Текст книги "Зов Времени"

На любовь своё сердце настрою

С Константином Серебряковым – известным писателем и журналистом – я познакомился случайно. Но, как часто бывает в жизни, случай оказался счастливым.

В то время – 70 и 80 годы – я публиковал в печати много материалов, связанных с А.С. Грибоедовым, с его юной женой Ниной Чавчавадзе, с отцом Нины – выдающимся грузинским поэтом, героем Отечественной войны 1812 года, прославленным генералом русской армии Александром Чавчавадзе, и вообще с этой уникальной семьёй, сыгравшей важную роль в развитии российско-грузинских отношений.

Заинтересовавшись этими публикациями, руководство моего родного города Телави попросило меня написать путеводитель по родовому имению князей Чавчавадзе в знаменитом селении Цинандали. Путеводитель предназначался для десятков тысяч советских и зарубежных туристов, ежегодно посещавших этот Парнас грузинской и русской поэзии. Работа получилась довольно объёмной – около 60 страниц машинописного текста. Причём у меня было несколько эпизодов, которые раньше нигде не публиковались. А получил я эти ценные сведения в прямом смысле из первых рук: от праправнучки Александра Чавчавадзе Ольги Ивановны Львовой-Ратишвили и от её дочери Эки Юрьевны Роинишвили.

Издательство, с которым велись переговоры об издании моего путеводителя, посоветовало обратиться в качестве рецензента к специалисту по Закавказью, московскому писателю Серебрякову. Когда я позвонил ему, он уже знал обо мне и теме нашего будущего разговора. Он назначил мне встречу у себя дома, на Калининском проспекте, в высотном доме, что рядом с киноконцертным залом «Октябрь».

Поднялся на 14 этаж. Дверь мне открыл сам хозяин квартиры – мужчина пожилой, но ещё крепкий, поджарый, лёгкий в движениях. Он был явно кавказского происхождения: крупный нос, карие глаза, все черты лица говорили об этом.

Я передал писателю свою рукопись. Он бегло просмотрел её и попросил позвонить ему через неделю. В условленный день я позвонил. К этому времени я уже знал, что Константин Багратович Серебряков родился в Тбилиси, знал, что он из тех армян, которые живут в Грузии давно, что он на 20 лет старше меня, что во время войны он был фронтовым корреспондентом, редактором газеты, был ранен. Многие годы Серебряков работал в «Литературной газете» собственным корреспондентом по Закавказью, редактором отдела, обозревателем. К моменту нашего знакомства он был уже на пенсии и готовил к изданию очередную книгу своих великолепных очерков. Одновременно он взял на себя опекунство над 90-летней, но ещё достаточно активной писательницей Мариэттой Шагинян; много писал про неё, готовил её произведения к печати. Их связывали многолетние дружба и сотрудничество. Серебряков стойко переносил сложный характер престарелой женщины.

Честно говоря, я боялся этой встречи, точнее – «вердикта», который должен был вынести моему труду маститый писатель. Разговор начался с замечаний. Их было всего два, но Константин Багратович своим великолепным бархатным баритоном объяснял мне каждое слово, каждый оборот, с которыми он не соглашался. Объяснял настойчиво и назидательно, как строгий учитель провинившемуся ученику. И добавил:

– Ав целом неплохо, даже очень хорошо. Много новых фактов, хороший слог, отлично вы описали природу Грузии, великолепно использовали цитату Андроникова о восходе солнца в Цинандали. А это мой отзыв на ваше произведение, прочтёте дома. А сейчас пойдём пить кофе, – неожиданно сказал мой рецензент. Мы прошли на кухню, выпили изумительно вкусный кофе. А когда прощались, Константин Багратович подарил мне недавно вышедшую в издательстве «Правда» свою книгу «Уроки жизни» с дарственной надписью: «Дорогому Грише – земляку-кахетинцу. К. Серебряков, 8.6.78». Так с первого дня он стал называть меня по имени, но на «вы». А этим подарком, теплотой общения он окончательно покорил и удивил меня.

Прочитав дома отзыв, я удивился ещё больше: он был не только деловит и строг, но и добр к автору. Этот отзыв Мастера я до сих пор храню, как дорогую реликвию.

Постепенно у нас Константином Багратовичем сложились добрые отношения. Мы часто звонили друг другу, встречались. У нас нашлись общие знакомые, похожие черты характера. Похожим было и то, что в то время мы оба жили одни в однокомнатных квартирах, он в Москве, я – в Подольске. Он относился ко мне как к сыну, и испытывал к нему сыновнее чувство и уважение, как строгому, но доброму учителю.

Его квартира была обставлена очень скромно: в комнате два кресла и диван, на кухне – столик и табуретки. Главным его богатством были книги: все стены и в комнате, и на кухне были увешаны книжными полками. У меня была похожая обстановка. Но у него было ещё много сувениров из разных стран, где он побывал. Я этим тогда похвалиться не мог. Серебряков особенно гордился своим портретом работы выдающегося армянского художника Мартироса Сарьяна. Портрет небольшой – 40x30 сантиметров, выполненный в смешанной графической технике, отлично передаёт образ писателя. Он мне с гордостью рассказывал, что этот портрет всегда берут на выставки Сарьяна. Константин Багратович посвятил художнику и этому портрету проникновенный очерк, который вошёл в его очередную книгу. Прочитав очерк, я захотел сфотографировать моего наставника, но он категорически отказался, сказав, что фотографироваться не любит. Очень сожалею, что не настоял…

Когда Константин Багратович узнал, что я работаю в центре Москвы, стал мне звонить чаще. Это происходило примерно так:

– Гриша, здравствуйте! Почему не заходите? Заходите – кофейку попьём. – Это означало, что он написал что-то новое и хочет мне прочитать. Он ценил моё мнение, и мне было это приятно.

При встрече мы дарили друг другу подарки: я обычно дарил ему диски, зная, что он любит классическую музыку и романсы. Он стал приглашать меня на литературные вечера в Центральный дом литераторов.

Один из таких вечеров вёл Константин Симонов. Серебряков сказал мне тогда, что Симонов тяжело болен. К сожалению, он оказался прав: через несколько месяцев Симонова не стало. Была ещё интересная встреча русских и грузинских поэтов. Вели вечер Сергей Михалков и Ираклий Абашидзе. Весь цвет русской и грузинской литературы был в зале.

Но я больше всего запомнил творческий вечер грузинского писателя Чабуа Амирэджиби, автора нашумевшего в 70–80 годы романа «Дата Туташхиа». Роман называли вторым Дон Кихотом, автора – вторым Сервантесом. Его переводили на многие языки мира. И вот в зените такой славы писатель предстал перед взыскательной московской литературной элитой. Председательствовал Евгений Евтушенко. Выступили многие писатели, поэты, читатели. Все хвалили роман, хвалили его автора. И вот на сцене – неподражаемая Белла Ахмадулина. Она в своей распевной манере, своим восторженно трепетным голосом прочитала стихи, посвящённые автору «Дата Туташхиа». Потом она экспансивно стала объяснять, какой выдающийся писатель Чабуа Амирэджиби, какой он написал талантливый роман, какой Чабуа хороший человек и друг.

На сцене – Булат Окуджава. Зал замер. Он напомнил присутствующим, что его предки по отцу были из той же провинции Грузии, что и Чабуа, – из Мегрелии. В стихах, которые он посвятил виновнику торжества, были и такие слова: «Сауна-то рядом, да фауна не та».

Закончилось выступление Булата Окуджавы. И пока гремели аплодисменты, зал заволновался: неужели он не будет петь?! Но Евтушенко хорошо чувствовал дыхание зала: он вышёл за кулисы и вскоре вернулся, неся на вытянутых вперёд руках бережно, как младенца, гитару. Окуджава развернул стул, вскинул ногу, поставил на колено гитару и запел своим магическим голосом:

«Виноградную косточку в тёплую землю зарою,

И лозу поцелую, и спелыя гроздья сорву»…

Мудрые слова этой необыкновенной песни наполнили зал теплом и добротой. И те, кто «в тёмно-красном», и те, кто «в чёрно-белом», – все рукоплескали и автору песни, и автору романа, которому сегодня эта песня была посвящена.

Когда мы с Константином Багратовичем уходили с этого незабываемого вечера, я сказал ему:

– Какой гигантский талант Булат: удивительные стихи, чарующая мелодия, великолепное исполнение. Всё это гипнотизирует людей, и они не замечают, что он играет на гитаре старомодно: такая техника давно уже не применяется.

– Вы так говорите, как будто сами играете на гитаре. – С каким-то упрёком в голосе сказал писатель.

– Немного играю…

В это время мы подошли к станции метро. Попрощались и разъехались по домам.

Через два дня раздался звонок:

– Гриша, заходите, кофейку попьём. – Такого ещё не было. Мы звонили друг другу раз в две, три недели, бывало реже, но чтобы через два дня?.. Я понял – что-то произошло.

Мы, как обычно, выпили кофе. После этого хозяин пригласил меня в комнату. Мы сели в кресла. И только сейчас я увидел на диване гитару. Константин Багратович откинулся назад, закинул ногу на ногу и, хитро улыбаясь, указав лёгким движением подбородка в сторону гитары, сказал:

– Ну что ж, попробуйте!

Я взял инструмент в руки. Это была великолепная заказная гитара, лёгкая и звучная, как скрипка Страдивари (он, оказывается, специально для меня взял у друзей).

Я настроил гитару и стал петь «Виноградную косточку»… И вдруг всё исчезло, остались только гитара и я. Мне казалось, что даже мой скромный голос звучит как-то особенно. Был такой настрой, такое озарение.

Когда я закончил петь и взглянул на единственного моего слушателя, испытал величайшую радость: обычно строгое, даже суровое, лицо моего старшего друга преобразилось, оно выражало изумление и восторг. Это ощущение для меня было дороже аплодисментов концертного зала.

Константин Багратович встал:

– Гриша! Вас надо познакомить с Булатом, думаю, он будет рад. Ведь его песни никто прилично не поёт. А у вас получается.

Я смущённо молчал.

И этот обычно сдержанный человек схватил телефон и стал звонить. Ему ответили, что Булат Шалвович на даче, в Переделкине. Он позвонил и в Переделкино, но телефон там упрямо молчал. Когда я уходил, Константин Багратович сказал:

– Я обязательно договорюсь с Булатом и познакомлю вас с ним.

Я ждал.

Шли дни и недели, но звонка не было. А жизнь шла своим чередом, и по работе мне пришлось срочно выехать в командировку на строящийся по проекту нашего института объект. Когда через неделю вернулся на работу, мне сообщили, что несколько раз звонил Серебряков. Я обрадовался и позвонил ему. Но вместо обычного доброго приветствия услышал почти гневные слова:

– Гриша! Что же вы делаете? Я же договорился с Булатом, он ждал нас в среду вечером. Мне даже пришлось извиниться перед ним.

Я чувствовал себя виноватым перед Константином Багратовичем, перед самим собой. Сам Булат Окуджава узнал, что существует такой человек, который пытается петь его песни, он ждал меня, а я из-за какой-то командировки не пошёл на такую встречу.

Из оцепенения меня вывел голос Серебрякова:

– Ладно, я попробую договориться с ним ещё раз. Только если опять соберётесь куда-нибудь уезжать, сообщите мне заранее, за неделю. До свидания.

Но, увы, договориться с Окуджавой больше так и не удалось. Не потому, что не старались или кто-то не хотел, а потому, что мешали обстоятельства: то болел Константин Багратович, то уезжал за границу Булат Шалвович. Потом случилось землетрясение в Армении, и Серебряков уехал надолго помогать своим пострадавшим родным. Потом меня перевели по работе в Подольск, и мы стали встречаться всё реже и реже.

Так прошли месяцы и годы. Уже не стало Константина Багратовича, не стало и Булата Шалвовича.

А мысль о встрече с Окуджавой, ставшая со временем то ли мечтой, то ли навязчивой идеей, всё время мучила меня. Я до сих пор представляю наяву, вижу во сне, как сижу перед великим Булатом и мы в два голоса поём «Виноградную косточку».

А когда становится совсем невмоготу, я включаю запись, беру гитару и подпеваю чарующему голосу величайшего из поющих поэтов.

История ушедших в бессмертие

В далёком 1961 году Михаил Шолохов, побывав в Грузии, в Доме-музее Александра Чавчавадзе, в селении Цинандали, в книге посетителей записал такие слова:

«Свято храните всё то, что касается истории Грузии, истории Чавчавадзе, истории трогательной любви Грибоедова. Это наша общая история, история издревле родственных культур, горестная и милая сердцу история ушедших в бессмертие».

Эти слова вполне можно отнести к великим грузинским мастерам кино, которые так обогатили и грузинскую, и русскую культуру. Михаил Калатозов (Калатозишвили), Марлен Хуциев (Хуцишвили), Георгий Данелия – гении кинематографа, вписавшие яркие страницы в мировой кинематограф…

Даже в этом звёздном списке Георгий Данелия занимает особое место: его лирический юмор – это что-то особенное, ни на кого не похожее явление.

Уже первый фильм Мастера «Серёжа» стал явлением в нашем кино. Дальше такие шедевры, как «Не горюй», «Я шагаю по Москве», «Мимино», «Кин-дза-дза» и другие, все шедевры мирового уровня.

Данелия был и талантливым литератором, автором сценариев и своих, и других фильмов, автором нескольких интересных книг…

В 1993 году на фестивале «Кинотавр» в Сочи я познакомился с Георгием Николаевичем. Позже, 2003 году, когда вышла моя книга «Плач Кукушки», я подарил ему экземпляр с автографом. Вскоре он позвонил, похвалил…

К сожалению, наше знакомство в дружбу не переросло, но я был и остаюсь почитателем таланта Великого Режиссёра и Великого Человека Георгия Николаевича Данелия, обогатившего грузинскую, русскую, мировую культуру гениальными фильмами.

Данелия ушёл из жизни.

Он ушёл в бессмертие.

Г. Данелия на фестиваде «Кинотавр», Сочи. 1993 год.

Фото автора

Церковь Знамения Пресвятой Богородицы в Подольске. Фото автора

Знаменитые подольчане

Десница великого мастера

Меняются времена, и соответственно меняются привычки и наклонности людей. Так, в последнее время стало почти модой легко и просто возводить артистов, певцов или художников в какие-нибудь ранги. Сыграл, например, человек пару небольших ролей, спел несколько дешёвеньких песен, нарисовал что-нибудь в стиле чёрного квадрата – и он уже звезда. И в то же время рядом может жить великий человек, и мы боимся назвать его великим. А зря, всё должно быть по заслугам.

Жил в Подмосковном городе Подольске великий русский художник, народный художник России, действительный член Российской Академии художеств, лауреат Государственной премии им. И. Е. Репина, великий мастер офорта и рисунка Станислав Михайлович Никиреев (07.11.1932 – 24.08.2007). Сейчас в России нет другого художника-графика, которого можно было бы поставить рядом с ним. Да и в мире он был одним из лучших. И это не только моё эмоциональное мнение, это мнение профессионалов, мнение всех, кто знаком с творчеством этого удивительного художника. Его необыкновенные работы находятся в Третьяковской галерее, в других ведущих галереях и музеях мира; они включены во многие издания и в России, и за рубежом.

С. Никиреев, 2006 год. Фото автора

А признание настоящих мастеров сегодня особенно важно, так как культурное пространство сильно заражено сорняками, которые лезут вперёд, стараясь затмить истинные таланты. Что можно противопоставить такому нашествию на культуру? В первую очередь – пропаганду настоящего искусства. Творчество Станислава Никиреева – тот живительный родник, который показывает, что есть ИСКУССТВО на самом деле…

Так сложилось, что зрители почему-то не балуют вниманием художников-графиков, считая, что изобразительное искусство – это живопись и скульптура, а графика – что-то второстепенное. Но это не так: всё зависит от человека, от его таланта. Чтобы убедиться в этом, надо посмотреть работы Станислава Никиреева. Его произведения настолько совершенны по композиции, по уровню мастерства, что трудно подобрать сравнение. Когда смотришь на эти чудеса, сотворённые десницей великого мастера, охватывает трепет восторга, радость за разум и вдохновение, данные ему Господом.

В офортах, рисунках художника, то есть в произведениях в основном чёрно-белых, явственно видишь цвет, чувствуешь воздух, фантастическую глубину небес, чувствуешь запах земли и жизнь её удивительных обитателей – насекомых. «Какая прелесть!» – восхищаются зрители; «Как он это делает?!» – удивляются профессиональные художники. Удивляются потому, что так мог творить только он, Станислав Никиреев. Трудно даже поверить, что всё это волшебство можно изобразить иглой или просто карандашом. Кстати, карандашные рисунки художники считают чем-то промежуточным, подсобным. А Никиреев даже из рисунка делал картину, используя, например, уникальную технику: полутона он создавал не штриховкой или растушёвкой, а точками. Этот способ хорошо известен в полиграфии: больше точек – темнее фрагмент, меньше точек – фрагмент светлее. Для полиграфии это вынужденное решение, а для изобразительного искусства – ноу-хау. Так вот, Станислав Михайлович остро заточенным твёрдым карандашом наносил точки-пиксели – сотни и тысячи на каждый квадратный сантиметр (Титанический труд!). За счёт этого он получал удивительную бархатистую фактуру, плавные переходы и растяжки. Вот где колдовство и мастерство!

Станислав Михайлович радовал нас и великолепными живописными работами, написанными ещё в молодые годы. Изумительное чувство цвета, тона, композиции сулили молодому художнику стать отличным живописцем, но он решил иначе: решил стать графиком, лучшим графиком. И он стал великим художником России, великой художественной державы.

Станислав Никиреев после окончания Суриковского института приехал в свой родной город, в Подольскую производственно-художественную мастерскую (тогда так называлось Подольское отделение художников), но молодого художника в мастерскую не приняли: сказали, что графики им не нужны, а свободных мастерских нет. И он работал у себя дома. Позже, когда Никиреев стал знаменитым, мастерскую и жильё ему не раз предлагали в Химках, и в Москве, и в разных городах и странах мира. Но он предпочитал жить в Подольске и работать в своей двухкомнатной квартире.

– А зачем мне мастерская? – полушутя, но с грустью в голосе говорил Мастер, – когда устаю от работы, я открываю свою коллекцию, и это для меня – лучший отдых. Она же всегда рядом со мной. – Станислав Михайлович имел в виду свою уникальную энтомологическую коллекцию. Он нам показывал её и рассказывал с большой охотой и глубоким знанием предмета разговора. Сотни коробок с бабочками и жуками, тысячи уникальнейших экспонатов. Были у него даже экспонаты, которых в России нет больше ни у кого, кроме Никиреева. А одного жука Станислав Михайлович нашёл, точнее – открыл сам лично, путешествуя по Грузии. Раньше науке этот жук не был известен. Всё это удивительным образом систематизировано. Эта коллекция – плод многолетнего титанического труда и любви к природе. Можно сказать, что энтомология (наука о насекомых) была для Никиреева не просто хобби, а второй его профессией. Что касается увлечений вообще, то их тоже было много: Станислав Михайлович был страстным путешественником – объездил полмира от африканских пустынь до вершин Гималаев. Любил спорт, особенно футбол.

Уже будучи тяжело больным, неугомонный и неутомимый Никиреев уехал в Африку создавать новые шедевры изобразительного искусства и искать новых претендентов в свою богатейшую коллекцию.

Мы с супругой, заслуженным художником России, членом-корреспондентом Российской академии художеств Ларисой Давыдовой, дружили с семьёй Никиреевых – с ним и его супругой Ниной Савельевной. А последние два года встречались часто, старались поддержать его. Во время бесед нас поражал такой факт: мы задаём Станиславу Михайловичу вопрос о его творчестве, а он со свойственным ему темпераментом, даже азартом рассказывает о других художниках. Сначала он показал нам книгу о художнике-самоучке, крестьянине Иване Селиванове.

– Какой талант?! Смотрите, какого льва он нарисовал, хотя зверя этого он никогда в жизни не видел. А этот портрет? Какая мощь, прямо Италия! Ведь он не только никогда и нигде не учился, но он даже никогда не видел мольберта. И рисовал он на жёлтой обёрточной бумаге. В последние годы его жизни я помогал ему, посылал бумагу, краски. А вот этот художник, наоборот, – профессионал, получивший отличное образование. – Продолжал рассказ Станислав Михайлович. – Он показывал роскошный фолиант с произведениями грузинского художника Гурама Доленджашвили. – Это чудо какое-то. Он из своей субтропической страны уехал на север России, чтобы увидеть настоящую зиму, настоящий мороз и снег. Снег и зима его любимая тема. Он даже Грузию изображает в основном в зимнем наряде. Кстати, Гурам по моей инициативе был избран Почётным академиком Российской академии художеств.

Последние месяцы жизни Станислав Михайлович делал ещё одно дело, имеющее огромное значение для отечественной культуры: он писал воспоминания о малоизвестных или совсем забытых художниках, с которыми ему приходилось встречаться, которых он знал. И воистину талантливый человек талантлив во всём: у него необыкновенно сочный и ёмкий язык. Все цитаты Мастера я привожу в первозданном виде, чтобы вы почувствовали «вкус» его слова. Вот послушайте его:

– Я пишу об этих, как это сказать, маленьких людях, человечках, которые не были настоящими художниками, они делали вид, что художники, подражали Герасимову. Я их всех хорошо помню, я о них пишу. А кто ещё о них напишет? И получается колоритный рассказ…

Станислав Михайлович и рассказчик был отличный, и мы слушали его, затаив дыхание.

– Я часто вспоминаю Пензу, славный город! Там река Сура, а мы жили на набережной. Тротуары там были деревянные…

В 57 году я окончил училище и сразу же, на второй день – в Москву, в Суриковский институт. Я бы окончил раньше, но меня взяли в армию. Я думал, что меня не возьмут: я был комсомольский секретарь, член южного райкома комсомола Пензы. Думал: «Такой начальник, в армию не возьмут». Взяли. Но и в армии был период счастливый: я рисовал. Я там написал три огромные картины на военную тему, во всю стену: «Запорожцы», копия с Репина, с журнала «Огонёк» взял. Там головы с ноготок, а мне надо было писать почти в натуральную величину. Как я одолел, даже не понимаю. Вообще здорово написал. Мне предложили: «Товарищ художник, нам надо что-то на военную тему». Я подумал, чтобы не было совсем скучно, предложу «Запорожцев». Спросили: «А где же военная тема?» «Вот один стоит с берданкой, другой с пороховницей». Я писал целый год с большим удовольствием. А когда мы выехали в лагеря, там была эстрада, я поставил огромный холст и стал писать Стеньку Разина по Сурикову. Я в воинской части настолько был занят, что даже с девками, с невестами некогда было погулять. Так что не совсем вычеркнуты из жизни эти три года. Польза во всём есть. Польза есть даже в болезни. Как недавно сказал один артист, человек, который не прошёл операцию, реанимацию, он не знает что такое вкус жизни.

Как-то я задал ему вопрос:

– Станислав Михайлович, вы народный художник России, действительный член РАХ и т. д. Какую награду Вы ещё хотели бы иметь?

– Все регалии, конечно, приятны, но фактически они ничего не значат. Художник Нестеров, уже тяжело больной, отказался от звания, которое ему хотели присвоить. Я, говорит, и так знаю кто я. Вот для артистов это важно. Объявляют: «Выступает народная артистка Пугачёва! Ура!».

Талант, конечно, надо ценить. Хорошо, что Вы, Григорий Иванович, написали про Веню Сафонова, вспомнили старика. Он был большим художником! А Женя Самсонов? Мощный художник! Он тоже заслуживает всяческих похвал.

Как видите, он разговор опять перевёл на другую тему, такой уж он был человек – великий художник и гражданин России Станислав Михайлович Никиреев.

Привожу репродукции работ (офортов) Мастера. Другие произведения Никиреева можно посмотреть в интернете:

«Зима», 21x25 см, офорт, 1972 год.

«Два дерева», офорт, 24,5х28 см, 1994 год.

Сорока», из серии к кинофильму «Портрет жены художника», офорт, 10,2x9 см, 1981 год.

«Заиграли провода», офорт, 30x33 см, 1979 г.

(Ростовский кремль», офорт, 13x26 см, 1993 г.