Текст книги "Свет во тьме светит"

Вот так существует латинская средневековая цивилизация, которая, естественно, как и всякая цивилизация, не может не развиваться, потому что, вероятно, в природе человека заложено стремление к освоению чего-то нового. Я думаю, что поскольку тексты остаются прежними, это развитие происходит именно в сфере звука, в музыкальной сфере. Сколько есть Месс, написанных разными композиторами, музыкантами – не сотни даже, а тысячи, но все они написаны на текст одной и той же, сначала дотридентской, а потом – тридентской Мессы, которую можно найти в любом латинском миссале. У меня такое впечатление, что в какой-то мере западноевропейская музыка обязана своим развитием тому, что слово, от которого она отталкивалась, слово, ради которого она рождалась, в течение веков оставалось неизменным. Но вот эта неизбывная жажда нового утолялась в мире звука.

Мне хочется сегодняшний день посвятить, главным образом, разговору о Мессе и миссале, потому что в следующий раз, когда мы встретимся, мне бы хотелось говорить о богослужебных текстах Великого поста, прежде всего – о текстах Страстной недели, которые легли в основу всех Страстей, всех Passiones, и пасхального периода, от начала Великого поста, через Пасху до Вознесения и Пятидесятницы. Вот это бы мне хотелось сделать темой следующей нашей встречи. Третью встречу мне бы хотелось посвятить Бревиарию, то есть истории тех служб, которые называются Утреней, Вечерней, лаудами и т. д., истории суточного и годового богослужебных кругов, за исключением Мессы, о которой мы будем говорить сейчас. И в четвертой нашей встрече мне бы хотелось поговорить о тех конкретных гимнах, о которых мы не успели поговорить в три первые раза, опять-таки о гимнах, которые существовали раз и навсегда написанными в словах, но которые порождали сотни музыкальных текстов, как, например, Ave verum corpus natum de Maria Virgine или Tantum ergo sacramentum, или Stabat Mater dolorosa и т. д.

Во всяком случае, меня это действительно поражает, как один латинский текст порождает сотни разных музыкальных текстов, тогда как в русской традиции даже на слова Пушкина, на каждое стихотворение написано максимум три романса, и это кажется уже много.

В основе Мессы, как и в основе православной Литургии, лежит повторение Тайной Вечери. В 11-й главе Первого Послания к Коринфянам апостол Павел рассказывает о Тайной Вечере и о том, как Иисус взял хлеб, благословил, преломил и дал ученикам со словами: «Приимите, ядите, это есть Тело Мое», а затем в конце Вечери, по-латыни post concenatum est, после того как Вечеря закончилась, взял Чашу, благословил ее и сказал: «Это Новый Завет в Моей Крови, пейте от Нея все и делайте это в воспоминание обо Мне». Вот эти слова: «делайте это» – Hoc facite in meam commerationem – они и породили Мессу. Месса есть повторение Тайной Вечери, когда священник, заменяя собой Самого Иисуса, совершает Тайную Вечерю, освящает хлеб и вино и так же, как Иисус преподал хлеб и вино Своим ученикам, так и священник причащает своих прихожан. Значит, основа всегда одна и та же, и главные слова Литургии, по какому бы обряду она ни совершалась – по византийскому, как в Православной Церкви, по римскому или по арабскому, амвросианскому-медиоланскому (западный обряд, который сохранился в Милане, где и сегодня служится амвросианская Литургия) или по армянскому, по коптскому или эфиопскому и т. д., – одни и те же.

А вот что касается того, как выстраивается Месса, здесь, конечно, есть общие черты в разных обрядах, но есть что-то абсолютно свое. Латинская Месса, как правило, начинается с Интроита. Introitus – это стих из псалма или из пророческой книги, стих, с которого всегда начинается Месса и который поет так называемая schola cantorum. Очень рано появились профессиональные певчие, которых собирали маленькими детьми, для того чтобы они участвовали в богослужениях. Постепенно они взрослели и всегда участвовали в богослужениях, без них богослужение невозможно. Вот schola cantorum начинает богослужение интроитом, а в это время процессия, которую составляют клирики, прислужники, министранты – мальчики и взрослые, которые участвуют в богослужении, те, кто помогает священнику, – священники и епископы, все с фонарем, со свечами, уже в богослужебных одеяниях, проходит через церковь и приближается к алтарю. Вот этот торжественный выход, когда через церковь проходят все участники богослужения, в торжественных службах сохранился до сих пор. Если, скажем, в воскресенье пойти в Париже на Мессу в собор, или в Риме в базилику Санта Мария Маджоре, то можно увидеть примерно такой выход, каким начиналось богослужение и в VII–VIII веках. У нас есть описание Мессы, относящееся ко времени Пипина Короткого; то есть то, как служили Мессу во Франции в VIII веке, мы примерно себе представляем.

Итак, schola поет стих из псалма или какой-то другой библейской книги, а духовенство проходит к алтарю и останавливается перед ним. Здесь, только уже стоя перед алтарем, священник или епископ, тот, кто возглавляет богослужение, возглашает слова: «Во имя Отца и Сына и Святого Духа» – In nomine Patris et Filii et Spiritus Sancti, и после этого говорит: «Подойду к алтарю Божьему». Затем в Мессе, которую в XVI веке утвердил Тридентский Собор и которая служилась затем в Католической Церкви вплоть до 1969 года, после того как процессия приближалась к алтарю и священник провозглашал In nomine Patris et Filii et Spiritus Sancti, читался 42-й псалом. Но первоначально этого не было. Первоначально священник приближался к алтарю, читая про себя какие-то молитвы, причем смысл этих молитв заключался в том, что он каялся в своих грехах. То есть прежде чем подойти к алтарю, священник каялся в своих грехах, стоя на ступенях перед алтарем. (Как правило, устройство храмов на Западе всегда одно и то же: алтарь находится на некотором возвышении, и надо подняться по ступенькам.)

Вот он стоит на первой ступени и произносит свое Confi teor: «Я исповедуюсь». Confi teor Deo omnipotentio – «я исповедуюсь Богу Всемогущему». Причем, первоначальное Confi teor было простым: я исповедуюсь Богу и всем святым и Вам, отец (или: и вам, братья), что согрешил мыслью, словом и делом, моя вина; молю вас, чтобы вы молились обо мне. Вот и вся первоначальная молитва. Или такой, я бы сказал, сценарий для первоначальной молитвы, потому что она произносилась вполголоса, а с течением времени она была сформулирована достаточно четко, причем выросла в размере, и в эту молитву Confi teor в разных диоцезах, разных епархиях, включались имена местных святых, имена тех святых, мощи которых находились в данном храме. Так что сначала священник читает эту молитву Confi teor и министрант (мальчик или взрослый человек, который помогает священнику), отвечает ему: Miseratur tui omnipotens Deus – «да помилует тебя Всемогущий Бог», а затем от лица молящихся министрант читает эту же молитву, и уже священник отвечает ему возгласом: «Да помилует вас Всемогущий Бог, да простит вам ваши грехи, приведет вас к жизни вечной». И министрант снова, от имени всех молящихся, восклицает: «Аминь».

Вот здесь важно иметь в виду, что римская Литургия вплоть до 1969 года – это диалог священника и министранта: священник как бы от своего лица совершает Литургию, а министрант отвечает ему от лица молящихся. Молящиеся молчат, молящиеся не произносят ни слова. А по реформе, которая была осуществлена в апреле 1969 года, всё, что говорил прежде министрант, станут говорить все молящиеся. И поэтому в сегодняшней римской Литургии возвращен характер диалога между священником и всеми молящимися в храме. Это первохристианский характер диалога, он возвращен сегодняшней Литургии. Конечно, реформа, которую провели при Папе Павле VI, – это была огромная работа именно по восстановлению древней Литургии: не изобретение чего-то нового, но восстановление того, что было когда-то. А сегодня мы говорим о тридентской Мессе, о которой имеет смысл говорить в этих стенах, потому что именно для нее писались все музыкальные произведения всеми композиторами и эпохи Возрождения, и эпохи Барокко, и в XVIII, и в XIX, и даже в XX веках – все писали для тридентской Мессы. Поэтому об утвержденной Тридентским собором Мессе, которая, в сущности, была такой же и в дотридентские времена, когда-то в XIII–XIV веках, нам имеет смысл говорить с точки зрения истории культуры, с точки зрения истории текстов, которые породили всю эту музыку.

Значит, после того, как сказано Confi teor, после того, как сначала священник, а потом остальные участники богослужения исповедали свои грехи и попросили об их прощении, священник говорит последнюю молитву Oramus te, Domine – «умоляем Тебя, Господи», в которой говорится о прощении грехов. После этого поется что-то напоминающее остаток греческой ектении, потому что в латинском богослужении нет того, что называется ектенией в богослужении Византийском, когда диакон возглашает: «Миром Господу помолимся», а хор отвечает: «Господи, помилуй»; «О Свышнем мире и о спасении душ наших Господу помолимся», и хор отвечает: «Господи, помилуй». Вот этих молений в латинской Литургии нет, от них остались только три прошения Κύριε ἐλέησον – «Господи, помилуй», причем по-гречески, что интересно; эти слова не переведены на латинский язык, то есть это такое воспоминание о том, что латинская Церковь первоначально была греческой, что первыми христианами Рима были всё-таки рабы греческого происхождения.

Здесь, наверное, надо на мгновение остановиться и сказать о самом термине «Римская Церковь». Дело в том, что в Римско-католической Церкви слово «римский» обозначает не просто тот факт, что Папа живет в Риме и является римским епископом, но именно что с городом Римом связана история римской Церкви. Потому что хоть римская Церковь и распространена по всему миру, и кардиналы находятся и в Париже, и в Рио-де-Жанейро, и в Мельбурне, где угодно, тем не менее, каждый кардинал, например, архиепископ города Мельбурна в Австралии, Парижа, Нью-Йорка и т. д. одновременно считается епископом, священником или даже диаконом одной из римских церквей. Вот такой до сих пор существует порядок.

В Риме я обычно живу на via Nazionale, напротив базилики San-Vitale; это такая базилика, которая ушла под землю. Для того чтобы в нее попасть, надо не подниматься по лестнице, а спускаться, потому что она за века ушла под землю, на улице торчит только ее крыша. Так вот, в этой базилике San-Vitale числится в качестве священника епископ Детройта; он кардинал, он архиепископ, но к этой церкви он приписан как простой священник. А по поводу каждой службы в течение года в старых миссалах указывается, в какой церкви города Рима совершается эта служба. Вы сами понимаете, город Рим в X или в XI, или в VIII веке – это очень небольшой город, который населяют пять, семь, может, тридцать тысяч человек, а церквей там сотни, и богослужение совершается каждый день не в каждой церкви, а в один день – в одной церкви, в другой день – в другой, в третий день – в третьей. И вот, все участники собираются где-то в центре города и идут торжественным шествием к той церкви, где сегодня совершается богослужение. И несмотря на то, что с течением времени, причем не в XIX веке, а давным-давно, в V–VI веках, римская Церковь уже распространилась на огромную территорию, она воспринималась в сознании верующих как церковь города Рима. И вот почему она римская: каждый кардинал принадлежит к клиру, к духовенству города Рима. Каждое богослужение в церковном календаре связывается с тем или иным событием в истории города Рима, с тем или иным местом в городе Риме, с той или иной церковью в городе Риме, с той или иной базиликой.

Так вот, этот остаток ектении – Κύριε ἐλέησον, Χριστέ ἐλέησον, Κύριε ἐλέησον – «Господи, помилуй, Христе, помилуй, Господи, помилуй», на греческом языке – это воспоминание о том, что первыми христианами Рима были рабы-греки, которые жили в Риме и, живя в Риме, продолжали говорить и молиться по-гречески. Только с течением времени эта греческая Церковь перешла на латинский язык. Κύριε – это звательный падеж от греческого слова Κύριος – «Господь»; Κύριε ἐλέησον – «Господи, помилуй». Уже на тему этих трех восклицаний все знают множество песнопений, которые написаны самыми разными композиторами.

После того как спето Κύριε, священник или епископ возглашает первые слова следующего гимна, который тоже греческого происхождения: Gloria in excelsis Deo – «Слава в вышних Богу». Причем вплоть до ХХ века сохраняется традиция – священник или епископ начинают первые слова: Gloria in excelsis Deo, а хор уже подхватывает: Et in terra pax, hominibus bonae voluntatis и т. д. И даже Иоанн Павел II, который с трудом говорит, потому что он уже стар и болен, он, если служит, то начинает своим несколько надтреснутым голосом: Gloria in excelsis Deo, и после этого schola cantorum подхватывает гимн и допевает его до конца.

Первоначально Gloria – «Слава в вышних Богу и на земле мир в человеках доброй воли, в человеках благого воления» (немножко по-другому он звучит по-латыни, чем по-гречески) – звучал во время Литургии только на Рождество. Но с течением времени этот рождественский гимн – рождественский, потому что в Евангелии от Луки пастухи слышат, как ангелы поют: «Слава в вышних Богу, на земли мир», – и после этого бегут в Вифлеем посмотреть, что же случилось. Так вот, по происхождению своему этот рождественский гимн с течением времени был включен в праздничные и воскресные богослужения, вне зависимости от того, Рождество или нет, включая пасхальные. Гимн Gloria in excelsis Deo не поется только во время Адвента, то есть рождественского поста, и не поется во время Великого поста, Quaresime, который идет сейчас.

Вот, скажем, сегодня 19 марта – это день Святого Иосифа, по идее – торжественное богослужение, но гимн «Слава в вышних Богу» не поется, потому что Великий пост, несмотря на то, что в этот день пост почти прерывается. Это единственный день во время Великого поста, когда совершаются свадьбы, поэтому сегодня (поскольку до этого уже было две с половиной недели поста и еще будет почти целый месяц, до 11 апреля) по всему Риму свадьбы – вот такой единственный день, когда весной можно устроить свадьбу. Конечно, свадьба в Италии – это совсем не то, что свадьба в России. Это всё гораздо торжественнее, гораздо больше всегда приглашенных и т. д. Причем, если в византийской традиции венчание отделено от Литургии – как правило, венчание совершается после Литургии, – то в западной традиции венчание в состав Литургии входит: служится Месса, во время которой совершается венчание. Но это любят показывать в кино, так что это мы все знаем.

Итак, поется гимн «Слава в вышних Богу» до конца, и после этого священник говорит молитву, которая называется Коллекта, это от глагола colligere – «собирать», молитва, в которой собирается основное содержание богослужения, то есть в коллекте говорится, о чем мы молимся. Как правило, она очень короткая, две-три, максимум четыре строчки. И после коллекты читается первое чтение из Деяний апостолов. В дореформенной, в дособорной Мессе было всегда два чтения: первое – из Деяний, второе – из Евангелия. В послесоборной Мессе три чтения: из Ветхого Завета, из апостольских Посланий и из Евангелия. Читается апостольское Послание, в некоторых случаях в календаре (когда мы будем говорить о календаре, о годовом круге, я скажу) оно заменяется чтением из какого-нибудь пророка, но в основном – из апостолов, и после чтения апостольского Послания, между Евангелием и апостольским Посланием, звучит псалом или один стих из псалма. Этот стих называется Градуалом. Как правило, это один из обязательно поющихся элементов Мессы, поэтому Книга церковных песнопений тоже, как правило, называется градуалом – и в наше время, и в Средние века. Первые сборники градуалов появились в XI–XII веках и существуют до сих пор.

Градуал сменяется пением Alleluia, с прибавлением стиха из псалма, только за исключением поста. Во время поста стих из псалма поется без Alleluia: само пение Alleluia означает непостную торжественность. А после того как спета Alleluia, читается Евангелие, причем, если это богослужение торжественное, то дьякон возглашает: Jube, Domine, benedicere – «прикажи, Владыко, благословить», – стоя на специальном балкончике, который по-французски называется «жюбе» – jubé. Это такой длинный балкончик, проходящий от одной до другой стороны собора, как почти во всех храмах по всему миру; они были сломаны уже где-то в XVII или XVIII веке. В Париже я знаю только одну церковь, кажется, она в мире одна, где сохранился жюбе, – это за Пантеоном есть такая небольшая, очень страшная, черная, закопченная снаружи и прекрасная внутри, – как все готические парижские церкви, – церковь Святого Стефана, на горе, где похоронен Паскаль и, по-моему, Расин там похоронен, и там же – мощи покровительницы Парижа Святой Женевьевы. Так вот, это единственная церковь, где жюбе сохранился – проходящий с востока на запад, через храм, балкончик. Стоя на нем, дьякон возглашал громовым голосом на весь храм: Jube, Domine, benedicere – «прикажи, Владыко, благословить», – и после этого читалось Евангелие.

Другой дьякон выносил Евангелиарий и возглашал, разумеется, на латыни, Евангелие. Никто, повторяю, ничего не понимает, поэтому уже в XVIII веке молящихся вооружили маленькими книжечками, в которых содержались молитвы во время Мессы. То есть Месса совершается сама по себе, а молящиеся в это время читают другие молитвы, которые предназначены для каждого мгновения Мессы. И только музыкальные номера привлекают внимание молящихся. Вот когда поется Κύριε ἐλέησον или Gloria in excelsis Deo, – все обращают на это внимание, потому что это музыка, а дальше священник читает молитвы просто-напросто про себя. Так Евангелие, если даже оно читается вслух, то непонятно – о чем, потому что оно читается на латыни. И какое-то очень двойственное впечатление оставляет такое богослужение, потому что, с одной стороны, оно прекрасно по сути, оно выстроено за века в удивительно стройную схему, а с другой стороны, эта стройность понятна единицам, а в большинстве своем на людей эмоциональное воздействие оказывает только музыка.

Но, с другой стороны, я всё время думаю о том, что сегодня, когда исполняется Девятая симфония Бетховена, ведь тоже девяносто процентов присутствующих в зале переживают только эмоциональное воздействие этой музыки. Скажем, я, когда прихожу в консерваторию, то что-то переживаю, я не просто сижу и зеваю, я могу разрыдаться или внутренне это пережить очень сильно.

Я, например, понимаю, что одно дело, когда оркестром управляет один дирижер, и совсем другое дело, когда кто-то другой, даже вне зависимости от того, что у одного есть имя, а у другого нет имени; может, человек совсем без имени, но его исполнение поразит не только специалиста, но и профана. Совершенно другое дело, когда вы прихóдите в консерваторию: вы переживаете каким-то совсем другим образом. Но что-то в наших переживаниях есть, без сомнения, общее, хотя один понимает всё и с точки зрения алгебры может эту гармонию разобрать; другой не понимает ничего и только испытывает эмоциональное воздействие этой музыки. Но, повторяю, в наших переживаниях есть что-то общее, и этого общего больше, чем можно предположить.

Думаю, что и богослужение переживалось примерно так же каким-нибудь благочестивым крестьянином, который совсем не знал латинского языка, но за свою жизнь привык к этим словам. Не случайно в одной из Конституций Тридентского собора говорится о том, что мелодии должны быть простыми, для того чтобы каждое слово было слышно, чтобы молящийся слова воспринимал. Значит, он за всю жизнь эти слова запомнил, значит, они на него тоже как-то воздействовали; быть может, он знал даже, о чем говорится. И я думаю, что вот такой простой человек, который оказывался на латинской Мессе, переживал что-то, быть может, не менее глубоко, чем человек, который знал латинский язык и разбирался в том, чтó происходит.

Так вот, прочитано Евангелие, и тогда поется Credo, Символ веры – «я верю». Причем интересно, что сама специфика латинского языка такова, что в этом Credо звучит «Я верю»; в славянском «Верую» несколько размыто первое лицо единственного числа, потому что нет личного местоимения. У нас всё-таки по-русски нужно, чтобы личное местоимение было ясно обозначено, – что это от моего лица говорится или поется, а Credo сразу обозначает очень ярко, что то, что поет хор, говорится от моего лица, и молящийся очень сильно это переживает.

Спето Credo, и после этого начинается Офферторий, от слова offerto – «приношение». Это нечто напоминающее византийскую или нашу, русскую, славянскую проскомидию, то есть тот момент богослужения, когда приготовляются Святые Дары – хлеб и вино, для того чтобы совершить на них Таинство Евхаристии, чтобы их взять и благословить как Тело и Кровь Христовы. В тридентской Мессе офферторий очень хорошо прописан в словах: одна молитва следует за другой. Но первоначально офферторий, вероятно, совершался в свободной форме, и в это время пелся псалом, который затем будет заменен всего лишь одним стихом псалма, который читает сам священник.

Значит, смотрите: в начале Мессы пелся Интроит, это был большой музыкальный фрагмент, когда-то в VIII веке нашей эры; затем интроит сократился до одного стиха, а его вытеснил 42-й псалом. То же самое – офферторий: первоначально это был большой псалом, который в то время пелся – огромный григорианский текст; в это время священник молча совершал приношение. А теперь, в позднейшее время, офферторий сократился до одного стиха и перестал занимать заметное место в музыкальной части Мессы, тогда как слова приобрели значение. Офферторий заключается обращением священника к молящимся: «О, молитесь, братья» – orate fratres, – «чтобы мое и ваше приношение было благоприятно перед Богом-Отцом Всемогущим». И на это отвечает министрант: «Да приимет Господь приношение из рук твоих» и т. д.

После оффертория уже начинается собственно канон Мессы, когда священник говорит: «Горé имеем сердца», ему отвечает министрант: «Имеем ко Господу»; «Благодарим Господа», и министрант отвечает ему: «Достойно и праведно есть…» Священник начинает молитву, которая, как правило, читается про себя, и во время этой молитвы, пока священник ее не закончил, поется гимн Sanctus: «Свят, Свят, Свят Господь Саваоф, исполнь Небо и земля славы Твоей, осанна в вышних, благословен Грядущий во Имя Господне, осанна в вышних». – Sanctus, Sanctus, Sanctus Dominus Deus Sabaoth. Pleni sunt caeli et terra gloria tua. Hosanna in excelsis. Benedictus qui venit in nomine Domini. Hosanna in excelsis. Это 6-я глава книги Пророка Исайи плюс восклицание детей, которые встречают входящего в Иерусалим Иисуса: «Осанна в вышних, благословен Грядущий во Имя Господне».

Это один из самых заметных моментов Мессы, а дальше совершается канон. Священник вспоминает о Тайной Вечере и говорит: «В ту ночь, когда Он был предан на казнь, Он в тот самый вечер взял хлеб, благословил, преломил и дал ученикам, говоря: Hoc est enim Corpus Meus – «Сие есть Тело Мое», и т. д. Причем, если в VIII веке (согласно описанию Мессы во времена Пипина Короткого) канон совершался вслух, и священник ясным голосом читал всю эту молитву о Тайной Вечере, то уже во времена Тридентского собора и позже священник читал всё это про себя, а в это время поется Sanctus, Sanctus, Sanctus. Поэтому самое важное место Мессы было закрыто пением гимна Sanctus и не воспринималось молящимися, а молящиеся знали, что самый священный момент Мессы – это гимн Sanctus.

После того, как спет Sanctus, после того, как священник говорит: «Приимите и пейте от Нее все, эта Чаша есть Кровь Моя Нового Завета, Тайна веры, творите сие в Мое воспоминание» – он продолжает молитву, хор продолжает петь Sanctus и, наконец, священник заключает это пение возгласом: Per ipsum et cum ipso et in ipso – «через Него, с Ним и в Нем», Которому возносится «Слава Богу». И в это время священник поднимает Гостию – освященный Хлеб – и Чашу над головой, перед собой, так показывая их всем молящимся. Канон на этом закончен, и священник призывает молящихся к тому, чтобы они читали молитву Отче наш, причем в современной Мессе это очень заметный момент, а в старых мессах, до второго Ватиканского собора, было очень по-разному, потому что есть Pater Noster, написанный для пения, но была и практика, когда священник читал молитву Pater Noster про себя, и только министрант заключал ее словами: Et libera nos a malo – «но избави нас от лукавого». После этого священник продолжал последнюю, заключительную, молитву Libera nos, quaesumus, Domine, которая следует после молитвы Отче наш – «избави нас, Господи, от всех зол».

Pater Noster на самом деле тоже заметная часть Мессы, причем первоначально Pater Noster находился в самом конце Мессы, но Григорий Великий перенес эту молитву к тому моменту, когда заканчивается канон, возносятся Святые Тайны – священник поднимает, с возгласом Per ipsum, et cum ipso, et in ipso, Чашу и Гостию – и после этого обращается к молящимся со словами: Praeceptis salutaribus moniti et divina institutione formati audemus dicere: «Божественными наставлениями наученные и formati – сформированные, обустроенные Божественным этим учением, audemus dicere – будем сметь говорить, осмелимся сказать», и дальше поется Отче наш. По-славянски в это время говорится: «Со дерзновением неосужденно смети воспевати», то есть «осмелимся воспевать». Слово «осмелимся» сохранилось, вероятно, с первых христианских времен и в восточном, и в западном чине богослужения, как песнь «Свят, Свят, Свят», как восклицание «Горé имеем сердца – имеем ко Господу, благодарим Господа» и «Достойно и праведно есть» перед началом канона, – они есть и в восточной Литургии, и в латинской Мессе. То есть какие-то места – начало канона, середина канона, и после этого Отче наш и сам канон – абсолютно точно повторяются и на Востоке, и на Западе. Таким образом, можно сказать, что ядро Литургии восходит к первохристианскому времени.

После того как спета молитва Отче наш, священник обращается с призывом к миру, к прихожанам. Но теперь в это время все находящиеся в храме пожимают друг другу руки, а в тридентской Мессе священник обращался с этим приветствием к своему министранту или к дьякону, а дьякон – к иподьякону. То есть это место, такое замечательное место, было совершенно стерто в средневековом богослужении. Когда я как-то был на Мессе, которую служили в центре Парижа студенты-арабы, католики-арабы, они во время пения Отче наш все взялись за руки. Это было совершенно замечательно, когда в церкви человек 20–30 совсем молодых людей, восточных, все взялись за руки и вместе пели Отче наш. Священник, стоя перед алтарем, протянул правую и левую руки, и образовался такой хоровод. Так вот это место, которое действительно так хорошо говорит о братском единении молящихся, в средневековом чине было совершенно стерто. То есть оно сохранилось, потому что священник обращался со словами «Мир тебе» к своему дьякону, но только в таком, повторяю, стертом виде. И, конечно, архиепископ Гуниини в 1960-е годы вместе со своей комиссией проделал огромную работу для того, чтобы восстановить древнюю Мессу, чтобы восстановить римский обряд таким, каким он был когда-то.

В этом смысле, конечно, очень интересно, что в римской Мессе очень многое стиралось в течение веков и исчезало из нее, тогда как в греческой Литургии, наоборот, включалось что-то новое, но старое сохранялось; то есть тут две совершенно разных логики, и поэтому восстановить первоначальную восточную Литургию на самом деле гораздо проще, чем Литургию римскую, западную. В римской Мессе только священник и, как правило, про себя, произносил: «Господи, я недостоин, да внидешь под мой кров, но скажи только слово, да исцелится душа моя» – Domine, non sum dignus ut intres sub tectum meum, причем эти слова опять-таки должны все произносить, а их в римском каноне говорил сам себе только один священник. Теперь эти слова произносят все в ответ на обращение священника: «Вот Агнец Божий, взявший на Себя грехи мира, блаженны званые на Вечерю Агнца». И в это время поется гимн Agnus Dei – Агнец Божий.

Вот еще один музыкальный момент Мессы, который знают все: «Агнец Божий, Который берет на Себя грехи мира, помилуй нас; Агнец Божий, Который берет на Себя грехи мира, помилуй нас» – второй раз; и третий раз: «Агнец Божий, Который берет на Себя грехи мира, помилуй нас, даруй нам мир». В заупокойной Мессе, я уже сказал, нет 42-го псалма вначале, и там «Агнец Божий, берущий на Себя грехи мира», не «помилуй нас», а там говорится: Agnus Dei qui tollis peccata mundi dona eis requiem – «даруй им покой» дважды; и третий раз – dona eis requiem sempiternam – «даруй им вечный покой». То есть тот же гимн Аgnus, но только с другим завершением: «Даруй им покой» и «даруй им вечный покой». Священник причащается сам, причащает прихожан, и после благословения, которым завершается Месса, в старом миссале читалось Евангелие от Иоанна, так называемое последнее Евангелие. Теперь его нет, это довольно позднее явление – XVXVI век – начало Евангелия от Иоанна в конце каждой Мессы.

Я еще не сказал, что в четырех или пяти случаях в году перед Евангелием, уже после градуала пелась Alleluia, пелась секвенция или последование – от отложительного глагола sequor, secundus sum, sequi – следовать. Секвенция – это гимн в честь того или иного праздника, но только секвенция поется всего лишь в нескольких случаях: на Пасху – это Victime Paschale (в следующий раз скажу про эту секвенцию); на Троицу – это Veni Sancte Spiritus, / et emitte caelitus / lucis tuae radium – прекрасный гимн, по-моему, есть кто-то, кто сделал очень хороший русский перевод. У меня ничего не получилось: там столько рифм, что совершенно не получается перевести, а без рифм тоже не имеет смысла делать русский текст, получается только сколок с текста, слепок какой-то. А уж если делать перевод с рифмами, – там столько их, такая словесная готика, где всё искрится рифмами, как в готическом храме искрятся витражи, как, знаете, в Нотр-Даме розы в круглых окнах сверкают всеми цветами. Так же искрятся рифмами эти готические стихи.

Третий день, когда есть секвенция, – это праздник Corpus Domini – Тела Божьего, после Пятидесятницы, там поется секвенция Фомы Аквинского – Laude Sion Salvatorem – «Восхвали, Сион, Спасителя», и две службы: одна – в честь Богородицы – Божья Матерь семи страстей, Великим постом, когда поется секвенция Stabat Mater dolorosa / juxta Crucem lacrimosa / dum pendebat Filius, что мы все знаем по Перголези и по множеству других Stabat Mater; эта секвенция еще фрагментами включается в Великую пятницу в чин, который называется Via Crucis – «дорога Креста», но полностью поется Stabat Mater в день Богородицы Семи Cкорбей. Stabat Mater занимает в церковном году примерно то же место, что и акафист Богородицы в пятую субботу Великого поста.