Текст книги "Генерал"

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Глава первая

1

Баркас, прибывший в Ленкорань из Баку, медленно причалил к пристани. Пассажиры, которым не терпелось увидеть дом, семью, с чемоданами и узлами в руках, уже теснились на палубе.

– Да не спешите же, успеете сойти, пытался успокоить их вахтенный матрос.

Позже всех сошел на пристань военный с вещмешком за спиной, в новенькой шинели, опиравшийся на палку; он решительно не спешил.

Это был майор Николай Пронин.

Он поискал глазами, куда бы присесть. Старая облезлая скамья без спинки стояла около приземистого строения. Пронин сел, неловко вытянув ногу, снял вещевой мешок, вытащил оттуда две-три сухих, как доска, галеты. На море его здорово укачало, и даже на берегу поташнивало. Хотя есть и не хотелось, он заставил себя откусить кусочек галеты и принялся жевать – авось, тошнота пройдет.

Пристань обезлюдела. Пассажиры баркаса давным-давно разошлись. Лишь одна пожилая женщина неторопливо подметала причал. Все еще не решив, что ему делать, Пронин смотрел на море и думал, что, наверное, зря он послушался командира полка. До гостей ли людям в такое время? Но уж очень Ази настаивал, нельзя было отказаться, обиделся бы… С другой стороны, и повидать эти южные края хотелось… Но лучше всего заглянуть бы домой… Не заглянешь… До Луги еще далеко. Где-то сейчас мать? Как она там? Только бы с ней ничего не случилось…

– Спичек не найдется, сынок?

Перед майором стоял седой старик в черной папахе, с трубкой в зубах. Пронин молчал, и старик повторил свой вопрос. Он плохо говорил по-русски, поэтому подумал, что Пронин не понял его.

– Что?

– Спички… спички прошу, – старик выразительно показал на трубку, закурить.

Стряхнув с руки крошки печенья, Пронин принялся шарить в карманах. Однако карманы были пусты. Под пристальным взглядом старика, ожидавшего спичек, Пронин сконфузился.

– Отец, потерял я их где-то.

Старик смерил его с ног до головы насмешливым взглядом и прошел мимо.

«Да, первое знакомство с ленкоранцами состоялось не лучшим образом», подумал Пронин, с сожалением глядя вслед старику.

Глыбы тяжелых облаков наплывали на город со стороны моря, громоздясь друг на друга, и вскоре накрыли Ленкорань плотной непроницаемой завесой, спустившись почти до земли. Городок казался пустынным, серым и неприютным. Мало похож на тот, каким рисовал его Ази.

Пронин огляделся в поисках укрытия. «И погода хочет сорвать на мне зло», – подумал он, глядя на стоявший у берега баркас. Баркас стоял под парами, из трубы валил дым. Пронину вдруг захотелось сесть на баркас и вернуться в Баку. Только кто там его ждет?

На пристань понемногу сходились пассажиры, едущие рейсом Ленкорань-Баку. Пронин спросил у подростка, который направлялся к пристани вместе с полной женщиной, держа в руках чемодан, где находится улица Максима Горького, дом номер семнадцать.

– Этот дом в Ленкорани знают все, товарищ майор. Там семья дяди Ази живет. Героя Советского Союза, полковника Ази Асланова, – сказал подросток, внимательно разглядывая Пронина. – А зачем вам этот адрес?

– Я от Ази Асланова.

Парень поставил чемодан на землю.

– Вы – товарищ нашего дяди Ази? Вы с фронта?

– Нет, не с фронта. Из госпиталя.

– Чего ты там застрял, ай Полад? – позвала полная женщина. – Пойдем быстрее.

– Иду, тетя, сейчас. – Полад повернулся к Пронину. – Если бы вы не спешили, я бы вас проводил… Если можно, подождите меня тут. Я тетку в Баку провожаю, сейчас вот дотащу ее чемодан и вернусь. Я мигом!

– Спасибо, я разыщу сам.

– Меня зовут Полад, товарищ майор, киномеханик Полад. Приходите вечером в кинотеатр смотреть фильм! – все это парнишка выпалил одним духом, и даже не стал дожидаться, что ответит майор – подхватив чемодан, помчался за теткой.

«Смышленый малый», подумал о нем Пронин, вновь закидывая за плечо вещмешок.

Серые тучи, сплошь закрывшие небо, ревниво прятали вершины зеленых гор, плотным кольцом обступивших город. Где-то вдалеке грохотал гром. Пронин, у которого не было с собой плаща, опасаясь вымокнуть под дождем, ускорил шаги.

2

Дом Аслановых он нашел без особого труда. Сначала маленький краснощекий бутуз, деловито возившийся вокруг детской тележки, увидев перед собой мужчину в военной форме, мгновенно выпрямился и, вытирая нос рукавом рубахи, спросил, кто ему нужен, не Тофик ли, а если Тофик, то он сейчас позовет, это его друг; потом появился вызванный этим бутузом Тофик – и все сразу решилось.

– Дядя, вы меня спрашивали?

– Я дом Аслановых ищу. Пронин моя фамилия. Николай Пронин. Служу с твоим папой в одной части.

– Дядя Коля! – воскликнул мальчик. – Мы вас давно ждем. Папа писал про вас. Пойдемте скорее в дом, бабушка там. И мама скоро вернется.

Нушаферин, по возбужденным ребячьим голосам поняв, что кто-то приехал, сама вышла во двор и сразу догадалась, что это человек, о котором писал Ази.

– Здравствуй, сынок! Почему не заходишь? – ласково заговорила она. Заходи в дом. Сколько времени тебя ждем! Кто ни постучит в ворота, думаем, это ты.

Пока Пронин умывался и приводил себя в порядок, Нушаферин зарезала курицу и приготовила гостю чихиртму; словно молодая, суетилась она по хозяйству, и хотя на скорую руку, но постаралась накрыть боевому товарищу сына достойный стол. Кроме чихиртмы, появились на столе масло и сыр, маринованные баклажаны и соленые огурчики.

Пронин, смущаясь, съел два кусочка курицы и отодвинулся от стола.

– Да ты что, сынок? – обиделась Нушу. – Значит, не понравился тебе мой обед? А если понравился, почему не кушаешь? Ты с дороги, по морю добирался… Съешь вот огурчик, баклажан попробуй, откроется аппетит…

Пронин не понял Нушаферин, она говорила по-азербайджански, но по выражению ее лица и жестам догадался о смысле сказанного. Кушанья были незнакомые, непривычные, соленого сыра, чихиртмы и баклажан он вообще не едал, да и устал он так, что было не до еды, но, чтобы не обижать добрую старушку, он съел еще кусок курицы и запил обед ароматным чаем.

Нушаферин оглянулась на внука.

– Что делать, сыночек, Николай по-нашему не понимает, я по-русски говорить не могу, ты уж растолкуй гостю, что я сказала: так нельзя, он же мужчина, пусть кушает, иначе обижусь.

Тофик перевел слова бабушки Пронину.

Тот улыбнулся, поблагодарил еще раз.

– Больше не могу. Спасибо!

– Ну, тогда иди, отдыхай.

Когда Ази уведомил семью, что, возможно, к ним в Ленкорань приедет его сослуживец, женщины первым долгом приготовили для него отдельную комнату.

– Чувствуй себя, как дома, сынок, – сказала Нушаферин, а Тофик слово в слово перевел бабушкину речь. – Ты друг моего сына, значит, как брат ему и сын – мне. Я тебе мать. И не надо меня стесняться. Вижу, устал ты с дороги. Иди, поспи, а потом поговорим. Расскажешь нам об Ази…

Став переводчиком между бабушкой и гостем, Тофик сразу почувствовал себя повзрослевшим, и, как хозяин, повел гостя в отведенную ему комнату, где стояли кровать, стол, четыре стула и старенький шифоньер. Комната была аккуратно прибрана. Тофик помедлил, в надежде, что гость не сразу ляжет, и можно будет спросить его об отце. Он давно обдумал, о чем и как спросить майора, вот только не знал, с чего начать. Но все решила бабушка.

– Не докучай гостю, сынок, – сказала она, – дай ему отдохнуть!

И Тофик тихо выскользнул из комнаты.

Пронин так устал в пути, что единственным его желанием было уснуть. Раздевшись, он постоял около кровати, не решаясь лечь. Конечно, в госпитале койка была с сеткой, и белье чистое, но такой белоснежной и мягкой постели он уже года три не видал. Давно уж постелью ему служили деревянные или земляные нары, а чаще всего голая земля; охапка веток, соломы или сухой листвы, вещмешок вместо подушки да пыльная шинель сверху, – вот и вся постель…

Натягивая на себя легкое пуховое одеяло, он подумал: «Где-то сейчас Ази?! Что делает? Если не в бою, так все равно чем-либо занят, забыл, когда отдыхал, а я вот тут сибаритствую в его доме». Ему стало как-то неловко от этой мысли.

Повернувшись на правый бок, он закрыл глаза. И словно утонул в мягкой перине.

3

Напористый дождь в полчаса вымочил все вокруг, прибил пыль на дорогах и тропах, смыл листву деревьев. Чистый, ясный воздух был напоен запахом сырой земли, ароматом южных цветов и плодов, под тяжестью которых гнулись ветви. Птицы, попрятавшиеся перед дождем под кустами и листьями, под крышами домов, теперь звонко щебетали, радуясь солнцу.

Пронин не раскаивался в том, что приехал к Аслановым. Приветливость и предупредительность хозяев, принявших его, как родного, очень его тронула и покорила, от его сомнений, правильно или нет он поступил, послушавшись командира полка, и следа не осталось, и только мысль о том, чем он может ответить на доброту и ласку Хавер и бабушки Нушаферин, тревожила теперь его. Воздух Ленкорани тоже пошел ему на пользу. На впалых, бледных щеках майора появился румянец, лицо округлилось, как у юноши; глядя в зеркало, Николай усмехнулся: «Ну и ну! Отъелся на даровых хлебах». А тетушке Нушу, которая без устали хлопотала вокруг него, ласково говорил: «Избаловали вы меня, мама. Барином сделаете! Не успею глаза открыть, как у вас уже все готово. Привыкну, а потом что буду делать на фронте?»

Старушка уже привязалась к нему, как к родному. «Ты не из таких, сынок, – отвечала она. – Но пока здесь, отдыхай как следует! Может, еще все и кончится до твоего возвращения на фронт… Молю аллаха, чтобы пригнул он этих немцев к земле. Тогда и моя кровиночка домой вернется, вместе бы и отдохнули… А я такой обет дала: пусть только мой Ази живым и здоровым вернется, месяц буду держать пост».

Пронин недавно бросил палку. По мере того, как уменьшались боли в ногах, настроение у него поднималось, но вместе с тем усиливалась тоска по родной части, и он не знал, куда себя деть и чем заняться. Часами вышагивал он по двору и по улице, вновь возвращался во двор, а там тоска тотчас брала его за сердце. Хорошо еще, что подвернулся киномеханик Полад. Парень наведывался почти ежедневно, оказывал ему всяческое уважение, и всякий раз, когда демонстрировался новый фильм, сам приходил за Николаем. Юношеская искренность и восторженность, сердечная открытость парня пришлись Пронину по душе. Иногда Пронин и сам во время прогулок сворачивал в сторону кинотеатра; он любил наблюдать, как Полад деловито колдовал у своего аппарата. У парнишки всегда была тьма новостей и тьма вопросов о фронте, об Асланове, о танкистах – ну, практически, обо всем казалось, парень живет в Ленкорани, а сердцем – весь на войне…

Наконец, нашлось дело для майора, которое сразу его захватило.

На общем собрании колхоза, которым руководил Рза, было выдвинуто предложение: собрать молодежь, которая достигла призывного возраста, подготовить ее и отправить с пополнением в танковую бригаду Ази Асланова. Предложение получило поддержку и моментально облетело весь район и город. От юношей, в том числе и живущих в самых отдаленных селах, полетели заявления в военкомат. Пронин, узнав об этом, прямо-таки ожил и на другой день появился в военкомате.

Военный комиссар, приняв во внимание просьбу Пронина, поручил ему подготовку допризывников с таким уклоном, чтобы они могли служить именно в танковых войсках. Пронин разработал детальный план обучения, и, не будучи педагогом, но прекрасно зная предмет обучения, с первых же занятий увлек молодежь, да и сам увлекся. Магически действовало на ребят и то обстоятельство, что он служил с Аслановым, рассказывал об Асланове и обещал после обучения повезти ребят к Асланову. Немудрено, что к нему тянулись и те, кто не вышел годами.

Однажды, после очередного занятия, Пронина перехватил на пороге военкомата Полад.

– Дядя Николай, здравствуйте!

– Здравствуй, здравствуй, рад тебя видеть, как поживаешь?

– Спасибо, хорошо, – Полад уставился в землю и сказал, смущаясь: – У меня к вам дело, дядя Николай. Все хотел вам сказать, да вы теперь у нас не появляетесь… Я хотел попросить… Думаю, вы поможете…

– Пожалуйста, Полад, скажи только, в чем дело.

Полад проглотил слюну.

– Совершенно пустяковое дело для того, кто за него возьмется…

– Ты растолкуй сначала, что это за дело такое, а потом уж посмотрим, пустяковое оно или нет.

– Дядя Николай, вы майор, а он – капитан. Если вы скажете, он вас послушает… – Полад протянул Пронину, видимо, давно приготовленную и сложенную вчетверо бумагу.

Ничего не понимая, Пронин взял листок.

– Я там изложил свою просьбу, – решил пояснить Полад.

Просьба была изложена в заявлении, адресованном военному комиссару города Ленкорани.

«Хотя я не достиг призывного возраста, – писал Полад, – я хочу добровольно пойти в армию, в часть, которой командует наш земляк, полковник Ази Асланов. Даю слово, что не отстану от тех ребят, которых решили послать в танковую бригаду. Я совершенно здоров, немного разбираюсь в радиотехнике и могу быть стрелком-радистом. Очень прошу не отказать мне в моей просьбе».

Майор, свернув заявление, внимательно оглядел Полада. Тот выпрямился, поставил ноги по-военному: пятки вместе, носки врозь. Пронин невольно улыбнулся.

– Ростом ты ничего… Но выполнить твою просьбу не так-то легко. В этом деле я не могу указывать капитану. Военком мне не подчинен. Я могу попросить его, а ты возьми пока свое заявление; понадобится, – отнесешь.

Полада, который так надеялся на помощь Пронина, этот ответ обескуражил совершенно. Он молча сложил заявление, которое вот уже несколько дней носил с собой, и спрятал его в карман.

– Извините, что задержал вас, дядя Николай.

Донельзя обиженный Полад, направился в кинотеатр. До начала сеанса оставалось с полчаса, а сделать надо было многое. И Полад жалел, что потерял столько времени, ожидая Пронина, и, главное, зря!

Пронин, конечно, почувствовал, что Полад обиделся на него. Он решил помочь парню, но обещать что-либо, не зная, что получится, не хотел.

На следующий день он имел разговор о Поладе с военкомом. Решили написать в военный комиссариат республики и просить разрешения учесть просьбу несовершеннолетнего добровольца, а пока суть да дело, капитан позволил Поладу заниматься вместе с допризывниками.

Свое решение Полад скрыл от матери. Забежав однажды в кинотеатр, мать не застала там сына. Спросила у Хавер, где Полад. Хавер обо всем ей рассказала. Ну а вечером Сария упала к ногам Полада, умоляя его забрать заявление обратно. Что же ты хочешь, сынок, причитала она, оставить меня одну? Отец погиб под Керчью, разве мало с нас этого? Полад не знал, как ее успокоить, и сказал, что он передумал, не пойдет в армию, пока не призовут, но мать не поверила и тайком от сына явилась к военкому – все с той же просьбой не отправлять сына на фронт. Вдобавок, из военкомата республики пришел отрицательный ответ: не достигших призывного возраста в армию брать нельзя!

И Полада отстранили от участия в занятиях, которые вел Пронин.

Полад обиделся на мать, затаил глубокую обиду на Хавер, которая открыла его намерения матери, вообще на всех, кто, по его мнению, помешал ему. Придя в кинотеатр, он первым долгом выставил за дверь Таваккюля, Сары и Рашида и решил управляться с работой в одиночку. А после работы нарочно задерживался в кинотеатре допоздна, не хотелось идти домой, – едва он успевал переступить порог, как мать принималась плакать, и без того еще больше растравляя ему сердце.

Только от Пронина он не отвернулся, и в свободное время по-прежнему приходил к майору, все еще не теряя надежды, что Николай поможет ему. Хотя ему запретили ходить на занятия, которые проводил с призывниками Пронин, он каждое утро, сказав дома, что идет на работу, заходил в военкомат и со двора, куда выходили окна комнаты, где вел занятия Пронин, внимательно слушал каждое слово майора. В этом деле помогал ему Керим Керимов, работающий в кинопрокате и знавший Полада. Чтобы Поладу было лучше видно, что чертил Пронин на доске, и слышно, что он рассказывал, Керим приоткрывал половинку окна. Но вскоре какой-то работник военкомата поймал Полада на попытке «узнать военную тайну», и парня перестали пускать во двор, и таким образом перекрыли для него источник военных знаний. Тогда Полад снова явился к Пронину. Все с той же просьбой.

Увидев его во дворе, Нушаферин, стегавшая на веранде одеяло, перегнулась через перила.

– Это ты, Полад? Опять насчет фронта? Да ведь ты еще ребенок! Образумься, детка, пожалей мать. После гибели твоего отца несчастная осталась одна с тремя сиротами на руках. Вот ты чуть-чуть подрос, и на войну рвешься. А ведь у нее на тебя вся надежда. Если ты уйдешь на фронт, что она делать будет? В доме не останется ни одного мужчины! Разве ты не знаешь, что в трудную минуту нельзя оставлять мать одну. Это и людям не по душе, да и аллах не простит такого…

Полад, опустив голову, слушал старушку.

– Но послушайте, бабушка, зачем я хочу пойти на фронт, – сказал он звенящим от слез голосом. – Я хочу отомстить фашистам за отца! Вон ведь сколько людей идет на фронт. Что, у них нет матерей, сестер, маленьких братьев? Почему им никто такого не говорит и поперек пути не ложится?

– Так они, слава аллаху, взрослые. У них усы и бороды отросли. А ты еще маленький. Когда понадобится, тебя позовут, не забудут, и никто не спросит, хочешь или не хочешь на фронт. Пошлют, и все. Так что опусти голову и работай. А воевать еще и без тебя людей хватает.

Полад не рискнул возражать старушке, да и не за тем он пришел. Он пришел по возможности выяснить, когда призывники поедут на фронт. Еще утром, возвращаясь с базара, он встретил дружка своего, Керима, и тот сказал, что в пятницу будет погрузка на пароход, морем поплывут до Баку, а там уж скажут, на какой фронт ехать. Полад понял, что настал решительный момент. Куда бы он ни приходил в эти дни, все, как один, начинали упрекать его и упрашивать, чтобы он выбросил из головы мысль об армии. И в конце концов он решил, что один только Пронин способен понять его и что только он поможет ему. Однако после разговора с Нушаферин ему расхотелось встречаться и с майором. Но чему быть, того не миновать: майор показался во дворе, и Полад решил еще раз попытать счастья. Конечно, Нушаферин тотчас обернулась к Пронину:

– Сынок, ну хоть ты попробуй его образумить! Куда ему на фронт?

Пронин остановился у калитки.

– Зачем приходил, Полад? Что опять стряслось?

– Да ничего. Только все меня либо ругают, либо упрашивают… Не знаю, что это с ними?

– Так ведь они правы! Закон есть закон, и малолетним на войне делать нечего. Если ты уйдешь на фронт, дом останется без мужчины. Мать у тебя с горя вся извелась.

– Значит, если я дома останусь, то буду считаться мужчиной, а если на фронт, – так я еще ребенок?

– Сразил! – засмеялся Пронин. – Но, все-таки, тебе еще следует подрасти. Потерпи годик-другой. Дай мне хотя бы съездить в бригаду, осмотреться там, и тогда я напишу письмо в военкомат, чтобы тебя направили в нашу часть.

– А разве не лучше сейчас, с вами, поехать?

– А если тебе там дадут от ворот поворот? Асланова-то сейчас в бригаде нет, поехал на учебу в Москву. Так что побудь пока дома, а к тому времени, как полковник с учебы вернется, пожалуешь к нам. Той порой и мать успокоится, поймет, что воевать тебе надо… Ну, как, согласен?

Полад, поразмыслив, сказал:

– Хорошо.

– Я знал, что ты умный парень. В пятницу мы отплываем. Придешь меня проводить?

– Приду.

4

На пассажирской пристани собралось множество людей: провожали пополнение для бригады Ази Асланова. Кроме родных, тут находились секретарь районного комитета партии Мамедбейли, другие руководящие работники города, представители общественности.

Мелкий моросящий дождь не помешал людям сказать сердечные напутственные слова.

Мамедбейли открыл митинг, и с наскоро сооруженной трибуны звучали короткие прочувствованные речи.

Последним взял слово Рза Алекперли.

– Товарищи! Матери и отцы, провожающие своих сыновей! Дорогие сынки наши! Милые братья и сестры! Азербайджанский народ всегда высоко нес свою честь и славу и никогда не преклонял колени перед врагом. Юноши и девушки, которых взрастила прекрасная земля Ленкорани, всегда были верны этой народной традиции и останутся верны ей и впредь… – Чтобы его могли слышать в самых дальних уголках пристани, Рза говорил громко, но без жестов – стоял на трибуне спокойно, лишь изредка поправляя черную повязку на увечном глазу. Ленкоранцы хорошо его знали; это был тот самый Рза, который в 1941-м году под Ростовом дважды за день ходил в тыл врага и оба раза брал «языков», о нем много тогда писали в газетах. – У нас есть с кого брать пример, говорил он. – Вспомните наших земляков. Участник русско-японской войны, один из героев Порт-Артура генерал Самедбек Мехмандаров… Герой Отечественной войны Балаоглан Аббасов… И наконец, отважный танкист полковник Ази Асланов – все они слава и гордость ленкоранской земли. Мы уверены, что молодежь, которую мы сейчас добрым словом провожаем в путь, будет достойна этих славных имен. Счастливого вам пути! Бейте ненавистного врага! Бейте безо всякой пощады! Будем ждать вас с победой и всем миром встретим вас вот здесь, на ленкоранской земле!

Митинг закончился. Коротко остриженных юношей с чемоданами и вещмешками вновь окружили родители и родственники. Смешалось все напутствия, смех и слезы.

Мать Полада, услыхав, что призывников отправляют на фронт, тотчас вспомнила, что Полад не то в шутку, не то всерьез сказал на днях, что, если захочет, запросто уедет вместе со всеми, на одном пароходе. Не подав виду, что встревожилась после этих слов сына, Сария сбегала на пристань и попросила кое-кого присмотреть, чтобы парень не проскользнул на пароход незамеченным, а сама с утра стояла недалеко от трапа и со страхом вглядывалась в каждого, кто поднимался на судно. Полада, который вышел из дому раньше ее, даже не поев, нигде не было видно.

Пронин, сопровождавший призывников, прихрамывая, ходил по пристани, присматривая за погрузкой, и одновременно следил, не появится ли Полад. Ведь пароход скоро отчалит, а парня нигде не видно. «Наверно, обиделся на меня, решил он. – Что ж, надо отдавать якоря…» Пронин поднялся на палубу, проверил по списку состав команды. Все на месте.

Подняли трап.

Сария вздохнула спокойнее: слава аллаху, Полад остался дома!

Стоя у борта, Пронин прощально махал рукой Нушаферин, Хавер, Рзе, маленькому Тофику.

– До свиданья! – кричал он. – Спасибо за все. Будьте здоровы!

Нушаферин неотрывно глядела на отплывающий пароход. «Поехать бы мне с вами, повидать бы сыночка, насмотреться на него вдоволь… – горько думала старая женщина. – Увидеть бы, что он, родимый, делает…»

Люди медленно расходились. И Нушаферин, понимая несбыточность своей мечты, вместе с Рзой, Хавер и внуками поплелась домой.

Скрылась из глаз Ленкорань… Пассажиры, которых укачивало, лежали по каютам; другие, не обращая внимания на дождь, стояли на палубе, смотрели на море и на исчезающий берег.

Пронин был среди этих людей. «Как там теперь бабушка Нушаферин, Хавер ханум, дети? – думал он с острым чувством сожаления. Какие прекрасные люди!»

Боль расставания сейчас, в море, с особенной силой сжала ему сердце. Потом он опять подумал о Поладе. Куда запропастился мальчишка? Почему не пришел попрощаться? Это на него не похоже!

Пароход выходил в открытое море. Дождь прекратился, но похолодало, и сырой ветер усиливался с каждой минутой. На палубе остались только Пронин да вахтенный матрос, и каждый, наверное, думал о своем. Майор радовался, что, наконец, после долгой разлуки, возвращается в часть, к своим боевым товарищам. Не думал он, что так долго проваляется в госпиталях, да еще и в тылу задержится. Больше всего он опасался за рану в живот. Однако она затянулась, против ожидания, быстро и безо всяких осложнений. А вот ранение в ногу, чуть выше коленной чашечки, которому он не придал значения, оказалось опаснее всего. Он не мог теперь полностью согнуть и разогнуть ногу, едва избежал анкилоза, и медицинская комиссия надолго закрыла ему путь на фронт.

Приподняв воротник шинели, Пронин перебрался в защищенное от ветра место и, один, без помех, вспоминал прошлое и думал о будущем. Скоро он увидит своих товарищей. Всех ли увидит? Кто жив, а кто погиб или ранен? Увидит ли он Смородину? Как она отнесется к его появлению? И как он посмотрит ей в лицо? Тогда, под Сталинградом, он не смог совладать с ревностью. Ревность диктовала поступки. Получив письмо от Смородиной, он тут же, не думая, написал ей резкий ответ. Потом-то он понял, что не следовало этого делать. Поторопился он с ответом… Но письмо ушло, и, наверное, сделало свое дело. Тем более, что в том письме, желая сделать ей больно, чтобы и она почувствовала муки ревности и обиду отвергнутой женщины, он сообщил ей, как бы между прочим, что познакомился в госпитале с прекрасной девушкой, на которой намерен жениться. Девушки этой и в помине не было, но Лена поверит его клевете на самого себя! Да и почему ей не поверить? Это ведь не кто-нибудь про него, а он сам о себе написал.

Ну, что же, дело сделано. Как она отнеслась к его сообщению, неведомо. Во всяком случае, не писала больше.

Хотя Пронин давно выбыл из полка, он был в курсе всех дел, поскольку получал письма и от Асланова и от Филатова. Знал, что полк развернут в бригаду, и бригада успешно сражалась на Миус-фронте. Знал, что она отличилась при взятии Харькова, Полтавы, Сум, Золотоноши. О ней он читал в приказах Верховного Главнокомандующего. А сейчас его друзья сражаются на белорусской земле. Самого Ази Асланова в части нет, он на курсах в Москве. Данилов стал командиром батальона. Из тылов в бригаду прислали какого-то майора, в летах, он теперь начальником штаба. Временно, а может быть, и постоянно.

Поезд Баку-Ростов только что отошел от станции Хасавюрт, как в конце вагона поднялся шум.

– Что там случилось? – спросил Пронин Керимова.

– Не знаю, товарищ майор. Пойти разузнать?

Майор промолчал. Но не прошло и минуты, как Керим Керимов ворвался в купе.

– Полад здесь, товарищ майор.

– Полад?.. Не может быть!

– Здесь, товарищ майор. Не верите, – можете взглянуть.

Пронин подошел к группе парней, толпившихся около последнего купе и в тамбуре. Увидев майора, ребята расступились.

– Где он? – спросил Пронин, и сразу увидел Полада, который стоял на «фартуке», между вагонами за наглухо закрытой дверью.

Он был без шапки, в мокром пиджаке, на плечах – снег…

– Как ты тут оказался? Что ты наделал, а? – закричал Пронин.

Полад, видно, что-то ответил, но из-за бешеного стука колес голоса его не было слышно, только видно, как шевелились губы.

Пронин гневно погрозил ему пальцем. Потом, вызвав проводницу, открыл дверь. Сжавшись, Полад вошел в вагон. Он весь посинел и дрожал от холода, черные глаза словно потускнели. Хорошо, что его вовремя заметили – еще немного, и легко одетый, уже изнемогавший от усталости парень свалился бы с «фартука». Наверное, Полад думал, что на всем свете стоит такая же погода, как в Ленкорани.

Пронин повел Полада в свое купе. Полад остановился около дверей; он был сильно встревожен. Что скажет майор? Повезет его вместе с группой ребят на фронт или же вернет обратно?..

Пронин оглядел Полада с ног до головы. О чем-то подумал. Что-то хотел сказать. Но потом вытащил из-под сиденья сундучок, достал из него лаваш, жареную курицу, зелень, завернутые в бумагу – все, что положила в дорогу бабушка Нушаферин.

– Садись, Полад. Знаю, ты голоден. Поешь, а потом поговорим.

Такое начало обнадеживало. Полад был голоден, как волк, и поэтому безо всяких церемоний присел к столику.

Пронин молчал. Что он решит? Этот вопрос, по мере того как утолялся голод, все явственнее вырисовывался перед Поладом.

– Ну, покушал? А теперь скажи, что мне с тобой делать прикажешь?!

Полад не ответил.

– Вот видишь, и сам не знаешь, как быть… А поставь себя на мое место… Так что в Грозном сдам тебя на руки военному коменданту или в милицию. Они направят тебя домой.

Полад испугался.

– Дядя Николай, – умоляюще сказал он, – что хотите делайте, но не отправляйте меня назад. Я только на вас и надеялся.

– А разве я не сказал тебе еще в Ленкорани, что надо потерпеть? Ты дал слово, а не сдержал его. Значит, тебе нельзя доверять. Так что у нас с тобой ничего не получится!

Ребята в соседнем купе явственно слышали весь разговор. Они все знали о мечте Полада, все ему сочувствовали и все были против возвращения Полада в Ленкорань, но вмешаться не решались.

– Ты представляешь, что творится теперь в Ленкорани? Наверняка, военкомат и милиция тебя ищут. Я уже не говорю о твоей бедной матери. Она, наверно, обегала весь город, обыскала каждый уголок. Тебе что, и мать не жалко?

– Да никто меня не ищет, товарищ майор! Мать знает, где я. Я ей письмо оставил! Может, и плачет… Но знает, что я никуда не делся!

Полад выехал из Ленкорани раньше команды, которую Пронин вез на фронт. Как обычно, он сделал вид, что идет на работу. Но, дойдя до шоссе Баку-Ленкорань, он дождался знакомого шофера, и с ним добрался до Баку и переночевал на морском вокзале, где решил дождаться Пронина. А утром, едва подошел пароход, издали выследил ребят из родного города и следом за ними сел на поезд. Если бы не холод и голод, он, может быть, до станции назначения не попался бы никому на глаза.

Он не особенно тревожился о домашних. Проживут! Есть пенсия за погибшего отца, мать еще молодая, может работать. Дети могут друг за другом присмотреть…

Выходя из дому, Полад оставил на видном месте письмо.

«Дорогая мама, я тебя люблю больше всех на свете! Я уезжаю на фронт, как тебе говорил. Не ругай меня, не сердись и не обижайся, что оставил с двумя девчонками. Я уверен, что вы сможете прожить без меня, пока идет война. Мне надо быть на войне. Я – единственный ваш сын… Если бы я знал, где погиб отец, где его могила, я добрался бы туда хоть ползком. Я должен отомстить за него, поэтому и ослушался тебя. Если я стану дожидаться призывного возраста, может, и война кончится. А если не отомщу за отца, плохо мне будет жить на свете. Я поеду и догоню ленкоранских ребят, и постараюсь попасть в бригаду, где дядя Ази командир, ты не беспокойся обо мне. А как доеду до фронта, напишу. Целую тебя и сестричек».

– Полад, приготовься. В Грозном сойдешь, – сказал Пронин.

– Что ж, дядя Николай… – тихо сказал Полад, – я сойду, если вы меня гоните. Но домой все равно не вернусь. Пойду в любую часть.

Решительный ответ Полада заставил майора задуматься, а к тому времени будущие бойцы уже заполнили купе майора. Они наперебой стали упрашивать Пронина взять Полада с собой.

– Столько уже проехал. Намучился… Оставьте его с нами, товарищ майор… Пусть парень останется. Напишем матери, растолкуем, что к чему, она поймет.