Текст книги "Теория и практика расставаний"

37

Чувство удушья вперемежку со слезами быстро прошло – видимо, запас слез в человеке исчерпаем. В бойлерной – прохладно, как всегда бывает на кладбищах, тихо, только раз за все время (прошло больше часа) включилось какое-то реле, прожужжало положенное на своем языке и замолкло.

Она сидела на кафельном полу, обращенная в свое голое горе, и не слышала, как к двери подошел Федор, открыл ключом, молча поставил перед ней бутылку коньяка, рюмку и порезанный сыр на тарелке. Таня не подняла головы. Вышел, закрыл дверь, но потом снова открыл и сказал буднично, без всякого пафоса и надрыва:

– Ладно – я, но ты убьешь Борю. – Снова закрыл дверь и, поворачивая ключ, добавил через дверь, так ему было легче это произнести: – Я не убивал, я заказал. Надо понимать – это разные вещи. «Жизнь – борьба», читала?

Конечно, он не мог даже вспомнить, как это произошло, как пришло это моментальное решение, как загорелось все внутри от гнева, как жесткое чувство обжигающей нутро мести нахлынуло, когда он прочитал договор. Потом, перескакивая со строчки на строчку, дошел до приложения и слов: «…я мало знаю про твою жизнь, знаю, что твой бывший муж был какой-то мерзавец…» Он живо представил, как в постели, сладкими голосами, удовлетворенные, купающиеся в оттенках своих высоких чувств, они лежат и перемывают ему, простому парню, кости.

«Ах, любовь – болезнь, любовь – болезнь, сейчас вы узнаете по-настоящему, какой я мерзавец, построивший дом, семью, бизнес… у тебя было все, я тебе дал все, а я – раб на галерах… убью».

Взбешенный, он тут же через секретаря, из машины, с зеленой кастрюлей в руках, нашел нужный телефон в старой записной книжке. Он помнил этого парня, умного и холодного, трезвого, в конце девяностых они, кажется, встречались последний раз, однажды его попросили, и он передал его номер одному человеку. Но он его хорошо помнил. Много лет прошло – голос никогда не меняется.

– Что случилось?! – спросил он Федора, как настоящего друга.

Тот ответил:

– Нужна твоя помощь.

Встретились в кафе и, не боясь ничего, довольно долго проговорили, и постаревший парень, называвший себя «решало», сказал по-деловому, с пониманием чувств заказчика и опытом:

– Тут у тебя треугольник, его надо расшить. Или под ограбление, или еще кого-то уложить надо.

– Ну, думай, как получится…

– Двадцать пять процентов. Еще.

Федор кивнул. Дадасаева не стало. Вечером Федор приехал домой, увидел зеленую кастрюлю на кухне, вырвал листок из бумажного блока, думал, как написать, а потом чиркнул два слова – «все это» – и, слегка приподняв крышку, как в почтовый ящик бросают письмо, отправил в темное дно кастрюли свое желание.

Она слышала его удаляющиеся шаги, исчезающие с каким-то трагическим смыслом на лестнице. Давно, сразу, без подсказки Федора сама поняла – ей нельзя к Зобову, это был бы конец всему, она этого не может. Не только из-за Бори, который терял все – отца, будущее, бизнес, ее саму, – все должно было бы начаться сначала, чтобы она могла донести на бывшего мужа, все должно начаться сначала, а сначала ничего не начинается. И неизвестно вообще, где оно – начало. Оказалось, что человек живет для того, чтобы узнать, что все его связи ничтожны, непрочны, разрушимы. Дружба, Любовь, Родство – жизнь строить, в сущности, не из чего, нет прочного материала. «Не выпускают», из чего ее можно было бы строить. Как это вдруг становится ясно и просто. Вот для чего, оказывается, существует Бог, чтобы мы, изнуренные и опущенные бедностью или опустошенные богатством, поняли, из какого чрезвычайно хрупкого материала сделана наша обычная жизнь. И не разберешь, что в ней последнее, а что первое, если в детстве уже все было определено? А что, если жизнь устроена наоборот и то, что было последним, первое? Она так устроена – точно. От предначертанного Судьбой конца, обратным отсчетом, к якобы зрелости, к якобы молодости, к якобы рождению. И только кажется, что «кино» крутят сначала. На самом деле оно начинается от конца, от старости, и оттуда по ступенькам вниз спускается, и последнее становится первым, самым ярким, глубоким, значимым. Это она поняла. Детство – там было все, вся ее судьба, все ее мужчины, мужья, любовники, сын, друзья, все они уже были там.

«Последний раз запрашиваю посадку. Папа, папа, возьми меня с собой…»

Таня встала и подошла к узенькому подвальному окну – взгляд был вровень с землей, она как будто смотрела на все с того света, снизу, и теперь видела и понимала, казалось, все. В быстрых сумерках она видела качающиеся рублевские сосны, деревья поменьше, кусты – вот птичка с ветки на ветку перелетает… по делу или просто так?

«Простого – не знаем».

Еще через час пришел Федор, открыл дверь и сказал:

– Мне жалко, что так получилось, но я «мерзавец». Это ты слишком! Я даже не стал дальше читать! Это ты обо мне так ему сказала, ты так ему сказала, ты так думаешь?

– Тебе удалось «пасть порвать». Мне. Успокойся. Его теперь нет. Ты его убил, его нет теперь, а ты есть. И он оказался прав. Но если бы ты дочитал до конца, ты бы понял, что я этого не говорила, и он так не писал. Он не знал, что ты меня бил, об этом даже было стыдно сказать…

– Если ты будешь молчать, я устрою ему такую посмертную славу, о которой он и не мечтал.

Ульянова посмотрела на него и промолчала. Вышла из бойлерной, поднялась наверх, собрала свои вещи в сумку и вскоре закрыла за собой дверь чужого-чужого дома.

Она шла по поселку, с ней кто-то поздоровался, она ответила и даже, к своему удивлению, будто вежливо улыбнулась. Дошла до Земляковых. Люся, увидев ее, не стала задавать лишних вопросов:

– Как похороны?

– Нормально. Я – за машиной.

Землякова отвела ее в гараж и коротко объяснила, что поменял мастер: фильтр, масло, жидкость в тормоза – и что просил ей передать, на что она должна обратить внимание.

– Я поеду, – сказала Татьяна Ульянова. – Поеду.

– Как знаешь. Хочешь, оставайся.

– Нет.

Ульянова села в «мерседес», стала подавать машину задом. Автоматические ворота медленно подымались. Выехала. К открытому окну машины подошла Люся, чтобы поцеловать подругу.

– Ты знаешь, кто убил Сашу? – спросила Ульянова. – Знаешь?

Землякова посмотрела на Таню и обо всем догадалась:

– Знаю.

– Кто? – спросила Ульянова.

– Федор. Это сразу было понятно, – сказала непотопляемая Землякова. – Ради меня из-за любви никто бы такого не сделал. Цени!

Через две недели Ульяновой позвонили из известной телевизионной программы, и редактор долго уговаривал ее прийти на передачу:

– Вы были с Александром Ароновичем последний год, вы его последняя любовь, можно же так сказать? Можно? И нам бы хотелось, нам бы очень хотелось, вы же смотрите наши передачи, это реальные, невыдуманные истории, и у нас всегда все с большим уважением к чувствам приглашенных. Тут будут Макаревич, Бутусов, даже, возможно, Долина сможет прийти, он, оказывается, с ней работал в восьмидесятых – он известный джазовый музыкант, даже композитор, он писал музыку под итальянским псевдонимом, вы это знаете?

– Яне смогу, я плохо себя чувствую.

– Я понимаю, это очень больно вспоминать, – настаивала редактор. – Но это ваш долг. Вы же его любили и были последним человеком, с которым он общался, которого он любил. Вы же понимаете, как это важно для увековечивания его памяти…

– Я уезжаю на лечение в Лондон. Я не могу.

Ульянова никуда не уезжала. Вечером через несколько недель она посмотрела телевизионную программу. Макаревич говорил, что Васильев был очень свободным человеком, очень смелым, он ни за что не держался, его жизнь – это сплошной эксперимент.

– Он экспериментировал на сцене и в жизни. Я мало видел таких людей. Музыкант, интеллектуал, ему была интересна жизнь, у него были такие вопросы… он все ставил под сомнение, и его смерть нелепая, случайная, в этом весь Саша Васильев, это сложно объяснить…

– Пусть это лучше объяснит нам музыка Александра Васильева, – подхватил ведущий. – Давайте послушаем отрывок.

Прозвучал Карчило Чипито. Все зааплодировали. Ведущий резко развернулся, энергично пошел в другой край студии и представил:

– Сергей Себастьянович Зобов, следователь Генеральной прокуратуры, я правильно вас представляю, вы теперь в Генеральной прокуратуре?

– Да, – согласился Зобов. – Дело передано в Прокуратуру.

Таня увидела рядом с Зобовым Шишканова, но потом был взят снова крупный план Зобова.

– Как идет расследование этого резонансного дела? – требовательно спросил ведущий. – Общественность, музыканты, мы все ждем наказания убийц и заказчика…

– К сожалению, известный музыкант Александр Васильев оказался жертвой криминальной разборки с другим человеком, с предпринимателем. По сути, нам удалось сейчас выйти на заказчика и непосредственного исполнителя убийства предпринимателя Дадасаева Рената Ахметовича. Мы знаем, где он предположительно находится. Этот человек объявлен во всероссийский розыск, мы можем через вашу передачу показать фоторобот, составленный по нашим оперативным данным и показаниям свидетелей перестрелки на улице в Москве, где случайной пулей был убит известный джазовый музыкант…

– Я попрошу наших операторов показать покрупнее фоторобот преступника. Он очень опасен?

– Да, он очень опасен, – поддакнул Зобов.

– То есть не надо предпринимать никаких мер к самостоятельному задержанию?

– Да, конечно, не надо. Надо просто обратиться в полицию, позвонить нам…

– Если вы узнаете этого человека, ничего не предпринимайте! Наберите номер телефона, который вы видите на ваших экранах!

Когда передача закончилась, тут же раздался телефонный звонок. Татьяна сняла трубку.

– Ma, привет, ты видела?

– Да.

– Ты же его знала, он действительно такой гениальный, как о нем там говорили?

– Да. Да. Да, да, да… Хватит, Боря, об этом. Проехали.

38

Через несколько месяцев по электронной почте пришло письмо:

«Уважаемая Татьяна Михайловна!

Здравствуйте, это Маша беспокоит, дочь А. А. Васильева.

Ко мне обратились из одного журнала с просьбой разрешить опубликовать папины вопросы из папки, она так и осталась у следователя Зобова. Как они попали в журнал – не знаю, может быть, он их отдал или продал. Я согласилась. Отец называл их допросами и говорил мне, когда я сомневалась в чем-то: „Допроси самого себя“. Журнал планирует опубликовать небольшой материал о папе и несколько таких „допросов“. Я начала искать, может, еще что-то есть в его компьютере, и нашла файл, незаконченный текст, это вопросы специально для вас, они даже не все на „вы“, как это обычно у него, а на „ты“, там он вас упоминает. Отсылаю их, может, они у вас уже есть, но, поскольку они не окончены, я думаю, они до вас не дошли. Я так понимаю, вы последняя папина любовь, и, наверное, он хотел, чтобы вы это прочитали.

Извините за то, что вторглась и потревожила.

Маша».

«Ту, привет. Тут такое сегодня настроение вышло, мы скоро с тобой расстанемся, пока я еще не представляю как, но договор есть договор. Я, наверное, уже надоел тебе изрядно? В общем, я начал придумывать вопросы, и первый был такой, совсем-совсем дурацкий: а можно ли расстаться с человеком когда-нибудь? У меня в школе было три друга, в одной – три и в другой – три. Три плюс три, как ты знаешь, шесть. С ними я прошел по жизни и прохожу, одни – друзья, потом есть музыканты, с которыми работал и дружил. Еще женщины. В общем-то, если подумать, я ни с кем не расстался, с некоторыми я годами не общаюсь, но – не расстался, я все про них знаю, они где-то рядом, в моем поле зрения. И мы с тобой не расстанемся. Мне это понятно, не знаю, как тебе.

Но вот тебе вопрос: вспомни свои главные события жизни, я не знаю что – встречи, расставания, разговоры, ссоры, романы, я не знаю что, но главные, где решалась твоя судьба, сколько их было? Одно? Два? Десять? Скажи, с каким понятием ты бы их связала – закономерность или случайность?

Мне кажется, я знаю ответ: случайность. Все-таки с ней.

И вот теперь ответь, с чего начинается расставание, это процесс или момент?

– процесс

– момент

– конечно это процесс, состоящий из моментов.

Ты никогда не задумывалась, с какой стати Федор или твой первый (я не помню, как его зовут) стал твоим мужем или ты стала его женой? Ты помнишь, как это получилось? Помнишь, что тогда думала? Я даже не даю возможности ответить «нет», если ты этого не помнишь, совсем нет смысла задавать вопросы, но все же ты думаешь: у вас разные версии того, что вас соединило тогда?

– да, разные

– нет, версия одна и та же

– разные только в мелочах

– версии разные, но должна быть одна и та же

– я до сих пор ничего не понимаю про это.

И тот же вопрос о расставании. У вас разные версии того, что вы расстались?

– да, разные

– нет, версия одна и та же

– разные, только в мелочах

– версии разные, но должна быть одна и та же

– я до сих пор ничего не понимаю про это.

Если муж и жена думают одинаково о том, почему они сошлись, полюбили, стали жить вместе, в конце концов поженились, то что это объясняет?

– они просто счастливая пара и тогда и теперь

– они всего лишь очень просто устроены – примитивны

– другое.

Сколько времени ты меня точно любила?

– всегда и сейчас тоже

– никогда, и сейчас тоже

– в самом начале и потом всего месяца

– до нашей первой ссоры

– до тех пор, пока я не поняла, что я за человек.

Мне кажется, ты меня любила до того случая, ты его помнишь?

– да

– нет

– я не понимаю, о чем ты говоришь

– мы прекрасно помним его оба – ты это знаешь.

Ты вспомнила, почему он произошел, как все начиналось? Как подкралось к тебе чувство сомнения в правильности нашей связи? Ты сидела, стояла, что-то делала в этот момент?

– не понимаю, о чем ты

– это произошло так

– все было от неудачного секса между нами

– первое сомнение было связано с твоими словами,

они имели для меня большое значение, я сказал:.

Ты согласна, что если верить, что соединяет Бог, то все вопросы о тебе и мне отпадают, смирение, покорность перемалывают все наши несоответствия?

– да

– нет.

Я не знаю, как ты ответила на этот вопрос, но для тебя Бог и Судьба – это одно и то же? Ты знаешь, почему ты стала моей?

– не знаю

– в тот момент моим мог стать любой

– так выходило из всех обстоятельств.

Тебя не интересует, почему так вышло?

– не интересует

– интересует

– теперь не интересует.

Тебе всегда попадались такие мужчины, как я?

– да

– нет

– они были разные.

Все-таки почему именно ты стала моей женщиной?

– я не знаю

– точно знаю почему

– глупость, случайность.

И еще. Ты веришь, что история России пошла бы по-другому, если бы Ленин оказался влюбчивым, сексуальным человеком и расстался бы с этой страшилой Крупской, сошелся с Инессой Арманд или еще с какой-нибудь женщиной?

– да

– нет

– затрудняюсь ответить.

Спасибо стенам домов на разных улицах, что помогали писать:

Волоколамская, Гродненская и особенно Алтайская.