Текст книги "Вернувшиеся (сборник)"

Порывисто бросается к входной двери, но в эту секунду   Х е л м е р   рывком распахивает дверь кабинета и застывает на пороге с письмом в руке.

Х е л м е р.   Нора!!!

Н о р а   (вскрикивает). Aх!

Х е л м е р.   Что это значит? Ты знаешь, чтó здесь написано?

Н о р а.   Знаю, да. Пусти меня! Дай мне уйти!

Х е л м е р   (удерживая ее). Куда ты собралась?

Н о р а   (стараясь вырваться). Торвалд, не надо меня спасать!

Х е л м е р   (отшатываясь). Так это правда?! Он пишет правду? Чудовищно!! Нет, нет, не может такого быть, все неправда!

Н о р а.   Правда. Я любила тебя больше всего на свете.

Х е л м е р.   Вот только не надо жалких оправданий.

Н о р а   (делая шаг к нему). Торвалд!

Х е л м е р.   Что ты наделала, несчастная?!

Н о р а.   Позволь мне уйти. Не вздумай ради меня взвалить вину на себя. Не надо.

Х е л м е р.   Не ломай комедию. (Запирает дверь в прихожую на ключ.) Ты останешься здесь и ответишь мне за все. Ты понимаешь, что ты сделала? Скажи мне: ты это понимаешь?

Н о р а   (глядя на него в упор, оцепенело). Да, теперь я начинаю понимать все целиком.

Х е л м е р   (расхаживая по комнате). Как жестоко мне открыли глаза! Все эти восемь лет она… моя гордость, моя радость… лицемерка, обманщица, нет… хуже, хуже… преступница! О Боже, какая бездонная мерзость… Фу-у!

Нора молчит и по-прежнему неотрывно смотрит на него.

Х е л м е р   (останавливаясь перед ней). Я должен был ожидать чего-нибудь в таком роде. Должен был предвидеть. Шаткие моральные устои твоего отца… Молчи! Шаткие моральные устои твоего отца конечно же перешли по наследству тебе. Ни богобоязни, ни морали, ни чувства долга. Как же я поплатился за то, что потакал ему! Только ради тебя я смотрел на его делишки сквозь пальцы, и вот как ты меня отблагодарила!

Н о р а.   Да, вот так.

Х е л м е р.   Ты разрушила мое счастье. Перечеркнула мое будущее. Чудовищно думать об этом. Я оказался во власти человека безо всякой совести, он может делать со мной, что пожелает, потребовать, что ему заблагорассудится, помыкать и командовать мной как его душе угодно – я и не пикну. Буду унижен, раздавлен, пойду ко дну… и все из-за женского легкомыслия!

Н о р а.   Вот умру, будет тебе свобода.

Х е л м е р.   Ой, не надо патетики. У твоего отца тоже вечно были наготове подобные речи. Чем мне поможет, что ты умрешь, как ты говоришь? Да ничем. Это ничуть не помешает ему предать дело огласке. Тогда меня, наверно, заподозрят, что я знал о твоих махинациях. Более того – что это была моя идея и я тебя подговорил! И все по твоей милости, а я носил тебя на руках все годы нашего брака! Ты понимаешь, как ты сломала мне жизнь?

Н о р а   (холодно и спокойно). Да.

Х е л м е р.   Нет, это совершенно невероятно, просто в голове не укладывается. Но что-то надо делать. Сними шаль. Сними шаль, я сказал! Я должен как-то умаслить его. Историю надо сохранить в тайне любой ценой. Что касается нас с тобой, то внешне наши отношения должны выглядеть как прежде. Разумеется, только для чужих глаз. Ты остаешься здесь, в доме, это не обсуждается, но без права воспитывать детей, я не рискую доверить их тебе. Господи, и я вынужден говорить такое женщине, которую так страстно любил и все еще… Но что вспоминать. Теперь уж речь не о счастье, дай Бог спасти остатки, обломки, видимость.

Звонок в дверь.

Х е л м е р   (вскакивая). Кто там? Так поздно… Вдруг самое страшное?.. Вдруг это он?.. Нора, спрячься. Скажись больной.

Нора стоит неподвижно. Хелмер идет и сам открывает дверь.

Г о р н и ч н а я   (кое-как одетая, из прихожей). Письмо для госпожи Хелмер.

Х е л м е р.   Дай сюда. (Выхватывает письмо и захлопывает дверь.) От него. Я сам прочту, тебе не полагается.

Н о р а.   Читай.

Х е л м е р   (под лампой). Мужества не хватает. Вдруг все кончено, мы пропали, и ты, и я… Нет, я должен узнать. (Вскрывает письмо, пробегает глазами несколько строк, смотрит на вложенную бумагу и издает радостный вопль.) Нора!!!

Нора смотрит на него вопросительно.

Х е л м е р.   Нора! Нет, я должен прочитать еще раз. Да, все верно. Я спасен! Нора, я спасен!

Н о р а.   А я?

Х е л м е р.   И ты тоже, само собой. Мы оба спасены, и ты, и я. Взгляни – он прислал тебе твою долговую расписку. Пишет, что сожалеет и раскаивается, счастливый поворот его жизни… Да неважно, что он там пишет. Мы спасены, Нора! Никто не сможет ничего тебе сделать. О, Нора, Нора! Нет, сперва уничтожить эту пакость. Дай взгляну… (Бросает взгляд на расписку.) Нет, даже видеть не хочу, для меня все останется наваждением. (Рвет расписку и оба письма, кидает их в печку и смотрит, как они горят.) Все, ничего нет… Он пишет, что ты с сочельника… Бедная Нора, ты пережила три кошмарных дня.

Н о р а.   Я три дня тяжело боролась.

Х е л м е р.   Страдала, мучилась, не видела выхода… Тошно подумать. Нет, не будем вспоминать, только ликовать и твердить: все прошло, все позади. Нора, послушай… ты поняла? Все кончилось! Тогда в чем дело… На тебе лица нет… Ну да, ну да, сообразил: бедная моя малышка Нора, тебе трудно поверить, что я сумел тебя простить. А вот сумел! Клянусь: я все тебе простил. Ты сделала это из любви ко мне, знаю.

Н о р а.   Это правда.

Х е л м е р.   Ты любила меня, как заповедано жене любить мужа. И просто ошиблась в средствах, судить о которых тебе недостало опытности. Думаешь, я буду меньше любить тебя, раз ты неразумно ведешь свои дела? Нет, нет, просто тебе нужно опираться на меня, я всегда направлю, наставлю, дам совет. Не будь я мужчина, если женская беспомощность не добавляет тебе в моих глазах вдвое больше привлекательности. Забудь мои резкие слова, они вырвались с испуга, от неожиданности, когда я решил, что жизнь моя кончена. Я простил тебя, Нора, клянусь, я совершенно на тебя не сержусь.

Н о р а.   Я признательна за прощение. (Уходит в правую дверь.)

Х е л м е р.   Нет, останься. (Заглядывает в спальню.) Что ты собираешься делать?

Н о р а   (из спальни). Сбросить маскарадный костюм.

Х е л м е р   (у открытой двери). Да, сними его. И постарайся успокоиться, остыть, привести мысли в порядок. Маленькая моя ласточка перепуганная, отдыхай и ничего не бойся – я укрою тебя моими широкими крыльями. (Ходит под дверью.) Нора, какой у нас теплый и уютный дом! Здесь твое прибежище, я буду выхаживать тебя как загнанную голубку, которую мне удалось вырвать из когтей ястреба живой и невредимой. Я сумею унять трепет твоего сердца. Мало-помалу все уляжется. Поверь мне, уже завтра ты будешь смотреть на вещи иначе, чем сегодня. Постепенно все станет как прежде, и мне не надо будет повторять, что я простил тебя, ты сама безошибочно почувствуешь это. Как ты могла подумать, что я отвергну тебя или стану изводить упреками? Нора, Нора, не понимаешь ты мужскую душу. Не описать словами, до чего сладко и приятно мужчине знать, что он простил свою жену – простил от всего сердца. С того момента она дважды его собственность; он как будто дает ей второе рождение, и теперь она ему и жена, и дочка одновременно. Так и я буду относиться к тебе впредь, мое маленькое беспомощное растерянное создание. Не отчаивайся, Нора, открывай мне свое сердце; я буду твоей волей и твоей совестью… Что такое? Ты не ложишься? Переодеваешься?

Н о р а   (в будничном платье). Да, я переоделась.

Х е л м е р.   На ночь глядя? Зачем?

Н о р а.   Я не собираюсь сегодня спать.

Х е л м е р.   Но, дорогая Нора…

Н о р а   (взглянув на свои часы). Еще не очень поздно. Торвалд, сядь – нам о многом надо поговорить. (Садится за стол.)

Х е л м е р.   Нора, что такое? Почему ты смотришь на меня так сурово?

Н о р а.   Садись. Разговор будет долгий. Мне надо многое с тобой обсудить.

Х е л м е р   (садясь за стол прямо напротив нее). Нора, ты меня пугаешь. Я тебя не понимаю.

Н о р а.   В этом все дело: ты меня не понимаешь. И я тебя никогда не понимала – до сегодняшнего дня. Нет, не перебивай меня. Только слушай, что я говорю. Мы должны выяснить отношения, Торвалд.

Х е л м е р.   Что?

Н о р а   (помолчав). Мы сидим, разговариваем – тебе это не кажется странным?

Х е л м е р.   Что здесь странного?

Н о р а.   Мы женаты восемь лет. Разве не странно, что мы с тобой, муж и жена, первый раз собрались серьезно поговорить.

Х е л м е р.   Что значит – серьезно?

Н о р а.   За все восемь лет – да больше, с самого нашего знакомства, – мы ни разу не говорили о вещах по-настоящему серьезных.

Х е л м е р.   Ты хочешь сказать, мне надо было вываливать на тебя все мои заботы, хотя ты ничем не могла мне помочь?

Н о р а.   Речь не о заботах. Я о другом – мы ни разу не сели поговорить серьезно, глубоко в чем-то разобраться.

Х е л м е р.   Нора, дорогая, разве тебе было бы интересно?

Н о р а.   Вот мы и дошли до сути. Ты никогда меня не понимал, Торвалд. Я претерпела много неправды в отношении себя. Сперва от папы, потом от тебя.

Х е л м е р.   Претерпела?! От нас двоих? Да мы с твоим отцом любили тебя больше всех!

Н о р а   (мотая головой). Вы не меня любили, а любовались своим чувством ко мне.

Х е л м е р.   Нора, что ты такое говоришь?!

Н о р а.   Но это правда, Торвалд. Когда я жила дома с папой, он излагал мне свои взгляды, и они становились моими; а если я считала иначе, то скрывала свои мысли, потому что папе бы это не понравилось. Он называл меня своей куколкой и играл в меня, как я играла в свои куклы. Потом я оказалась в твоем доме…

Х е л м е р.   Это ты о нашем браке так говоришь?

Н о р а   (никак не реагируя). Я имею в виду, что перешла из папиных рук в твои. Ты устроил все на свой вкус, и он стал моим вкусом, или я просто разыгрывала это… сама не знаю… Скорее всего, и то и другое, по обстоятельствам. Когда я сейчас оглядываюсь назад, мне кажется, я жила как бедняк – вприглядку. И перебивалась тем, что фокусничала перед тобой, Торвалд. А тебя это устраивало. Ты и папа виноваты передо мной. Это ваша вина, что из меня ничего не вышло.

Х е л м е р.   Нора, как ты несправедлива и неблагодарна! Разве ты не была здесь счастлива?

Н о р а.   Нет, не была. Я считала себя счастливой, а счастлива не была.

Х е л м е р.   Ты… не была счастливой?

Н о р а.   Нет. Только веселой. И ты всегда так мило обходился со мною… Но наш дом был просто кукольным домиком. А я в нем – твоей куколкой-женой, как прежде папиной куколкой-дочкой. А дети, они были моими куклами. И мне нравилось, когда ты брал меня поиграть, как и детям нравилось, когда я брала их поиграть. Вот чем был наш брак, Торвалд.

Х е л м е р.   В том, что ты говоришь – несмотря на экзальтацию и преувеличения, – есть доля истины. Но отныне все пойдет по-другому, на смену играм придет время воспитания.

Н о р а.   Воспитания кого – меня или детей?

Х е л м е р.   И тебя, и детей, Нора моя любимая.

Н о р а.   Нет, Торвалд, не тот ты человек, чтобы воспитать себе правильную жену из меня.

Х е л м е р.   Как ты можешь так говорить?

Н о р а.   А я… разве я готова воспитывать детей?

Х е л м е р.   Нора!

Н о р а.   Не ты ли сказал совсем недавно, что не рискнешь доверить мне воспитание детей?

Х е л м е р.   Я вспылил. Зачем припоминать мне сказанные в запальчивости слова?

Н о р а.   Нет, ты сказал правильно. Я не справлюсь с этой задачей, пока не решу другую – сперва я должна воспитать себя. Ты мне в этом не помощник. Я должна разобраться во всем сама. Поэтому я ухожу от тебя.

Х е л м е р   (вскакивая). Что ты сказала?

Н о р а.   Только в одиночестве я сумею разобраться в себе и в своей жизни. Поэтому я не могу больше оставаться у тебя.

Х е л м е р.   Нора! Нора!

Н о р а.   Я ухожу прямо сейчас. Надеюсь, Кристина приютит меня на ночь.

Х е л м е р.   Ты не в себе. Я тебе запрещаю! Так нельзя!

Н о р а.   Отныне запрещать бессмысленно. Я заберу то, что принадлежит лично мне. От тебя принимать ничего не хочу, ни сейчас, ни потом.

Х е л м е р.   Это какое-то безумие.

Н о р а.   Завтра уеду домой – в родные места, я имею в виду. Там мне будет легче пристроиться к какому-нибудь делу.

Х е л м е р.   Вот ведь слепой неопытный кутенок!

Н о р а.   Да, опыта я должна набраться.

Х е л м е р.   Бросить дом, мужа, детей!.. Ты хоть подумала, что скажут люди?

Н о р а.   Думать еще и о них я не могу. А что мне необходимо уехать, знаю.

Х е л м е р.   Возмутительно! И с какой поразительной легкостью ты забыла свой святой долг.

Н о р а.   Что ты считаешь моим святым долгом?

Х е л м е р.   И я должен тебе это объяснять?! У тебя есть обязательства перед мужем и детьми.

Н о р а.   У меня есть и другой святой долг.

Х е л м е р.   Других у тебя нет. Что еще за долг?

Н о р а.   У меня есть обязательства перед собой.

Х е л м е р.   Прежде всего ты жена и мать!

Н о р а.   Больше я в это не верю. Думаю, прежде всего я – человек, такой же человек, как ты; во всяком случае, постараюсь им стать. Не сомневаюсь: большинство признáет правоту за тобой, и это наверняка где-то прописано. Но я больше не могу довольствоваться тем, что написано в книгах и что большинство считает правильным. Я должна сама все обдумать и понять.

Х е л м е р.   Тебе не понятна твоя роль в собственной семье? Разве в таких вопросах нет надежного ориентира? Или ты в Бога не веришь?

Н о р а.   Ах, Торвалд, что такое вера, я тоже не знаю.

Х е л м е р.   Господи, да что ж ты говоришь…

Н о р а.   Я перед конфирмацией ходила к пастору Хансену, от него все и знаю. Он учил, что верить надо так и так. Вот я вырвусь, останусь одна, тогда подумаю и об этом. Разберусь, верно ли толковал пастор Хансен, во всяком случае, верно для меня или нет.

Х е л м е р.   И это говорит молодая женщина?! Неслыханно! Раз религия не в силах направить тебя на путь истинный, попробую достучаться до твоей совести. Моральные устои у тебя есть? Или тоже нет?

Н о р а.   Торвалд, мне трудно ответить на такой вопрос. Я не знаю. Я очень путаюсь в этих вещах. Но вижу, что мое мнение сильно отличается от твоего. Да еще и законы оказались на поверку не такими, как я думала. И что жить надо по ним, никак в моей голове не укладывается. У женщины, видите ли, нет права пожалеть умирающего отца, как нет права спасти жизнь мужа. Я не верю в такие законы.

Х е л м е р.   Ты рассуждаешь как ребенок. Вообще не понимаешь общества, в котором живешь.

Н о р а.   Да, не понимаю. Но теперь я этим займусь. Мне надо понять, кто прав: общество или я.

Х е л м е р.   Ты больна, Нора, у тебя жар. Похоже, ты бредишь.

Н о р а.   У меня никогда не было такой ясности и твердости в мыслях, как сегодня.

Х е л м е р.   И в твердом и ясном уме ты бросаешь мужа и детей?

Н о р а.   Да.

Х е л м е р.   Этому может быть лишь одно объяснение.

Н о р а.   Какое?

Х е л м е р.   Ты меня больше не любишь.

Н о р а.   Да. В этом все дело.

Х е л м е р.   Нора, и ты так спокойно это говоришь?!

Н о р а.   Торвалд, мне больно говорить тебе такие вещи. Ты всегда был мил со мной. Но я ничего не могу поделать – я не люблю тебя больше.

Х е л м е р   (с трудом сдерживаясь). Это тоже твое твердое и ясное убеждение?

Н о р а.   Да, твердое и ясное. И причина, по которой я не хочу оставаться здесь дольше.

Х е л м е р.   Не могла бы ты растолковать мне, как именно я лишился твоей любви?

Н о р а.   Да, могу. Это случилось сегодня вечером: чуда не произошло, и я поняла, что ты не тот мужчина, которого я видела в тебе.

Х е л м е р.   Объясни подробнее, я не понимаю.

Н о р а.   Я терпеливо ждала восемь лет. Бог мой, я понимаю, чудеса происходят не каждый день. Когда на меня обрушилось все это, я твердо верила в одно – в скорое чудо. Письмо Крогстада лежало в ящике, но у меня ни на секунду не мелькнуло подозрения, что ты пойдешь на поводу у этого человека. Я была твердо уверена, что ты ответишь ему: да хоть всему свету рассказывайте. А когда бы так произошло…

Х е л м е р.   Да, что тогда? Вот я бы отдал свою жену на позор и поношение и…

Н о р а.   Тогда ты, в чем я ни секунды не сомневалась, взял бы все на себя: мол, во всем виноват я.

Х е л м е р.   Нора!

Н о р а.   Ты имеешь в виду, что я никогда не приняла бы от тебя такую жертву? Это и так понятно. Но что стоили бы мои клятвы против твоих слов? Вот чудо, о котором я мечтала в глубине своего страха. И чтобы не допустить его, я хотела свести счеты с жизнью.

Х е л м е р.   Нора, я готов работать ради тебя дни и ночи, терпеть из-за тебя горе и страдания. Но никто не жертвует ради любимого человека честью.

Н о р а.   Сотни тысяч женщин уже пожертвовали.

Х е л м е р.   Ты мыслишь и говоришь как неразумный ребенок.

Н о р а.   Возможно. Но ты мыслишь и говоришь не как мужчина, с которым я могу быть вместе. Когда прошел твой страх – страх не за меня, а за то, как это все отразится на тебе, – и опасность миновала, жизнь для тебя вернулась в прежнее русло, словно ничего не было. Я снова стала твоей маленькой ласточкой, твоей куколкой, которую ты решил впредь носить на руках с удвоенной осторожностью, раз она такая хрупкая и немощная. (Встает.) Торвалд, тогда до меня и дошло, что я восемь лет прожила с чужим человеком, родила от него троих детей… Нет, даже думать об этом не могу, так бы и растерзала себя.

Х е л м е р   (мрачно). Понятно, понятно. Между нами, вижу, пролегла пропасть. Но Нора, неужели нельзя ее засыпать?

Н о р а.   Такая, как сейчас, – я тебе не жена.

Х е л м е р.   У меня есть силы стать другим.

Н о р а.   Возможно… если куклу забрать.

Х е л м е р.   Развестись – с тобой?! Нет, Нора, нет, это выше моего разумения.

Н о р а   (выходя в соседнюю комнату). Тем более надо так сделать.

Возвращается с пальто и небольшим саквояжем, который ставит на стул у стола.

Х е л м е р.   Нора, но не сию же минуту! Подожди до утра.

Н о р а   (надевая пальто). Я не могу остаться на ночь в квартире чужого мужчины.

Х е л м е р.   А мы не могли бы жить здесь как брат с сестрой?

Н о р а   (завязывая шляпу под подбородком). Ты прекрасно знаешь, что так продолжалось бы недолго… (Накидывает шаль.) Прощай, Торвалд. Я не пойду к малышам. Я знаю, они в лучших руках, чем мои. Такая мать, как я сейчас, им ни к чему.

Х е л м е р.   Но когда-нибудь, Нора, когда-нибудь…

Н о р а.   Как знать? Пока я даже не знаю, что из меня выйдет.

Х е л м е р.   Но ты мне жена – и какая есть, и какая станешь.

Н о р а.   Торвалд, выслушай меня. Когда жена уходит из дома, как я сейчас, то по закону, насколько я слышала, муж освобождается от всех обязательств перед нею. Во всяком случае, я снимаю с тебя все обязательства. Чувствуй себя ничем не связанным, как и я. Мы оба совершенно свободны теперь. Вот твое кольцо. Дай мне мое.

Х е л м е р.   Еще и это?

Н о р а.   Да, это тоже.

Х е л м е р.   Возьми.

Н о р а.   Ну вот, и это позади. Ключи я кладу здесь. Прислуга в курсе всех хозяйственных дел, они справятся лучше меня. Завтра, после моего отъезда, зайдет Кристина и соберет мое приданое из отцовского дома. Его надо будет отправить мне вдогонку.

Х е л м е р.   Позади?! Нора, и ты никогда не вспомнишь обо мне?

Н о р а.   Наверно, я часто буду думать о тебе, о детях и об этом доме.

Х е л м е р.   Могу я писать тебе?

Н о р а.   Нет, никогда. Я не разрешаю.

Х е л м е р.   Да, но я должен посылать тебе…

Н о р а.   Нет, ничего не надо.

Х е л м е р.   И помогать, если потребуется…

Н о р а.   Я сказала «нет». Я ничего не приму от постороннего.

Х е л м е р.   Нора, и я никогда не смогу стать для тебя ближе, чем посторонним?

Н о р а   (беря саквояж). Ах, Торвалд, разве что случится невероятное чудо…

Х е л м е р.   Скажи, какое?!

Н о р а.   Если бы ты и я изменились настолько… Нет, Торвалд, я больше не верю в чудеса.

Х е л м е р.   Зато я верю. Говори, говори. Если бы мы изменились настолько…

Н о р а.   Что наша совместная жизнь стала бы семьей. Прощай.

Выходит в прихожую и уходит вон из дома.

Х е л м е р   (опускается на стул у двери и зарывается лицом в ладони). Нора, Нора! (Озирается кругом, вскакивает.) Пусто. Ее нет. (В нем вспыхивает надежда.) Невероятное чудо?

На улице со стуком захлопывается калитка.

Привидения
Семейная драма в трех действиях, 1881

Действующие лица

Х е л е н а   А л в и н г,   вдова камергера, армейского капитана Алвинга.

О с в а л ь д   А л в и н г,   ее сын, художник.

П а с т о р   М а н д е р с.

П л о т н и к   Э н г с т р а н д.

Р е г и н а   Э н г с т р а н д,   живет в доме госпожи Алвинг.

Действие происходит в имении госпожи Алвинг в Западной Норвегии, на берегу большого фьорда.

Действие первое

Просторная зала, обращенная в сад, две двери по правой стене и одна – по левой. В центре круглый стол со стульями, на столе книги, журналы и газеты. Слева на авансцене окно, рядом с ним небольшой диванчик и столик для рукоделия. Зала переходит в зимний садик с огромными окнами, он несколько ýже залы и отделен от нее стеклянной стеной. В правом углу зимнего садика дверь в сад. Сквозь стеклянную стену виден фьорд, подернутый унылой пеленой дождя.

У садовой двери топчется колченогий плотник   Э н г с т р а н д,   сапог на левой увечной ноге подбит деревяшкой.   Р е г и н а,   с пустой лейкой в руках, не пускает его в дом.

Р е г и н а   (тихо шипит). Что тебе надо? Стой где стоишь. С тебя же льет.

Э н г с т р а н д.   Это дождь Господень, детонька.

Р е г и н а.   Черт его наслал, дождь этот.

Э н г с т р а н д.   Бог мой, Регина, ну и выражения. (Прихрамывая, делает несколько шагов в комнату.) Но я хотел поговорить с тобой о другом.

Р е г и н а.   Эй, потише клацай своей деревяшкой. Молодой хозяин спит.

Э н г с т р а н д.   Спит? Средь бела дня?

Р е г и н а.   Не твое дело.

Э н г с т р а н д.   Я вчера выпил с ребятами…

Р е г и н а.   Кто бы сомневался.

Э н г с т р а н д.   Да, детонька, человек слаб.

Р е г и н а.   Что да, то да.

Э н г с т р а н д.   И несть числа искушениям в этом мире. Однако ж я, вот тебе крест, поутру в полшестого уже работал.

Р е г и н а.   Да, да, а теперь отчаливай. Разводить с тобой рандеву у меня охоты нет.

Э н г с т р а н д.   Чего тебе неохота разводить?

Р е г и н а.   Неохота, чтобы ты тут кому-нибудь на глаза попался. Так что ступай своей дорогой.

Э н г с т р а н д   (делает еще шаг в комнату). Э нет, не уйду я, разрази Господь, пока с тобой не поговорю. Сегодня к вечеру я закончу дела на стройке и ночным пароходом отчалю в город.

Р е г и н а   (бурчит). Скатертью дорожка!

Э н г с т р а н д.   Спасибо на добром слове, детонька. Завтра открытие приюта, веселье-гулянье, без хмельного не обойдется, понятное дело. А так уеду, и никто не скажет, что Якоб Энгстранд нипочем перед искушением не устоит.

Р е г и н а.   Хо!

Э н г с т р а н д.   Да, публика соберется почтенная. Сам пастор Мандерс ожидается с города.

Р е г и н а.   Он сегодня приезжает.

Э н г с т р а н д.   Вот видишь. А на черта мне сейчас позорить себя в его глазах, сама посуди.

Р е г и н а.   Вот оно что. Опять козни строишь…

Э н г с т р а н д.   Какие козни?

Р е г и н а   (пристально глядя на него). Такие, чтоб оплести пастора Мандерса. Что теперь придумал?

Э н г с т р а н д.   Тсс, тише, с ума сошла? Вовсе я не думал оплести пастора Мандерса… Он ко мне всегда с дорогой душой, разве ж я могу… Но потолковать я о другом пришел: хотел сказать, что нынче ночью еду в город.

Р е г и н а.   Жду не дождусь.

Э н г с т р а н д.   Дак я хочу забрать тебя с собой.

Р е г и н а   (разинув рот). Ты хочешь… Чего ты сказал?

Э н г с т р а н д.   Хочу, чтоб ты вернулась со мной домой.

Р е г и н а   (насмешливо). Да ни в жисть я к тебе не вернусь!

Э н г с т р а н д.   Это мы еще посмотрим.

Р е г и н а.   Да уж посмотрим, еще как! Я, значит, выросла в доме госпожи камергерши Алвинг. Меня, значит, здесь почти как родную держат. И чтобы я уехала к тебе? В твой-то дом? Тьфу!

Э н г с т р а н д.   Что за черт? Отцу перечить вздумала?

Р е г и н а   (бормочет, не глядя на него). Ты сам вечно талдычишь, что я к тебе не касаюсь.

Э н г с т р а н д.   Ну нашла, что вспомнить.

Р е г и н а.   А не ты честил меня, обзывал меня словом… Фи донк!

Э н г с т р а н д.   Нет, упаси Господи, этакого слова я никогда не говорил.

Р е г и н а.   Угу, а то я не помню, какими словами ты меня крыл.

Э н г с т р а н д.   Ну, разве когда перебрал малость. Несть числа искушениям в этом мире, Регина.

Р е г и н а.   Ух!

Э н г с т р а н д.   Притом это когда мамаша твоя мне перечила. Там уж чего не выдумаешь, чтоб ее позлить. А то она обожала цацу строить. (Передразнивает.) «Ах оставь меня, Энгстранд! Не тронь меня! Я три года служила в Росенволде у камергера Алвинга!» (Смеется.) Вот умора, прости Господи. Все не могла забыть, что капитан стал камергером аккурат, когда она тут служила.

Р е г и н а.   Бедная мама… Ее ты быстренько доконал.

Э н г с т р а н д   (вполоборота). Я во всем всегда виноват, знамо дело.

Р е г и н а   (в сторону, вполголоса). Да еще нога эта. Тьфу!

Э н г с т р а н д.   Что ты сказала, детонька?

Р е г и н а.   Пье де мутон прямо.

Э н г с т р а н д.   Это по-английски, что ль?

Р е г и н а.   Да.

Э н г с т р а н д.   Учености ты тут набралась, да. Вот и пригодится как раз.

Р е г и н а   (помолчав). А на что я тебе в городе сдалась?

Э н г с т р а н д.   И ты еще спрашиваешь, на что отцу его единственный ребенок? Тем более одинокому вдовцу, как я?

Р е г и н а.   Мне ты голову не морочь. Зачем я тебе понадобилась?

Э н г с т р а н д.   Ладно, скажу. Я решил начать свое дело.

Р е г и н а   (презрительно фыркнув). Опять? Сколько начинал, хоть бы раз что путное вышло.

Э н г с т р а н д.   Но теперь сама увидишь, етить мою печенку…

Р е г и н а   (топает ногой). Не ругайся тут!

Э н г с т р а н д.   Молчу, молчу, детонька, ты права, права. Я хотел только сказать, что прикопил на стройке приюта немало деньжат.

Р е г и н а.   Правда? Повезло тебе, при деньгах будешь.

Э н г с т р а н д.   Здесь-то в деревне их и потратить не на что.

Р е г и н а.   Ну? И что?

Э н г с т р а н д.   Я, вишь, решил вложить деньги, чтоб иметь верный доход. В этакое заведение для моряков…

Р е г и н а.   Вот ведь…

Э н г с т р а н д.   Настоящее приличное заведение, не какой-нибудь там свинюшник для матросни. Нет, дери меня черт, только для чистой публики – капитанов, штурманов.

Р е г и н а.   А я, значит, буду…

Э н г с т р а н д.   Ты будешь помогать. Чтобы все выглядело галантерейно, ну, ты меня понимаешь. Детонька, тебе не придется хребет ломать. Устроим все, как ты захочешь.

Р е г и н а.   Ну-ну.

Э н г с т р а н д.   Барышня в таком месте позарез нужна, это как день ясно. Вечерами-то у нас все будет приятственно, песни, танцы, все такое. Сама смекай, это ж моряки, путники в житейском море. (Подвигается ближе.) Регина, не будь дурой, не становись сама у себя на пути. До чего ты тут дослужишься? Пусть хозяйка тебя выучила, что проку? Слыхал, ты будешь смотреть за ребятней в приюте. Разве это дело для тебя? Неужто ты только и мечтаешь гробить себя, сутки напролет утирая сопли грязным паршивцам?

Р е г и н а.   Нет. Но если все пойдет, как я мечтаю, то… Может статься, все и получится… все получится…

Э н г с т р а н д.   Что получится?

Р е г и н а.   Не твое дело… А много ли ты денег-то прикопил?

Э н г с т р а н д.   Всего до кучи сотен семь, а то и восемь.

Р е г и н а.   Недурно.

Э н г с т р а н д.   Для начала хватит, детонька.

Р е г и н а.   И ты не думал со мной деньгами поделиться?

Э н г с т р а н д.   Упаси Бог! Нет, нет, не думал.

Р е г и н а.   Даже жалкого платьишка мне не купишь?

Э н г с т р а н д.   Дак езжай со мной в город, будет у тебя платьев, сколько надо.

Р е г и н а.   Еще чего! Собственноручно себе справлю, коли захочу.

Э н г с т р а н д.   Отцовская рука вернее, Регина, в смысле направлять по жизни. Я сумею взять приличный домик на Малой Портовой. Денег на это много не надо. И устрою там такой вроде как дом моряка.

Р е г и н а.   Да не хочу я к тебе! Я к тебе не касаюсь! Ступай отсюда.

Э н г с т р а н д.   У меня ты недолго задержишься, детонька. На такое счастье я не рассчитываю. Тебе только смекалку проявить. Такая красотка, как ты стала в последние пару лет…

Р е г и н а.   И чего?

Э н г с т р а н д.   Глазом не моргнешь, как нарисуется штурман какой, а может, и капитан…

Р е г и н а.   Я за таких не пойду. У моряков нету савуар вивру.

Э н г с т р а н д.   Чего-чего нету?

Р е г и н а.   Знаю я этих моряков, говорю. Они в мужья не годятся.

Э н г с т р а н д.   Ну так и не ходи замуж. Внакладе все равно не останешься. (Доверительно.) Англикашка-то, с яхтой который, он ведь двенадцать сотен отвалил, а она не краше тебя была.

Р е г и н а   (замахивается). Убирайся!

Э н г с т р а н д   (дергается в сторону). Ну-ну. Ты же не будешь руки распускать, верно?

Р е г и н а.   Буду! Станешь плохо о матери говорить, прибью. Убирайся, я сказала! (Гонит его к выходу.) И не хлопай дверью, молодой хозяин спит.

Э н г с т р а н д.   Спит, ну да. Ишь, как ты о молодом Алвинге печешься… (Тише.) Неужто он…

Р е г и н а.   Вон! Сию минуту! Совсем очумел старый. Нет, не сюда, там пастор Мандерс идет. Давай к черному ходу.

Э н г с т р а н д   (шагнув вправо). Ухожу, ухожу, ладно. А ты потолкуй с пастором-то. Он тебе про дочерний долг разъяснит. Я ж тебе как-никак отец. Могу доказать по церковным книгам.

Уходит направо в дверь, которую Регина открывает, а потом сразу захлопывает за ним.

Регина быстро оглядывает себя в зеркале, обмахивает лицо платочком, поправляет завязанный бантом воротник блузки и снова принимается за цветы.

П а с т о р   М а н д е р с,   в пальто, с зонтиком и небольшим портфелем на кожаном ремне через плечо, входит через зимний садик.

П а с т о р   М а н д е р с.   День добрый, фрёкен Энгстранд.

Р е г и н а   (оборачивается, как бы застигнутая врасплох, радостно). Ой, это вы, господин пастор? Добрый день. Пароход уже прибыл?

М а н д е р с.   Да, только что. (Проходит в залу.) Досадно, что стоят такие дождливые погоды.

Р е г и н а   (следуя за ним). Для хлебопашца дождь благословение, господин пастор.

М а н д е р с.   Вы, конечно, правы. Мы, горожане, мало думаем об этой стороне дела. (Стягивает пальто.)

Р е г и н а.   Позвольте помочь вам, господин пастор. Вот так… Ой, да оно все мокрое. Я его в прихожей повешу. И зонтик раскрою, чтобы высох. (Забирает вещи и уходит в дверь направо.)

Пастор снимает с плеча портфель, кладет его на стул вместе со шляпой. Возвращается   Р е г и н а.

М а н д е р с.   Как же хорошо оказаться в доме. Ну-с, здесь в усадьбе все, полагаю, в порядке?

Р е г и н а.   Да, благодарствуем.

М а н д е р с.   Однако ж дел невпроворот ввиду завтрашних торжеств?

Р е г и н а.   Уж да, много чего надо успеть.

М а н д е р с.   Но госпожа Алвинг дома, надеюсь?

Р е г и н а.   Да, слава Богу. Она наверху, варит шоколад для молодого хозяина.