Текст книги "Вернувшиеся (сборник)"

Действие третье

Та же зала. Все двери нараспашку, на столе зажженная лампа. На улице темно, но слева на заднем плане видны слабые отсветы пожара.   Г о с п о ж а   А л в и н г,   накинув на голову шаль, стоит в зимнем садике и смотрит в окно. Позади нее, тоже укутанная в шаль, стоит   Р е г и н а.

Г о с п о ж а   А л в и н г.   Все сгорело. Дотла.

Р е г и н а.   Подвалы еще догорают.

Г о с п о ж а   А л в и н г.   Что же Освальд не возвращается? Спасать там нечего.

Р е г и н а.   Может, сходить за ним? Со шляпой?

Г о с п о ж а   А л в и н г.   Он еще и без шляпы?

Р е г и н а   (показывая в сторону прихожей). Да. Вон она висит.

Г о с п о ж а   А л в и н г.   Пусть висит. Он вот-вот вернется. Я сама за ним схожу. (Выходит в садовую дверь.)

М а н д е р с   (входя из прихожей). Госпожи Алвинг нет?

Р е г и н а.   Она только что вышла в сад.

М а н д е р с.   Не припомню ничего страшнее этой ночи.

Р е г и н а.   Вот ведь горе горькое, да, господин пастор?

М а н д е р с.   Ох, не говорите… Подумать страшно.

Р е г и н а.   Как такое могло случиться?

М а н д е р с.   И вы туда же, фрёкен Энгстранд? Почему вы меня спрашиваете? Откуда мне знать? Сперва ваш отец…

Р е г и н а.   А что он?

М а н д е р с.   Он совершенно заморочил мне голову.

Э н г с т р а н д   (появляясь из прихожей). Господин пастор!

М а н д е р с   (оборачиваясь в ужасе). Вы и сюда за мной!..

Э н г с т р а н д.   Разрази меня Бог!.. Свят, свят!.. Дело-то скверное, господин пастор…

М а н д е р с   (расхаживая по комнате). К несчастью… к несчастью…

Р е г и н а.   Что такое?

Э н г с т р а н д.   Все из-за нашего собрания молитвенного… (Тихо.) Попалась птичка, дочура. (Громко.) И надо ж было случиться, чтоб по моей милости пастор Мандерс оказался повинен в таком вот…

М а н д е р с.   Уверяю вас, Энгстранд…

Э н г с т р а н д.   Но никто, кроме пастора, до свечек не касался.

М а н д е р с   (останавливаясь). Это по-вашему. А я вообще не помню, чтобы держал в руке свечку.

Э н г с т р а н д.   Надо же… А я-то своими глазами видел, как пастор пальцами затушил фитиль и зашвырнул огарок в стружку.

М а н д е р с.   А вы на это смотрели?

Э н г с т р а н д.   Просто видел, и все.

М а н д е р с.   В голове не укладывается. У меня нет обыкновения хватать фитиль пальцами.

Э н г с т р а н д.   То-то и оно. Сделали вы это неловко, ничего не скажу. Но неужто оно могло оказаться настолько опасно, господин пастор?

М а н д е р с   (беспокойно вышагивая по комнате). Ой, нет, не спрашивайте меня!

Э н г с т р а н д   (ковыляя рядом с пастором). А страховать пастор ничего не стал?

М а н д е р с   (на ходу). Нет, нет, сами слышали.

Э н г с т р а н д   (не отставая). Не застраховано… И так вот прямиком туда пойти да все запалить. Свят, свят, какое несчастье!

М а н д е р с   (вытирая испарину со лба). Не говорите, Энгстранд!

Э н г с т р а н д.   И чтобы оно постигло обитель, бескорыстно построенную благотворителем в помощь городу и селянам… Ох, чую, не пощадят газетчики пастора.

М а н д е р с.   Я сам все время о них думаю. Это едва ли не хуже всего. Злоба, ненависть, обвинения… Страшно помыслить, что сейчас начнется!

Из сада входит   г о с п о ж а   А л в и н г.

Г о с п о ж а   А л в и н г.   Его не уговоришь уйти, пока тушат.

М а н д е р с.   А, это вы, сударыня.

Г о с п о ж а   А л в и н г.   Зато, пастор, никакой хвалебной речи.

М а н д е р с.   Я бы с радостью предпочел…

Г о с п о ж а   А л в и н г   (тихо). Все к лучшему. Этот приют ни для кого бы не стал благословением.

М а н д е р с.   Думаете, нет?

Г о с п о ж а   А л в и н г.   А вы думаете – да?

М а н д е р с.   Все же какая ужасная трагедия.

Г о с п о ж а   А л в и н г.   Давайте обсудим все по-деловому, коротко и ясно. Вы ждете господина пастора, Энгстранд?

Э н г с т р а н д   (от двери в прихожую). Да, поджидаю.

Г о с п о ж а   А л в и н г.   Тогда присядьте пока.

Э н г с т р а н д.   Благодарствуйте. Я постою.

Г о с п о ж а   А л в и н г   (Мандерсу). Вы, видимо, уезжаете ближайшим пароходом?

М а н д е р с.   Да. Он отходит через час.

Г о с п о ж а   А л в и н г.   Тогда будьте любезны, возьмите с собой все бумаги. Я не желаю ни слова слышать об этом деле. У меня сейчас слишком много иных забот.

М а н д е р с.   Госпожа Алвинг…

Г о с п о ж а   А л в и н г.   Позже я пришлю вам доверенность, чтобы вы устроили все по своему разумению.

М а н д е р с.   Я займусь этим с превеликой охотой. Устав фонда теперь придется переписать, к сожалению.

Г о с п о ж а   А л в и н г.   Разумеется.

М а н д е р с.   На первый взгляд мне думается, хорошо бы Сулвик приписать к общинным землям. Любой надел чего-нибудь да стоит, и найдут, как пустить его в оборот. А проценты на капитал, положенный в банк, я мог бы, наверно, использовать на дело благотворения для города.

Г о с п о ж а   А л в и н г.   На ваше усмотрение. Мне совершенно все равно.

Э н г с т р а н д.   Не забудьте тогда уж мой приют моряков, господин пастор!

М а н д е р с.   Это вы дело говорите, похоже, но надо все тщательно просчитать.

Э н г с т р а н д.   Ни черта себе, еще считать!.. Ой, святый Боже…

М а н д е р с   (вздохнув). Но, к сожалению, я не знаю, как долго смогу заниматься этими делами. Не принудит ли меня общественное мнение отстраниться от них. Все зависит от исхода расследования пожара.

Г о с п о ж а   А л в и н г.   Что вы такое говорите?

М а н д е р с.   А предсказать исход невозможно.

Э н г с т р а н д   (подходя ближе). Отчего же невозможно. Тут-то вот и мы, Якоб то есть Энгстранд, как раз стоим.

М а н д е р с.   Ну да, ну и…

Э н г с т р а н д   (тихо). А Якоб Энгстранд – он не тот человек, что предаст щедрого покровителя в минуту, как говорится, испытаний.

М а н д е р с.   Но мой дорогой… а как?..

Э н г с т р а н д.   Якоб Энгстранд, его можно разве что с ангелом-спасителем сравнить, вот так-то, господин пастор!

М а н д е р с.   Нет, нет, такого я в самом деле принять не могу.

Э н г с т р а н д.   Все равно быть по сему. Я слыхал, был один, тоже взял на себя чужие грехи.

М а н д е р с.   Якоб! (Пожимает его руку.) Вы редкостный человек. И ваш приют моряков получит, конечно же, поддержку, можете не сомневаться.

Энгстранд хочет поблагодарить, но, растроганный, не находит слов.

М а н д е р с   (надевая через плечо дорожный портфель). И в путь. Мы едем вместе.

Э н г с т р а н д   (в дверях, тихо, Регине). Давай со мной, дуреха. Будешь как сыр в масле кататься.

Р е г и н а   (вскинув голову). Мерси вам! (Идет в прихожую и приносит пальто пастора.)

М а н д е р с.   Будьте здоровы, госпожа Алвинг. И да осенит это жилище дух порядка и законности.

Г о с п о ж а   А л в и н г.   Прощайте, Мандерс! (Собирается выйти в зимний садик, но тут видит входящего из сада Освальда.)

Э н г с т р а н д   (вместе с Региной помогает пастору надеть пальто). Прощай, дитя мое. И что бы с тобой ни стряслось, ты знаешь, где найти Якоба Энгстранда. (Тихо.) На Малой Портовой, угу… (Госпоже Алвинг и Освальду.) А свой приют для странников моря я назову «Дом камергера Алвинга». И если мне удастся устроить его по своему разумению, так смею обещать, что он не посрамит покойного камергера нашего.

М а н д е р с   (в дверях). Хм-хм… Идемте, дорогой Энгстранд. Прощайте, прощайте!

О с в а л ь д   (подходя к столу). О каком это доме он говорил?

Г о с п о ж а   А л в и н г.   Они с пастором Мандерсом затеяли открыть что-то вроде приюта.

О с в а л ь д.   Он сгорит в огне, как и этот.

Г о с п о ж а   А л в и н г.   Почему ты так думаешь?

О с в а л ь д.   Все сгорит. Ничего не останется, что напоминало бы об отце. И я сгорю.

Регина удивленно смотрит на него.

Г о с п о ж а   А л в и н г.   Освальд! Не надо было тебе смотреть на пожар так долго. Мальчик мой бедный.

О с в а л ь д   (садясь за стол). Знаешь, ты, пожалуй, права.

Г о с п о ж а   А л в и н г.   Позволь, я утру тебе лицо. Ты мокрый весь. (Обтирает его лицо своим носовым платком.)

О с в а л ь д   (равнодушно глядя перед собой). Спасибо, мама.

Г о с п о ж а   А л в и н г.   Ты не устал, Освальд? Поспать не хочешь?

О с в а л ь д   (испуганно). Нет, нет! Не спать! Спать я никогда не сплю, только притворяюсь. (Мрачно.) Но время придет.

Г о с п о ж а   А л в и н г   (глядя на него с тревогой). Ты все же болен, мальчик мой благословенный.

Р е г и н а   (напряженно). Господин Алвинг болен?

О с в а л ь д   (нетерпеливо). И заприте все двери! Этот смертный страх…

Г о с п о ж а   А л в и н г.   Запри, Регина.

Закрыв все двери, Регина стоит подле двери в прихожую. Госпожа Алвинг снимает шаль, Регина следует ее примеру.

Г о с п о ж а   А л в и н г   (подвинув стул и садясь рядом с Освальдом). Ну вот. Хоть посижу рядом с тобой.

О с в а л ь д.   Да, конечно. И Регина пусть остается. Она должна всегда быть со мной. Ты ведь меня выручишь, Регина? Правда же?

Р е г и н а.   Я не понимаю…

Г о с п о ж а   А л в и н г.   Выручишь?

О с в а л ь д.   Да. Протянешь мне руку помощи, когда до этого дойдет.

Г о с п о ж а   А л в и н г.   Освальд, у тебя есть мать, она тебя всегда выручит.

О с в а л ь д.   Ты? (Смеется.) Нет, мама, этого ты мне из своих рук не дашь. (Мрачно усмехается.) Ты?! Ха-ха! (Смотрит на нее серьезно.) Хотя ты была ближе всех к этому. (Возбуждаясь.) Регина, а почему ты не можешь говорить мне «ты»? И почему не зовешь меня Освальд?

Р е г и н а   (тихо). Думаю, хозяйке не понравится.

Г о с п о ж а   А л в и н г.   Скоро все тебе будет можно. Иди сюда, сядь с нами.

Регина покорно и неуверенно садится по другую сторону стола.

Г о с п о ж а   А л в и н г.   А теперь, бедный мой измученный мальчик, я хочу снять камень с твоей души.

О с в а л ь д.   Мама, ты?

Г о с п о ж а   А л в и н г.   Все, что ты называешь угрызениями, раскаянием, страхом…

О с в а л ь д.   Думаешь, это в твоих силах?

Г о с п о ж а   А л в и н г.   Да, Освальд, теперь да. Твои слова о радости по-новому осветили всю мою жизнь.

О с в а л ь д   (качая головой). Ничегошеньки не понимаю.

Г о с п о ж а   А л в и н г.   Жалко, ты не знал своего отца, когда он еще был молоденьким лейтенантом. Вот в ком бурлила радость жизни!

О с в а л ь д.   Да, это я знаю.

Г о с п о ж а   А л в и н г.   Посмотришь на него – и уже сердце радуется. В нем была полнота жизни и какая-то неукротимая мощь.

О с в а л ь д.   И?

Г о с п о ж а   А л в и н г.   И вот представь: жизнелюбивое дитя радости – потому что в те годы он был совершенно как дитя – вынужден коротать жизнь в небольшом городке, где вместо настоящих радостей одни увеселения. Вместо осмысленного служения – постылая служба. Он не видит никакого серьезного большого дела, чтобы посвятить себя ему, только делишки. Ни единого товарища, кто был бы в силах прочувствовать, что такое радость жизни, одни жуиры да пропойцы…

О с в а л ь д.   Мама!

Г о с п о ж а   А л в и н г.   И кончилось все, как и должно было кончиться.

О с в а л ь д.   А как должно было кончиться?

Г о с п о ж а   А л в и н г.   Ты сам вчера говорил, что с тобой будет, если ты останешься дома.

Г о с п о ж а   А л в и н г.   Ты хочешь сказать, что отец…

Г о с п о ж а   А л в и н г.   Твой отец не нашел, куда применить переполнявшую его радость жизни. И я не принесла в его дом праздника.

О с в а л ь д.   Даже ты?

Г о с п о ж а   А л в и н г.   Меня учили, что превыше всего долг, и я верила в это слишком долго. Все в конечном счете оказывалось обязанностями – моими или его. Боюсь, Освальд, моими стараниями наш дом стал для твоего бедного отца местом, которое он на дух не выносил, не мог вынести.

О с в а л ь д.   Почему же ты ни разу не написала мне об этом?

Г о с п о ж а   А л в и н г.   Я только сейчас осознала, что могу открыть это тебе, его сыну. Раньше я смотрела на все иначе.

О с в а л ь д.   А как ты смотрела?

Г о с п о ж а   А л в и н г   (медленно). Я считала, что твой отец сгубил себя, сгорел еще до твоего рождения.

О с в а л ь д   (глухо). О?! (Встает, отходит к окну.)

Г о с п о ж а   А л в и н г.   К тому же я день и ночь думала, что Росенволд – отчий дом и для Регины, равно как для моего мальчика.

О с в а л ь д   (резко поворачиваясь). Для Регины?

Р е г и н а   (вскочив, чуть слышно). Для меня?

Г о с п о ж а   А л в и н г.   Да. Теперь вы оба все знаете.

О с в а л ь д.   Регина!

Р е г и н а   (себе самой). Так мать и вправду была та еще…

Г о с п о ж а   А л в и н г.   О твоей матери можно сказать много хорошего, Регина.

Р е г и н а.   Да, но все же она была та еще… Я иногда так и думала, но… Хозяйка, могу я уехать сию минуту?

Г о с п о ж а   А л в и н г.   Ты уверена, что хочешь уехать?

Р е г и н а.   Да уж хочу.

Г о с п о ж а   А л в и н г.   Делай, как знаешь, конечно, но…

О с в а л ь д   (подходя к Регине). Ты куда собралась? Здесь твое место.

Р е г и н а.   Мерси, господин Алвинг… чтоб не сказать Освальд. Я представляла себе все иначе.

Г о с п о ж а   А л в и н г.   Регина, я не открывала тебе правды…

Р е г и н а.   А жалко, скажу я вам! Знай я, что Освальд болен, то… А теперь, когда ни о чем серьезном между нами речи нет… Не могу я, по чести говоря, позволить себе хиреть тут в деревне, ухаживая за инвалидами.

О с в а л ь д.   Даже за таким, что тебе близок?

Р е г и н а.   Да нет же, не могу я. Бедная девушка должна пользоваться молодостью с умом, а то не заметишь, как останешься у разбитого корыта. Во мне-то ведь тоже радость жизни бурлит, господа хорошие.

Г о с п о ж а   А л в и н г.   Да, к несчастью. Только не пускайся во все тяжкие, Регина.

Р е г и н а.   Как будет, так будет. Освальд, знать, пошел в отца, а я, видать, в свою мамашу. Но ответьте мне на один вопрос, госпожа Алвинг: пастор Мандерс про меня знает?

Г о с п о ж а   А л в и н г.   Да, пастору Мандерсу известно все.

Р е г и н а   (торопливо кутаясь в шаль). Тогда мне бы надо поспеть на ближайший пароход. Пастор, он сговорчивый, с ним легко сладить. А к деньгам, мне думается, я имею касательства не меньше, чем этот плотник поганый.

Г о с п о ж а   А л в и н г.   Как знаешь.

Р е г и н а   (пристально глядя на нее). Жаль, хозяйка, не захотели вы воспитать меня как положено ребенку из высшего сословия, оно бы мне больше подошло. (Вскинув голову.) Вот дерьмо… да черт с ним! (Покосившись на бутылку.) Может, мне еще выйдет пить шампанское в благородном обществе.

Г о с п о ж а   А л в и н г.   Регина, когда захочешь вернуться в семью, приезжай.

Р е г и н а.   Нет уж, благодарствуйте, хозяйка. Пастор Мандерс выручит меня, надеюсь. А если все пойдет наперекосяк, то я знаю, где мой дом.

Г о с п о ж а   А л в и н г.   Где?

Р е г и н а.   В приюте камергера Алвинга.

Г о с п о ж а   А л в и н г.   Регина – ты идешь ко дну, я уже вижу.

Р е г и н а.   Плевать. Адью вам. (Попрощавшись, выходит в прихожую.)

О с в а л ь д   (у окна, глядя на улицу). Она ушла?

Г о с п о ж а   А л в и н г.   Да.

О с в а л ь д   (себе под нос). Ужасно вышло, безумие какое-то.

Г о с п о ж а   А л в и н г   (подойдя сзади и положив руки ему на плечи). Освальд, мальчик мой любимый… это страшное потрясение для тебя?

О с в а л ь д   (повернув к ней лицо). Про отца?

Г о с п о ж а   А л в и н г.   Да, про твоего несчастливого отца. Боюсь, как бы известие не подкосило тебя.

О с в а л ь д.   С чего ты взяла? Внезапно, конечно, но вообще-то мне это довольно безразлично.

Г о с п о ж а   А л в и н г   (отдергивая руки). Безразлично, что твой отец был бесконечно несчастен?

О с в а л ь д.   Конечно, я готов посочувствовать ему, как любому другому человеку, но…

Г о с п о ж а   А л в и н г.   И ничего больше?! Это же твой родной отец!

О с в а л ь д   (теряя терпение). Отец, отец… Да я его никогда не знал, а воспоминание о нем у меня только одно – как меня тогда тошнило из-за него.

Г о с п о ж а   А л в и н г.   Это немыслимо, чудовищно. Как может ребенок не любить родного отца, что бы там ни было?

О с в а л ь д.   А если ребенку не за что отца благодарить? Если он его не знал? Ты веришь, что ли, во все эти старые предрассудки? Ты – такая просвещенная?

Г о с п о ж а   А л в и н г.   Предрассудки?!

О с в а л ь д.   Да. Мама, ты и сама не можешь не видеть, как живучи подобные убеждения – стоит один раз запустить их в оборот, они все время возвращаются и возвращаются и…

Г о с п о ж а   А л в и н г   (потрясенно). Как привидения!

О с в а л ь д   (расхаживая по комнате). Можно назвать их привидениями…

Г о с п о ж а   А л в и н г   (порывисто). Освальд, значит, ты и меня не любишь?!

О с в а л ь д.   Тебя я хотя бы знаю…

Г о с п о ж а   А л в и н г.   Знаешь, да. Но и только!

О с в а л ь д.   Мне известно, что я тебе очень дорог, а за это стоит быть благодарным, видимо. И теперь, когда я болен, ты можешь стать мне полезной, незаменимой.

Г о с п о ж а   А л в и н г.   Еще как могу, Освальд! Я готова, кажется, благословлять эту болезнь, которая привела тебя домой, ко мне. Я ведь вижу – пока ты не мой, тебя нужно еще завоевать.

О с в а л ь д   (теряя терпение). Да, да. Все это лишь громкие слова. Ты должна помнить, мама, что я болен. Интересоваться жизнью других я не в состоянии, мне бы со своими заботами управиться.

Г о с п о ж а   А л в и н г   (тихо). Я буду смиренно и терпеливо довольствоваться малым.

О с в а л ь д.   Главное – жизнерадостно, мама.

Г о с п о ж а   А л в и н г.   Да, мальчик мой любимый, правда. (Подходит к нему.) Но я сумела освободить тебя от укоров и угрызений?

О с в а л ь д.   Да, сумела. Но кто освободит меня от страха?

Г о с п о ж а   А л в и н г.   От страха?

О с в а л ь д   (расхаживая по комнате). Регина cделала бы это за доброе слово.

Г о с п о ж а   А л в и н г.   Я тебя не понимаю. О каком страхе речь и при чем тут Регина?

О с в а л ь д.   Сейчас уже далеко за полночь, мама?

Г о с п о ж а   А л в и н г.   Уже, считай, утро. (Смотрит на зимний садик.) На вершинах светлеет потихоньку. И погода будет ясная, Освальд. Еще немного, и солнце увидишь.

О с в а л ь д.   Жду с радостью. Да, немало найдется, чему порадоваться и ради чего жить.

Г о с п о ж а   А л в и н г.   Так и думала!

О с в а л ь д.   Хоть я и не могу работать, но…

Г о с п о ж а   А л в и н г.   Работать ты тоже начнешь, мальчик мой, дай время. Теперь, когда ты избавился от тяжелых мыслей, что ели тебя поедом…

О с в а л ь д.   Да, очень хорошо, что ты освободила меня от этих мифов. И теперь мне осталось справиться только с одним… (Садится на диван.) Мама, нам надо поговорить.

Г о с п о ж а   А л в и н г.   Конечно, давай. (Подвигает стул к дивану, садится рядом с Освальдом.)

О с в а л ь д.   А там и солнце взойдет. И ты уже будешь все знать. А я распрощаюсь с этим страхом.

Г о с п о ж а   А л в и н г.   Что я буду знать?

О с в а л ь д   (не слушая ее). Мама, ты ведь говорила сегодня вечером, что нет в мире такого, чего бы ты не сделала для меня?

Г о с п о ж а   А л в и н г.   Да, я правда так сказала.

О с в а л ь д.   И продолжаешь так думать?

Г о с п о ж а   А л в и н г.   Можешь на это рассчитывать, мальчик мой любимый, единственный мой. Я живу только ради тебя, больше ни для чего.

О с в а л ь д.   Да, да, тогда послушай меня, пожалуйста. Мама, ты очень сильная духом, очень, я знаю. Ты сиди спокойно, когда я тебе все скажу.

Г о с п о ж а   А л в и н г.   Что же такое ужасное…

О с в а л ь д.   И не кричи в голос. Слышишь меня? Обещаешь? Мы будем сидеть и спокойно говорить. Обещаешь, мама?

Г о с п о ж а   А л в и н г.   Да, обещаю, да. Говори же!

О с в а л ь д.   Знаешь, вся эта моя усталость… и что я работать не могу… это не сама болезнь.

Г о с п о ж а   А л в и н г.   А сама болезнь?

О с в а л ь д.   Сама болезнь, которую я получил по наследству, она… (Приставляет указательный палец ко лбу и говорит чуть слышно.) Она сидит вот тут, внутри.

Г о с п о ж а   А л в и н г   (почти беззвучно). Нет, Освальд! Нет!

О с в а л ь д.   Не кричи. Я не выдержу. Да, она сидит тут. В засаде. И может напасть когда угодно.

Г о с п о ж а   А л в и н г.   Страх какой!

О с в а л ь д.   Спокойно. Таковы мои дела.

Г о с п о ж а   А л в и н г   (вскочив на ноги). Это неправда, Освальд! Не может быть! Невозможно!

О с в а л ь д.   Один приступ у меня уже был, там, в Париже. Он быстро прошел. Но теперь я знаю, что меня ждет, и на меня напал дикий, неотвязный страх. Поэтому я сразу же уехал к тебе, сюда.

Г о с п о ж а   А л в и н г.   Так это от страха!..

О с в а л ь д.   Да, потому что перспективы мои, видишь ли, омерзительны. Это не обычная смертельная болезнь… Самой смерти я не так боюсь, хоть и хотел бы, конечно, пожить, сколько сумею.

Г о с п о ж а   А л в и н г.   Да, да, Освальд, ты должен!

О с в а л ь д.   Но снова превратиться в беспомощного младенца… чтобы тебя кормили… чтобы… О, как это отвратно, как мерзко! Нет слов!

Г о с п о ж а   А л в и н г.   У ребенка есть мать, она будет за ним ухаживать.

О с в а л ь д   (резко вскочив). Нет, ни за что, не хочу! Я не могу даже думать о том, что, возможно, пролежу так много лет… состарюсь, поседею… А ты, наверно, тем временем умрешь и оставишь меня. (Садится на стул госпожи Алвинг.) Потому что доктор сказал, что я, быть может, умру небыстро. Он назвал это размягчением мозга. (Мрачно усмехается.) Очень красиво звучит, по-моему. Сразу представляется бархат вишневого цвета, приятный на ощупь, когда проводишь рукой…

Г о с п о ж а   А л в и н г   (кричит). Освальд!

Освальд вскакивает и снова принимается ходить по комнате.

О с в а л ь д.   А теперь ты отняла у меня Регину! Если б только она у меня была! Она бы наверно мне помогла.

Г о с п о ж а   А л в и н г   (подойдя к нему). Что ты хочешь сказать, любимый мой? В чем я тебе не помощник?

О с в а л ь д.   Когда я пришел в себя после того припадка, доктор сказал, что когда припадок повторится – а он повторится непременно, – никакой надежды не останется.

Г о с п о ж а   А л в и н г.   У него настолько нет сердца, что он…

О с в а л ь д.   Я заставил его все рассказать. Сказал, что мне надо будет принять решения… (Хитро улыбается.) И я их принял. (Вытаскивает коробочку из внутреннего кармана.) Видишь?

Г о с п о ж а   А л в и н г.   Что это?

О с в а л ь д.   Морфий.

Г о с п о ж а   А л в и н г   (с ужасом глядя на него). Освальд… мальчик мой…

О с в а л ь д.   Я скопил двенадцать порошков.

Г о с п о ж а   А л в и н г   (пытаясь выхватить коробочку). Отдай мне коробку, Освальд.

О с в а л ь д.   Пока рано. (Прячет коробочку обратно в карман.)

Г о с п о ж а   А л в и н г.   Этого я не переживу!

О с в а л ь д.   Придется пережить. Будь у меня Регина, я бы рассказал ей, как обстоят дела, и попросил выручить меня в последний раз. Она бы мне помогла, я уверен.

Г о с п о ж а   А л в и н г.   Никогда!

О с в а л ь д.   Когда со мной случилось бы непоправимое, и она увидела бы, как я лежу – беспомощный, точно младенец, жалкий, погибший, неизлечимый… без всякой надежды на улучшение…

Г о с п о ж а   А л в и н г.   Регина никогда бы этого не сделала!

О с в а л ь д.   Регина бы это сделала. Она так прелестно легкомысленна. И ей бы быстро надоело ухаживать за таким больным, как я.

Г о с п о ж а   А л в и н г.   Так слава Богу, что теперь ее здесь нет!

О с в а л ь д.   Да, но теперь, мама, тебе самой придется меня выручить.

Г о с п о ж а   А л в и н г   (вскрикивает). Мне?!

О с в а л ь д.   Кого это касается больше, чем тебя?

Г о с п о ж а   А л в и н г.   Мне? Твоей матери?

О с в а л ь д.   Как раз поэтому.

Г о с п о ж а   А л в и н г.   Мне, которая дала тебе жизнь?

О с в а л ь д.   Я не просил тебя давать мне жизнь. И что за жизнь ты мне дала? Я ее не хочу. Возьми ее обратно.

Г о с п о ж а   А л в и н г.   Спасите! Помогите! (Выбегает в прихожую.)

О с в а л ь д   (идет следом). Не уходи от меня. Куда ты?

Г о с п о ж а   А л в и н г   (в прихожей). За врачом для тебя. Выпусти меня.

О с в а л ь д   (там же). Ты никуда не пойдешь. И сюда никто не войдет.

Слышен щелчок запирающегося замка.

Г о с п о ж а   А л в и н г   (возвращаясь в комнату). Освальд, Освальд, дитя мое!

О с в а л ь д   (входя следом). Говоришь, что любишь меня материнской любовью, – и собираешься смотреть, как меня терзает немыслимый страх?!

Г о с п о ж а   А л в и н г   (после минутной паузы, собравшись). Хорошо. Даю слово.

О с в а л ь д.   Ты готова?..

Г о с п о ж а   А л в и н г.   Когда до этого дойдет. Но до этого никогда не дойдет. Это невозможно. Нет, нет!

О с в а л ь д.   Да, давай надеяться на это. И будем вместе жить, сколько отпущено. Спасибо, мама.

Садится в кресло, которое госпожа Алвинг придвинула к дивану. Занимается заря, лампа на столе вот-вот догорит.

Г о с п о ж а   А л в и н г   (робко, подойдя к нему). Тебе стало теперь спокойно?

О с в а л ь д.   Да.

Г о с п о ж а   А л в и н г   (склоняясь к нему). Ты напридумывал себе какие-то страсти, Освальд. Все это выдумки. Тебя подкосили эти потрясения. Но теперь ты отдохнешь, придешь в себя. Дома, у мамы. Мальчик мой любимый. Стоит тебе сказать «дай», и ты сразу все получишь, как в детстве. Видишь, припадок прошел. И смотри, как легко. Так я и знала. Взгляни, какой будет прекрасный день. Солнечный, яркий. Теперь ты увидишь свой дом по-настоящему. (Идет к столу и гасит лампу).

Встает солнце. Ледник и горы на заднем плане блестят в лучах утреннего солнца.

О с в а л ь д   (в кресле спиной к заднему плану, внезапно). Мама, дай мне солнце.

Г о с п о ж а   А л в и н г   (у стола, непонимающе глядя на него). Что ты сказал?

О с в а л ь д   (бормочет глухо и без выражения). Солнце. Солнце.

Г о с п о ж а   А л в и н г   (подходя к нему). Освальд, что с тобой?

Освальд обмяк в кресле, все мышцы расслабились, лицо бессмысленное, остекленевшие глаза тупо смотрят в никуда.

Г о с п о ж а   А л в и н г   (дрожа от страха). Что это?! (Громко кричит.) Освальд, что с тобой?! (Падает перед ним на колени, трясет его.) Освальд, посмотри на меня! Освальд! Ты меня не узнаешь?

О с в а л ь д   (тем же бесцветным голосом, без выражения). Солнце… Солнце…

Г о с п о ж а   А л в и н г   (вскакивает в отчаянии, рвет на себе волосы, вопит). Это невыносимо! (Шепчет, будто оцепенев.) Невыносимо. Ни за что! (Внезапно.) Где они у него? (Запускает руку во внутренний карман.) Вот. (Пятится и кричит.) Нет, нет!.. Нет!.. Да!.. Нет, нет…

Она стоит в двух шагах от него, держась за голову и запустив пальцы в волосы, смотрит на него в немом ужасе.

О с в а л ь д   (сидит в прежней позе и бубнит). Солнце… Солнце.