Текст книги "Откровенные романы"

Обратный путь мы проделали уже по жаре. Маша перекинула свой плащ через руку и шла, открыто, свободно не прикрывая лицо. И когда мы прощались у ворот санатория, она равнодушно взирала на отдельные любопытные взгляды отдыхающих, и только нервно теребила снятые белые перчатки.

– Ты ничего не боишься? – недоумевая спросил я.

– Нет. Наверно уже отбоялась! Может, потом буду жалеть, может быть – но теперь мне абсолютно все равно!

Она смело поцеловала меня на глазах – у одной – особенно близко проходящей, любопытной парочки и засмеялась счастливым нервным смехом.

– Полная волнений ночь, необычное утро, когда я чувствовала себя девкой по вызову – и такой грустный день, – она хотела заплакать, но сдержалась. – Эти сутки вместили столько событий! Запомни! Сегодня 19 июля 1912 года!

– Я запомнил, – согласно кивнул я.

Кто знал, что случится ровно через два года?!!! Про это – еще мир не догадывался.

– Для тебя мой милый, особенно, этот день примечателен. Звезды сошлись. Ты разве не заметил, что получил сегодня два нежных признания в любви! С тобой такое было прежде?

– Куча. Маленькая тележка! Я их коллекционирую.

– Значит еще два. … А ты сердцеед! Вот так! И это ведь последний – твой и мой день! Я буду скучать… Я расстаюсь с тобой так легко, – сама не знаю почему. Думала, буду реветь, и реветь – а вот даже улыбаюсь, и мне покойно, светло на душе. Я наверно могла побыть до вечера, но ушла пораньше, что бы у тебя осталось время проститься с твоей девочкой. Ты будешь с ней прощаться?

– Надеюсь.

– Это обязательно мой милый! Простись с ней хорошо – по-доброму, если даже неуверен в своих чувствах. Я может, напишу тебе пару или чуть больше открыток к Рождеству или Пасхе. Можно я их пошлю на адрес офицерской школы в Ораниенбауме? Просто так без ответа.

Я поцеловал ей руку.

– Это будут весточки, что я не забыла тебя, и ты оставил в моей душе сильный след.

Я поцеловал ее в губы. Она обхватила крепко меня в ответном поцелуе. Вдруг слезы брызнули у нее из глаз и, оттолкнув меня, она бросилась, почти побежала по направлению к корпусу. Уже у самого здания, она замедлила шаг, остановилась, потерла перчатками лицо и оглянулась. Увидев, что я не ушел, она очень грустно, но приветливо помахала мне рукой.

На Рождество я получил стандартную открытку, с одной странной строчкой: «Посмотри на картинку на обороте». На обратной стороне была изображена заботливая мама с крылышками ангела за спиной, играющая у елки, с двумя маленькими карапузами. А на Пасху – поздравление – с небольшой припиской: «Родился мальчик. В метрической книге Введенской церкви С. Петербурга – его записали под именем Михаил».

На этом текст в найденных тетрадях обрывался. Возможно, автор что-то хотел еще приписать, но по каким-то причинам не сумел или не захотел это сделать. В лист навечно впечаталась закладка – обертка от конфет, посвященная 300-летию дома Романовых, с изображением Кремля, харьковской фабрики Д. Кромского. На обратной стороне обложки – были два рисунка женских головок, выполненных тонкой перьевой ручкой. Одна была нарисована в профиль, другая в анфас. Обе изображенные женщины, были симпатичны и хороши собой, но та, что выглядела моложе, была подчеркнута двумя волнистыми линиями.

Я достал из стола конверт. Вновь перебрал содержимое и нашел эти две открытки: поздравление с рождеством и пасхой. Обычные почтовые сообщения. Обычные, – если не знать, что им предшествовало. Все точно. Слово в слово. А на дворе был 1913-й год. Последний мирный год России. 300 лет династии. Все казалось незыблемо и крепко. Кто мог предполагать тогда, что ужасы войн, революций уже были готовы спихнуть империю в пропасть – откуда ей не выбраться.

Не тысячи, не десятки тысяч, а миллионы людей – были втянуты в бессмысленную кровавую мясорубку. Не многим из них удалось выжить. Скорей всего и автор этих строк не стал исключением. Может, пока он писал эти строчки, уже снаряжали на заводах Круппа снаряд, который оборвет его жизнь! А может, война обошла его стороной – а какой-нибудь разухабистый революционный матрос, граненым солдатским штыком поставил последнюю точку в этой летописи жизни.

Новосибирск. Март 2013.

Немного счастья, когда шел дождь

Глава 1

Тогда мне было 23 или 24 точно не помню. Я дружил с одной девушкой: не со своей будущей женой – с другой девушкой, и она нравилась мне. Она была хороша. Необыкновенно хороша, и что-то в ней было, что потом я искал, в других девушках. В других девушках – и в своей жене. В то время мы дружили не так, как дружит молодежь сейчас. Наши отношения были чисты, непорочны – хотя иногда, не скрою, мы были на грани фола. Но мы всегда останавливались. Чего это стоило нам? Думаю можно понять.

Жил я тогда с сестрой в доме родителей на Северном поселке. Есть такое место на краю Новосибирска. Немного частных домов и много улиц: Игарская, Тайшетская, Тамбовская, Тагильская, Целинная; у края, ближе к аэродрому, Пятигорская и шесть Электронных переулков. Из достопримечательностей – асфальтный завод, который засыпал всю округу асбестом, и даже собранную малину порой приходилось обмывать от белого налета. Близ него доживали свой век шлакоблочные бараки. Их строили заключенные временно для себя, – а потом стали жить гражданские, и постоянно. А рядом располагалась, окруженная глухим высоким забором больница для сифилитиков.

Наша мать к тому времени трагически умерла, отец получил квартиру и безуспешно налаживал отношения с другой женщиной: овдовевшей учительницей. Сестра на три сезона уехала работать пионервожатой в лагерь «Дзержинец» на Бердском заливе, и я на все лето остался почти полным хозяином огромного дома.

Как-то, в первых числах июля, я со Светланой возвращался через весь город из кинотеатра «Победа». Остаток вечера и ночь мы решили провести в доме. Она позвонила маме и отпросилась ночевать «к подружке». Мама отпустила и «подружка» конечно тоже не возражала. Не помню, что было за кино. Вообще то нам хотелось скорей оттуда смыться, что мы и сделали. Транспорт в советские времена ходил скверно, но в тот раз нам повезло. Мы быстро дождались любимую «Четверку» и чудесно устроились на заднем сиденье ЛИАЗа.

Автобус был полупустым и теплым. Наверно его нагрели пассажиры, которые вышли раньше. Напротив нас у окна сидела девушка в белом нарядном платье и с немножко бледным лицом. Я говорил без умолку. Не смотря на мою, в общем-то, довольно заурядную внешность, если не сказать более, это у меня всегда получалось. Мне нравились девушки, иногда и я нравился им. Трудно сказать по прошествии стольких лет, о чем тогда шла беседа? Но нам было хорошо, и темный родительский дом терпеливо ждал нас, и в погребе томились прекрасные бутылочки болгарского вина «Тырново» – купленные «На всякий случай!» – и автобус неторопливо покачиваясь на поворотах, приближал нас к нашему маленькому празднику, и мы почти не замечали ничего вокруг. Теплая летняя ночь, запоздавший автобус, Света, которая изредка одаривала меня нежными взглядами – что еще нужно?

Постепенно, не сразу, и как-то невзначай, я почувствовал, что нас стало трое: я, Света, и эта незнакомая девушка в белом платье. Она, внимательно слушала нашу болтовню. Когда приходилось смеяться, отворачивалась к темному окну, но скрыть его не могла. Наконец она перестала отворачиваться и стала просто смеяться с нами. Мы с ней шутили, говорили, как мило порой беседуют люди в поезде, когда знают, что расстанутся скоро раз и навсегда, и без всяких последствий. В глубине души, на самом ее донышке, мне почему-то было приятно ее внимание – ведь две молодые девушки, когда тебе 23 это всегда лучше, чем одна.

Мелькали остановки. Расставание с незнакомкой затягивалось. Автобус увозил нашу троицу все дальше. Когда в очередной раз распахивались двери, я гадал: «Когда же она выйдет? Сухой лог? – нет. Учительская? – нет. Школа? – нет. Тогда уж точно Юбилейная? – опять нет». Я исподволь присматривался к нашей спутнице. Длинные каштановые волосы, легкими полуволнами обрамляли ее лицо, пышно и густо падали на плечи, а глаза! Что это были за глаза, в тени обрамления длинных ресниц… вспыхивающие живыми огоньками, блестящие испепеляющие.

«Почему иногда красивые незнакомки невзначай лишают покоя и так серьезно тревожат душу?!!»

Так мы ехали, и ехали, и автобус скрипел на ухабах, и нам втроем было нескучно. Народу поубавилось. Вскоре мы остались почти одни. Далеко! У черта на куличках, расположен Северный поселок и наша остановка «Маяк». Странно, думал я, «Живу столько лет, но ее прежде никогда не видел». А такую девушку просто невозможно не заметить в нашей глухой окраине. Всех местных девчонок мы знали наперечет и все они нам порядком, надоели и были скучны и неинтересны. «Наверно к кому-то приехала в гости, – пронеслось в мыслях у меня. – Интересно к кому?»

Мы направились к выходу. Наша спутница последовала вслед. Автобус, обдав нас газами, направился дальше. Мы неторопливо перешли дорогу и свернули на первую улицу от магазина. Общий разговор тек плавно и естественно. Это было очень удивительно. Наша улица Целинная – это совсем немножко частных домов. Мы шли, мило болтали, смеялись и, наконец, пришли.

Дом отца был основательный кирпичный, покрытый цементно-песчаной шубой, как и многие дома вокруг. А четырехскатная вальмовая крыша, была покрыта толстым оцинкованным железом, которое местные жители извлекали, разбирая оцинкованные промышленные бачки. Раз в пять лет, такую крышу приходилось красить олифой с серебрянкой, и тогда она блестела на солнце как рыбья чешуя.

Взявшись за скобу, вбитую в столб, я ловко взгромоздился на приступку, нагнулся и с обратной стороны отодвинул тяжелый кованый засов. Девушки стояли и ждали. Я спрыгнул назад и почему-то подумал, что эта незнакомая девушка – которую я даже не знаю, как звать – сейчас наверно войдет в наш дом. Но так не бывает! В моей жизни такие милые симпатичные девушки в белых платьях, никогда в жизни не приходили просто так, тем более, ночью, без приглашения.

«Скорее всего, наша спутница проводила нас и сейчас пойдет на остановку. С минуты на минуту должен вернуться с кольца последний автобус! – эта мысль быстро пронеслась в моей голове, но я ничего не сказал, только открыл калитку и глупо улыбался.– Сейчас она уйдет! Нет, конечно, она не может не уйти!?».

Они вошли вдвоем!! Это не поддавалось логике! Правда – незнакомка все-таки немного замедлила шаг и приотстала немного. Уличный фонарь желтым светом зыбко освещал гравийную дорожку во дворе. Девушки остановились у входной двери. Мне пришлось при ней достать ключ из-под крыльца. «Вот странно: она теперь знает, где мы прячем ключ от дома!» – пронеслась молнией спонтанная мысль у меня в голове.

На кухне было уютно и тепло. Металлически трещал на стене забытый репродуктор с поврежденным диффузором, и я не долго думая, заткнул ему луженую глотку. У меня было не очень-то прибрано. Впрочем, для холостяцкого жилья, очевидно, терпимо.

– Вот мы и дома, располагайтесь! – с нотками наигранного веселья и гостеприимства сказал я. Эта фраза была больше направлена в адрес нашей гостьи. Света здесь часто бывала и чувствовала себя свободно.

– Чур, я у окна! – забила она быстро место.

– Телевизор включать не будем? – поинтересовался я на всякий случай.

– Конечно, не будем. Такого добра и дома много, – бросила Света.

– У меня есть немножко вина и сыра? Как вы смотрите на это? – обратился я к ним, почти не сомневаясь, что они не ответят отказом.

– О чем разговор! Все мечи на стол, и побольше, побольше!!! – засмеялась Света.

– Чуть-чуть можно, – еле слышно промолвила наша ночная гостья.

Я, открыл тяжелую крышку в полу. Спрыгнул в подпол: за сеткой, где раньше держали куриц, было углубление. В нем цинковый ящик из-под патронов с Пашинского полигона. Сокровенное местечко! Я уверенно в темноте пошарил рукой. Достал пару заветных бутылочек «Тырново». Они приятно холодили ладони рук. Из серванта на стол выставил разнокалиберные фужеры на длинных ножках, сыр, яблоки – все, что было в моем холостяцком жилище; ну, еще штопор. Положив этот нехитрый набор, я вышел через сени на двор.

По пути вдруг задался вопросом, почему девушек либо нет, либо их две? Почему в жизни все так несправедливо… а потом меня осенило – беда или радость никогда не приходит одна! На счет беды я наверно погорячился. И вообще, будь что будет – я не приучен ломать голову, да и не то состояние у меня сегодня.

Недалеко от крыльца стояли две бочки с водой. Я глянул в черное отражение. Оно колебалось. Поверхность черно маслянисто блестела. Плеснул в лицо теплой согретой за день водой. Хотелось прохлады, но она была как парное молоко и не освежала. Бросив это занятие и немного обтеревшись шторой на веранде, я вернулся к девчонкам.

«Тырново! Мое любимое «Тырново!"… и на закуску крупно и небрежно нарезанный сыр, яблоки. Я наливал вино не «жадясь», и нам скоро стало хорошо. Прелестные милые девушки сидели рядом – как сестры – и если пару минут и существовала небольшая неловкость, то сейчас она растворилась без остатка. Наша незнакомка при ярком свете кухни и в тени от зеленого абажура, казалась загадочной. Она была моложе Светы, совсем девчонка. Хрупкая, нежная и немного бледная, как только увидевший свет стебелек. Грудь у нее была небольшая, руки тонкие, казалось слегка прозрачные. Она почти не пила, но никогда не отказывалась поддержать тост. Глаза ее – даже когда она смеялась – казались, существовали отдельно и были необыкновенно грустны и печальны. Тонкие пальцы нервно сжимали фужер с вином, и создавалось впечатление, что она была одновременно с нами и как бы где-то совсем далеко – в своем неведомом мире.

Света заметила мой долгий откровенный взгляд, обращенный на нашу гостью, и украдкой из-под стола, показала мне увесистый кулак. Я смущенно улыбнулся, отвел глаза и растерянно пожал плечами.

Наша незнакомка казалась мне существом открытым и готовой на поступок. Ее странности не пугали меня, а напротив интриговали, и как-то заводили, если вообще уместно это слово здесь. Наше общество окружено такой кучей табу и условностей, что человек – особенно в большом городе – зачастую оказывается один. Такая политика невмешательства: «Ты меня не трогаешь – я тебя не трогаю. Мне плохо – я не показываю виду. Тебе плохо – ты молчи». Не люди – автоматы, с приклеенными вежливо-равнодушными масками, на том месте, где должны быть лица. В деревне пройди по улице: обязательно кто-то, о чем-то спросит, или улыбнется, или поздоровается. Конечно, может тебя, и пошлют куда подальше, но и помогут, если необходимо, посочувствуют. Начни в городе здороваться со всеми подряд, как в деревне – примут за сумасшедшего. Мне всегда казалось, что чем меньше поселение – тем лучше люди в нем проживающие, и чище, и сердечней их взаимоотношения. Небольшие захолустные городки – лучше, чем большие. Маленькие деревушки – лучше райцентров, и что уж говорить про Москву: которая сама себя съедает. Сохранить открытость простоту, может даже детскую непосредственность – это большое счастье, о котором человек порой и не догадывается.

Мы мило беседовали, но незримая тайна, как дамоклов меч висела над нами и ждала своего разрешения.

Вот и кончилось вино, и уже часы в коридоре показывали около двух ночи, и мое красноречие начинало давать сбои, и небольшие паузы стали повисать над нашим столом… Во время одной из них – особенно долгой – наша незнакомка вдруг подошла к окну. Взглянула в непроницаемо черное стекло, (после часа ночи фонари на улице выключали) и, помедлив, как бы в раздумье, сказала одно слово:

– Пора.

Это слово упало как камень в воду. И все замолчали.

А у меня в голове запрыгали маленькие насмешливые молоточки: «Пора… пора… пора». И их веселый перестук был похож на карканье злобных ворон. Настроение сразу упало. Было ощущение, как будто кончился Новый год, отгремели тосты и салюты, все уже хорошо выпили, поели, а счастья нет. Так бывает: люди пьют, поздравляют друг друга с Новым годом, новым счастьем и отчетливо понимают, что никакого счастья не будет – просто еще один год ушел в тартары, сгинул бесследно в пучине времени. Когда гости уйдут: они сольют недопитое вино обратно в бутылки, на следующий день доедят салаты; через пару недель вынесут елку, воткнут ее в сугроб у подъезда… И начнутся вновь серые бесконечные будни: когда дни, ночи, недели сливаются в одну безрадостную полосу, и порой за месяц, два, оглянувшись назад, нечего будет вспомнить. Но как хочется иногда верить и ждать чуда! … Хотя бы в новогоднюю ночь! Верить самому – и убеждать в этом других!

– Как от вас добираться? – осведомилась девушка – после долгой паузы – и голос у нее сразу стал скучным и невыразительным.

– Автобусы уже не ходят, – уверенно и безапелляционно ответил я.

– Хм! Да! Я догадалась уже, – обронила она опустошенно.

– Наш район таксисты не любят. Можно попытаться на частнике, если повезет.

– Мне идти одной? – промолвила она тихо, почти шепотом, и при этом вопросительно и тревожно посмотрела на Свету.

– Могу проводить, … то есть, конечно! – спохватился и затараторил я вдруг как пулемет. – И даже не стоит об этом говорить! Света, я быстро, жди меня.

«Что я так подскочил? Сам не знаю!»

– Быстро? – слегка усомнилась Света. Она уютно устроилась в кресле, поджав под себя ноги, и кусала ногти. Пожалуй, первый раз она внимательно и долго посмотрела на нашу гостью. Та в ответ виновато улыбнулась, но ничего не сказала, только опустила глаза в пол.

Мы вышли в ночь вдвоем.

Света в последний момент, в коридоре, незаметно, но крепко до боли сжала мое запястье.

– За-крой-ся! – решительно и твердо по слогам заявил я.

Это был язык жестов. Каждый сказал что хотел.

На улице было не видать ни зги. Сильно посвежело. Приходилось двигаться почти на ощупь. Мне это удавалось. Моя спутница чувствовала себя неуверенно, и мне пришлось взять ее за руку.

– Зачем – мне все видно, – лукаво солгала она, пытаясь освободиться.

– Только кошки видят в темноте.

– Они да! И я.

– У тебя глаза как у кошки!?

– Может быть.

– Кошки они ласковые?

– Я кошка, которая ходит сама по себе! – сказала незнакомка немного отчужденно.

Я отпустил ее руку – но так как луны не было – мы постоянно натыкались друг на друга. И я чувствовал, как она в очередной раз вздрагивает, и каждый раз мне было необыкновенно приятно касаться ее, и ощущать тепло ее тела, и легкий дурманящий запах духов и еще чего-то женского, девичьего необъяснимого, но непреодолимо волнительного.

«Кто она? Как ее зовут? Что это было?» – такие вопросы иногда всплывали в моей голове, и даже легкий хмель от «Тырново» не мог снять их совсем, а только сглаживал острые углы, размывал очертания.

Мы вышли на остановку у «Маяка». Тут было светлей. От магазина струился свет мертвенно-голубых неоновых ламп, и одна из них противно мигала.

– Ждать – бесполезно, – промолвил я уверенно, – можно пешком по дороге – как ехали сюда, или, через школу и дамбу – это ближе.

– Вам совсем не хочется меня провожать!? – вдруг перешла она на» Вы».

Я промолчал.

Она подошла ко мне ближе, взглянула внимательно в лицо, и немного упрямо добавила:

– Это совсем не обязательно!

– Ну, вот началось! К чему этот пустой разговор? – сказал я сухо.

Мы еще раз оглянулись, на пустую дорогу, и тронулись в путь. Тут – я уже шел не так уверенно. Девушка порой налетала меня, и я чувствовал ее упругую грудь у себя на спине, и легкий озноб пробегал у меня под лопатками. Хмель еще немного кружил голову. Я ни о чем не мог думать, как только о том, когда она вновь коснется меня. Это была как будто наша маленькая игра. Может, это мне все казалось. Я уже не так спешил – и специально порой задерживал шаг, ждал, – и она не обманывала меня; она легко и испуганно дотрагивалась до меня вновь, и вновь; и мне опять это было необыкновенно радостно и приятно. Иногда – когда мы касались немножко дольше обычного – с ее губ слетало чуть слышное: «Простите».

Мы начали спускаться вниз: повеяло сыростью, болотными запахами. Ее «Простите», звучало иногда так тихо, а отстранялась она так медленно, что я думал, что могу постоять так чуть дольше, и она будет упираться в меня своей маленькой грудью, и я буду чувствовать ее всю, сквозь тонкую рубашку. Мне хотелось так постоять – и ощущать ее тело! Но когда мы подходили к мосту, вдруг что-то неуловимо изменилось. Я это понял без слов. Возникло тревожное чувство. Наконец она сказала:

– Господи! Что это? Чем пахнет?

– Это болото. Так пахнет всегда. Раньше было озеро. А потом берега заросли рогозом, камышом. Рыба пропала – остались одни лягушки.

– Почему вы мне не сказали о болоте. Мы можем пойти скорей? – проговорила она с нотками беспокойства и тревоги в голосе.

– Конечно, давай попробуем, а что случилось? – недоумевал я, пребывая в растерянности.

– Давайте быстрей, еще быстрей! Прошу вас.

– Да-да! – бормотал я, теряясь в догадках, и скоро мы почти бежали, взявшись за руки. Гулкие доски деревянного моста громко разносили топот наших ног. Хмель выветрился из моей головы.

– Умоляю– быстрей! – просила она со сбивчивым дыханием.

Дорога пошла вверх, и девушка стала слабеть. Мы уже не могли бежать. Перешли на быстрый шаг.

– Быстрей, быстрей, – шептала она, но ноги ее не слушались, появились какие-то хрипы в голосе.

– Что с тобой? Тебе, правда, плохо?

– Быстрей, – шептала она как заведенная, а вскоре остановилась и села на землю. У меня с собой были спички. Я зажег сразу несколько штук. Осветил ее лицо и невольно отшатнулся. Оно было распухшим, надбровные дуги стали водянистыми, глаза заплыли, и под ними образовались мешки.

– Что случилось? Скажи, что с тобой, тряс я ее за плечи.

Разобрать, что она отвечает, не удавалось.

Как я тянул ее, и сколько это продолжалось, трудно сказать. Иногда она мне помогала – шла ногами – но большую часть пути я тащил ее волоком и на спине. Это был очень тяжелый марафон в моей жизни, но я старался, падал, спотыкался и поднимался вновь. Проклятая гора съедала остатки моих сил, и казалось, мне не выдержать. С огромным трудом нам удалось добраться до шоссе, где начиналась улица Объединения. У дороги я свалился как подрубленный. Пот лился с меня ручьем, и мы лежали грязные, беспомощные.

Вдали неожиданно показались огни. Это был лучик надежды. Мы лежали посреди дороги на асфальте. «Москвич» быстро приближался. Увидев нас, он замедлил ход. Я призывно замахал рукой. Но водитель не остановился. Ловко сделав зигзаг, машина объехала нас. Молодой парень – с белым перекошенным лицом – нажав на газ, скрылся. Когда он умчался, мне показалось, наступила жуткая страшная тишина. Я испугался, нагнулся к ней, но девушка дышала. Я опять взвалил ее на себя, и, покачиваясь, побрел к брусчатым двухэтажным домам, благо до них оставалось идти не так много. С трудом добрался до первого окна, опустил тяжелую ношу на землю и в изнеможении постучал в окно, потом постучал в другое окно, потом в третье, четвертое. Не знаю, сколько прошло времени, пока открылась одна из форточек, и грубый мужской голос проворчал что-то нелицеприятное в мой адрес.

– Помогите. Она умирает, – попросил я, и не узнал собственного голоса, такой он был противный и жалобный.

Спустя какое-то время, вышли две женщины в ночных рубашках и легких накидках на плечах. У одной я заметил в руках длинную деревянную скалку, которой обычно катают пельмени в больших семьях. Они подошли, и некоторое время стояли, молча, глядя на лежащую девушку.

– Она жива? – спросила одна.

– Что с ней? – спросила другая.

– Не знаю, – с трудом выдавил я в ответ.

– Как это ты не знаешь?! – спросила первая, и нагнулась к ней ближе, стараясь послушать ухом. Вторая – со скалкой – стала заходить мне за спину. Деревянную колотушку она грозно положила себе на плечо. Так окружают собаки незадачливого путника, который по неосторожности посмел вторгнуться в охраняемую ими территорию.

– Вызовите скорую! – попросил я, стараясь держаться уверенней и в тревоге меж тем кося глазом назад.

– Вызовем, вызовем, – проговорила с нотками угрозы, та, что стояла у меня за спиной, – ну что живая? – обратилась она к нагнувшейся женщине.

– Да! Надо идти к Митрофанычу – у него телефон.

– Ну, иди, буди – я за этим пригляжу.

Спустя минут пять, во дворе собрались человек шесть-семь полусонных, наспех одетых людей. Все спрашивали: «Что с ней!?», и не получив ответа, ждали когда приедет «скорая». Минут через двадцать, приехал Уазик – «Санитарка», с красным крестом на крыше. Девушку переложили на носилки и затолкнули в машину через открытые задние двери.

Женщина, в белом халате, стала задавать мне вопросы: но, ни что случилось, ни имени девушки, ни фамилии ее, я не мог сказать. Сказал только свою. Люди, собравшиеся в этот неурочный час, начали возмущаться и обступили нас со всех сторон.

– От него разит!

– Что он с ней сделал!?

– Эта молодежь, без тормозов! – раздавались угрожающие крики со всех сторон.

Обстановка накалялась. Женщина-врач, сказала коротко: «Разберемся!» и, взяв меня за рукав, предложила поехать с ними. Мне ничего не оставалось, как согласиться. Меня посадили вместе с водителем на переднем сиденье, а врач хлопотала в салоне. Я не оборачивался – боялся обернуться – смотрел неотрывно на дорогу, убегающую под колеса, в голове у меня роились разные мысли. Все случившееся казалось кошмарным сном. Мы проехали по Лесной дороге, свернули на «Александра Невского» и приехали в ведомственную 25-ю медсанчасть от завода «Химконцетрат».

В больнице меня оставили одного в приемном покое и скоро забыли. Или от холода, или от переживаний этой ночи, меня начал бить озноб. Зуб на зуб не попадал. Я обнимал себя за плечи, нервно ходил из угла в угол и даже приседал, что бы согреться. Наконец я узнал, что кризис у девушки миновал, и что это было результатом аллергической реакции организма на пыльцу, запахи от болотных растений, и она могла задохнуться. Еще врач назвала ее по имени – Маша. А меня потрепала по голове и шутливо назвала «спасителем».

«Неужели закончилась эта нескончаемая и тревожная ночь!?»

Стало легче на душе. Автобусы еще не ходили, и я отправился в обратный путь пешком, через Сосновый бор, по беговым дорожкам спорткомплекса «Север». Дорога заняла около часа. Когда я подошел к дому, первые лучи солнца осветили трубу асфальтного завода, но на земле еще лежал легкий сумрак ночи.

Стучаться долго не пришлось. Света открыла без промедления и с решительным видом встала в проеме двери. Она ждала, что я скажу. А я не желал ничего объяснять – просто не было сил. Мне тупо хотелось, как можно скорей добраться до подушки, и я это сделал.

– Все понятно! – раздраженно бросила она фразу, которая не предвещала ничего хорошего, и торопливо начала собираться: мельком оглядывая себя в зеркало, поправляя волосы, и нанося небрежно на губы помаду.

– Ничего тебе не понятно! Она в больнице – у нее аллергия.

– Это не умно – вы долго думали?!

Я так и знал, что из этого разговора ничего путного получиться не могло. Я оставил свою девушку, пошел провожать другую, меня не было всю ночь – что тут добавить. Чем больше будет оправданий – тем меньше веры. Надо хорошо выспаться, тогда может быть, найдутся нужные слова. Я лег в постель: она была теплая, согретая, и пахла дешевой польской «Шанелью №5».

Дверь в сенях громко хлопнула. Не было сил закрыться и голова моя начала проваливаться в небытие. Я засыпал, тем не менее, с улыбкой: вспоминал грустные глаза Маши, хрупкую угловатость девушки, белое платье и маленькую прекрасную грудь. Ее тихое: «Простите, … простите!». Почему я не обернулся там, наверху, и не сжал ее ладони в своих руках? А ведь я мог это сделать! Я точно мог это сделать, я чувствовал это! И мы постояли бы у школы, и не пошли бы в это проклятое болото.

Я даже не стал бы ее целовать, только бы она доверчиво прижалась ко мне. А она бы прижалась ко мне, и я бы чувствовал ее маленькие теплые комочки у себя под сердцем. Так можно простоять всю ночь. А может, когда-нибудь я увижу их без одежды – наяву, стоя на коленях или в постели? Как хорошо – представить порой девушку без одежды – и тем более девушку, которую ты, наверное, немножечко спас и чувствовать себя слегка героем или рыцарем. Мягкое одеяло сна забирало меня, тепло укутывало со всех сторон. Как хорошо, что все кончилось. Я уже засыпаю. Вот уже почти окончательно сплю и мне очень хорошо. И мир такой голубой и розовый и люди вокруг прекрасные и с добрыми лицами.

Когда я окончательно попал в объятья Морфея, мне снился теплый необитаемый остров с белым горячим песком. Коралловые рифы. Они как распахнутые руки, выдавались далеко в море, полукружьями окаймляя неглубокую лагуну с диковинными рыбками. По этому мелководью бродила девушка в белом легком одеянии. Она поддерживала края платья руками и плескала ногами в проплывающих рыбок. Рыбки, тем не менее, не боялись ее, и приносили во рту крупные жемчужины. Девушка подставляла ладони, и они складывали их туда. Когда драгоценностей набиралось с горкой, она весело сыпала их на голову, плечи и при этом кружилась. Жемчужины искристым веером рассыпались вокруг, заливая округу волшебным светом.