Текст книги "Учение о бытии"

Идеализация может быть названа качеством бесконечности; но первая есть по существу процесс становления и потому переход, подобный переходу становления в существование, на который теперь и нужно указать. Как снятие конечности, т. е. конечности, и как таковой, а равным образом и лишь противоположной ей, лишь отрицательной бесконечности, этот переход есть возврат в себя, отношение к самому себе, бытие. Так как в этом бытии есть отрицание, то оно есть существование, но так как далее это отрицание есть по существу отрицание отрицания, отрицание, относящееся к себе самому, то оно есть то существование, которое называется бытием для себя.

Примечание 1-е. Бесконечное – по обычному смыслу этого слова ложная бесконечность – и прогресс в бесконечность, суть выражение противоречия, которое выдает себя за свое разрешение и за последнее слово. Это бесконечное есть первое возвышение чувственного представления о конечном в мысль, которая имеет однако содержанием лишь ничто, категорически положенное, как несущее; это выход из ограниченности, который не сосредоточивает в себе и не умеет возвратить отрицательного к положительному. Эта незаконченная рефлексия имеет вполне в виду оба определения истинно бесконечного – противоположность конечного и бесконечного и единство конечного и бесконечного, но не соединяет этих обеих мыслей; каждая из них непременно приводит за собою другую, но они только чередуются. Изображение этого чередования, бесконечный прогресс, выдвигается во всех тех случаях, когда останавливаются на противоречии единства обоих определений и их противоположности. Конечность есть снятие себя самой, она заключает в себе свое отрицание, бесконечность; – это единство обоих, – но при этом совершается выход за конечное к бесконечному, как потустороннему относительно его, – это разделение обоих; но за бесконечным есть другое конечное, – потустороннее, т. е. бесконечное, содержащее в себе конечность, – это единство того и другого; а это конечное есть также отрицание бесконечного – это их разделение и т. д. Так в причинном отношении причина и действие нераздельны; причина, которая не производила бы никакого действия, не есть причина, равно как действие, которое не имело бы причины, не есть уже действие. Это отношение приводит таким образом к бесконечному прогрессу причин и действий. Нечто определяется, как причина, но оно, как конечное (а конечно оно собственно также вследствие его отделения от действия), само имеет причину, следовательно, оно есть также действие; тем самым, то, что определяется как причина, определяется также, как действие, – это единство причины и действия. Но определяемое, как действие, вновь имеет причину, т. е. причину нужно отделять от ее действия и полагать, как нечто от него отличное. Эта новая причина есть сама лишь действие – это единство причины и действия; но она имеет нечто другое своею причиною – это разделение обоих определений и т. д. до бесконечности.

Этому прогрессу можно таким образом придать более своеобразную форму; предполагается, что конечное и бесконечное суть некоторое единство; это ложное предположение должно быть исправлено противоположным: они совершенно различны и противоположны. Это предположение вновь исправляется тем, что они признаются неразделимыми, что в одном определении заключено другое, т. е. предполагается их единство и т. д. до бесконечности. Легко установляется то требование, что для проникновение в природу бесконечного нужно иметь сознание того, что бесконечный прогресс, развитое бесконечное рассудка, обладает свойством быть сменою обоих определений, единства и раздельности обоих моментов, и затем иметь дальнейшее сознание того, что это единство и эта раздельность сами нераздельны.

Разрешение этого противоречия должно состоять не в признании одинаковой правильности или одинаковой неправильности обоих предположений – это лишь другой вид остающегося существовать противоречия, – но в их идеализации, при которой они в своем различении, как взаимном отрицании, суть лишь моменты; сказанное однообразное чередование есть фактически отрицание как единства, так и раздельности. В нем фактически дано указанное выше, именно выход конечного из себя в бесконечное, причем первое, выходя также и из последнего, вновь производит само себя и стало быть также возвращается к себе, как это происходит и с бесконечным, так что из одного и того же отрицания отрицания получается утверждение, каковой результат и оказывается тем самым их истиною и основанием. Таким образом в этом бытии, как идеализации различного, противоречие не исчезает отвлеченно, а разрешается и примиряется, и мысли оказываются не только полными, но и согласованными. Природа умозрительного мышления обнаруживает себя здесь, как на подобранном примере, в своем определенном виде; она состоит исключительно в понимании противоположных моментов в их единстве. Так как каждый из них и притом фактически в нем обнаруживает в нем самом свою противоположность и в ней возвращается к себе, то утвердительная истина есть это самодвижущееся единство, совпадение обеих мыслей, их бесконечность, – отношение к себе самой, не непосредственное, но бесконечное.

Многие, уже более освоившиеся с мышлением, часто полагают сущность философии в разрешении задачи, каким образом бесконечное выходит из себя и приходит к конечности. Это, полагают они, не может стать понятным. Бесконечное, к понятию которого мы пришли, в последующем изложении получит дальнейшие определения, и на нем будет во всем многообразии форм показано, каким образом оно, если можно так выразиться, приходит к конечности. Здесь же мы исследуем этот вопрос лишь в его непосредственности и в связи с уже ранее рассмотренным значением, какое может принадлежать бесконечному.

От ответа на этот вопрос вообще зависит решение вопроса, возможна ли философия, и так как его хотят направить именно к такой цели, то полагают, что в этом вопросе имеют дело с некоторым родом досадливой задачи, с неодолимым талисманом, дающим прочное и верное орудие против утвердительного ответа и тем самым против философии и ссылки на последнюю. И относительно других предметов требуется известное развитие для понимания вопросов, тем более относительно философских предметов, так как иначе может получиться ответ, что вопрос бессмыслен. При подобных вопросах справедливость требует не придираться к словам, но тем или иным способом постараться понять, о чем идет речь. Выражения, относящиеся к чувственному представлению, каково, например, приходить и т. п., которые употребляются при вопросе, вызывают подозрение, что он возник на почве обычного представления, и что для ответа на него ожидают также ходячих представлений обыденной жизни и формы чувственного подобия.

Если вместо слова бесконечное, взять слово бытие вообще, то легче понять определение бытия, его отрицание или конечность. Хотя бытие, как таковое, есть нечто неопределенное, но в нем не выражено непосредственно, что оно есть противоположность определенного. Напротив, бесконечное содержит эту мысль определительно; оно есть не-конечное. Тем самым, по-видимому, непосредственно исключается единство конечного и бесконечного; поэтому, незаконченная рефлексия всего упорнее высказывается против этого единства.

Ho было показано и ясно само собою без необходимости вдаваться в определение конечного и бесконечного, что бесконечное в том смысле, в каком оно берется этою рефлексиею, – именно как противоположное конечному – именно потому что оно ему противоположно, имеет в нем свое другое, есть поэтому уже нечто ограниченное, само есть конечное, есть ложное бесконечное. Поэтому ответ на вопрос, каким образом бесконечное становится конечным, состоит в том, что нет бесконечного, которое сначала бесконечно и потом уже должно стать конечным, перейти в конечность, во что оно уже само для себя настолько уже конечное, насколько бесконечное. Между тем как вопрос предполагает, что подлинно реальны, с одной стороны, бесконечное для себя, а с другой стороны конечное, которое отделилось от него, или которое, где бы оно ни было, отделено от него, – то на это следовало бы ответить, что такое отделение непонятно. И такое конечное, и такое бесконечное оба лишены истинности; а то, что ложно, – непонятно. Между тем, равным образом, следует сказать, что они понятны; рассматривать их, даже как они даны в представлении, т. е. находят в одном определение другого, иметь простое воззрение на эту их нераздельность, значит понимать их; эта нераздельность есть их понятие. Напротив, приписание самостоятельности этим бесконечному и конечному вносит в сказанный вопрос ложное содержание и содержит уже в себе ложное отношение между ними. Поэтому следует не отвечать на этот вопрос, но отрицать содержащиеся в нем ложные предположения, т. е. самый вопрос. Через вопрос об истине этих бесконечного и конечного изменяется точка зрения на них, и это изменение переносит на самый первый вопрос ту трудность, которую он стремится породить; этот ваш второй вопрос есть нечто новое для рефлексии, из которой вытекает первый вопрос, так как в последней нет того умозрительного интереса, который сам для себя и прежде всякого отношения к определениям направляется к познанию того, истинны или они так, как они предположены. Но поскольку познана неистинность того отвлеченного бесконечного, а также долженствующего стоять наряду с ним конечного, то о происхождении конечного из бесконечного следует сказать, что бесконечное переходит в конечное потому, что в первом нет никакой истины, никакой самостоятельности, поскольку оно понимается, как отвлеченное единство; равным образом и конечное переходит в бесконечное также по основанию своего ничтожества. Или еще правильнее сказать, что бесконечное от века перешло в конечное, что первого просто нет, так же мало, как и чистого бытия, бытия только для себя, самого в себе без своего другого.

Вопрос, каким образом бесконечное переходит в конечное, может содержать в себе еще дальнейшее предположение, именно, что бесконечное в себе включает в себя конечное и таким образом есть в себе единство себя самого и своего другого, так что затруднение состоит в сущности в их разделении, которое противоречит предположенному их единству. В этом предположении противоречие, которое хотят удержать, имеет только другой вид; единство и различие отделены и изолированы одно от другого. Но если первое берется, не как отвлеченное неопределенное единство, но, как и в первом предположении, как определенное единство конечного и бесконечного, то в нем уже дано различие обоих, – различие, которое таким образом не есть уже вместе с тем распадение их на отдельные самостоятельности, а сохраняет их единство, как идеализованных. Эти единство бесконечного и конечного и их различение столь же неразделимы, как конечность и бесконечность.

Примечание 2. Положение, что конечное идеализовано, составляет идеализм. Философский идеализм состоит не в чем ином, как в том, что конечное не признается истинно сущим. Всякая философия есть по существу идеализм или имеет последний по крайней мере своим принципом, и вопрос состоит лишь в том, в какой мере последний действительно проведен. С философиею в этом отношении происходит то же, что с религиею; ибо религия также не признает конечности за истинно сущее, за последнее, абсолютное, или иначе за не-положенное, несотворенное, вечное. Поэтому противоположность идеалистической и реалистической философии не имеет значения. Философия, которая приписывала бы конечному существованию, как таковому, истинное, последнее, абсолютное бытие, не заслуживала бы названия философии; принципы древней или новой философии, как то вода, или материя, или атомы, суть мысли, общее, идеализованное, а не вещи, как они даны непосредственно, т. е. в чувственной единичности. Даже вода Фалеса не такова, ибо, хотя она есть опытная вода, она есть сверх того вместе с тем бытие в себе или сущность всех прочих вещей; и эти последние не самостоятельны, не обоснованы внутри себя, но положены в зависимости от другого, от воды, т. е. идеализованы. Если поэтому принцип, общее, именуется идеализованным, то тем более должны быть названы идеализованными понятие, идея, дух; и так как обратно отдельные, чувственные вещи, идеализованные в принципе, сняты в понятии, еще более в духе, то при этом надлежит предварительно обратить внимание на ту двойственность, которая обнаружилась относительно бесконечного, именно на то, что, с одной стороны, идеализованное есть конкретное, истинно сущее, а, с другой, его моменты точно также суть идеализованное, снятое в нем, в действительности же только единое есть конкретное целое, от которого моменты неотделимы.

Под идеализованным подразумевается обыкновенно форма представления, и идеализованным называется то, что вообще есть в моем представлении, или в понятии, или в идее, или в воображении и т. д., так что идеализованным вообще считается воображаемое, – представления, которые не только отличаются от реального, но по существу не должны быть реальным. Действительно дух вообще есть по существу идеалист; в нем, уже когда он ощущает, представляет, еще более, когда он мыслит, понимает, содержание не есть уже так называемое реальное существование; в единстве я такое внешнее бытие остается лишь, как снятое, оно есть для меня; идеализовано во мне. Этот субъективный идеализм, высказывается ли или установляется он, как бессознательный идеализм сознания вообще или как сознательный принцип, относится лишь к форме представления, по которой некоторое содержание есть мое; эта форма в систематическом субъективном идеализме утверждается, как единственно истинная, исключающая форму объективности или реальности, внешнего существования сказанного содержания. Такой идеализм имеет характер формальный, так как он не обращает внимания на содержание представления или мышления, которое (содержание) может при этом оставаться в представлении или мышлении совершенно в своей конечности. С принятием такого идеализма ничто не теряется, как потому что сохраняется реальность этого конечного содержания, существования, наполненного конечностью, так и потому что, поскольку от него отвлекается, в такое содержание само по себе ничто не должно быть вложено; но с ним ничего и не выигрывается, именно потому что ничто не теряется, так как представление я, дух, остается наполненным тем же содержанием конечности. Противоположность форм субъективности и объективности есть конечно одна из конечностей; но содержание, как оно принято в ощущение, возрение или также в более отвлеченный элемент представления, в мышление, содержит в себе полноту конечности, которая не может быть утрачена при устранении лишь одного рода конечности – формы субъективного и объективного, ни тем менее утратиться сама собою.

Третья глава
БЫТИЕ ДЛЯ СЕБЯ

В бытии для себя качественное бытие завершается; первое есть бесконечное бытие. Первоначальное бытие лишено определений. Существование есть снятое, но лишь непосредственно снятое бытие; поэтому оно ближайшим образом содержит в себе лишь первое, непосредственное отрицание; при этом бытие, правда, также сохраняется, и оба (оно и отрицание его) соединяются в существовании в простое единство, но именно потому они сами в себе еще неравны, и их единство еще не положено. Поэтому существование есть сфера различия, двойственности, область конечности. Его определенность есть определенность, как таковая, относительная, не абсолютная определенность. В бытии же для себя различие между бытием и определенностью или отрицанием положено и уравнено; качество, инобытие, граница так же, как реальность, бытие в себе, долженствование и т. д., суть несовершенные образования отрицания в бытии, в которых различие того и другого еще упраздняется. Но поскольку в конечности отрицание переходит в бесконечность, в положенное отрицание отрицания, то оно есть простое отношение к себе, следовательно, в нем самом приравнение с бытием, – абсолютная определенность.

Бытие для себя есть, во-первых, непосредственно сущее для себя, одно (Eins).

Во-вторых, одно переходит во множество одних – отталкивание; каковое инобытие одного снимается в его идеализации, – притяжение.

В-третьих, оно есть взаимное определение отталкивания и притяжения, в котором они уравновешиваются, и качество, достигающее в бытии для себя своего завершения, переходит в количество.

Получилось общее понятие бытия для себя. Является по-видимому лишь надобность показать, что этому понятию соответствует известное представление, которое мы соединяем с выражением бытие для себя, дабы было оправдано употребление этого выражения для сказанного понятия. И так действительно кажется; мы говорим, что нечто есть для себя, в том смысле, что поскольку оно, как инобытие, снимает свое отношение к другому и общение с ним, они отражаются назад, от них отвлекается. Другое есть для него лишь снятое, ставшее его моментом; бытие для себя состоит в таком выходе за свой предел, за свое понятие, чтобы стать в качестве такого отрицания бесконечным возвращением к себе. Сознание, как таковое, уже содержит в себе определение бытия для себя, так как оно представляет себе предмет, который оно ощущает, имеет в своем воззрении и т. д., т. е. имеет его содержание в нем, как нечто таким образом идеализованное; в самом акте своего воззрения, вообще в своей связи с своим отрицанием, с другим, оно остается при самом себе. Бытие для себя есть полемическое, отрицательное отношение к ограничивающему другому и через его отрицание рефлектирование в себя; как бы наряду с этим возвращением сознания в себя и идеализациею предмета сохраняется также его реальность, так как он вместе с тем познается, как внешнее существование. Сознание есть таким образом являющееся или иначе есть двойственность, состоящая в том, что оно с одной стороны знает о другом внешнем для него предмете, а с другой стороны есть бытие для себя, имеет в себе этот предмет идеализованным, есть не только при этом другом, но с тем вместе и при себе самом. Напротив самосознание есть бытие для себя, как осуществленное и положенное; сторона отношения к другому, к внешнему предмету, в нем совершенно устранена. Самосознание есть таким образом ближайший пример наличности бесконечности, – правда все еще отвлеченной бесконечности, которая однако вместе с тем имеет совсем иное конкретное определение, чем бытие для себя вообще, бесконечности которой свойственна еще совершенно лишь качественная определенность.

Бытие для себя, как уже было упомянуто, есть бесконечность, совпавшая в простое бытие; оно есть существование, поскольку отрицательная природа бесконечности, которая есть отрицание отрицания, в положенной уже теперь форме непосредственности бытия есть лишь отрицание вообще, простая качественная определенность. Бытие в той определенности, в которой оно есть существование, должно быть однако вместе с тем отличаемо от самого бытия для себя, поскольку определенность последнего есть то бесконечное; но тем не менее существование есть вместе с тем момент самого бытия для себя, ибо последнее во всяком случае содержит в себе и причастное отрицанию бытие. Таким образом определенность, которая в существовании, как таковом, есть другое и бытие для другого, возвращена в бесконечное единство бытия для себя, и момент существования присущ бытию для себя, как бытие для одного.

Этот момент показывает, каким образом конечное осуществляется в его единстве с бесконечным или идеализуется. Бытие для себя содержит отрицание не в себе, как определенность или границу, а также не как отношение к некоторому иному относительно него существованию. Но хотя этот момент обозначен, как бытие для одного, нет еще ничего, для чего он был бы, нет самого одного, момент которого он составлял бы. Действительно это одно еще не фиксировано в бытии для себя; то, для чего было бы нечто (а здесь нет никакого нечто), то, что вообще должно быть другою стороною, есть равным образом момент, есть само только бытие для одного, а еще не одно. Таким образом дана еще неразличимость двух сторон, которые могли бы быть перед нами в бытии для одного; оказывается одно бытие для другого, и так как оно есть одно бытие для другого, то последнее есть также только бытие для одного; оказывается лишь одна идеализация того, для чего или в чем должна быть определенность, как момент, и того, что должно быть в нем моментом. Таким образом бытие для одного и бытие для себя не составляют по истине противоположных определенностей. Поскольку возникает на мгновение различие, и поскольку здесь говорится о некотором сущем для себя, последнее, как снятие инобытия, само относится к себе, как к снятому другому, т. е. есть для одного; в своем другом оно относится лишь к себе. Идеализованное есть необходимо для одного, но не для другого; одно, для которого оно есть, есть лишь оно само. Таким образом я, вообще дух или Бог, идеализованы, поколику они бесконечны; но в своей идеализации, как сущие для себя, они не отличны от того, что есть для одного. Ибо в последнем случае они были бы лишь непосредственным или точнее существованием или бытием для другого, ибо то, что было бы для них, было бы не они сами, а другое, если бы момент – быть для одного – принадлежал не им. Поэтому Бог есть для Себя, поскольку Он есть то, что есть для Него.

Таким образом бытие для себя и бытие для одного суть не различные значения идеализации, а ее существенные, нераздельные моменты.

Примечание. Кажущееся сначала странным выражение нашего языка[10]10
  Речь идет здесь о немецком языке, так как в русском языке нет такой двусмысленности выражения. Прим. перев.


[Закрыть] при вопросе о качестве, что за вещь есть нечто (was für ein Ding Etwas sey), выдвигает рассматриваемый здесь момент в его рефлексии в себя. Это выражение по происхождению своему идеалистично, так как тут не спрашивается, что такое эта вещь А есть для другой вещи В, что такое этот человек есть для другого человека, но что это за вещь, что за человек (was diess für ein Ding, für ein Mensch ist); так, что это бытие для одного вместе возвращается в самую эту вещь, в самого этого человека, что то, что есть, и то, для чего оно есть, одно и то же, – тожество, каким должна считаться также и идеализация.

Идеализация присуща ближайшим образом снятым определениям, как отличным от того, в чем они сняты, и что, напротив, должно быть признаваемо реальным. Но таким образом идеализованное снова есть один из моментов, а реальное – другой; однако идеализация состоит в том, что оба определения одинаково суть для одного и считаются за одно, каковая одна идеализация тем самым есть неразличимая реальность. В этом смысле самосознание, дух, Бог суть идеализованное, как бесконечное отношение только к себе; я есть для я, оба они суть одно и то же, я правда названо дважды, но каждое из этих двух есть лишь для одного, идеализовано; дух есть лишь для духа, Бог лишь для Бога, и лишь это единство есть Бог, Бог, как дух. Но самосознание, как сознание, вступает в различие себя и своего другого, или своей идеализации, в которой оно есть представляющее, и своей реальности, поскольку его представление имеет определенное содержание, обладающее еще тою стороною, что оно познается, как неснятое отрицательное, как существование. Тем не менее называть мысль, дух, Бога только идеализованным значит стоять на той точке зрения, на которой конечное существование считается реальным, а идеализованное или бытие для одного сохраняет лишь односторонний смысл.

В одном из предыдущих примечаний указан принцип идеализма, причем сказано, что та или иная философия тем ближе подходит к своей задаче, чем полнее в ней проведен этот принцип. О способе этого проведения можно по отношению к категории, которая нас теперь занимает, сделать еще дальнейшее замечание. Это проведение зависит прежде всего от того, оставляется ли наряду с бытием для себя еще конечное существование, как нечто самостоятельное, независимо от того, что в самом бесконечном уже положен момент для одного, отношение идеализованного к себе, как идеализованному. Так бытие у элеатов или субстанции у Спинозы есть лишь отвлеченное отрицание всякой определенности без того, чтобы в них самих была положена идеализация; у Спинозы, как будет упомянуто ниже, бесконечность есть лишь абсолютное утверждение вещи, т. е. неподвижное единство; субстанция не приходит поэтому даже к определению бытия для себя, тем менее субъекта или духа. Идеализм благородного Мальбранша более определителен. Он содержит в себе следующие основные мысли: так как Бог включает в себе все вечные истины, так что они суть лишь Его, то мы видим все лишь в Нем. Бог вызывает в нас наши ощущения предметов посредством действия, в котором нет ничего чувственного, причем мы воображаем, что получаем от предмета не только его идею, представляющую его сущность, но и ощущение его существования (De la recherche de la verité, Eclaircissement sur la nature des idèes etc). Поэтому как вечные истины и идеи (сущности) вещей, так и их существование есть в Боге, есть идеализованное, а не действительное существование; хотя как наши предметы, они суть только для одного. Этот момент определительно развитого и конкретного идеализма, которого не хватает спинозизму, имеется здесь налицо, так как абсолютная идеализация определяется, как знание. Но как ни чист и ни глубок этот идеализм, эти отношения все же содержат в себе отчасти еще много неопределенного для мысли, отчасти же их содержание вместе с тем совершенно конкретно (в них сейчас же входят грех и искупление и т. д.); логическое определение бесконечности, которое должно бы было быть их основою, не развито само для себя, и таким образом этот возвышенный и полный идеализм является правда произведением чистого умозрительного духа, но еще не чистого умозрительного, единственно истинно обоснованного мышления.

Идеализм Лейбница заключен более внутри границ отвлеченного понятия. Лейбницева представляющая сущность, монада, есть по существу нечто идеализованное. Представление есть бытие для себя, в коем определенности суть не границы и потому не существование, а только моменты. Правда представление есть конкретное определение, но оно имеет здесь значение не более широкое, чем идеализация; ибо и бессознательное по Лейбницу есть представляющее, перципирующее. Таким образом в этой системе инобытие снято; дух и тело или вообще монады не суть другое относительно друг друга, они не ограничивают друг друга, не действуют друг на друга; вообще устранены все отношения, в основе которых лежит существование. Многообразие есть лишь идеализованное и внутреннее, монада остается относящеюся лишь к самой себе, изменения развиваются лишь внутри ее, а не суть отношения ее к другому. То, что по реальному определению принимается, как существующее отношение монад одной к другой, есть независимое, лишь одновременное становление, заключенное в бытии для себя каждой из них. Что есть много монад, что они поэтому определяются так же, как другие, не касается самих монад; это есть возникающая вне них рефлексия некоторого третьего; они сами по себе непротивоположны другим; бытие для себя сохраняется чистым без сопровождения его существованием. Но здесь же обнаруживает неполнота этой системы. Монады суть лишь в себе, или в Боге, как монаде монад, или также в системе, как представляющие. Инобытие также имеет место; оно находится где угодно, в самом ли представлении, или как ни назовем мы то третье, которое рассматривает их, как другие, как многие. Множественность их существования лишь исключена и притом на мгновение, монады положены лишь путем отвлечения, как такие, которые суть не-другие. Если есть нечто третье, которое полагает их инобытие, то оно есть также то третье, которое и снимает их инобытие; но все это движение, которое делает их идеализованными, совершается вне их. Но поскольку указывается на то, что это движение мысли само совершается только внутри представляющей монады, то следует указать и на то, что содержание этого мышления само внутри себя внешне себе. От единства абсолютной идеализации (монады монад) непосредственно, не путем понятия (через представление сотворения) происходит переход к категории отвлеченного (безотносительного) множества существования и от него также отвлеченно обратно к тому же единству. Идеализация, представление вообще остается, как нечто формальное, также как и представление, достигшее до сознания. Как в вышеприведенном лейбницевом примере магнитной иглы, которая, если бы она обладала сознанием, считала бы направление к северу за результат свободы, сознание мыслится лишь, как односторонняя форма, безразличная к своему определению и содержанию, так и идеализация мыслится в монадах, как остающаяся внешнею относительно множественности форма. Идеализация должна быть им имманентна, их природа – состоять в представлении; но их взаимоотношение есть с одной стороны их гармония, невключенная в их существование, т. е. предустановленная; а с другой стороны это их существование понимается не как бытие для другого, еще не как идеализация, но лишь как отвлеченное множество. Идеализация множественности и дальнейшее ее определение, как гармонии, неимманентно и неприсуще самой этой множественности.

Идеализм другого рода, например, кантовский и фихтевский, не выходит за пределы долженствования и бесконечного прогресса и останавливается на двойственности существования и бытия для себя. В этих системах вещь в себе или бесконечное сопротивление (у Фихте), правда, вводятся непосредственно в я и суть для него единое; но они исходят от некоторого свободного инобытия, остающегося пребывать, как отрицательное инобытие. Поэтому «я», правда, определяется, как идеализованное, сущее для себя, как бесконечное отношение к себе; но сущее для себя не заканчивается исчезновением этого потустороннего или его направления к потусторонности.