Текст книги "Генерал"
Автор книги: Гусейн Аббасзаде
Жанр: Современная зарубежная литература, Современная проза
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 16 (всего у книги 28 страниц)
Вернувшись с совещания в штабе корпуса, полковник Асланов вызвал комиссара.
– Михаил Александрович, я привез добрые вести.
Филатов подумал, что это та новость, о которой он уже слышал.
– Наверное, пошли на фронт машины танковой колонны «Ленкоранский колхозник»? А, может, уже прибыли?
– Нет, дорогой Михаил Александрович, совершенно другие вести. Согласно приказу командования, на базе нашего полка создается танковая бригада.
– Бригада?
– Да. И мы с тобой должны развернуть полк в бригаду. Так сказал Черепанов.
– А руководство бригадой?
– Остается прежним. Мы возглавим бригаду. Думаю, нас вызовут на собеседование. Генерал велел все обдумать, прикинуть, взвесить и явиться к нему с готовыми предложениями. Как ты смотришь на это?
– Самым восторженным взглядом. Это же какое доверие! Спасибо за это. Все, что зависит от нас, мы сделаем. Нас перебросят в тыл, или будем переформировываться тут?
– На какое-то время придется отойти в тылы. Прибудет много новых людей, техника. Как я понял генерала, нам передадут из других частей целые взводы и роты.
– Это облегчает работу. И времени нам меньше потребуется.
– Очень кстати будет нам колонна «Ленкоранский колхозник».
Асланов открыл полевую сумку, достал памятную книжку, просмотрел свои пометки, сделанные во время беседы с генералом.
– Значит, основная техника будет, будет и рядовой и сержантский состав; надо думать о командирах среднего звена. Черепанов советовал подумать, кого из наших людей можно повысить в должности.
– Достойных у нас много. Ротных можно смело выдвинуть на должности командиров батальонов, командиров взводов – на должности ротных. Есть командиры экипажей, которые потянут на должность командира взвода. Среди сержантского состава есть такие ребята, которых можно представить на присвоение офицерского звания.
– Я такого же мнения, Михаил Александрович. И даже записал себе некоторые имена. Я вообще сторонник того, чтобы на свободные места по возможности назначать кого-то из своей части. Ну, а если уж таких людей не окажется, или не хватит, надо просить из резерва.
– Продвижение по службе, перспектива роста всегда возвышают людей. Если люди видят, что достойных, самоотверженных ценят и выдвигают, это лучше всяких речей поднимает моральное состояние.
– Эх, как нам сейчас не хватает Николая Никаноровича! Он ведь пунктуален и точен, он бы уже многое взял «на карандаш». Увы, еще лечится. Правда, когда Черепанов спросил, как мы обходимся без Пронина, и предложил подыскать нам нового начальника штаба, я ответил, что капитан Данилов пока с делами справляется, а там, смотришь, и Пронин вернется. – Асланов закрыл записную книжку. – Да, Пронин скоро должен вернуться, будем его ждать.
– Правильно, Ази Ахадович. Лучше Пронина мы вряд ли кого можем найти. Но почему-то от него писем давно нет.
– Я тоже давно не получал весточки, но твердо знаю, что тоскует он в госпитале, и если бы мог, давно уже оттуда удрал бы. Думаю, письма где-нибудь задержались. Ничего, подождем. Ради дельного человека и подождать можно.
Они сидели по разные стороны стола, прислоненного к стене землянки. Колеблющийся свет коптилки падал на золотую звезду на груди Асланова, при каждом движении звезда слегка покачивалась, и четкие грани ее отбрасывали на стену тонкие лучи.
Из всех своих орденов и медалей полковник носил только эту звезду – все остальные отдал на хранение лейтенанту Смирнову. А у Филатова хранился орден Красного Знамени, которым был награжден Пронин. Что орден пришел, об этом Пронину написали и поздравили его, но посылать в госпиталь побоялись: еще пропадет в дороге.
Глава двадцать девятая
1Получив отпуск после госпиталя, Густав Вагнер приехал в родной Пархим, в надежде привести в порядок здоровье, и особенно нервы, после пережитого под Котельниково, где он был ранен, надо прийти в себя. Но так уж складывалась судьба, что и под родной крышей он не нашел спокойствия. Отец и жена были в ссоре, говорили между собой только в силу необходимости, короткими фразами, чаще слышалось лишь «да» и «нет», да и его встретили холодно.
«Все отступаете и отступаете?» – угрюмо спросил отец, и Вагнер сразу вспомнил морозный февральский день, наблюдательный пункт, с которого он озирал поле боя, и русские танки, прорвавшиеся с фланга в тыл дивизии. Это были танки того самого Асланова, который был у Вагнера в руках, ускользнул и вновь обрушился на дивизию, на этот раз на тылы и штаб; раненого, адъютант Макс Зоненталь втолкнул его в машину и вывез в безопасную зону. Вагнер потерял много крови, отлеживался в двух госпиталях и благодарил бога, что не попал в плен. «Вот тебя бы сунуть туда на денек, перестал бы ворчать, что отступаем, – думал он, слушая Вагнера-старшего. – Много вас тут, стратегов, и ни один не представляет даже, как дерутся эти советские дьяволы».
За два месяца пребывания на Восточном фронте Густав ничего не заработал, кроме этого нелепого ранения. Оставалось с тоской вспоминать дни, проведенные в Париже. Когда он ехал на Восточный фронт, в армейскую группировку «Дон» фельдмаршала Манштейна, он глядел на мир совсем по-иному, твердо рассчитывал, что сумеет себя показать, прибавит кое-что к своим наградам, получит очередной чин генерал-лейтенанта. Теперь он думал только о том, чтобы сохранить свои позиции в армии, не лишиться того, что имел.
Будучи в госпитале для генеральского состава, Вагнер получал информацию о положении на Восточном фронте, читал газеты и слушал радио, обменивался мнениями с другими и понимал, что дела на Восточном фронте плохи. Капитуляция шестой полевой армии Пау-люса и других окруженных под Сталинградом войск произвела тягостное впечатление на всю страну и, конечно, на армию. Прошло немало времени после траура, объявленного Гитлером, но матери и вдовы все еще не снимали черных платьев – Вагнер убедился в этом, когда ехал в Пархим.
Ночью, нежась в объятиях Герты, Густав думал только о том, какое это счастье, что он остался жив.
С утра шел дождь, погода была пасмурная. Они проснулись поздно. Густав выпил чаю, принял ванну и массаж. Раненую ногу надо было активно разрабатывать, чтобы не хромать, и, надо сказать, слуги и Герта старались ему помочь.
Днем почтальон принес свежие газеты.
Старый Вагнер не стал их читать – он больше не верил газетным сообщениям.
– Что ты ищешь в них? – спросил он сына. – Все ложь! Орали во всю глотку, что мы захватили Сталинград. А чем кончилось? Трауром по сотням тысяч наших солдат.
И Людвиг схватился за больное сердце, закрыл глаза и несколько минут сидел неподвижно. Густав подсел к нему.
– Тебе нельзя волноваться.
– А тебе? Жена сказала, почему мы в ссоре с ней?
– Нет, отец. А вы разве поссорились?
– А ты не заметил? И не спросил у нее, в чем дело?
– А в чем?
– Я бы хотел, чтобы она сама тебе сказала.
– Вечером спрошу.
Хладнокровный ответ сына удивил старика.
– Ты способен ждать до вечера? Ну, а я не могу! И скажу тебе прямо: твоя жена занимается недостойными делами, порочит твое имя. Мне надоело отвечать на звонки посторонних мужчин. Надоело ждать вечерами, когда она вернется из своих странствий!
– Чего они хотят, эти мужчины?
– Чего хотят от легкомысленной женщины? Спрашивают ее непрестанно!
– Но о чем они говорят? – спросил побледневший сын.
– Спроси у жены, – старик иронически посмотрел на сына. – Очень часто она уносит телефон в спальню и говорит часами. Потом одевается и исчезает. Ведет себя так, будто никаких обязанностей перед семьей, перед мужем у нее нет. Боюсь, она в конце концов опозорит всю нашу семью. Поговори с ней серьезно!
– Поговорю!
Старик помолчал.
– В прошлый раз ты только успел показаться… И сразу уехал.
– Тогда я был здоров. После ранения и госпиталя сразу на фронт не отправят.
– Как я понимаю, положение на Восточном фронте еще хуже, чем в прошлом году. Мы упустили из рук многие города и села, обширные территории, завоеванные ценой крови тысяч и тысяч немецких солдат. Но дело идет к лету, можно ожидать нового наступления русских. Думаю, тебе не придется пожить дома, Густав.
Густав похлопывал по сапогу скрученной газетой, избегая смотреть в лицо отцу.
– Дело так повернулось, что русские гонят вас перед собой, как баранов… До каких пор будете отступать? Куда отступаете? В Германию? Тогда зачем же принесено столько жертв? Если были неспособны одержать победу, то не следовало трогаться с места. Невозможно понять, что творится! Если бы в Сталинграде вы проявили побольше упорства, победа была бы наша. И Кавказ был бы нашим, и Поволжье, и Баку. Потеряв Баку и Кавказ, Советы прекратили бы сопротивление. Я думаю, потеряно главное: дисциплина. А с ней – и чувство долга. А с ними – и чувство нашего превосходства. Раньше, услышав слова «Генерал идет!», все трепетали и готовы были по знаку генерала идти в огонь и в воду. И генеральский чин давался не каждому. И армией, и страной руководили генералы. Разве Бисмарк не генерал? А Мольтке? А теперь любая штафирка лезет – в фельдмаршалы. И вот результат…
2Герта начисто отрицала обвинения свекра. Она чиста перед мужем! Старик врет! Но Густав знал, что отец врать не станет. И зачем ему клеветать на невестку, ведь это, кроме вреда, ничего ему не принесет?
Густав изводил Герту допросами до самого ужина. Видя, что он ей не верит, Герта пустила в ход слезы.
Густав слез не выносил, растерялся и… простил.
Потом они сидели рядом. Руки Густава запутались в ее густых волосах. Правда, Густав молчал и смотрел в окно, но голова Герты лежала у него на груди, и он слышал, как бьется ее невинное сердце. Старый хрыч, конечно, много чего наговорил, Густав не сразу это забудет. Но она постарается убедить его, что старик врет… И у нее хватит и для Густава теплоты и ласки…
… Старый Людвиг вставал рано. Как обычно, проснувшись, он шел в сад. В саду, среди цветов и деревьев, он на время забывал свои тревоги, заботы и болезни, и многого не замечал. Но однажды он увидел, как из растворенного окна спальни невестки выпрыгнул какой-то мужчина; быстро пройдя через сад, он перемахнул через ограду и скрылся. Сперва старик решил, что это вор, и хотел поднять шум, позвать на помощь, попытался задержать злоумышленника, но, к счастью, подумал, что если это вор, то почему он уходит с пустыми руками? Старик подошел к окну, внимательно осмотрелся. Под окном росли цветы – и ни один из этих кустов не был помят. Вор не был бы так осторожен для него каждая секунда имела бы значение. Людвиг понял, что мужчина, выскочивший с окна, не кто иной как любовник Герты. Гнев душил старика. Двух месяцев не прошло, как приезжал муж… Недавно получили письмо: Густав обещал вот-вот приехать. Так что же за скотина эта Герта, какая похоть ею завладела, что неделю – две без мужчины прожить не может? А чуть попозже старик получил новое доказательство ее шашней: служанка, убиравшая в комнате Герты, вынесла пепельницу, до краев полную окурков и конфетных бумажек. Всякие сомнения отпадали: Герта ставит Густаву рога, и занимается этим весьма прилежно…
Старый Людвиг не сдержался и рассказал все сыну. Густав уже почти простил жену, но, вспомнив сказанное отцом, отстранил Герту и подошел к окну. Долго глядел в сад. Вот, значит, какая-то сволочь через это окно лазила к его жене, пока он сражался во славу рейха! Густав сослался на головную боль и ушел спать.
Он не спал. Думал о жене, которая вряд ли образумится, об отце, который вот-вот предстанет перед всевышним – скоро ему некуда будет возвращаться, никто его не ждет! Вспоминал он и фронт, пытался понять причины неудач. В чем они, эти причины? Русские, конечно, воюют хорошо, дерзко. Техники у них прибавилось. Но у Манштейна техники было больше. И немецкий солдат воевать не разучился. А-а, вот в чем секрет! Где действовали немцы – там успех, а где румыны, итальянцы, венгры – там провал. Нельзя на них положиться. Не умеют они воевать, слабы духом. Вся надежда – на немецкого солдата, только на него.
Придя к этому выводу, Вагнер подумал о том, что если не доверять союзникам, не опираться на них, не использовать их, то немцы, по существу, останутся с Россией один на один. Такая перспектива ничего хорошего не сулит.
Размышлять обо всем этом Вагнер мог сколько угодно – на этот раз его не отозвали из отпуска, он отдыхал целый месяц. Поправилась нога. Помирился с женой, точнее, простил Герту. Как он мог требовать верности от нее, если там, во Франции, он сам о верности жене и не вспоминал?
Глава тридцатая
1Утром Ази Асланову позвонил заместитель командира соединения по тылу, сказал, что получена новая форма для офицеров, пригласил приехать и выбрать себе обмундирование.
Асланов поехал.
Адъютант командира полка Смирнов хорошо знал, что полковник, вернувшись с холода, всегда просит горячего чаю.
Вернувшись, Асланов весело сказал:
– Чай заварен? То-то я еще издали запах слышу. Спасибо! Таких заботливых, как ты, на свете больше нет. Один, и тот ко мне попал. Налей, попьем чайку, согреемся.
Полковник снял кожанку и предстал совершенно преображенным. Китель, брюки, сапоги все новое, с иголочки, и сидит, как влитое.
– Поздравляю, товарищ полковник.
– Спасибо. На днях привезут обмундирование для всех офицеров полка друг друга тогда не узнаем.
Видно было, что новая форма полковнику нравится.
– Товарищ полковник, – сказал Смирнов. – Из запасного полка прибыл один капитан. Говорит, вы его знаете. Такой – с усами и бакенбардами, но не кавказец.
– С усами и бакенбардами? Что-то не припомню такого. А где же он?
– Где-нибудь поблизости, наверное, зашел в какую-нибудь землянку погреться. Очень хочет представиться лично вам.
– Фамилию свою не назвал?
– Нет.
– Разыщи его. Я буду ждать.
Смирнов ушел. Асланов отпил глоток чаю, поставил стакан на блюдце. «Капитан… С бакенбардами, с усиками… Кто бы это мог быть?»
Снаружи послышались голоса: «Проходите, товарищ капитан». – «Нет, сперва ты проходи».
– Заходите, капитан, заходите, – сказал Асланов. – Что соревнуетесь в вежливости?
Дверь землянки открылась, и на пороге появился высокий, атлетического сложения офицер – с усиками и бакенбардами, только светлыми действительно, не кавказец.
– Здравствуйте, товарищ полковник!
– Здравствуйте, капитан!
– Не узнаете? – капитан заулыбался. – А старшего лейтенанта Юозаса Григориайтиса тоже не узнаете? Подмосковье… Зима сорок первого…
– Сорок первый год? Ноябрь? Подмосковье?.. Разве можно забыть? Полковник встал, пожал большую сильную руку капитана. – Очень рад этой встрече. Ты очень изменился, Григориайтис.
– Так ведь прошло столько времени… После ранения – госпиталь, после госпиталя – запасной полк… Потом – другая часть. Очень хотел вернуться в свой батальон, но ничего не вышло.
– Кого-нибудь из наших сослуживцев встречал?
– Искал всюду, но не встретил никого.
– Да, – Асланов вздохнул. – Под Москвой многие из наших погибли. Или были ранены. А что с ними сталось потом – неизвестно. Я тоже никого из знакомых не встречал. Ты первый. Очень я тебе рад. А не назвался бы – не узнать. Ну, садись, дорогой. Валя, налей капитану чайку. Из дому какие-нибудь вести имеешь, капитан?
– Нет, товарищ полковник. Кто мне сообщит о родных? Пока Вильнюс не будет освобожден от немцев, я ничего не смогу узнать. А до литовской земли еще далеко. Лишь бы дойти, дожить, своих повидать. День и ночь о них думаю.
– Не тоскуй, Юозас, уже недолго осталось, дойдем.
– Этой надеждой и живу. Как подумаю, что Вильнюс мой у немцев, места себе не нахожу… А сил прибавляется, ни пуль, ни бомб не страшусь.
Капитан Юозас Григориайтис окончил до войны строительный институт и получил назначение в архитектурный отдел горисполкома. Ему так и не удалось закончить работу, над проектом жилого дома, началась война. Призванный в армию, Григориайтис сражался под Москвой, в Крыму, на Северном Кавказе, был дважды ранен…
– Когда меня в ваш полк послали, – рассказывал он, – я не знал, кто командир полка, и мне было уже все равно, где служить… А тут слышу: полковник Асланов. Я думаю: двух Аслановых быть не может. И не ошибся. Так что теперь я как дома.
– Знакомое чувство, – согласился Асланов. – Ну, сегодня ты отдохни, а мы посоветуемся с комиссаром, подыщем тебе подходящее место. Вовремя прибыл. Я рад, что мы снова вместе. Повоюем еще, капитан!
2Со дня на день Ази Асланов ждал приказа командования о выводе полка из резерва корпуса в глубокий тыл, где полку предстояло развернуться в бригаду, а приказа все не было и вообще никакой весточки ниоткуда не поступало.
От ожидания полковник уставал больше, чем от конкретного дела, заметно нервничал, беспокоился, ночью долго ворочался на нарах, не мог уснуть, зато днем его неожиданно клонило ко сну. В такие часы адъютант ходил на цыпочках.
Вот и сегодня, войдя, в землянку, Смирнов увидел полковника спящим и, чтобы не разбудить его, неслышно прошел в угол, положил на планшет полковника письмо.
– Что это, Валя? Ходишь крадучись, как в разведке…
– Так ведь вы отдыхаете…
– Делаю вид, что отдыхаю… Совсем сон потерял.
– От кого письмо?
– От Пронина.
"Ази Ахадович! – писал Пронин, – здравствуйте! Пишу из тылового захолустья, где подыхаю от скуки и считаю томительные дни – сбился со счету! Здесь все идет медленно – часы, дни, недели. Медленно течет река… Прекрасные условия для лечения, но невыносимо для души!
Многие очень быстро выздоравливают и уматывают на фронт, а я все еще валяюсь на своей койке. Думаю, однако, что пора убегать. Но госпитальное начальство все наши уловки изучило, убежать, как бывало в начале войны, невозможно. Поэтому написал рапорт на имя начальника госпиталя: так, мол, и так, считаю себя здоровым, прошу выписать. Получил устный ответ: здесь мы определяем, кто здоров, кто болен… Когда увидим, что поправился, выпишем, даже если будешь просить, чтобы оставили. Иди, лечись. И вот лежу, сижу, хожу. Врачи говорят, хорошо бы на месяц-другой поехать подальше в тыл, отдохнуть… Допустим. А куда? Луга моя занята немцами, жив ли кто из моих не знаю. Так что, как в песне поется, гвардейский танковый полк теперь моя семья… Соскучился я по Вас, Ази Ахадович, по товарищам. Словно десять лет, как расстался. И обидно, не попрощался ни с кем. Здешний хирург говорит: «Тебе повезло, что быстро оказали первую помощь, на месте оперировали и сразу доставили в госпиталь, иначе давно был бы на том свете». Если так, то жизнью я обязан Лене Смородиной… Многое хотелось бы еще написать, а еще лучше – увидеться бы, поговорить. Если не выпишут, а погонят на отдых, приеду в полк. Отдохну в тылах полка. Может, и вам помогу в чем-нибудь?"
Письмо пришло как нельзя кстати. Значит, начальник штаба, пусть через месяц, через два, но вернется. Данилов, заменявший Пронина, не имел опыта, да, пожалуй, и вкуса к штабной работе, и всякий раз, замечая упущения, полковник вспоминал майора.
Он тут же сел писать ответ Пронину. Значит, этот чудак считает, что можно отдохнуть в тылах полка? А поехать ему некуда? А Ленкорань?
«Поезжай к нашим, – писал Ази. – Там ты будешь для моих, да и для всех моих земляков, самый желанный гость. Во всяком случае, не пожалеешь. Не скажу, что там курорт, но что рай – это уж точно. Я сегодня же сообщу жене и матери, и они будут ждать. Мать у меня старая, ее обмануть грех, так что ехать надо, ясно? Если не поедешь, она обидится надолго, а я – на всю жизнь. Вот тебе адрес и следующее письмо от тебя жду из Ленкорани».
3Когда Смирнов сказал Смородиной, что ее вызывает полковник, она решила, что Асланов приболел, прихватила с собой фонендоскоп, лекарства и не пошла побежала.
Ази Асланов был в землянке один. Он приветливо встретил Лену, предложил ей сесть. Значит, командир полка не болен, и вызвали ее по другому вопросу.
– Ну, как дела, доктор?
– Спасибо, товарищ полковник, все хорошо.
– Письма от майора получаете?
Смородина промолчала. Ази Асланов подумал, что Смородина не поняла, о ком он спрашивает.
– Я о Николае Никаноровиче говорю. Пишет он вам или нет?
«Почему он спрашивает меня об этом? Что мне сказать ему? – Смородина смотрела на конверт в руке Асланова. – Может, это письмо от Николая? Мне или ему? Что пишет?»
– Майор не пишет мне, – сказала она.
– Уже сколько времени Николай Никанорович в госпитале… Ну, допустим, он вам не писал, может, и не мог писать… А вы? Вы писали ему? Вы что, так и не помирились? А я-то думал, что у вас все в порядке. – Ази вытащил из конверта письмо майора. – Николай Никанорович пишет, что обязан вам жизнью…
«Он мог бы написать об этом мне, а не вам, – подумала Смородина. – Я даже адреса его не знаю…»
– Что же вы молчите? – спросил Асланов. – Если хотите знать, как его дела – вот письмо Николая Никаноровича, можете прочесть.
Лене хотелось узнать о Николае, и особенно – своими глазами прочесть, что написал о ней Николай.
– Если считаете нужным, чтобы я прочла…
– Конечно. Читайте.
Прежде чем прочесть все письмо, Лена, бегло пробежав его глазами, нашла то место, где говорилось о ней. Как раз зазвонил телефон, и полковник поднял трубку.
Пока он разговаривал по телефону, Лена прочла письмо от начала до конца. Она ожидала, что обязанный ей жизнью что-то особенное, приятное для нее пишет о ней, но ничего не нашла такого и не могла скрыть разочарования.
Положив телефонную трубку, Асланов спросил:
– Ну, прочли? Оставьте свои обиды. Ранен-то он, а не вы. Идите и напишите Николаю хорошее, доброе письмо. Я знаю, что вы нужны друг другу, зачем же выжидать, кто первый поклонится? Будьте поласковее, и все наладится. Напишете?
– Напишу, товарищ полковник.
Она переписала в записную книжку адрес госпиталя, в котором лежал Николай. Асланов сказал:
– Звонил Черепанов. Сегодня ночью уходим. Идите. Готовьте санчасть к маршу.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.