принялся ходить по комнате, прислушиваясь ко всем внешним звукам. Не постучит ли кто во входную дверь. Но в доме стояла гробовая тишина, лишь каждые полчаса тихонько, но со значением били часы. Ходить надоело. А что если ждать придется не день, и не два, а, например, неделю. Пошел в библиотеку. Среди книг время пошло чуть быстрее. Боя часов он здесь не слышал. Увлекся чтением, так что не заметил, как подошел обед. Потом читал до ужина. Следующие дни прошли как-то легче. Во-первых, втянулся в чтение, а во вторых, мозг перестал непрерывно чего-то ждать.

События начали развиваться лишь на шестой день. Из военного министерства прискакал курьер с приказом Андрею следующим утром прибыть в Петропавловскую крепость.

Шпиль Петропавловской крепости в то время был виден почти из любой точки города. Не раз Андрею доводилось проезжать мимо нее, но внутри бывать не случалось. И слава Богу Когда в компании речь заходила о ней, все невольно снижали голос. Страшное место, что и говорить.

По полутемным коридорам Андрея провели в один из казематов. Теперь Андрей понял, чем каземат отличается от обычной комнаты. Гнетущей, мрачной обстановкой и ощущением сырости. Темные, в потеках стены из грубого камня, пол, выложенный неровными каменными плитами, сводчатый потолок. Все это одного цвета, серого или черно-серого. Крохотное зарешеченное окошко под самым потолком, с которого не хотелось спускать глаз. В каземате горело несколько свечей, но они были не в силах рассеять тьму, особенно в углах, где она была особенно густой.

У стены под окошком стоял большой стол, за которым сидело двое штатских и один военный. Когда Андрей вошел в каземат, все они повернулись к нему. Военный, приветствуя коллегу, кивнул ему и жестом пригласил сесть на стул у края стола.

Только сейчас, оказавшись спиной к окну, Андрей разглядел, что у противоположной стены на низенькой скамейке сидит мужчина в арестантской одежде и в цепях.

Один из штатских продолжил прерванный приходом Андрея разговор с арестантом: – Я тебе еще раз говорю, Афоня, не упрямствуй. Господа военные ничего плохого тебе не сделают. Поработаешь у них, глядишь, тебе и срок скостят, а то и вовсе выпустят. – Голос штатского звучал успокаивающе.

Но арестант от чего-то отказывался. Мотал головой. О чем шла речь, Андрей пока не понимал.

– Ну, давай начнем сначала, – терпеливо говорил штатский. – Ты ассигнации подделывал? – Арестант кивнул головой. Тебе срок дали? – снова кивок. – Не сегодня, так завтра тебя на каторгу отправят, будешь соль в шахте добывать. До срока не доживешь. Он ведь у тебя какой? Десять лет. А там, в шахте больше трех никто и не выдерживает. Так что соглашайся, хуже тебе уже не будет.

Арестант подал голос:

– Когда суд был, судья сказал, что если я еще раз за это дело возьмусь, то меня повесят. Что же это я, своими руками на себя петлю надену?

– Чудак ты, человек! – опять заговорил штатский. – Конечно, если ты опять по своей воле начнешь ассигнации делать, тебя бы следовало не повесить, а колесовать и то мало. А здесь государственное дело сделать надо. Может, тебя тогда не на каторгу отправят, а просто в ссылку, в Сибирь. Будешь жить где-нибудь на бережку славной речки, рыбку ловить и Бога славить. Плохо ли? – и он обратил свой взор к военному.

Военный не стал ходить вокруг да около:

– Вот позову сейчас своих солдат, поставят они тебя к стенке, и шлепнут. Ни шахты, ни речки не увидишь!

Похоже, что слова военного оказались для арестанта более доходчивыми, а может быть, он уже давно смекнул, что отвертеться от поручения никак не удастся. Во всяком случае он начал канючить про то, что ему бы надо в баню, постричься, побриться, да и кушать уж очень хочется. Все поняли, что дело сделано. С арестанта сняли оковы, кинули ему шубейку старенькую, мехом внутрь, и втолкнули в тюремную карету, ждавшую у крыльца. Казаки сели в седла и поскакали за каретой.

Андрей, вместе с военным, оказавшимся драгунским капитаном, вышел на крыльцо. Познакомились.

– Поедемте со мной, – предложил капитан, показав рукой на черный экипаж, стоявший поблизости, весьма похожий на тюремный. Отказываться было неудобно, поехали.

Степан со своими санками пристроился за ними. Андрей с удовольствием вдыхал свежий морозный воздух. После затхлой атмосферы каземата он ему казался особенно вкусным. Ехали недолго. Буквально минут через десять въехали в расположение караульной роты драгунского полка.

– Не угодно ли вам отобедать с нами? – спросил капитан, когда они с Андреем вышли из экипажа.

– С превеликим удовольствием, – ответил Андрей, чувствуя, что свежий воздух возбудил в нем зверский аппетит, – Только, не могли бы вы накормить заодно и моего кучера?

– Отчего же нет. Это мы мигом! – ответил капитан. Кликнув ординарца, он дал ему распоряжения.

За столом собрались, наверное, все офицеры караульной роты, человек девять или десять. Состав обедающих непрерывно менялся. Видимо, они подменяли друг друга на дежурстве, и только командир роты, пожилой майор, капитан и Андрей ели не спеша.

– Долго вам придется ждать своего фальшивомонетчика, – сказал майор, когда скромный обед был съеден, а обо всех общих знакомых уже переговорили, – пока его там отмоют, переоденут, да накормят, уж и темно будет. Оставьте это дело назавтра. Тем более что я банковских экспертов только назавтра вызвал.

Майор оказался прав. Арестанта, одетого теперь уже в солдатскую форму без знаков различия, привели в отведенное ему для работы помещение, когда уже было совсем темно. Выглядел он теперь совсем не так, как утром в каземате Петропавловской крепости. Бритый и стриженный, он теперь больше походил на мастерового, человека высокой квалификации, знающего себе цену.

Он осмотрел комнату, где ему предстояло работать, и остался недоволен ее убранством:

– Прежде всего, – говорил он капитану, которому было приказано обустроить рабочее место, – мало света. Работать я смогу только при дневном свете. При свечах такую работу никак не сделать. А, чтобы света было много, стол надо поднять повыше. Значит, и я сидеть должен тоже повыше. А еще мне надобно большое зеркало.

– Приезжайте, действительно, корнет завтра, и не рано утром, а к полудню. Я за это время все тут подготовлю, – повернулся капитан к Андрею, который и сам уже понял, что сегодня ему здесь делать нечего.

На следующий день, когда Андрей приехал сюда снова, обустройство помещения было в самом разгаре. У окна теперь стояло целых три стола. Два внизу, а еще один был установлен на ближнем к окну столе. На втором нижнем столе стоял стул. В верхнем столе было проделано прямоугольное окно, закрытое стеклом. Под ним стояло зеркало, отбрасывающее дневной свет на стекло.

На стуле сидел мастер, теперь так здесь все называли фальшивомонетчика, и командовал плотником, закреплявшем зеркало под нужным углом. В углу копошились стеклодув со своим помощником. Из расплавленного стекла они выдували трубки разного диаметра. Потом они снова разогревали каждую из них и оттягивали один конец. Получался конус, острый конец которого отсекался затем раскаленным ножом. Десятка два таких конусов длиной с карандаш уже лежало в большой коробке.

Капитан, сложив на груди руки, стоял у стены и с интересом смотрел на происходящее. Когда Андрей вошел в комнату он сразу подозвал его к себе:

– Я просто поражен тем, что творит этот арестант. Смотрите, видите стекло на верхнем столе, а под ним зеркало. На стекло он кладет ассигнацию, накрывает ее чистым листом бумаги, и обводит буквы, которые сквозь нее просвечивают. Гениально! Таланты таких людей необходимо использовать на пользу государству!

– А стекляшки зачем? – спросил Андрей.

– Это тоже очень интересно. Он мне уже объяснил. Диаметр трубки с острого конца должен быть равен ширине штриха буквы. В стекляшку заливается капелька краски. Дальше остается лишь обвести букву за буквой, и ассигнация готова. Не каждый может такое придумать. Не правда ли? – капитан на самом деле был в восхищении, и Андрей разделял его восторги.

Только на четвертый день мастер начал рисовать купюры. К этому времени было уже решено, что в них будут внесены очень небольшие изменения по отношению к оригиналам, всего в двух местах там, где шрифт на купюрах мелкий: буква «Д» будет заменена на букву «Л» в одном месте, а в другом будет сделано наоборот. Расчет делался на то, что с одной стороны французы плохо знают кириллицу, а с другой, что любой человек, умеющий читать по-русски, легко сумеет обнаружить подделку, особенно, зная, куда надо смотреть.

Еще через неделю купюры были готовы и отвезены в банк на экспертизу. О том, что они фальшивые, экспертов не предупредили. На следующий день банк подтвердил подлинность купюр. Перестановку букв в тексте никто не заметил. Расстраивать экспертов не стали. Не следовало увеличивать число посвященных в замысел операции.

Последний раз Андрей встретился с мастером, когда тот рассказывал нескольким работникам монетного двора, как он рисовал поддельные купюры. Кто-то из них спросил мастера, как же ему удалось это сделать дома. Там ему помочь было некому.

Мастер ответил просто:

– На изготовление первой купюры у меня ушло два года. А рисовал я на чердаке, стоя на коленях. Чердачное окно у меня от пола начиналось. Стекло вделал в табуретку. К ней же и зеркало прикрепил.

Там же капитан вручил Андрею лакированную деревянную коробку с красивыми позолоченными петлями и замочком. Андрей открыл коробку. В ней лежала икона. Мудрый взгляд святого апостола Андрея Первозванного, казалось, проникал в душу. Корнет с удивлением посмотрел на капитана, принесшего коробку:

– А это мне зачем?

– Не зачем, а для чего, – ответил капитан. Икона как икона, самая обыкновенная. Вся хитрость в коробке, точнее – в ее донышке. Туда уложены купюры, которые вы повезете. Ни одна таможня их не обнаружит.

Дело с ассигнациями завершалось, а вот о судьбе своего предложения по картам Андрей до сих пор так ничего и не знал. Он уже готовился к отъезду во Францию и собрался явиться к министру для получения последних указаний, однако тот опередил его, прислав приказ явиться к нему следующим утром.

В назначенное время Андрей прибыл туда. Как и в прошлый раз, разговаривали сидя рядом в креслах при запертой двери. Оказалось, что вопрос об ассигнациях был доложен государю императору, и он одобрил инициативу. Государь изволил при этом сказать, что по его повелению банки будут принимать у крестьян фальшивые купюры, чтобы не подрывать их хозяйства, хоть и дорого это будет государству.