Текст книги "Огнем и мечом"

Скшетуский, как истый рыцарь-христианин, смиренно опустил голову, княжна же поднялась, откинула косы – на щеках ее воспылал румянец, во взоре светилась гордость, ибо этот рыцарь должен был стать ее мужем, а мужняя слава для жены все равно что солнечный свет для земли.

* * *

Поздней уже ночью разъехались собравшиеся в разные стороны. Чета Витовских, пан Пшиемский и староста красноставский отправились с полками в Топоров, а Скшетуский с княжной и хоругвью Володыёвского – в Тарнополь. Ночь была такой же погожей, как минувший день. Мириады звезд зажглись на небе. Луна, взойдя, осветила поля, покрытые паутиной. Солдаты затянули песню. Вскоре с лугов поднялся белый туман, и окрестность сделалась похожей на огромное озеро, залитое лунным светом.

Такою же ночью выходил недавно Скшетуский из Збаража, а теперь чувствовал, как бьется подле его сердца сердце княжны Курцевич.

Эпилог

Величайшая в истории трагедия не закончилась ни под Збаражем, ни под Зборовом – даже первый ее акт там не завершился. Прошло два года, и все казачество вновь восстало на бой с Речью Посполитой. Поднялся Хмельницкий, более могущественный, чем когда-либо прежде, и с ним хан всех орд и те же самые полководцы, что осаждали Збараж: неистовый Тугай-бей, и Урум-мурза, и Артим-Гирей, и Нурадин, и Калга, и Амурат, и Субагази. Дымы пожаров, людские стоны сопутствовали им, тысячи воинов рассеялись по полям, заполонили леса, полмиллиона уст исторгали воинственные кличи – и казалось людям, настал последний час Речи Посполитой.

Но и Речь Посполитая пробудилась из оцепенения, отвергла прежнюю политику канцлера, отказалась от переговоров и перемирий. Ни у кого не осталось сомнений, что сколько-нибудь долгий мир лишь мечом завоевать можно, и, когда король двинулся против неприятельских полчищ, с ним шли сто тысяч войска и шляхты, не считая челяди и обозной прислуги.

И конечно, были среди них все герои нашего повествования. Князь Иеремия Вишневецкий со всей своею дивизией, в которой по-прежнему служили Скшетуский и Володыёвский и – волонтером – Заглоба; оба гетмана, Потоцкий и Калиновский, к тому времени уже выкупленные из татарского плена. И полковник Стефан Чарнецкий, будущий победитель шведского короля Карла Густава, и пан Пшиемский, командовавший всей артиллерией, и генерал Убальд, и Арцишевский, и староста красноставский, и брат его, староста яворовский, впоследствии король Ян III, и Людвиг Вейгер – воевода поморский, и Якуб – воевода мальборский, и хорунжий Конецпольский, и князь Доминик Заславский, и епископы, и коронные сановники, и сенаторы – вся Речь Посполитая во главе с верховным своим полководцем, королем.

На полях под Берестечком встретились наконец два огромных войска, и там произошло одно из величайших в истории мира сражений, отголоски которого прогремели на всю тогдашнюю Европу.

Три дня оно длилось. Первые два дня чаша весов колебалась – на третий состоялся решающий бой, который принес победу Речи Посполитой. Начал этот бой князь Иеремия. День первой встречи был днем, когда восторжествовала политика страшного Яремы, – и ему первому довелось ударить на врага.

Его видели на левом крыле: без доспехов, с непокрытою головою, как ураган, мчался он по полю навстречу несметной рати, объединившей запорожскую конницу, крымских, ногайских, белгородских татар, силистрийских и румелийских турок, урумов, янычар, сербов, валахов, периеров и других диких воинов, собранных с разных концов света – от Урала, Каспийского моря и Меотийских болот до самого Дуная.

И как река исчезает из глаз в пенных морских волнах, так канули княжьи полки во вражеское море. Пыль, бешено взвихрясь, смерчевой тучей повисла над равниной и скрыла сражающихся…

На это нечеловеческое единоборство смотрело все воинство, включая и короля, а подканцлер Лещинский, подняв распятие, благословлял умирающих.

Меж тем на другой фланг королевского войска двинулся весь двухсоттысячный казацкий табор, ощетинившийся пушечными дулами, извергающий огонь, точно сказочный змий, медленно разворачивающий на краю леса свои огромные кольца.

Но прежде чем на равнину выползло все громадное туловище змия, из облака пыли, поглотившего полки Вишневецкого, стали вырываться сперва одиночные всадники, затем десятки, сотни, тысячи, и вот уже десятки тысяч конников понеслись к холмам, на которых стоял хан в окружении отборных отрядов своего войска.

Охваченные безумной паникой, толпы в беспорядке бросились бежать – польские полки погнались за ними.

Тысячи казаков и татар устлали своими телами поле брани – меж ними лежал, надвое рассеченный кончаром, заклятый враг ляхов и верный союзник Хмельницкого, неистовый и бесстрашный Тугай-бей.

Грозный князь торжествовал.

Король опытным взором полководца увидел успех князя и решил смять басурман, прежде чем подоспеет казацкое войско.

В бой были брошены все силы, все орудия грянули разом, сея смерть и смятение; одним из первых пал с пулей в груди великолепный Амурат, брат хана. Горестный вопль прокатился по рядам ордынцев. Устрашенный, раненный в самом начале боя хан окинул поле сражения взглядом. Вдалеке, в огне и пороховом дыму, показались Пшиемский и сам король с рейтарами, а слева и справа от них земля гудела под тяжестью вступающей в бой кавалерии.

И не устоял Ислан-Гирей – дрогнул и обратился в бегство, а за ним кинулись врассыпную все татарские орды, и валахи, и улумы, и запорожская конница, и силистрийские турки, и потурченцы – и рассеялись, словно туча, гонимая ветром.

Убегающих догнал повергнутый в отчаяние Хмельницкий – он хотел умолить хана вернуться на поле боя, но хан при виде его гневно взревел и, приказав татарам схватить гетмана и привязать к коню, увлек за собою.

Остались только казачьи отряды.

Предводитель казаков, кропивенский полковник Дедяла, не знал, что с Хмельницким, но, видя разгром и позорное бегство ордынцев, остановил своих людей и, отступив, расположился табором в болотистой развилине Плешовой.

Меж тем разразилась гроза и дождь хлынул с небес неудержимым потоком. «Господь омыл землю после справедливой битвы».

Дожди шли безостановочно несколько дней, и несколько дней отдыхало королевское войско, измотанное в предыдущих сражениях; казаки же тем временем окружили свой табор валами, уподобив его гигантской подвижной крепости.

Едва прекратились дожди, началась осада – самая удивительная изо всех, какие когда-либо случались.

Стотысячное королевское войско окружило вдвое более многочисленную армию Дедялы.

Королю не хватало пушек, провизии, боевых припасов – у Дедялы пороха и прочих запасов было в избытке, а сверх того, семьдесят тяжелых и легких орудий.

Но во главе королевского войска стоял король – казакам же недоставало Хмельницкого.

Королевские воины одушевлены были недавней победой – казаки усомнились в себе.

Миновало несколько дней – надежда на возвращение Хмельницкого и хана исчезла.

Тогда начались переговоры.

Казацкие полковники пришли к королю и били челом и просили оказать снисхождение, обходя шатры сенаторов, за одежды цеплялись, обещая хоть из-под земли достать и выдать королю Хмельницкого.

Сердцу Яна Казимира не чуждо было сострадание – он пообещал отпустить по домам черный люд и простых воинов с тем условием, что задержит старшин, пока ему не будет выдан Хмельницкий.

Однако такое решение старшин никак не устраивало: за бессчетные свои проступки они не надеялись получить прощение.

Пока шли переговоры, не прекращались отчаянные вылазки и схватки, польская и казацкая кровь каждый день лилась рекою.

Днем казаки бились с отвагой и упорством отчаяния, но ночью толпами бродили вокруг королевского лагеря, угрюмо моля о милосердии.

Дедяла готов был принять условия короля и даже пожертвовать своей головою, чтобы спасти народ и войско.

Но в казацком таборе начались раздоры. Одни хотели сдаться, другие защищаться до последнего, и все искали способа выбраться из лагеря.

Впрочем, даже отважнейшим из них это казалось немыслимым.

Табор заперт был двумя рукавами реки и бескрайними болотами. Обороняться в нем можно было годами, путь же к отступлению был только один: через королевское войско.

Об этом пути никто в таборе и не помышлял.

Переговоры, прерываемые схватками, тянулись лениво; раздоры среди казачества вспыхивали все чаще. Во время одной такой вспышки Дедяла был смещен и на его место выбран новый предводитель.

Имя его вселило отвагу в павших духом казаков и, пронесясь громким эхом по королевскому стану, оживило в сердцах нескольких рыцарей смутные воспоминания о недавних страданиях и бедах.

Нового предводителя звали Богун.

Он и раньше занимал высокое положение среди казацкой старшины, верховодил в боях и на радах. В нем видели преемника Хмельницкого, которого он даже превосходил в ненависти к ляхам.

Богун первым из казацких полковников одновременно с татарами привел под Берестечко пятидесятитысячное войско. Он участвовал в трехдневном конном сражении и, будучи вместе с ханом и ордынцами разгромлен Иеремией, сумел вывести живыми бóльшую часть своих людей, с которыми и нашел убежище в таборе. Теперь, после свержения Дедялы, партия непримиримых избрала его верховным военачальником, веря, что ему одному по силам будет спасти табор и войско.

И в самом деле, новый полководец слышать не хотел о переговорах – он жаждал боя и пролития крови, даже если ему самому суждено было в этой крови захлебнуться.

Однако вскоре он убедился, что с его отрядами нечего и думать с оружием в руках пройти по трупам королевских воинов, и ухватился за другое средство.

История сохранила память о тех беспримерных усилиях, которые современникам казались по плечу гиганту, – но только так можно было спасти чернь и войско.

Богун решил перейти бездонные болота Плешовой, а вернее, построить через них такую переправу, чтобы вывести всех осажденных.

Целые леса стали валиться под топорами казаков и утопать в трясине, в болото летели телеги, палатки, кожухи, свитки – и мост с каждым днем удлинялся.

Казалось, для этого вождя невозможного не существует.

Король медлил со штурмом, желая избежать кровопролития, но, видя кипевшую в таборе работу, понял, что иного выхода не остается, и приказал трубачам оповестить войско, чтобы к вечеру все были готовы к решающему сражению.

Никто в казацком таборе не знал о намерениях врага – мост наращивали всю предыдущую ночь, и на рассвете Богун со старшинами отправился осматривать проделанную работу.

Был понедельник седьмого июля 1651 года. Утро в тот день занялось бледное, словно испуганное, заря на востоке была цвета крови, солнце вставало недужное, ржавое, кидая кровавый отблеск на леса и воды.

Из польского лагеря выгоняли пастись лошадей; казацкий табор наполнился голосами пробуждающихся ото сна людей. Осажденные, разведя костры, готовили завтрак. Все видели, как уезжал Богун со своею свитой и конницей, с которой он собирался отогнать воеводу брацлавского, расположившегося у табора в тылу и пушечным обстрелом препятствующего работам у переправы.

Чернь глядела на их отъезд спокойно и даже несколько приободрилась. Тысячи глаз провожали молодого военачальника, и тысячи уст ему вослед повторяли:

– Благослови тебя Бог, сокол!

Предводитель, старшины и конница, медленно отдаляясь от табора, достигли лесной опушки, мелькнули напоследок в лучах встающего солнца и стали исчезать меж деревьев.

Вдруг кто-то у ворот лагеря крикнул – и не крикнул даже, а диким, испуганным голосом завыл:

– Люди, спасайтесь!

– Старшина бежит! – закричали десятка два голосов разом.

– Старшина бежит! – повторили сотни и тысячи людей.

Гул прокатился по всему табору, словно под ударами вихря зашумели в бору деревья, – и тотчас же из двухсот тысяч глоток вырвался душераздирающий, нечеловеческий вопль: «Спасайтесь! Спасайтесь! Ляхи! Старшина бежит!»

Толпа взбурлила, как весенний поток. Костры были затоптаны, телеги, палатки опрокинуты, рогатки снесены, люди давились, душились; страшная паника всех лишила рассудка. Горы тел в мгновение выросли на дороге – живые карабкались по трупам среди рева, воя, визга, стонов. Толпа выплеснулась с майдана, кинулась на мост – одни других сталкивали в болото, утопающие судорожно хватались друг за друга и, взывая к Небесам о милосердии, проваливались в холодную зыбкую трясину. На мосту началась рукопашная и резня из-за места. Воды Плешовой наполнились телами. Немезида истории определила Берестечку стать страшною платой за Пилявцы.

Ужасные вопли достигли слуха молодого вождя, и он сразу понял, что случилось. Но напрасно сей же час повернул он к табору, напрасно помчался навстречу толпам, воздев к небесам руки. Голос его потерялся в реве тысяч глоток, неукротимый поток бегущих подхватил его вместе с лошадью, старшинами и всею конницей и повлек навстречу гибели.

Коронные войска ошеломлены были открывшимся зрелищем и поначалу приняли эту сумятицу за отчаянную попытку прорваться – однако трудно было не поверить своим глазам. Каких-нибудь несколько минут спустя, едва миновало удивление, все хоругви, не дожидаясь приказа, бросились на казаков; впереди как ураган летела драгунская хоругвь, возглавляемая маленьким полковником с обнаженной саблей в руке.

И настал день гнева, поражения и суда… Кто не был затоптан или не утонул, от меча погибнул. Реки сделались красны: непонятно было, кровь они несут или воду. Толпа обезумела, в сумятице люди давили друг друга, и сталкивали в воду, и шли ко дну… Дух убийства пронизал самый воздух в тех ужасных лесах, вселился в каждого: казаки с яростью стали защищаться. Схватки завязывались на болоте, в чаще, посреди поля. Воевода брацлавский отрезал убегающим путь к отступлению. Тщетно приказывал король своим воинам остановиться. Жалость иссякла в сердцах, и резня продолжалась до самой ночи – такая резня, какой не доводилось видеть и старым, бывалым солдатам; при воспоминании о ней у них долго еще волосы на голове шевелились.

Когда же наконец тьма окутала землю, сами победители устрашились того, что сотворили. Не прозвучало над лагерем «Te Deum», и не радости слезы, но слезы печали и сострадания катились из благородных королевских очей.

Так был разыгран первый акт драмы, авторство которой принадлежало Хмельницкому.

Но Богун в тот страшный день не сложил головы вместе с иными. Одни говорили, что, увидя неизбежность разгрома, он первый спасся бегством, другие – что ему сохранил жизнь знакомый рыцарь. Правды так никто и не узнал.

Одно лишь мы доподлинно знаем: в последующих войнах имя его часто упоминалось среди имен наиславнейших казацких вождей. Посланная чьей-то мстительной рукой пуля настигла его несколькими годами позже, но и тогда еще закончить земной путь ему не настало время. После кончины князя Вишневецкого, не выдержавшего трудов бранной жизни, когда лубненская его держава была отторгнута от Речи Посполитой, Богун завладел большей частью этих земель. Говорили, что под конец он и Хмельницкого над собой признавать отказался. Сам Хмельницкий, сломленный, проклинаемый собственным народом, искал покровительства на стороне, гордый же Богун отказывался ото всякой опеки и готов был саблей защищать свою казацкую вольность.

Говорили также, что улыбка никогда не показывалась на лице этого необыкновенного человека. Жил он не в Лубнах, а в деревушке, которую отстроил на пепелище и которая называлась Разлоги. Там как будто и умер.

Междоусобные войны пережили его и тянулись еще долгое время. Потом пришел мор, потом шведы. Татары стали постоянными гостями на Украине и всякий раз толпами уводили местный люд в неволю. Пустела Речь Посполитая, пустела и Украина. Волки выли на развалинах городов; цветущий некогда край превратился в гигантскую гробницу. Ненависть вросла в сердца и отравила кровь народов-побратимов, и долгое время ни из одних уст нельзя было услышать слов: «Слава в вышних Богу, и на земле мир, в человеках благоволение».

Послесловие

Роман «Огнем и мечом» открывает историческую трилогию Сенкевича, посвященную польскому феодальному прошлому и охватывающую время с конца 40-х до 70-х годов семнадцатого столетия. Украина, где происходит действие произведения, изображена здесь в драматический и величественный момент своей истории, в годы всенародного восстания, которое привело к воссоединению Украины и России.

Феодальная раздробленность Руси и последствия монголо-татарского нашествия привели к тому, что южнорусские земли вошли в состав соседних государств. Закарпатье еще в XI веке захватила Венгрия. Северная Буковина к XIV веку отошла к Молдавскому княжеству. Польские феодалы в XIV веке овладели Галичиной и частью Западной Волыни. Тогда же к Литве были присоединены Восточная Волынь, Подолия, Чернигово-Северщина, Киевщина, Переяславщина. В конце столетия произошло сближение Литвы с Польшей, нашедшее выражение в Кревской унии 1385 года (великий князь Ягайло, вступив в брак с королевой Ядвигой, стал польским королем под именем Владислава II Ягелло; в 1387 г. Литва официально приняла католичество). Соединение сил двух государств способствовало отражению агрессии Тевтонского ордена (Грюнвальдская битва 1410 г.). В то же время образование польско-литовского государства (с середины XV в. польский и литовский престол занимали одни и те же лица из династии Ягеллонов) облегчило иноземную феодальную экспансию на украинские и белорусские земли. Новую перемену принесла Люблинская уния 1569 года, когда Литва объединилась с Польшей в единую Речь Посполитую, у которой был один король и общий сейм. При этом Великое княжество Литовское и Королевство Польское (именуемое и просто «Корона») сохраняли известную обособленность (свое войско, бюджет, администрация и суды). От Литвы к Короне перешли и Правобережная Украина, и Левобережная (шляхта именовала ее, как видно из романа, Заднепровьем). В середине XVII века украинские земли делились на воеводства, чьи названия то и дело встречаются у Сенкевича: Русское (со Львовом), Волынское, Подольское, Брацлавское, Киевское, Черниговское (Северская земля в XVI – начале XVII в. входила в состав Русского государства, но затем была захвачена польскими феодалами).

На Украине начали утверждаться порядки, которые в предшествующее унии столетие сложились на «коронных» землях. Для феодала в Польше главным делом стала уже не «рыцарская служба», а деревенское хозяйствование. Продукты его прибыльно сбывались. От крестьянина землевладелец стремился поэтому получить даровой труд, а не денежный оброк. Росла барская запашка, и безудержно увеличивалась барщина. Предельно урезывался мужицкий надел. С ростом магнатского и шляхетского землевладения крепостной гнет усилился до небывалых размеров.

Украинский народ жил под тройным гнетом: социальное порабощение дополнялось гнетом национальным и религиозным. В 1596 году в результате Брестской унии была создана униатская церковь, признавшая главенство римского папы. Насильственное насаждение унии означало гонения на язык и культуру сформировавшейся украинской народности. Польша переживала эпоху Контрреформации, шляхта в большинстве своем была настроена фанатически. Часть украинских феодалов, светских и духовных, ополячилась и окатоличилась, стремясь в полной мере воспользоваться привилегиями, которые имел господствующий класс Речи Посполитой.

Политическое устройство шляхетской республики ко времени действия романа не только окончательно сложилось, но и успело вполне обнаружить свои теневые стороны. Шляхта в предшествующие века добилась комплекса прав и льгот (неприкосновенность личности и имущества, освобождение от налогов, сословное представительство, монополия на государственные должности и т. д.). В числе их было право избирать короля. Первая «вольная элекция» состоялась в 1572 году, когда со смертью Зыгмунта (Сигизмунда) II Августа пресеклась династия Ягеллонов и королем был избран Генрих Валуа, а после его спешного отъезда во Францию – Стефан Баторий. Тот же порядок действовал при избрании преемников: Зыгмунта III Вазы и его сыновей, Владислава IV и Яна Казимира. Выборы готовил «конвокационный» сейм, а производил «элекционный». В Варшаву вместе с послами на сейм стекались целые массы шляхты. На «элекционном» поле шляхта располагалась вокруг места, где заседал сенат во главе с примасом, высшим церковным сановником в Польше, который во время «бескоролевья» являлся «интеррексом», то есть особой, замещающей короля, и по результатам голосования объявлял, кто избран на престол. Обычно выборы являлись поводом для интриг и борьбы магнатских группировок, для вмешательства иностранных держав и не способствовали укреплению центральной власти.

На своих собраниях по провинциям (сеймиках) шляхта выбирала депутатов нижней палаты сейма («посольская изба»). В верхней палате, сенате, заседали вместе с королем высшие сановники государства. Сейм, принимавший постановления единогласно (правило «либерум вето»), имел решающий голос в важнейших государственных делах и королевскую власть существенно ограничивал. Шляхтой ради достижения определенных политических целей создавались также на время вооруженные объединения – конфедерации. Они могли являться «генеральными», с участием короля или направленными против последнего (тогда это был «рокош», бунт), могли провозглашаться сеймом (дабы обойти требование единогласия послов) и были обязательны для периода бескоролевья.

Поскольку богатейшие из землевладельцев командовали зависимой от них шляхтой победнее, владели самыми разнообразными способами влиять на выбор послов, на решения сеймиков, сейма, конфедераций, в стране с конца XVI века фактически установилась магнатская олигархия. Многие из королей, в том числе Вазы, пытались как-то изменить положение. Но шляхта как огня боялась установления абсолютной монархии и ревностно оберегала свои (даже ставшие формальностью) привилегии, которыми, что прекрасно показано Сенкевичем, необычайно гордилась.

По закону все шляхтичи были равны между собою. Девиз, гласивший, что шляхтич, у которого есть дом и клочок земли, равен воеводе, превратился в пословицу. На деле, конечно, равенства не было. Сила сплошь и рядом брала верх над правом. С помощью вооруженной шляхетской ватаги можно было расправиться с недругом, завладеть чужим имуществом. Сила была в руках магнатов. Они получали огромные доходы со своих латифундий, владели множеством деревень и городов, имели возможность держать многочисленный двор и собственное войско. Они занимали места в сенате (само наличие сенаторов в роду свидетельствовало о его знатности). Из их среды выходили епископы и архиепископы. Они назначались на должности общегосударственного значения (таковые, как правило, существовали отдельно для Короны и для Литвы): в войске, например, великий гетман (коронный или литовский), польный гетман, великий хорунжий, обозный (квартирмейстер) и т. д.; при дворе – маршалок, надворный маршалок; в администрации – канцлер, подканцлер, подскарбий (ведавший казной) и др. Магнаты занимали высшие посты и в местном управлении, становились воеводами и каштелянами (правитель области с городом-замком в центре), что давало право на кресло в сенате. Старостами, то есть правителями земель и провинций, начальниками замков и городов с прилегающей округой, управляющими королевских имений тоже делались, если речь шла о крупных и доходных территориях, как правило, магнаты.

Самые обширные магнатские владения образовались как раз на Украине и принадлежали таким известным фамилиям, как Потоцкие, Конецпольские, Калиновские и др. Имена эти часто попадаются на страницах «Огнем и мечом»: великим коронным гетманом являлся в 1646–1651 годах Миколай Потоцкий, разгромленный казаками под Корсунем и попавший на два года в турецкий плен, польным коронным гетманом – разделивший судьбу Потоцкого Марцин Калиновский (ок. 1605–1652; был разбит и погиб в Батогской битве), одним из незадачливых региментариев шляхетского войска в сражении под Пилявцами – Александр Конецпольский (1620–1659). Некоторые феодальные роды были местного происхождения, как, например, Заславские, один из которых, Владислав Доминик (1618–1656), тоже был региментарием (так назывался военачальник, замещавший гетмана и командовавший всем войском либо его частью). Он имел самые крупные владения на Волыни.

Иеремия Вишневецкий (1612–1651), которому столько места уделено в романе, католичество принял только в девятнадцатилетнем возрасте, после обучения у иезуитов во Львове, в Италии, Испании. В глазах украинцев этот потомок местного княжеского рода был вероотступником и изменником. Он владел на Левобережье целым «государством» с населением в 228 тысяч человек, куда входила почти вся Полтавщина, в Лубнах устроил себе столицу, располагал также имениями на Волыни и в Полесье. Восстание на Украине лишило его большей части земель: неудивительно, что он стоял за беспощадно жестокую расправу с его участниками. На роль бескорыстного и дальновидного патриота он, движимый эгоистическими интересами, боровшийся против укрепления центральной власти в Польше, никак не подходил – вопреки всему, что сказано у Сенкевича. (Это отмечали и польские современники писателя.) У шляхты семнадцатого столетия князь и вправду был популярен, считался чуть ли не героем, а именно ее отношение к событиям и лицам отразилось – через изученные автором источники – в «Огнем и мечом». Воинские таланты князя тоже не стоит преувеличивать. Он участвовал в войне с Россией 1632–1634 годов, в подавлении крестьянско-казацких восстаний, случалось, что и отличался в битвах, но знал и чувствительные неудачи. Восставшими казаками и крестьянами Вишневецкий, какой бы ужас ни внушала его неимоверная жестокость (Сенкевич ее ничуть не преувеличил), бывал неоднократно бит.

Многие из персонажей «Огнем и мечом» принадлежат к среднепоместной шляхте, владея одной либо несколькими деревнями. Самый богатый из таких помещиков в романе пан Лонгин Подбипятка (Подбипента), у которого список деревенских владений весьма-таки длинен и который воюет из чести и по обету, а не за жалованье. Подобной шляхте из должностей в местном управлении были доступны так называемые «земские чины», рангом пониже в сравнении с магнатскими. (Воеводства в Речи Посполитой делились на «поветы», т. е. уезды, сохранялись и ряде случаев и «земли» – административные единицы меньшие, нежели воеводства.) Отдельные из чинов были связаны с несением определенных обязанностей (подкоморий, например, решал земельные споры). Некоторые по происхождению восходили еще к временам феодальной раздробленности и когда-то обозначали выполнение определенных функций при местном дворе (например, чесник был смотрителем княжеских погребов, подчаший пробовал подаваемые к столу напитки, ловчий ведал охотой, мечник носил меч впереди своего господина, хорунжий – его стяг, стольник надзирал за кухней и подачей блюд, кравчий прислуживал за столом и т. д.), но с течением времени превратились просто в почетные титулы. (Обилие их – особенность шляхетской Речи Посполитой, которая не должна ни удивлять читателя, ни наводить на мысль о важности всех титулуемых персон.)

Были и так называемые загродовые шляхтичи, которые владели усадьбами, но не имели крестьян. Существовал и слой, именовавшийся шляхетской голытьбой, те, кто не имел и земли. Естественно, чем беднее был шляхтич, тем большей была его зависимость от людей побогаче.

Мелкая и средняя шляхта, которая либо не имела чем жить, либо стремилась увеличить состояние, должна была поступать на службу и искать милости у магнатов. Последние же нуждались в шляхетских голосах и саблях. В войске Вишневецкого служат главные герои «Огнем и мечом». Множество шляхтичей занимали самые разнообразные должности при магнатских дворах, находились там на положении приживальщиков или дальних и бедных родственников, были в имениях управителями, экономами, надзирателями, конторщиками, составляли свиту кормильца и его дворню. За плату и обязательство служить либо в награду за службу шляхтич мог получить у землевладельца покрупнее в аренду имение или часть его. Крестьянам в подобных случаях приходилось совсем несладко: арендатор (особенно получивший деревню на короткий срок) стремился выжать из крестьян как можно больше, обдирал их как липку и доводил до полного разорения. (На Украине эта практика была в XVII в. весьма распространена.) «Худородность» шляхтича частенько сочеталась с отменной жадностью и неразборчивостью в средствах, что Сенкевич запечатлел в характере Редзяна (Жендзяна).

Старинная шляхта в «Огнем и мечом» показана отнюдь не в мирных деревенских занятиях. Войны в жизни Речи Посполитой семнадцатого столетия следовали одна за другой. Поэтому на страницах трилогии много говорится о тогдашнем войске, его устройстве и снаряжении.

В распоряжении центральной власти было наемное, получавшее жалованье, так называемое квартяное, или квартовое, войско численностью от 4 до 6 тысяч солдат. Оно содержалось за счет кварты – налога, составлявшего четверть дохода с королевских имений. Свои войска, как уже говорилось, содержали магнаты. В случае нужды могло быть созвано всеобщее ополчение (посполитое рушенье), состоявшее главным образом из шляхты. Формирования могли быть двух родов: польского (народового) или иноземного строя. Первые комплектовались так: товарищ (то есть рыцарь, латник, считавшийся равным своему командиру и высшим по чину в сравнении с иноземными офицерами) приводил на службу нескольких, в зависимости от средств, рядовых – почтовых. Они делились на хоругви под командованием ротмистра (он и формировал хоругвь) и поручика (в случае их отсутствия командовал наместник из товарищей). Герои Сенкевича служили, конечно, в кавалерии. Она была разных родов. Гусары – тяжеловооруженные, в латах, с прикрепленными к седлу и панцирю металлическими крыльями – использовались для нанесения решающего удара по врагу, прорыва его строя. Среднее вооружение имели панцирные хоругви, казаки и пятигорцы (в Литве). К легкой кавалерии относились хоругви татарские и валашские. Существовала так называемая выбранецкая пехота (солдаты ее выбирались из крестьян королевских имений). На страницах романа появляются также роты и полки (регименты) иноземного строя. Это были рейтары, аркебузиры, драгуны, пехота. Владислав IV заводил артиллерию, налаживал инженерное дело.

Этой военной силе (XVII в. считается временем расцвета польского военного искусства, что подтвердила в 1683 г. битва под Веной) с успехом противостояли и наносили поражения полки украинских казаков, отряды восставших крестьян.