Текст книги "Свет во тьме светит"

Так вот, Литания напоминает чем-то акафист, потому что она состоит из повторяющегося ora pro nobis – «молись за нас», и обычно читается первая часть строки и поется – ora pro nobis. Литания всегда начинается словами: Κύριε ἐλέησον, Χριστέ ἐλέησον, Κύριε ἐλέησον, то есть «Господи, помилуй, Христос, помилуй, Господи, помилуй»; Christe audi nos, Christe exaudi nos, Pater de caelis, Deus, miserere nobis – «Христос, услышь нас, Отец небес, Бог, помилуй нас», и т. д. И затем: Mater Christi, ora pro nobis – «Мать Христова, молись за нас»; Mater divinae gratiae, ora pro nobis, – «Мать божественной благодати, молись за нас»; Mater purissima, ora pro nobis – «Мать Чистейшая, молись за нас»; Mater castissima, ora pro nobis; Mater inviolata, ora pro nobis; Mater intemеrata, ora pro nobis; Mater amabilis, ora pro nobis; Mater Creatoris, Mater Salvatoris – «Мать Создателя, молись за нас; Мать Спасителя, молись за нас; Дева чистейшая, молись за нас; Дева почитаемая, молись за нас»; Virgo praedicanda, Virgo potens, Virgo clemens – самые разные определения, и всегда – ora pro nobis.

Интересно, что в ежедневной практике католического богослужения XIX и начала XX века во многих деревенских приходах было принято, что священник служит Мессу про себя, он не произносит ни одного слова вслух; всё, что написано в миссале, он произносит про себя, включая чтение Евангелия. Есть французский термин messe basse – тихая Месса, а в это время прихожане поют Литанию. Значит, кто-то возглашает: Mater amabilis, и все отвечают: ora pro nobis; Mater admirabilis, и все отвечают: ora pro nobis; Mater divinae gratiae, и все вместе: ora pro nobis, а Месса совершается про себя.

Но надо сказать, что, кроме этой Лоретанской Литании, есть еще Литания Имени Иисусову – более позднего времени (она появилась, вероятно, тоже под влиянием акафиста, переведенного на латынь когда-то, на рубеже X–XI–XII веков, не позже) и современная, написанная в XIX веке, Литания Святому Сердцу. Есть Литания Иосифу, есть Литания Михаилу-архангелу, есть Литания Всем Святым, такая же, с обращением ora pro nobis к каждому святому: «молись за нас». Эта Литания, я уже говорил, входит в состав вечернего богослужения в день перед Пасхой. Вечерня, заканчивающаяся на грани ночи, богослужение перед Пасхой включает в себя Литанию Всем Святым. Так что это тоже целый богослужебный жанр, который действительно является своего рода параллелью славянским акафистам, потому что на сегодняшний день литаний написано, наверное, двадцать или тридцать. Их было когда-то две – Литания Лоретанская и Литания Имени Иисусову, затем прибавилась – Святому Сердцу, – она, конечно, старая, а за ХХ век написаны десятки литаний, сотни, на всех языках мира.

Я говорил уже неоднократно, да об этом и не надо говорить, потому что все знают о гимне Stabat Mater dolorosa:

 
Stabat Mater dolorosa
Juxta crucem lacrimosa
Dum pendebat Filius,
Cuius animam gementem
Contristatam et dolentem
Pertransivit gladius.
O quam tristis et afflicta
Fuit illa benedicta
Mater Unigeniti.
Quae maerebat et dolebat
Pia mater, dum videbat
Nati poenas incliti.
 

Видите, он написан, как у Данте – терцинами: dolorosa – lacrimosa, рифмуются две строчки, у третьей нет рифмы; снова рифмуются две строчки, и шестая рифмуется с третьей: dolorosa – lacrimosa; gementem – dolentem; gladius – Filius. Далее: Afflicta – benedicta, в следующей терцине – dolebat – videbat, а incliti рифмуется с Unigeniti. Текст знаменитый, на эти слова композиторы писали свои произведения начиная с XIII века.

Интересно то, что Якопоне да Тоди написал два гимна: Stabat Mater dоlorosa и Stabat Mater spetiosa – «Стояла Мать скорбящая» и «Стояла Мать прекрасная». В первом гимне – Juxta Crucem lacrimosa: «у Креста, полная слез», а во втором гимне – Juxta fenum gaudiosa: «у охапки сена, радостная»; там – Dum pendebat Filius: «когда висел Сын на Кресте», здесь – Dum jacebat Parvulus: «когда лежал Младенец». То есть один гимн посвящен стоянию Богородицы у Креста, второй – стоянию Ее у яслей с только что родившимся Иисусом. И дальше: Cuius animam gementem / contristatam et dolentem / pertransivit gladius – «чью душу стенающую, печальную и скорбную пронзил меч». Это как Симеон-Богоприимец говорит в Евангелии от Луки: меч пронзит Твою душу, Тебе будет больно. Так вот, Ее душу пронзил меч, а здесь – Cuius animam тоже, но уже не gementem – «стенающую», а gaudentem – «радующуюся», и не Contristatam et dolentem – «печальную и страждущую», а Laetabundam et ferventam – «полную веселия и горения». То же pertransivit – «пронзил», но не gladius, а jubilus – «ликование»: «пронзило ликование». Там: O quam tristis et afflicta – «О, как печальна и несчастна!» – Fuit illa benedicta / Mater Unigeniti – «была эта благословенная Мать Единородного», здесь: O quam laeta et beata – «О, как радостна и блаженна!» – Fuit illa immaculata – была эта Непорочная; там – «Благословенная», здесь – «Непорочная»; и там и здесь – Mater Unigeniti – «Мать Единородного»; там: Quae maerebat et dolebat – «как горевала и страдала», здесь: quae gaudebat et ridebat – «как радовалась и улыбалась». Pia Mater dum videbat – «Благочестивая Мать, когда видела», здесь: Exsultabat cum videbat – «и веселилась, когда видела»; Nati poenas incliti – «муки висящего Славного Сына», здесь: Nati partum incliti – «Рождество Славного Младенца, Рождение Славного Младенца»; Quis est homo, Qui non fleret? – «есть ли человек, который не заплачет?», здесь: Quisquam est qui non gauderet? – «есть ли, кто не возрадуется?» И там, и здесь: Christi Matrem si videret – «если увидит Мать Христову»; In tanto supplicio – «в такой мольбе», здесь: in tanto solatio – «в таком утешении».

Нам кажется, когда мы сравниваем эти два гимна, что автор посмеялся; они написаны действительно как отражение одного и другого в зеркале, но в совершенно разной мотивации: Stabat Mater dolorosa действительно полон скорби; более скорбного песнопения, наверное, нет на белом свете. В Великую пятницу, когда в Колизее совершается чин стояния Via Crucis – «дорога Христова», то по частям поется гимн Stabat Mater. Не случайно все помнят десятки Stabat Mater, которые действительно больно слушать, настолько полно передана в самих стихах эта проникающая в душу скорбь. Есть неполный и нерифмованный перевод на русский язык Василия Андреевича Жуковского, и есть полный и с рифмами перевод поэта Эллиса. Был такой приятель Блока и Валерия Брюсова – Лев Львович Кобылинский, он потом уехал в Швейцарию, там стал католическим священником, а еще в начале века он прекрасно переводил латинские гимны; Эллис – его псевдоним. У него есть сборник стихов, который называется «Stigmata»[31]31
  Эллис. Stigmata. Книга стихов. М.: Мусагет, 1911.


[Закрыть], как у Святого Франциска. Эту книгу, по-моему, издали в Томске несколько лет назад[32]32
  Эллис. Стихотворения. Томск: Водолей, 2000.


[Закрыть]. В совершенно неожиданном городе Сибири ее переиздали, ее можно поискать, и там вот этот прекрасный перевод Stabat Mater dolorosa с рифмами, абсолютно точно соответствующий латинскому подлиннику. Это действительно филологически-поэтический подвиг Эллиса.

Ну, а Stabat Mater spetiosa действительно полон радости, это очень радостный гимн, хотя он состоит почти из одних и тех же слов: одно прилагательное или причастие заменено на другое – похожее по форме, но противоположное по смыслу. Весь гимн соткан из антонимов к предыдущему, причем грамматические формы остались теми же: прилагательные, причастия, глаголы imparfait, в незаконченном прошедшем. То есть с точки зрения формы – просто одни слова заменены на другие, с той же грамматикой, но с точки зрения содержания – совершенно разные гимны. Это какая-то часть средневековой культуры, для которой действительно элемент пазла играл очень большую роль – это надо иметь в виду. Собирались фрагменты из того, что верующие читали, пели, что переживали, но этот пазл в результате приобретал какую-то удивительную целостность. Как это получалось, я сказать не могу. Наверное, это и есть тайна поэзии. Наверное, это и есть тайна искусства…

Секвенция «Victimae Paschali»

X–XI вв.

 
Sepulcrum Christi viventis, «Гробницу Христа оживающего,
et gloriam vidi resurgentis: И славу видела я воскресающего,
Angelicos testes, Свидетелей Ангелов,
sudarium, et vestes. Одежды Его и покров.
Surrexit Christus spes mea: Воскрес Христос, моя надежда, в Галилею
praecedet suos [vos] in Galilaeam. Вслед за Ним идите скорее».
 
 
[Credendum est magis soli [Поверим лучше одной
Mariae veraci Марии правдивой,
Quam Judaeorum Turbae fallaci.] Чем иудеев множеству лживых.]
Scimus Christum surrexisse Знаем мы, что ныне
a mortuis vere: Христос воскрес из могилы,
tu nobis, victor Rex, miserere. Победитель и царь, Ты нас помилуй.
 

Перевод Г.П.Чистякова

 
Victimae paschali laudes
immolent Christiani.
Agnus redemit oves:
Christus innocens Patri
reconciliavit peccatores.
 
 
Mors et vita duello
conflixere mirando:
dux vitae mortuus,
regnat vivus.
Dic nobis Maria,
quid vidisti in via?
Жертве пасхальной
Да принесут христиане гимн похвальный.
Агнец овец искупил,
Христос невинный к Отцу
Грешников препроводил.
Непостижимо, но жизнь
Со смертью вступила в бой,
Жизни вождь, умерши,
Царствует живой.
Мария, нам возвести,
Что ты видела в пути?
 

Гимн «O filii et filiae»

XV в.

Автор Жан Тиссеран

 
O filii et filiae,
Rex caelestis, Rex gloriae
morte surrexit hodie.
 
 
Ex mane prima Sabbati
ad ostium monumenti
accesserunt discipuli.
 
 
Et Maria Magdalene,
et Iacobi, et Salome
venerunt corpus ungere
 
 
Et Ioannes apostolus
cucurrit Petro citius,
monumento venit prius.
 
 
In albis sedens angelus
praedixit mulieribus:
in Galilaea est Dominus.
 
 
Discipulis astantibus,
in medio stetit Christus,
dicens: Pax vobis omnibus.
 
 
Ut intellexit Didymus
quia surrexerat Iesus,
remansit fere dubius.
 
 
Vide Thoma, vide latus,
vide pedes, vide manus,
noli esse incredulus.
 
 
Quando Thomas vidit Christum,
pedes, manus, latus suum,
dixit: Tu es Deus meus.
 
 
Beati qui non viderunt
et firmiter crediderunt;
vitam aeternam habebunt.
О дочери и сыновья,
Небесный царь, царь бытия,
Восстал от смерти сего дня.
И вот Мария Магдалена,
А вместе с ней другие жены
Пришли к умершему смиренно.
От Магдалены узнают,
Что тела нет, и к гробу тут
Вдвоем ученики бегут.
Быстрей апостол Иоанн,
Чем Петр, к могиле прибежал
И первый перед гробом встал.
В одеждах белых Ангел, это
У гроба женам дал ответ он:
Воскрес Господь, Его здесь нету.
Затем перед учениками
Иисус явился со словами
Как прежде: мир со всеми вами!
Когда Дидим услышал весть,
Признать, что Иисус воскрес,
Он отказался наотрез.
Вот раны на руках, гляди,
И на ногах, и на груди,
Фома, и веру обрети.
Теперь Фома увидеть смог
Его ладони, руки, бок
И произносит: Ты – мой Бог.
Блаженны те, кто не видали,
Но крепко веру восприяли,
Жизнь вечную они стяжали.
 
 
In hoc festo sanctissimo
sit laus et iubilatio:
benedicamus Domino.
 
 
Ex quibus nos humillimas
devotas atque debitas
Deo dicamus gratias.
А этот величайший день мы
Хвалою празднуем и пеньем
С Господнего благословенья.
За всё это благодарим,
Мы славим Бога и хвалим,
И ниц склоняемся пред Ним.
 

Перевод Г.П.Чистякова

Гимн «Ave, maris stella»

VI–VII вв.

 
Ave, maris stella,
Dei mater alma,
atque semper Virgo,
felix coeli porta.
 
 
Sumens illud «Ave»
Gabrielis ore,
funda nos in pace,
mutans Evae nomen.
 
 
Solve vincla reis,
profer lumen caecis,
mala nostra pelle,
bona cuncta posce.
 
 
Monstra te esse matrem,
sumat per te precem
qui pro nobis natus
tulit esse tuus.
 
 
Virgo singularis,
inter omnes mitis,
nos culpis solutos
mites fac et castos.
 
 
Vitam praesta puram,
iter para tutum,
ut videntes Jesum
semper collaetemur.
О Звезда над зыбью,
Матерь Бога-Слова,
Ты вовеки дева,
Дверь небес благая.
Знаменует «Аве»
Ангельского зова
Грешной имя Евы:
От грехов спаси нас!
Мир даруй заблудшим,
Свет открой незрячим,
Истреби в нас злое,
Ниспошли нам благо.
Не отринь нас, Матерь,
Заступись пред Сыном,
Для спасенья грешных
В мир тобой рожденным.
Дева без порока,
Меж благих благая,
Дай и нашим душам
Чистоту и благость,
Разреши от скверны,
Сбереги от ада,
Даруй светлость сердца,
Даруй радость в Боге.
 
 
Sit laus Deo Patri,
summo Christo decus,
Spiritui Sancto
tribus honor unus.
Честь Отцу возносим,
Сыну шлем хваленье
И Святого Духа
Благочестно славим.
 

Перевод С.С.Аверинцева

Секвенция «Stabat Mater»

Конец XIII в.

Автор Якопоне да Тоди

 
Stabat mater dolorosa
juxta Crucem lacrimosa,
dum pendebat Filius.
 
 
Cuius animam gementem,
contristatam et dolentem
pertransivit gladius.
 
 
O quam tristis et afflicta
fuit illa benedicta
mater Unigeniti!
 
 
Quae maerebat et dolebat,
pia Mater, dum videbat
nati poenas incliti.
 
 
Quis est homo qui non fleret,
matrem Christi si videret
in tanto supplicio?
 
 
Quis non posset contristari,
Christi Matrem contemplari
dolentem cum Filio?
 
 
Pro peccatis suae gentis
vidit Jesum in tormentis,
et flagellis subditum.
 
 
Vidit suum dulcem Natum
moriendo desolatum,
dum emisit spiritum.
Предстояла Матерь Божья,
Горько плача у подножья
Пригвожденного Христа.
И была над Ней, смятенной
И мечом насквозь пронзенной,
Кровь святая пролита.
Как печалилась, рыдая,
Матерь Божья Пресвятая,
Видя Сына Своего,
Как томилась, горевала,
В скорби слезы проливала
Перед муками Его.
Смертный, кто не возрыдает,
Зря смятенный, как страдает
Матерь Божья у Креста?
Кто, едва на Матерь взглянет,
Сопечальником не станет
Сопечальницы Христа?
Перед Ней за род греховный
Безглагольный, безвиновный
Сладкий Сын Ее и Бог,
Под бичом язвим жестоко,
Умирая одиноко,
Испустил последний вздох.
 
 
Eia Mater, fons amoris,
me sentire vim doloris
fac, ut tecum lugeam.
 
 
Fac, ut ardeat cor meum
in amando Christum Deum
ut sibi complaceam.
 
 
Sancta Mater, istud agas,
Crucifixi fige plagas
cordi meo valide.
 
 
Tui Nati vulnerati,
tam dignati pro me pati,
poenas mecum divide.
 
 
Fac me tecum pie flere,
crucifixo condolere,
donec ego vixero.
 
 
Juxta crucem tecum stare,
et me tibi sociare
in planctu desidero.
 
 
Virgo virginum praeclara,
mihi iam non sis amara,
fac me tecum plangere.
 
 
Fac, ut portem Christi mortem,
passionis fac consortem,
et plagas recolere.
 
 
Fac me plagis vulnerari,
fac me cruce inebriari,
et cruore Filii.
 
 
Flammis ne urar succensus,
per te, Virgo, sim defensus
in die judicii.
 
 
Christe, cum sit hinc exire,
da per Matrem me venire
ad palmam victoriae.
 
 
Quando corpus morietur,
fac, ut animae donetur
paradisi gloria.
Матерь Божья, ток любови!
Дай мне стать причастным крови
И печали Твоея,
Чтоб к Христу любовью смело
Сердце вечно пламенело,
Чтобы с Ним страдал и я!
Дай мне силы, Пресвятая,
Чтоб и я, как Он, страдая,
Был с Распятым сораспят,
Чтоб все язвы в умиленье,
Как святое искупленье,
Разделить я был бы рад!
Пресвятая, дай мне силы
Быть с рожденья до могилы
Сопечальником Твоим,
У Креста Святого стоя,
Сопечалуясь с Тобою,
Преклоняясь перед Ним!
О, Святая Матерь-Дева,
На меня воззри без гнева,
Близ Тебя рыдать позволь,
И мою страстям Христовым,
Язвам Господа суровым
Сопричастной сделай боль!
Пусть я буду изъязвленный,
Крестной мукой упоенный,
Кровью Сына опьянен,
Да не буду, Матерь-Дева,
В страшный день Суда и гнева
Каре вечной обречен!
Да чрез Матерь Пресвятую
Пальму славы обрету я,
О, Христе, мне силы дай,
Чтобы в час, как гибнет тело,
Пред душой моею смело
Мне открылся славы Рай!
 

Перевод Л.Л.Кобылинского (Эллиса)

10 декабря 1998 года

Не очень удобно говорить мне, профану, в таком ученом собрании. Поэтому я заранее прошу прощения за то, что, может быть, я иногда буду говорить какие-то очень смешные вещи. Но, тем не менее, дерзну. От того, что осталось в смысле музыки древности, до нас на самом деле не дошло ничего, потому что те отдельные реконструированные музыкальные тексты, которые существуют, – это какая-то крупица из того, что некогда было создано. Все греческие поэты VII, VI, V веков писали для музыки – и Алкман, и Ивик, и Анакреонт, и до них Стесихор, и Пиндар с Вакхилидом, и в конце концов хоры трагедий – они тоже написаны для музыки; мы это прекрасно понимаем, когда читаем эти тексты. Даже перевод иногда – и то доносит до нас достаточно четкое представление о том, что это тексты для музыки. Но когда читаешь их на греческом языке, тут вообще не остается никаких сомнений. Более того, парадоксально, но эту музыку слышишь. Я сказал первую из тех нелепостей, которые, увы, сегодня будут мною произноситься. Но, совершенно не представляя себе, какой эта музыка могла быть, филолог может ее услышать, просто вчитываясь в звуки какого-нибудь гимна или стасима в хоре у Еврипида, может услышать ее, вслушиваясь в размер и т. д. И это же касается Египта, это касается Палестины и библейских текстов, это касается и Рима.

До нас дошли изображения многочисленных музыкальных инструментов, до нас дошли достаточно подробные описания того, как они звучали, – и та небольшая книжка, которую когда-то составили Лосев с Шестаковым[33]33
  Античная музыкальная эстетика / Вступ. очерк и собрание текстов А.Ф.Лосева, ред. В.П.Шестакова. М., 1960.


[Закрыть], – это примерно одна десятая, если не одна двадцатая доля тех музыкальных текстов, которые сохранились от Древнего мира. Но, тем не менее, эта музыка остается немой.

Без арфы, без лиры, без кифары или барбитона невозможно себе представить историю Греции, также невозможно себе представить

Библию и историю израильского народа без мицмора. Под аккомпанемент этого похожего на небольшую арфу инструмента звучали псалмы Давидовы.

Древняя история чем-то похожа на немой фильм. Сохранились фрески, которые подробнейшим образом рассказывают, во что одевались египтяне или греки, как они танцевали, что и как ели, какой пользовались посудой, сохранились их портреты, вещи, даже мелочи – те мелочи, которые украшают человеческий быт. Нам известно, как они хранили свою косметику, какими пользовались щипцами и другими косметическими инструментами. До нас дошло всё, кроме звука. И даже современная фонология и фонетика с трудом восстанавливают то, каким образом когда-то тот или иной гласный или согласный, обозначенный на письме таким-то образом, произносился в Греции, на Балканах или на островах, в Ионии или на Сицилии.

От евреев не сохранилось и этого – даже того, что дошло от античного мира. Верные заповеди «Не сотвори себе кумира», евреи не оставили ни рельефов, ни картин, ни статуй, ни тех рисунков на вазах, благодаря которым мы восстанавливаем все мелочи жизни в греческом мире. Остались только одна или две египетские фрески, на которых изображены евреи глазами египтян. И тексты – то море текстов, которое составляет Ветхий Завет, которое теперь звучит на всех языках Земли. Именно звучит, потому что всё-таки все эти тексты читаются вслух и поются – такова специфика церковности и жизни Церкви.

Мы сегодня знаем абсолютно все тонкости грамматики библейского иврита, мы ручаемся за то, что правильно понимаем всё, что касается стилистики и мельчайших моментов значений этого текста. Остается неизвестным одно: как он звучал и какова была мелодия этого звучания в каждом конкретном случае. Когда Иван Алексеевич Бунин сказал: «Истории на каменном погосте звучат лишь письмена»[34]34
  Начало стихотворения И.А.Бунина «Слово» (1915) звучит так: «Молчат гробницы, мумии и кости, – / Лишь слову жизнь дана: / Из древней тьмы, на мировом погосте / Звучат лишь письмена».


[Закрыть], он трагичнейшим образом ошибся: письмена молчат не менее страшно, чем мумии и кости. Увы, мы не знаем, как они звучали.

Все древние народы сохранили для будущего тексты. И это уже чудо, потому что в условиях, когда не было книгопечатания и бумаги, в условиях, когда писчий материал стоил невероятно дорого, а папирус был только в Египте и оттуда привозился в Грецию и Рим, – всё это было очень дорого. Но благодаря тому, что они сохранились, они прочитаны. А вот как они звучали?

Мандельштам вспоминает о черепахе-лире, которая греет свой золотой живот на солнышке Эпира[35]35
  Автор вспоминает строки из стихотворения О.Э.Мандельштама «Черепаха» (1919): «Нерасторопна черепаха-лира, / Едва-едва беспалая ползет, / Лежит себе на солнышке Эпира, / Тихонько грея золотой живот».


[Закрыть]. Действительно, античная лира была не совсем такой, как она изображается сегодня на обложках нотных тетрадей: ее резонатор делался из черепашьего панциря (это легко увидеть на античных вазах, где часто изображаются Орфей или кентавр Хирон именно с лирой в руках). Поэтому лира была маленькой и пузатой. Ее часто так и называли – черепахой (χελώνη – по-гречески, а на латыни – testudo). И даже Гораций, который всегда был безупречен в выборе слов, говорит о золотой черепахе – aurea testudo.

Переводчик «Песни песней», рассказывая о том, что зима прошла, миновали дожди и на земле показались цветы, в том месте, где говорится о щебетании горлицы (Песн 2: 11–12), упоминает о «голосе черепахи». Этот переводчик XVI века, которым был Уильям Тиндейл, не совсем верно понял еврейский текст, но ничего нелепого не написал, просто имел в виду звук не горлицы, а лиры. В оригинале это «щебетанье горлицы», в переводе – как в старом английском переводе, который восходит к Тиндейлу, так и в греческом переводе, Септуагинте, – «звук лиры». Совершенно естественно, что, когда наступает весна, люди выходят на луга и поля и поют песни. Значит, «звук лиры» – с точки зрения греческой Библии, «щебетанье горлицы» – с точки зрения еврейской, но никакой черепахи, конечно, нет. А Библия не мыслилась, вероятно, ни греческими переводчиками, ни переводчиками в Англии XVI века без этого звука лиры. Поэтому он совершенно естественно попадает в текст при его перетолковании.

Греки назвали мицмор – ту лиру, которую имел в виду греческий переводчик «Песни песней», а также Уильям Тиндейл, – словом ψαλτήριον, от глагола ψάλλω, что означает «натягивать тетиву у лука», а в данном случае – «натягивать струну». Но ψαλμός – это, конечно, совсем не «арфа» и не «мицмор», а момент величайшего напряжения, тот момент, когда воин натягивает тетиву у лука, тот момент, который переживает у Гомера Телемах: он берет в руки огромный лук своего отца и, напрягаясь изо всех сил, натягивает его тетиву. Вот этот момент в «Одиссее» назван словом ψαλμός, и это мне представляется очень важным.

Псалмы – это тексты для несохранившейся музыки. Конечно, это случайное совпадение, но именно напряженность – психологическая, духовная, поэтическая напряженность – более всего отличает эти тексты. Когда-то Поль Клодель сказал, что вообще нет в мире более напряженной поэзии, чем Псалмы Давидовы. Каждый псалом действительно звенит, как тетива натянутого лука…

Иногда кажется, что такая поэзия возможна только в силу того, что она родилась в недрах народа, у которого не было изобразительного искусства. Греки могли нарисовать и изваять, а евреи должны были всё выразить в слове: взгляд, жест, поза, движение, порыв, свет, цвет – всё то, что дает нам греческая фреска, скульптура – всё это народ Библии мог выразить только в слове и нигде больше.

Я не буду приводить примеры из отдельных текстов псалмов, потому что все эти тексты достаточно хорошо известны, я только хочу сказать, что здесь присутствует совершенно особое вúдение мира в его целостности и красоте, здесь слышится та музыка сфер, которую потом мечтал слушать Платон. Псалом 103-й говорит о небе, распростертом над миром, и свете, пронизывающем этот мир, о реках, протекающих в долинах, и горах, которые возвышаются над землею, о море и о дымящихся вулканах. О травах и деревьях, о птицах и диких ослах, о зайцах и львах, что выходят на охоту под покровом ночи, чтобы с рассветом вернуться в свое логовище. Весь, от начала до конца, он напоминает огромную фреску. А звучит – как симфоническая музыка, хотя услышать ушами ее невозможно. Его дополняет полный звона речной воды и шума моря псалом 92-й и заставляющий вспомнить о гравюрах Хокусая псалом 120-й: «Возвожу очи мои к горам, откуда придет помощь моя» (Пс 120: 1). Здесь есть место абсолютно всему – и великому и малому: и морю с его бесконечными глубинами, и птичке, которая одиноко сидит на крыше.

Тайна Бытия такова, что в мире нет ничего второстепенного. Об этом мы тоже узнаём из псалмов. Потом Иисус в Евангелии скажет, что ни одна из тех птиц, которые продаются за две медных монеты, «не забыта у Бога» (Лк 12: 6). (Эта максима уже проиллюстрирована заранее в Псалмах Давида.) Поистине не забыта птичка на крыше, о которой вспомнил два с половиной тысячелетия тому назад псалмопевец: о ней мы вспоминаем во время богослужения. Не забыты у Бога и зайцы, о которых упоминается во время вечерни, когда читается на клиросе предначинательный псалом, и ослы, и аисты, и рыбы, которые тоже возносят хвалу Ему из глубины морей.

И вот здесь я перехожу, как мне кажется, к очень важному моменту. Библию называют Словом Божьим. Услышанное пророками, Слово отлилось в тексты, где и сейчас звучит Голос Божий – тот самый гром и трубный звук, который слышал народ во времена Моисея, когда стоял у подножья горы.

А с псалмами все обстоит по-другому. Это тоже Слово Божье, но не столько услышанное человеком и зафиксированное, но принятое в сердце, усвоенное для того, чтобы затем звучать из уст человека. Если можно сказать схематично, то в остальных книгах Ветхого Завета Бог говорит с человеком, а в псалмах человек отвечает Богу, человек пересказывает Богу то, чтó уже услышал от него. И поэтому псалмы включают в себя весь Ветхий Завет от начала до конца. Не случайно евреи делили псалмы на пять книг, как бы показывая, что это второе Пятикнижие. Не случайно в псалмах мы обнаружим практически каждый текст, который знаем из других книг Библии – в виде своего рода цитат.

Например, «Вначале сотворил Бог небо и землю» – первые слова Ветхого Завета – звучат в конце 101-го псалма: «Вначале Ты, Господи, землю сотворил еси и дела рук Твоих суть небеса. Те погибнут, Ты же пребываешь» (Пс 101: 26–27) и т. д. Слова, известные всем из первой страницы Библии, здесь звучат, но только уже из уст человека, который их обращает к Богу. Это, мне кажется, очень важно, потому что, может быть, здесь рождается уже не музыка сфер, которую человек слышит в каких-то своих озарениях, а та музыка, которую он сам уже отдает Богу и людям, как бы исторгая из глубин своего сердца.

Библию мы называем Писанием, подчеркивая, что это Слово записано и сохранено с тем, чтобы остаться у человечества навсегда и ни при каких обстоятельствах не трансформироваться и не искажаться.

А псалмы – это текст, который должен не читаться, а звучать, не быть записанным, а петься. Это книга, в которой авторское «я» при чтении становится «ego» каждого читателя – совсем не какого-то лирического героя: это «я» каждого из нас без исключения. Вот это еще один, как мне кажется, очень важный момент.

Практически все – французы, англичане, русские, немцы – переводили псалмы до какого-то момента ритмованными стихами. Это XVII и XVIII века, прежде всего. Псалмам придавали стихотворные размеры, характерные для соответствующей эпохи, для соответствующей культуры. Иногда такой перевод получался неплохо. Но всегда он был намного слабее простого прозаического перевода, который можно найти в Библии. На самом деле, достаточно разбить этот перевод на строки, которые бы отражали поэтическую структуру текста, как это делают теперь во всех без исключения современных изданиях Библии, – и он зазвучит как поэтический.

Наверное, действительно правы те древние переводчики, которые стремились переводить псалмы как можно ближе к тексту оригинала, сохраняя всё, что можно сохранить, включая порядок слов, как это сделано по-гречески в Септуагинте, как это сделано Иеронимом на латыни, как это сделано Кириллом и Мефодием в славянском переводе.

И, наверное, это объясняется тем, что та невероятная напряженность, тот ψαλμός, который отличает каждый псалом, утрачивает поэт, когда начинает отшлифовывать текст, придавая ему формальную завершенность. И наоборот: «высокое косноязычье»[36]36
  Так Н.С.Гумилёв определил поэзию в стихотворении «Восьмистишие» (1915).


[Закрыть] дословного перевода сохраняет эту напряженность, но только это «высокое косноязычье» должно быть именно высоким, оно не должно иметь ничего общего с простой неподготовленностью переводчика.

Когда Блаженный Иероним, который был вообще одним из величайших переводчиков во всей истории человечества, начал переводить эту библейскую книгу, он прекрасно понимал, что не может поменять местами ни одно слово, он должен так же сохранить порядок слов еврейского оригинала, как это сделали греческие переводчики, как это сделали латинские переводчики до него, авторы Италы. Но при этом он старался достичь и некоторой ритмизации текста, и главное, его особенного звучания. У Иеронима оставалась только одна возможность сказать своему читателю, что этот текст звучал каким-то особенным образом: насытить его аллитерациями и ассонансами. И это он сделал блестяще.

Скажем, 148-й псалом: «Хвалите Его, солнце и луна, хвалите Его, все звезды света» (Пс 148: 3) – звучат у него следующим образом:

 
Laudate eum sol et luna,
Laudate eum omnes stellae et lumen.
 

Здесь повторяется один согласный – «l». Этот текст Иеронима, наверное, уже содержит в себе зерно будущего гимна:

 
Ave, maris stella,
Dei mater alma,
Atque semper Virgo,
Felix caeli porta.
Summens illud Ave,
Gabrielis ore… и т. д.
 

Здесь тоже весь текст (все восемь его строф!) построен на бесконечном повторении звука «l».

Другой пример – это Miserere, 50-й псалом, который весь построен на звуке «m», иногда в каждой строке и даже в одном слове два раза:

 
Miserere mei, Deus, secundum magnam misericordiam Tuam
Et secundum multitudinem miserationum Tuarum.
Dele iniqitatem meam.[37]37
  Пс. 50: 3. В синодальном переводе: «Помилуй, меня, Боже, по великой милости Твоей, и по множеству щедрот Твоих изгладь беззакония мои».


[Закрыть]
 

Еще один пример очень печальной строки из 101-го псалма. По-старославянски: «Бдех и бых яко птица, особящаяся на зде» – «Я не спал и сделался подобен одинокой птице, которая сидит на крыше» (Пс 101: 8). Здесь всё построено на звуке «s»:

 
Vigilavi et factus sum
Sicut passer solitarius in tecto.
 

Такие примеры можно приводить до бесконечности.

Я говорил только об аллитерациях, но есть еще и ассонансы. В каждом псалме преобладает либо тот, либо другой гласный звук. Есть псалмы, построенные на преобладании «а», на преобладании «и», на преобладании «у» или «о».

Если это волны моря, то там будет доминировать «у», если это труба, то же самое. А вот 118-й псалом: «Блаженны непорочные в пути, ходящие в законе Господнем» (Пс 118: 1), там «a» и «i» – два звука – на весь псалом:

 
Beati in maculati In via… Domini.
 

Нередко бывает, однако, что эта ритмизация достигается не за счет усилий переводчика, как это было в случае с Иеронимом, где сыграло какую-то решающую роль именно намерение переводчика вопреки всему – вопреки дословности, вопреки переводу verbum ad verbum[38]38
  Слово в слово (лат.).


[Закрыть] – ритмизовать текст. А греческие переводчики не думали о ритмизации, текст этот не содержит в себе никаких элементов внутреннего ритма. Но этот текст уже две тысячи лет читается нараспев. И его ритмизация, если можно так выразиться, обеспечена не автором, а читателем. Текст, лишенный всякого ритма, впитал в себя тот ритм, который ему придавали миллионы и миллионы читателей в Египте и на Балканах, в Византии и по всему грекоязычному миру. То же самое произошло и со славянским переводом.

И сегодня из уст старых греческих псаломщиков он звучит великолепно, и даже непонятно, за счет чего достигается эта ритмизация, но она достигается. Хотя, увы, таких чтецов на клиросах греческих храмов остается всё меньше и меньше. И надо ехать куда-нибудь на острова, где еще есть старики, чтобы услышать это чтение. Так же, как чтение латинской Псалтири – это тоже уже уходящее искусство.