Текст книги "Абсолютная Энциклопедия. Том 2"

– Хорошо, – кивнул Хэл. – Спасибо тебе, Джимус. Саймон, мы начинаем полет, как только за Джимусом закроется дверь…

– Ты должен – должен – помнить! – воскликнул Джимус, направляясь к выходу из корабля. – Любой контакт со стеной туннеля будет равносилен прикосновению к самому защитному экрану. Ты мгновенно будешь развеян по безграничному космосу, не имея ни малейшей надежды на восстановление.

– Я понял. Спасибо, Джимус. Спасибо тебе.

Джимус покинул корабль и закрыл за собой дверь. Саймон поднял корабль в воздух, и они вылетели через открывшийся перед ними выход из отсека.

Глава 67

Как только они миновали изобарический воздушный клапан в оболочке Энциклопедии, Хэл тут же поднялся и направился в отсек, где хранились защитные костюмы. Он надел один из них, но тот оказался слишком мал для него, поскольку предназначался, очевидно, для Саймона. Он снял его и надел другой. Это был прозрачный комбинезон из тонкого материала, совсем незаметный, за исключением тяжелого энергетического пояса вокруг талии. Он откинул за спину прозрачный, но жесткий шлем.

– Мы на месте, – Саймон обратился к Хэлу, когда тот вернулся назад в кабину корабля.

Хэл посмотрел на передний экран и увидел нечто, напоминающее округлую блестящую темную дыру, диаметром приблизительно метров десять. В нижней ее части, словно хорда, шла жирная темная линия – торец установленного пола.

– Да, вход освещен прекрасно, – сказал он. И в самом деле, каждая из бесчисленных капелек тумана, заполнявших весь объем туннеля, ярко сияла, отражая свет ламп, вмонтированных в верхнюю и нижнюю поверхности панели, служащей полом, отчего весь интерьер туннеля, казалось, светился.

– Следуя полученным от Джимуса указаниям, я должен зависнуть в пятидесяти метрах от входа, – пояснил Саймон. – Я могу выдвинуть для тебя трап, остановив его в полуметре от диафрагмы, – или, может быть, ты хочешь воспользоваться энергетическим поясом и прыгнуть сам?

– Я прыгну, – кивнул Хэл. – Если Джимус считает, что ты не должен приближаться к ней на расстояние меньше пятидесяти метров, значит, выдвигать трап так близко ко входу, возможно, не самая блестящая идея.

– Я смогу удержать корабль, нет проблем, – пожал плечами Саймон.

– Я знаю, что можешь, – улыбнулся Хэл. – И все же давай не будем рисковать. Если я буду прыгать, то мне придется думать только о самом себе.

Саймон остановил корабль. Хэл закрыл шлем и, пройдя через двойные двери корабля, служащие воздушным шлюзом, шагнул в сторону отверстия в лепестковой диафрагме, корректируя свое направление по мере приближения к нему выбросами энергии из энергетического пояса.

При проходе через изобарический воздушный клапан на входе в диафрагму ему пришлось приложить небольшое усилие, словно он прорывался через невидимую тонкую, но упругую мембрану, и вот уже его ноги коснулись скрытого дымкой тумана пола. Даже несмотря на герметичный костюм, ему ничего не стоило представить себе ощущение прохлады от клубившегося вокруг него белого тумана. Мельчайшие капельки влаги не только скрывали стены и пол туннеля под его ногами, но плавали над ним причудливыми облачками различной толщины и плотности.

Хэл откинул шлем и вдохнул насыщенный влагой воздух. Дышать было тяжело, словно вода заполняла сами легкие; он знал, что это ощущение было не просто игрой воображения, а реальностью, потому что перенасыщенность воздуха в этих далеко не нормальных условиях, была значительно выше, чем могла быть при обычном атмосферном давлении на Земле.

Он двинулся вперед и, пройдя шагов сто сквозь пелену тумана, вдруг заметил движущееся впереди темное пятно, которое быстро приобрело очертания высокого человека, идущего ему навстречу, одетого так же, как и он. Шлем тоже был откинут назад.

Сделав еще пару шагов, они остановились, глядя в лицо друг другу. Сквозь прозрачный костюм Блейза было видно, что он одет в своей обычной манере – в узкие брюки и куртку, и все же в его внешнем облике как будто что-то изменилось.

Хэл не сразу понял, в чем тут дело. Хотя Блейз был все так же тощ и худ, но в защитном костюме он выглядел более грузным и массивным.

И хотя он отдавал себе отчет в субъективности восприятия внешности Блейза, ему казалось, что все эти перемены именно здесь и сейчас несут какой-то особый смысл. Тем не менее было не похоже на то, что этот Иной прибавил в весе. То, что они с Блейзом физически стали еще больше похожи друг на друга, почти ужаснуло его. Их глаза встретились. Блейз заговорил, звук его голоса отразился от стен туннеля и замер, густой воздух и туман приглушили присущую ему резкость.

– Тебе все же удалось заполучить сюда своих дорсайцев и все, что ты хотел от экзотов. Я полагаю, это означает – ты намерен идти до конца?

– Я уже говорил тебе, – сказал Хэл, – другого пути у меня нет.

Блейз чуть заметно кивнул головой:

– Итак, война до победного.

– Да, – ответил Хэл. – Рано или поздно, это должно было случиться потому, что я – это я, а ты – это ты.

– И кто же такой ты? – улыбнулся Блейз.

– Как будто ты этого не знаешь, – сказал Хэл.

– Нет, – покачал головой Блейз. – Я знаю только, что ты уже не тот мальчик, которому когда-то пришлось стать свидетелем смерти воспитателей. Но мне неизвестно, насколько ты изменился. Хотя было бы глупо с моей стороны скрывать тот факт, что я был поражен характером твоего противостояния мне. Ты не настолько глуп, чтобы привести в движение целые миры, и все лишь ради того, чтобы отомстить за смерть своих воспитателей. То, что ты сделал и делаешь, выходит за рамки личной обиды. Скажи, что движет тобой, если ты решился на подобную конфронтацию со мной?

– Что мною движет? – Хэл почувствовал, что он улыбается, совсем так же, как это только что делал Блейз, но это была грустная улыбка. – Мною движут миллионы лет истории и предыстории развития человечества – так же, как они движут и тобою. Если быть более точным, то последняя тысяча лет. Для тебя и меня нет другого пути, кроме как стать противниками. Но, если это хоть немного утешит тебя, я тоже удивлен характером твоего противостояния.

– Ты? – На лице Блейза отразилось притворное изумление. – Почему это ты вдруг должен быть удивлен?

– Потому, – ответил Хэл, – что я есть нечто большее, чем ты мог себе представить, точно так же как в тебе я обнаружил то, чего никак не предполагал найти. Но тогда, когда я представлял себе это время, в котором мы живем сейчас, я сам не понимал истинного значения веры. Это нечто, что выходит далеко за рамки слепого поклонения. Это особый взгляд на веши, свойственный только тем, кто заплатил за него слишком высокую цену. Да ты и сам прекрасно об этом знаешь.

Блейз внимательно наблюдал за ним:

– Я?

– Да, – кивнул Хэл, – уж кому, как не тебе, это знать.

Блейз вздохнул.

– Мне надо было разобраться с тобой, когда ты был гораздо моложе, – словно про себя сказал он.

– Ты пытался, – сказал Хэл. – Но у тебя ничего не получилось.

– Пытался? А, понимаю. Это вывод, который опять же вытекает из твоего понятия веры?

– Вовсе нет. Нет, это всего лишь наблюдение и голые факты. – Хэл все еще внимательно следил за Блейзом, тот тоже не спускал с него глаз. – Но самое главное состоит в том, что я – это я, и я знаю, что я могу сделать.

– Ты ошибаешься, полагая, что я не смог бы устранить шестнадцатилетнего юнца, если бы этого захотел.

– Нет, не ошибаюсь, – сказал Хэл. – Как я уже говорил, ты пытался. Но я не был юнцом даже тогда, когда сам считал себя таковым. Я был умудренным опытом взрослым, у которого были веские причины остаться живым. Я говорил тебе, что понял, что такое вера, несмотря на то что для этого мне потребовалось прожить три жизни. Именно поэтому я знаю, что выиграю сейчас. Точно так же как я знаю, что мой выигрыш будет означать твое поражение потому, что другого пути для тебя нет.

– Похоже, ты думаешь, что знаешь обо мне все. – На лице Блейза снова заиграла улыбка.

– Да, знаю. Чем глубже я постигал самого себя, тем больше я узнавал о тебе, хотя познавать себя я начал задолго до того, как появился ты. – Хэл на мгновение замолчал, собираясь с мыслями, как это делает хирург, прежде чем сделать первый надрез скальпелем – Если бы ты был только тем, кем я считал тебя при первой встрече, то борьба между нами была бы давно уже окончена. Более того, к этому времени я бы нашел способ заставить тебя изменить свои взгляды, наглядно доказав, что нужно для выживания расы.

Улыбка Блейза стала шире. Не обращая на нее внимания, Хэл продолжал говорить дальше:

– Но с того дня в усадьбе я многое узнал о самом себе и, следовательно, и о тебе, и понял, что мне никогда бы не удалось заставить тебя увидеть мир моими глазами, если бы ты сам добровольно не попытался это сделать. А без этого никакие компромиссы между нами невозможны, поскольку исторические силы, которые стоят за тобой и мной, сделали нас равными.

– Я не уверен, что понимаю тебя, – ответил Блейз, – но это все настолько необычно, что я даже заинтригован.

– Ты не можешь понять меня потому, что я говорю о вещах, которые лежат вне твоего жизненного опыта, – сказал Хэл. – Я пришел сюда, чтобы поговорить с тобой – я всегда был открыт к диалогу с тобой потому, что не теряю надежды, что ты все же решишься взглянуть на вещи под другим, нежели сейчас, углом зрения, и изменить свое мнение.

– Ты говоришь так, – в голосе Блейза звучали откровенно издевательские нотки, – словно дед, вразумляющий своего внука.

– Я этого не хотел, – пожал плечами Хэл. – Но все дело в том, что у тебя всего лишь одна жизнь, на основании которой ты делаешь свои выводы. А у меня, как я только что тебе сказал, их было три. Ровно столько их мне потребовалось, чтобы стать полноценным человеком. И потому, что я наконец стал им, мне видно: ты все дальше и дальше отходишь от образа того настоящего человека, которого должна была создать раса – человека, способного преодолеть опасности, которые пока нам даже не снились. Нравится тебе это или нет, но результаты уже налицо, и именно в них кроется различие между нами.

– Только Иные, – сказал Блейз.

– Не совсем, – возразил Хэл. – Если ты помнишь, ты оставил меня одного, чтобы я сам подумал над этим вопросом. Но не будем вдаваться в тонкости. В некотором смысле ты прав. В каком-то смысле я похож на Иного, поскольку являюсь смешением всего нового и в то же время всего старого, что имеется в расе. Иные твоего типа, если выживут, в лучшем случае будут представлять собой переходную форму человека. Мой тип, если выживет, будет вечен.

– Прошу прощения, – высокопарно произнес Блейз, – но я не принадлежу ни к какому типу. Лично я являюсь уникальным результатом смешения экзотского и дорсайского типов, и только.

– Нет, – покачал головой Хэл. – Экзоты и дорсайцы в твоей крови были лишь со стороны отца. Но в семье твоей матери, в которой ты воспитывался на Гармонии, были одни квакеры, и именно эта кровь доминирует в тебе.

Блейз смотрел на него так, словно находился от него за сотни миль.

– И в каких же архивах ты раскопал чти бредни?

– Ни в каких, – сказал Хэл. – В официальных документах о твоем рождении и о дальнейшем жизненном пути говорится лишь то, что ты сам хотел, чтобы в них сохранилось.

– Тогда что заставляет тебя говорить подобную чепуху?

– Безусловное знание, – ответил Хэл. – Абсолютное знание, которое проистекает из сопоставления разрозненных кусочков обычных записей, которые не были фальсифицированы, потому что не было причин для их фальсификации – записей, хранящихся у нас. Я собрал их воедино лишь год назад и затем пришел к этому выводу с помощью того, чему я научился в первой из трех своих жизней. Я называю это интуитивная логика.

Блейз слегка нахмурился. Затем лицо его прояснилось.

– А-а, – сказал он и затем надолго умолк, глядя чуть в сторону от Хэла. Когда он заговорил снова, голос его был задумчивый и отрешенный:

– Я думаю, возможно, ты имеешь в виду то, что я называю дискретным мышлением.

– Название вряд ли имеет значение, – сказал Хэл.

– Да, конечно. Выходит, – теперь Блейз смотрел на него прямо в упор, – мне предстоит узнать о тебе больше, чем я мог предположить. Но скажи, почему ты придаешь такое большое значение тому, что мной было что-то унаследовано и получено при воспитании от квакеров?

– По той простой причине, что это объясняет твои харизматические способности, равно как и способности тех Иных, которые в той или иной степени ими обладают, – ответил Хэл. – Но я предпочел бы, чтобы ты называл себя скорее Хранителем Веры, чем квакером. Потому что я почти уверен, что та сила, которая движет тобою, есть не что иное, как стремление сохранить веру. Ты надел маску прежде всего для того, чтобы усыпить бдительность своего единокровного брата Данно, который, знай он, что у тебя на уме, должен был смертельно бояться тебя.

– Может, и так, – пробормотал Блейз. – Но это отнюдь не означает, что я согласен с этими твоими измышлениями и сказками.

– В твоем согласии нет нужды, – пожал плечами Хэл. – Как я сказал, ты скрывался под этой маской сначала для того, чтобы усыпить бдительность Данно, а затем для того, чтобы убедить остальных Иных, что не используешь их в своих личных целях. В конце концов, ты и сейчас прикрываешься ею, чтобы скрыть от народов подвластных тебе миров свою истинную личную цель, которая сейчас влечет тебя сильнее, чем когда-либо раньше. Ты – Хранитель Веры, поклоняющийся ложному богу, тому же самому богу, но под другой личиной, которому поклонялся в двадцать первом веке Уолтер Блант. Твой бог – это застой. Ты хочешь сохранить расу такой, какая она есть, заставить ее остановиться и застыть в неизменной форме. Это тот конец, к которому ты ее подталкивал все время, с тех пор как эта мысль впервые пришла тебе в голову.

– Даже если это и так. – Блейз снова улыбнулся. – Конец в любом случае – это конец. И он неотвратим. Ты можешь думать обо мне все, что хочешь, но это ничего не изменит.

– И снова, кому, как не тебе, знать, что это не так, – возразил Хэл. – Вся разница между нами в том, что я понял это. Ты создал Иных и заставил поверить их в то, что та власть, которую они приобрели, – это исключительно их собственная заслуга. Но хочу сказать тебе, что мне известно: сделано это было усилиями людей, которые были вовсе не Иными, а урожденными квакерами, обладающими присущим им от природы и развитым в ходе развития их культуры харизматическим даром, и которые, попав под твое влияние, работали по твоей указке. Между тем, прикрываясь личиной радетеля интересов Иных, ты начал насаждать собственную веру в неизбежность необходимого очищения расы, после чего она должна будет остаться неизменной навечно. – Хэл замолчал, ожидая, что Блейз возразит ему. Но Иной не проронил ни слова. – В отличие от своих прислужников и обманутых тобой Иных, – продолжил Хэл, – ты способен понять, что результатом такого застоя, если это произойдет, непременно будет гибель. Но под влиянием темной половины расового инстинкта, лабораторным животным и шахматной фигурой которого ты являешься – впрочем, как, с другой стороны, и я – ты усматриваешь в развитии расы лишь источник всех зол человечества и готов, если нужно, убить больного, чтобы покончить с разъедающей его раковой опухолью.

Он умолк. Тишина, которая воцарилась между ними после этих его слов, была уже совсем другой.

– Ты понимаешь, – наконец тихо промолвил Блейз, – что сейчас у меня нет иного выбора, кроме как уничтожить тебя?

– Ты не можешь позволить себе этого, – сказал Хэл. – Точно так же как и я не могу позволить себе убить тебя. Сейчас разворачивается битва за умы всего рода человеческого. И чтобы раса поняла, каким путем ей идти, я собираюсь доказать ей, что ты не прав. И для этого ты мне нужен живым. Если ты хочешь выиграть эту битву, ты должен доказать, что я не прав, и для этого я тоже нужен тебе живым. Но одной лишь силой ни один из нас в конечном итоге ничего не решит. Ты прекрасно это знаешь так же, как и я.

– Но она может оказать существенную помощь, – улыбнулся Блейз. – Потому что ты прав. Я должен выиграть. И я выиграю. Необходимо положить конец этому сумасшествию, которое ты называешь развитием, но которое означает в действительности, что мы будем все глубже и глубже погружаться в бездну материальной Вселенной до тех пор, пока нити, поддерживающие наше существование, не оборвутся под нашим собственным весом. Только избавившись от него, мы сможем начать развиваться в разумных и безопасных пределах.

– Ты не прав, – покачал головой Хэл. – Этот путь ведет к гибели. Это тупиковый путь, который предполагает лишь внутреннее развитие, развитие за счет отказа от всего того, что, как я говорил, за миллионы лет эволюции сделало нас такими, какие мы есть. Скованные и зарегулированные организмы всегда вырастают чахлыми и уродливыми. Свободные тоже иногда вырастают уродливыми, но в большинстве случаев они вполне здоровы. Потому что цена жизни – это постоянный поиск путей к дальнейшему развитию и эволюции. Лиши их свободы, и все их действия, физические и умственные, замкнутся на самих себе и кончится все тем, что они будут все глубже и глубже увязать в колее, ведущей вновь и вновь по тому же кругу, вплоть до самой их смерти.

– Нет, – сказал Блейз, – это открывает путь к жизни всей расе. Единственный путь, делающий это возможным. Следует положить конец дальнейшему погружению в материальную Вселенную и обратиться к эволюции внутри нее. Это единственное, что может спасти нас. Сейчас необходимо остановиться и оглянуться; лишь покончив с этой бесконечной практикой разрастания вширь, мы сможем обратиться внутрь себя и найти дорогу, которая позволит нам стать неуязвимыми к любым неожиданностям, которые может таить в себе Вселенная.

– Не прав как раз ты, – продолжил Блейз после секундной паузы в его лице и фигуре была такая убежденность и сила, какой Хэл никогда не видел в нем раньше. – Ты заблуждаешься. Тебя захватила прекрасная идея приключений и открытий. Там…

Он указал длинным пальцем назад в серый туман, скрывающий вход в защитный экран с его стороны туннеля.

– …там есть все, что только может быть. А разве может быть иначе? Но среди всего прочего там есть и то, чего нам никогда не завоевать. Разве может быть иначе? Взявший меч от меча и погибнет, а ведь именно к этому мечу ты и тянешься, бросаясь в бездну материальной Вселенной, повинуясь духу приключений и открытий. Разве дух человечества сводится лишь к постоянному поиску нового зайца для травли? Как ты думаешь, сколько других рас в этой бесконечной и вечной Вселенной уже ступили на этот заманчивый путь? И скольким из них удалось, по-твоему, стать властителями Вселенной – достичь той единственной цели, ради которой они и ступили на эту тропу?

Его глаза пылали.

– То, что будет… – продолжал он, – что в конечном итоге произойдет, насколько я это себе представляю, повернет этот процесс вспять. И что бы ты ни пытался предпринять, чтобы остановить его, все будет напрасно. Ты превратил Землю в крепость. Бесполезно. До чего бы ни додумались одни человеческие умы в сфере научных и технологических достижений, найдутся другие, которые непременно разгадают их секреты. Рано или поздно мы найдем брешь в этом вашем защитном экране. Мы снова завладеем Землей и очистим ее от всех тех, кто будет продолжать толкать человечество на этот безумный путь экспансии. Затем мы заселим ее теми, кто разделяет наши взгляды на то, каким должно быть развитие расы.

– А как же Молодые Миры? – сказал Хэл. – Как быть со всеми остальными населенными мирами? Ты что, забыл о них?

– Нет, – ответил Блейз. – Они умрут. Никто не собирается их убивать. Но постепенно, когда раса излечится от этой своей безумной страсти к экспансии и внимание Земли, подлинной Земли будет всецело поглощено самой собой, как и должно быть, – эти другие миры захиреют, а их население сократится. И в конце концов эти планеты снова опустеют, а человечество вернется к тому, с чего оно начало, от чего оно произошло и где остановилось на собственной планете. И тогда, если это будет угодно судьбе, оно научится, как надо жить и любить, чтобы дожить до конца своих дней – или умереть.

Он замолчал. Сила, звучавшая в его голосе, иссякла, словно растворилась в окружающей тишине туннеля. Хэл стоял и смотрел на него, не произнося ни слова. После длительного молчания Блейз заговорил снова.

– Слова для нас двоих ничего не значат, не так ли? – тихо произнес он. – Мне очень жаль, Хэл. Верь во что хочешь, но те, кто думает так же, как ты, не смогут победить. Разве ты не видишь, что ты и те, кто рядом с тобой, до сих пор ничего не смогли сделать со мной и с теми, кто на моей стороне; они всегда лишь проигрывали.

– Ты ошибаешься, – сказал Хэл. – До сих пор мы с тобой еще не вступали в открытую схватку; но теперь это неизбежно и мы ни за что не проиграем.

Блейз протянул руку, и Хэл пожал ее. Это не было обычным дружеским пожатием, они лишь на мгновение задержали свои руки. Сжимая руку Иного, Хэл испытал странное ощущение, как будто он сжимал руку приговоренного человека. Затем они оба развернулись и разошлись в противоположные стороны, идя в тумане, каждый в своем направлении.