Текст книги "Морские цыгане"

Глава VIII. Представление

В тот момент, когда в силу обстоятельств наш рассказ снова переносит нас в гостиницу, то есть около полудня, Корник, хозяин этой гостиницы, печально стоял на пороге двери, с испуганным видом взирая на опустошения, произведенные ураганом прошлой ночью. Достойный трактирщик позаботился запереться в своем доме и всю ночь дрожал от страха, так что зрелище, представшее теперь его глазам, не только изумляло, но и пугало его, когда он думал об ужасных опасностях, которым он мог бы подвергнуться, если бы не затаился столь предусмотрительно в своем доме.

Пробило половину первого; почти в ту же минуту вошли шесть моряков – или, лучше сказать, они ворвались в гостиницу так неистово, что оттолкнули Корника, чуть было не сшибив его с ног. Однако он не рассердился, напротив, он громко расхохотался и, с трудом обретя равновесие, сказал троим или четырем голодным слугам, блуждавшим, как тени, по зале:

– Ну-ка, живо вина этим господам!

«Эти господа» оказались малыми самой мошеннической наружности, с резкими и слегка нетрезвыми движениями, в оборванной одежде, но из их карманов при малейшем движении раздавался очень приятный серебристый звук. Корник не ошибся относительно прибывших. Увидев их, он весело потер себе руки, пробормотав сквозь зубы:

– Хорошо, вот кайманы пристают к берегу, сейчас мы повеселимся.

Матросы сели за стол и начали пить, крича во всю глотку и разговаривая все одновременно.

После этих пришли другие, потом еще и еще, так что зала быстро заполнилась и поднялся страшный шум. Более полутора сотен авантюристов собрались в помещении, где могли свободно вместиться только шестьдесят, но они так ловко расселись вокруг столов и прилавка, что среди залы еще оставалось достаточно пространства для прохода трактирщика и его слуг. Те беспрестанно бегали от одного столика к другому и не знали, кого слушать. Корник собственноручно откупоривал бутылки и не считал унизительным наполнять стаканы своих посетителей.

Вскоре толпа в зале стала настолько многолюдной, что, как разливающееся море, волны посетителей залили и смежные комнаты. Марсиаль и Агуир, еще не привыкшие – по крайней мере первый – к странным поступкам авантюристов, с трудом пробрались к концу длинного стола, уже занятого двенадцатью флибустьерами, с трубками в руках игравшими в кости на пригоршни золота, которое они беспрестанно вытаскивали из своих глубоких, как пропасть, карманов.

Марсиаль с любопытством рассматривал странное зрелище, представшее пред его глазами, и оставлял, несмотря на замечания своего товарища, стакан полным, даже не думая его опорожнять. Между тем веселье становилась все громче, вино и ром разгорячили головы, гневные и вызывающие крики начинали примешиваться к хохоту и веселым песням, здесь и там затевались драки, которые Корник со своими слугами все с большим трудом пытался прекратить.

В это время высокий и красивый молодой человек лет двадцати восьми, с надменными чертами насмешливого лица, развязной походкой вошел в залу. Он был одет чрезвычайно щеголевато, золотая фанфаронка опоясывала его шляпу, украшенную дорогими перьями и залихватски надетую набекрень. Правая рука его, белая и аристократичная, почти закрытая волнами богатых кружев, лежала на эфесе шпаги. Войдя, он бросил гордый взгляд вокруг, как бы отыскивая кого-то, потом решительно подошел к тому столу, где сидели Марсиаль и Агуир, грубо отталкивая всех попадавшихся на его пути, которые – отдадим им справедливость – спешили удалиться по первому его требованию. Сев у стола, молодой человек наклонился к играющим.

– Э! – воскликнул он. – Да здесь, кажется, забавляются, ей-богу! И я хочу участвовать.

– Да, да! – подтвердили несколько авантюристов, весело подняв голову. – Это вы, кавалер? Добро пожаловать!

– Давно ты здесь? – поинтересовался кто-то.

– С час. Я оставил свое судно в гавани Марго и пришел сюда.

– Браво! Успешно прошла твоя экспедиция?

– Еще бы! Ведь испанцы – наши банкиры, – сказал он, смеясь.

– Итак, ты богат?

– Как четыре генеральных откупщика.

– Раз так, ты пришел кстати, – заметил один из игроков, – этот демон Нантэ поклялся обобрать нас. Посмотри, капитан, что перед ним.

– Ба-а! – произнес Нантэ с громким хохотом, небрежно разбрасывая груду золота, находившуюся перед ним. – Это еще пустяки, я надеюсь утроить выигрыш.

– Посмотрим, – ответил молодой человек, которого назвали кавалером и капитаном.

– Когда же ты начнешь, капитан? – продолжал Нантэ.

– Сейчас, – ответил тот и, тихо положив руку на плечи Марсиаля, сказал ему: – Уйдите отсюда, друг.

Молодой человек вздрогнул при этом прикосновении, но не тронулся с места. Капитан подождал с минуту.

– Разве вы глухи, друг мой? – продолжал он, снова положив руку на его плечо, на этот раз сильнее.

Марсиаль обернулся и взглянул прямо в лицо капитана.

– Нет, – ответил он только.

– Хорошо, – сказал капитан, крутя усы, – вы не глухи? Я очень рад за вас, но если так, почему же вы не встаете?

– Потому что, вероятно, мне не угодно, – сухо ответил Марсиаль.

– Что? – произнес капитан, нахмурив брови. – Это гораздо смешнее, чем я предполагал.

– Вы думаете?

– Еще бы! Отойдите от двери, – обратился он к матросам, которые, привлеченные шумом этого спора, столпились позади него.

– Для чего же им отходить от дверей? – спросил Марсиаль, внешне все еще спокойный.

– Для того, – ответил капитан насмешливо-вежливым тоном, – что если вы не встанете, то я, к величайшему своему сожалению, вынужден буду выбросить вас отсюда.

– Вы с ума сошли! – сказал молодой человек, презрительно пожимая плечами и опорожняя свой стакан.

Капитан, невольно изумленный твердостью и решительностью молодого человека, с минуту рассматривал его с удивлением, смешанным с любопытством.

– Не ребячьтесь, молодой человек, – сказал он, – я вижу, вы не знаете, с кем имеете дело.

– Действительно, не знаю, – ответил Марсиаль, – и мало беспокоюсь по этому поводу. Вас называют капитаном и кавалером, но это, по моему мнению, не дает вам никакого права быть грубым со мной.

– А-а! – сказал кавалер с насмешкой. – Ну, так знайте же, милостивый государь, что я – кавалер де Граммон!

– Я не знаю никакого кавалера де Граммона и повторяю, что мне все равно.

При этих словах, внятно и гордо произнесенных, трепет ужаса пробежал по всей зале. Кавалера де Граммона1111
  Эту личность так и звали, и он действительно принадлежал к этой древней фамилии. – Примеч. автора.


[Закрыть], одаренного геркулесовой силой и беспримерной ловкостью во владении оружием, опасались все эти люди, небезосновательно хваставшиеся, что не боятся ничего, но неоднократно имевшие возможность видеть, как он являл доказательства сверхъестественной силы и свирепого мужества.

– Ну, друг мой, – медленно продолжал кавалер, сняв шляпу и кладя ее на стол, – так как я сказал вам свое имя и звание, мне остается только сообщить вам, на что я способен, и вы скоро это узнаете, ей-богу!

Марсиаль встал, бледный и спокойный.

– Остерегайтесь, – сказал он, – вы не имеете никакой причины ссориться со мной, мы друг друга не знаем, вы оскорбили меня без причины, я хочу об этом забыть; еще есть время, уйдите, потому что, клянусь Богом, мое терпение истощается, и если ваша рука коснется меня, я покончу с вами, как с этим стаканом.

И он вдребезги разбил стакан, который держал в руке. Авантюристы разразились громким смехом.

– Браво! – сказал капитан с насмешливым видом. – Прекрасно сказано, клянусь своей душой, но все это мне порядком наскучило. А ну, дайте место!

Он бросился на молодого человека. Тот внимательно следил за всеми движениями кавалера; Марсиаль отскочил в сторону, его глаза метнули молнию. Бросившись, как тигр, на своего противника, он ухватил его за шиворот и за пояс, приподнял над головой, несмотря на отчаянные усилия кавалера высвободиться, и бросил на улицу, где тот повалился наземь, словно чурбан. Продемонстрировав таким образом авантюристам свою необыкновенную силу, молодой человек небрежно прислонился к столу и скрестил руки на груди. Но кавалер почти тотчас приподнялся и со шпагой в руке с диким ревом бросился в залу. Он весь посинел, кровавая пена виднелась на его губах, сжатых от гнева.

– Его жизнь! Мне нужна его жизнь! – кричал он.

– Я безоружен, стало быть, вы хотите меня убить? – насмешливо заметил Марсиаль, не делая ни малейшего движения, чтобы уклониться от грозившего ему удара.

Капитан остановился.

– Это правда, – пробормотал он задыхающимся голосом, – однако он должен умереть. Дайте ему шпагу, кинжал, дайте что-нибудь!

– В настоящий момент я не испытываю желания драться, – сказал Марсиаль холодно.

– О! Он боится, трус! – вскричал кавалер.

– Я не боюсь и я не трус, – возразил Марсиаль, – только мне жаль вас: если мы будем драться, я вас убью, потому что вы опьянели и ослепли от гнева.

В эту минуту новый посетитель, при шуме, поднятом этой ссорой, незаметно вошел в залу вместе с другими. Он ударил капитана по плечу. Тот обернулся, словно его ужалила змея, но при виде незнакомца, стоявшего перед ним холодно и с достоинством, его пыл вдруг остыл. Опустив шпагу, хотя нервный трепет пробегал по всему его телу, он прошептал задыхающимся голосом:

– Монбар!

Это действительно был знаменитый флибустьер. С минуту он наслаждался своим торжеством над этой неукротимой натурой, потом заговорил.

– Твой противник прав, де Граммон, – сказал он резким голосом, – ты не в состоянии драться.

– А-а! – сказал тот злобно. – И ты также против меня.

– Ты с ума сошел, – возразил Монбар, слегка пожав плечами, – я только хочу помешать тебе сделать глупость.

При виде Монбара авантюристы почтительно отступили, оставив широкое пространство среди залы.

– Этот человек обесславил меня, он должен умереть! – возразил капитан, с бешенством топнув ногой.

Марсиаль сделал два шага вперед.

– Нет, милостивый государь, – сказал он тоном, исполненным достоинства, который удивил всех зрителей этой странной сцены, – вы сами обесславили себя грубым и дерзким оскорблением, которым хотели меня заклеймить; я только защищался! Я не сохраняю против вас ни гнева, ни вражды, я считаю вас, и говорю это громко перед всеми, честным человеком; то, что случилось между нами, ничего не значит, я был ловчее вас, потому что был спокойнее, вот и все!

Пока молодой человек говорил таким образом, Монбар внимательно рассматривал его, строгие черты флибустьера принимали выражение благосклонности, а когда Марсиаль замолчал, он прошептал, смотря на капитана:

– Хорошо сказано. Как ты думаешь, кавалер, мальчик, кажется, славный?

Кавалер с минуту оставался неподвижен, опустив глаза в землю, в сильном волнении, которое, несмотря на все его самообладание, он не мог преодолеть. Наконец он поднял голову, лихорадочный румянец покрыл его лицо, и, поклонившись молодому человеку, стоявшему перед ним, он сказал:

– Да, ей-богу! Вы славный малый, и, что еще лучше у вас благородное сердце, я же хищный зверь, я заслужил жестокий урок, который вы преподали мне; простите же меня, я сознаюсь в своей вине.

– Ну, это уж слишком, – ответил Марсиаль.

– Нет, это, напротив, хорошо, – сказал Монбар.

– Теперь последнее одолжение, – продолжал капитан.

– Я к вашим услугам.

– Согласитесь сделать мне честь скрестить со мной шпагу.

– Милостивый государь…

– О! Не отказывайте мне, пожалуйста! – перебил кавалер настойчиво. – Во мне не сохранилось гнева к вам, но моя честь требует, чтобы вы дали мне это вознаграждение, хотя бы для того, – прибавил он с печальной улыбкой, – чтобы стряхнуть пыль, которой запачкано мое платье.

– Вы видите, я безоружен.

– Это правда, – сказал Монбар, вынимая свою шпагу из ножен и подавая ее Марсиалю, – согласитесь драться этой шпагой; капитан прав, вы не можете отказать ему в удовлетворении, которого он требует.

– Я и не думаю об этом и принимаю вашу шпагу, но где же мы будем драться?

– Здесь же, если вы не возражаете, – ответил капитан.

– Хорошо.

Оба противника скинули камзолы и встали в позицию.

Зала гостиницы представляла в эту минуту странное зрелище. Авантюристы отступили вправо и влево, чтобы дать место сражающимся; они влезли на столы, сохраняли молчание, но тревожно вытягивали шеи из-за плеч друг друга, чтобы лучше следить за дуэлью.

Вежливо поклонившись, противники скрестили шпаги. С первых выпадов присутствующие поняли, что эти люди были чрезвычайно искусны. Несмотря на стремительность нападений капитана, Марсиаль, неподвижный, как будто был пригвожден к месту, все время держал шпагу наготове, его рука казалась железной. Со своей стороны, искусный во всех физических упражнениях кавалер де Граммон, природная сила которого еще увеличилась из-за стыда первого поражения, противопоставлял своему противнику непоколебимую стойкость. К нему вернулось его обычное хладнокровие, и, как бы играя, он чрезвычайно искусно и изящно действовал шпагой.

Прошло минуты три; в это время в зале, наполненной людьми, не слышалось другого шума, кроме учащенного дыхания обоих противников и зловещего лязга стали о сталь. Может быть, из всех зрителей лишь один Монбар угадывал превосходство гибкой и экономной манеры Марсиаля над размашистыми действиями капитана. Раз Марсиаль отразил нападение капитана таким верным и сильным ударом, что если бы он не удержал свою шпагу, то капитан был бы проткнут насквозь.

Монбар, заинтересованный этой сценой и не понимая манеры молодого человека, следил с беспокойством, которое против его воли обнаруживалось на его лице, за всеми подробностями этой странной дуэли. Он мысленно спрашивал себя, чем же все это кончится, как вдруг капитан сделал шаг назад и, опустив шпагу, спросил:

– Вы ранены?

– Это правда, – ответил Марсиаль, повторяя его движение.

Шпага кавалера слегка проткнула его плечо, на котором выступило несколько капель крови.

– Господа, довольно! – сказал Монбар, становясь между ними.

– Я нисколько не желаю продолжать, – сказал капитан, – я сознаю себя побежденным вдвойне; этот господин захотел присвоить себе всю честь в этом деле; стоило ему пожелать, и он десять раз убил бы меня.

– О! – сказал молодой человек.

– Ба-а! – весело заметил кавалер. – Я не обманут вашей раной, я только школьник в сравнении с вами, вот моя рука, пожмите ее чистосердечно, это рука друга.

– Беру с радостью, – ответил Марсиаль, – поверьте, ничто не могло бы мне доставить большего удовольствия.

– Ты был скорее удачлив, чем благоразумен, мой добрый Граммон, – сказал, смеясь, Монбар, – этот господин благородный человек, ты не ошибся, он, конечно, убил бы тебя, если бы захотел.

– Не будем говорить об этом, умоляю вас, – улыбаясь, сказал молодой человек.

– Напротив, будем говорить, – возразил капитан с резкой откровенностью, – я грубиян, я заслужил этот урок, повторяю, но будьте спокойны, дружище, я буду его помнить. Как жаль, что такой очаровательный молодой человек как вы, не моряк!

– Извините, но я моряк.

– В самом деле, вы моряк? – с радостью переспросил кавалер.

– Разумеется, – сказал, подходя, Тихий Ветерок, слышавший весь этот разговор, – он мой второй лейтенант, я даже отчасти ему обязан спасением своего судна.

– Вот это прекрасно! – вскричал капитан. – Если вы хотите, мы будем плавать вместе и сыграем не одну славную шутку с этими злодеями-испанцами.

– Э, позвольте, – сказал Тихий Ветерок, – дайте же мне представить его Монбару. С этим намерением я просил его прийти сюда.

– Он сам представился, – смеясь, отвечал флибустьер. – Теперь, друг, он может обойтись без тебя, потому что я за него ручаюсь.

Марсиаль, польщенный такой деликатной похвалой, поклонился Монбару, покраснев от удовольствия и гордости.

Глава IX. Береговые братья

Вследствие ли тайных причин или намерения, принятого заранее, Марсиаль в рассказанных нами происшествиях вел себя так твердо и решительно? Мы не можем сказать этого наверняка. Может быть, молодой человек, по природе храбрый и надменный, почувствовал, как закипела его кровь при грубом оскорблении, полученном им так неожиданно, и невольно поддался справедливому негодованию; может быть, также, притворно выказав гнев гораздо сильнее того, который он чувствовал в действительности, он поспешно ухватился за случай, так благоприятно представившийся ему, чтобы тотчас предстать перед авантюристами тонким знатоком фехтования, человеком решительным, которого ничто не может напугать, и, что было немаловажно в отношении флибустьеров, человеком, одаренным необыкновенной физической силой.

Если действительно таково было его намерение, успех превзошел самые смелые его надежды; авантюристы, сначала сострадательно улыбавшиеся, когда он принял вызов, брошенный ему одним из самых грозных их бойцов, совершенно изменили свое поведение с тех пор, как увидели его в деле, они смотрели на него с сочувственной симпатией, даже с некоторой долей уважения. Никого из авантюристов не обманула его рана, это любезное снисхождение с его стороны тотчас привлекло к нему всеобщее расположение.

Не замечая внимания, предметом которого он стал, молодой человек почтительно выпрямился перед Монбаром, готовый отвечать на его вопросы.

Знаменитый флибустьер был высок ростом. В то время, когда происходит действие этого романа, ему давно уже было за пятьдесят, на его мужественных чертах, которые в молодости были очень красивы, виднелись неизгладимые следы суровой борьбы, которую, без сомнения, он должен был вести в продолжение своей полной опасностей жизни. Его бледное лицо носило выражение жестокой холодности и неумолимой решимости, которые внушали страх и уважение. Его черные глаза горели зловещим пламенем, блеск которого невозможно было выдержать, его непринужденное и изящное обращение выдавало в нем дворянина хорошего происхождения. Костюм его, простой и без вышивки, замечательно опрятный, очень походил на костюм окружавших его матросов. На шее у него висел золотой свисток на цепочке того же металла. Только одно это да еще шпага со стальным эфесом отличали его от товарищей.

Рассматривая в течение нескольких минут молодого человека с вниманием, которое не могло не внушить тому некоторого беспокойства, он сказал коротко:

– Надеюсь, из вас выйдет толк.

– Я очень хотел бы служить под вашим начальством, – ответил Марсиаль.

– Тихий Ветерок уверял меня, что вы хороший моряк.

– Я пятнадцать лет в море.

– Гм! Пятнадцать лет! Который же вам год? Вы мне кажетесь очень молодым.

– Мне двадцать два года. Семи лет я вступил на корабль юнгой и с тех пор редко покидал палубу.

– Вы, верно, все время плавали около берегов?

– Извините, я ловил сельдей с фламандцами, китов с байонцами и с голландцами ходил в жаркие страны.

Авантюрист печально покачал головой.

– Итак, – продолжал он, устремив вопросительный взгляд на Марсиаля, – вы желаете ходить в море с нами?

– Я уже вам сказал, что это самое большое мое желание.

– Вы несчастны? – спросил его Монбар с печальной улыбкой.

Молодой человек невольно вздрогнул при этом вопросе, которого он вовсе не ожидал, и почувствовал, что бледнеет.

– Я? – пролепетал он в замешательстве.

– Да, вы любите, не правда ли? Вашу любовь не разделили, ваше сердце разбито, тогда вам пришло на мысль отправиться в море, и вы с поспешностью ухватились за случай, представившийся вам, и решили уехать на «Каймане».

– Но…

– Да, это безумие чуть было не обошлось вам дорого, бедное дитя, впрочем, успокойтесь, я не спрашиваю у вас вашей тайны. Вам чуть больше двадцати, вы молоды, хороши собой, это частая история, ничего не может быть обыкновеннее, мы все платили этот долг, – прибавил он, отирая свой влажный лоб. – Вы хотите искать приключений?

– Да.

– Ну хорошо, отныне вы наш. Дай Бог, чтобы вы никогда не раскаялись в пагубном намерении, которое принимаете сегодня!

– Я решился, – сказал Марсиаль твердым голосом.

– Раз так, все кончено, желаю вам успеха.

– Ага! – сказал кавалер де Граммон, подходя. – Вы еще вместе? Право, Монбар, ты совсем завладел нашим новым товарищем, никто не может с ним поговорить.

– Говори сколько хочешь, – улыбаясь, ответил авантюрист. – Что ты хочешь ему сказать?

– А вот что, и я не прочь, чтобы ты знал. Послушай, – обратился он к молодому человеку, – до сих пор я жил один, как медведь, не соглашаясь никогда делить дружбу ни с кем, разве только с человеком, так же высеченным из гранита, как и я. Ты такой человек, какого я ждал, хочешь быть моим закадычным другом?

– Конечно! – радостно воскликнул молодой человек.

– Ну, по рукам! Теперь мы братья, – сказал де Граммон, протягивая ему руку.

Марсиаль не колеблясь протянул в ответ свою руку.

– Как тебя зовут, брат?

– Марсиаль.

– Хорошо, только это имя не флибустьерское, я тебе дам другое.

– Как вам угодно.

– Братья должны говорить друг другу «ты».

– Как тебе угодно, брат.

– Ну и прекрасно! Вот твое имя: отныне ты будешь зваться Франкером; или я сильно ошибаюсь, или очень скоро это имя станет знаменитым среди нас.

– Я сделаю все, что нужно для этого, будь спокоен, – весело ответил новоиспеченный авантюрист.

Монбар слушал этот быстрый разговор молодых людей, улыбаясь так, как он умел улыбаться – лишь слегка сжав губы. Марсиаль, или Франкер, потому что теперь мы будем называть его обоими этими именами, буквально утопал в радости; такой полный успех превзошел все его надежды.

– Теперь, – сказал Монбар, – если вы хотите служить под моим начальством, ваше желание будет исполнено.

Он ударил кулаком по столу.

– Эй, кайманы! – закричал он. – Подходи по порядку! Матросы тотчас встали из-за столов. Монбар с минуту смотрел на эти смуглые лица с очевидным удовольствием, потом через минуту заговорил среди глубокого безмолвия присутствующих:

– Береговые братья, офицеры, квартирмейстеры и матросы! Наш брат Малуэн, занимавший должность лейтенанта, был убит испанцами при абордаже галиона «Сантиссима Тринидад». Пользуясь властью, данной мне договором, который все вы подписали со мной перед нашим отъездом из Пор-де-Пе, я думаю заменить Малуэна человеком решительным и таким же стоящим моряком, как он, но, не желая возбуждать зависти между вами, братья, потому что все вы способны занять это место, я решил не брать ни одного матроса из команды; я выбрал, – прибавил Монбар, положив руку на плечо молодого человека, лицо которого сияло радостью и гордостью, – я выбрал вот этого человека, вы уже знаете его, вы видели его в деле здесь, его я назначаю лейтенантом на бригантину «Змея», которой имею честь командовать. Признайте же Франкера в этом звании, повинуйтесь ему во всем, что касается службы, как обязывает к этому договор, добровольно подписанный вами.

За этой речью последовал ропот удовлетворения, который скоро превратился в единодушные рукоплескания. Потом авантюристы стали один за другим подходить, чтобы пожать руку новому товарищу, обещая повиноваться ему во всем. Исполнив эту обязанность, они снова встали позади Монбара.

– Братья, – сказал тогда Марсиаль, – я очень молод для того, чтобы принять командование над такими людьми, как вы, но забудьте о моих годах, не вспоминайте даже то, что я сделал на нашем добром «Каймане», подождите, чтобы судить обо мне, когда увидите меня в серьезном деле, и будьте уверены, что с Божией помощью я оправдаю выбор, которым удостоил меня Монбар.

– Я прибавляю только одно слово, братья, – вскричал де Граммон, – Франкер мой закадычный друг, не забывайте этого!

Авантюристы ответили радостным «ура».

В эту минуту в гостиницу вошли четыре человека.

– Ребята, – сказал Монбар, – уйдите, мне нужно остаться одному с теми из наших братьев, которые уже несколько раз возглавляли экспедиции.

Никогда приказания даже самого султана делийского не исполнялись с большей быстротой. Через пять минут в зале остались только Монбар, де Граммон, Пьер Легран, Тихий Ветерок, Мигель Баск, Франкер, Дрейк, Польтэ, Филипп, Питриан и одиннадцатый, так старательно закутанный в складки широкого плаща, что невозможно было его узнать.

Кроме Марсиаля, это все были старые и опытные Береговые братья, отборные флибустьеры, люди, не раз пренебрегавшие смертью в неравных битвах и совершавшие героические подвиги. Кавалер де Граммон сосчитал глазами членов собрания и вдруг, обратившись к Питриану, неподвижно стоявшему возле двери, которую он запер, сказал ему грубым голосом:

– Что ты здесь делаешь, негодяй? Убирайся, да поживее, а не то…

– Умерьте ваш пыл, кавалер, – холодно перебил его Филипп, – Питриан здесь, потому что я приказал ему остаться, и он останется до тех пор, пока я не прикажу ему уйти.

Кавалер искоса взглянул на молодого человека. Де Граммон и Филипп ненавидели друг друга. По какой причине? Никто не мог бы этого сказать – может быть, они и сами этого не знали. Всем было известно только то, что они питали друг к другу непреодолимую ненависть, которая угрожала в будущем разразиться катастрофой.

– Что такое? – надменно спросил де Граммон. – Вы, кажется, здесь распоряжаетесь?

– Я всегда и везде распоряжаюсь своими подчиненными, а часто и равными мне, – сухо ответил Филипп.

– Монбар отдал ясное приказание, этот негодяй не имеет права оставаться здесь, и я требую, чтобы он ушел.

– Его право оставаться с нами настолько же основательно, насколько и право вашего нового друга, который, кажется, является не столь опытным флибустьером.

Ссора разгоралась. Вмешался Монбар.

– Вы оба неправы, – сказал он, – твой друг, де Граммон, и твой работник, Филипп, оба не могут присутствовать при разговоре, который будет происходить, они должны удалиться.

– Я со своей стороны этому не сопротивляюсь, – почтительно отвечал Филипп, – и если бы вместо своей обыкновенной невежливости и колкости капитан де Граммон соблаговолил подождать несколько минут, мой работник вышел бы, я сам приказал бы ему. Он остался только потому, что я хочу сказать два слова собравшимся братьям, и эти слова он должен слышать.

– Говори, брат, мы слушаем тебя.

– Я долго распространяться не стану.

– Посмотрим, – с иронией сказал кавалер.

– Наши законы требуют, чтобы тот, кто желает освободить работника, изъявил свою волю перед советом об этом освобождении и о причинах, побудивших его к этой мере, не правда ли?

– Правда, – ответили флибустьеры в один голос.

– Питриан, мой работник, спас меня прошлой ночью, рискуя собственной жизнью, многие из наших братьев могут это засвидетельствовать.

– Во-первых, я, – сказал Тихий Ветерок.

– И я, – прибавил Пьер Легран.

– С этой минуты я освобождаю Питриана, признаю его свободным и равным нам! Обними меня, брат Питриан.

– От всего сердца, и благодарю тебя, брат! – вскричал Питриан, бросаясь на шею Филиппу. – Только я не считаю себя расквитавшимся с тобой, Филипп; если я уже не твой работник, я хочу остаться твоим другом.

– И я этого хочу, брат.

Другие флибустьеры горячо пожали руку Питриану и поздравили его; освобождение случалось очень редко среди флибустьеров.

– Теперь уйди, Питриан, – продолжал Филипп, – тебе сказали, что твое место не здесь, и уведи с собой друга кавалера, который также не может здесь оставаться.

Де Граммон закусил себе губы от ярости, но не мог ничего ответить. Вдруг он протянул руку к человеку в плаще и, указав на него другим флибустьерам, сказал с иронией:

– А это также друг капитана Филиппа, и в этом качестве, видимо, считает себя вправе присутствовать с закрытым лицом на нашем собрании?

– Я действительно один из лучших и старейших друзей капитана Филиппа, – холодно ответил человек в плаще, – и скоро вы получите этому доказательство, кавалер.

– Дайте же это доказательство немедленно! – запальчиво вскричал кавалер.

Незнакомец проводил взглядом Марсиаля и Питриана, которые выходили из залы. Когда дверь за ними захлопнулась, он вышел на середину круга.

– Вот доказательство, – сказал он, распахивая плащ и снимая шляпу.

– Господин д'Ожерон! – вскричали флибустьеры с радостным удивлением.

– Я собственной персоной, господа; теперь вы довольны, капитан де Граммон?

– О, прошу меня извинить! – ответил кавалер, почтительно кланяясь старику, которого все флибустьеры глубоко уважали.

– Оставим это, – улыбаясь, ответил д'Ожерон, – нам предстоит заняться вещами слишком важными для того, чтобы затевать глупую ссору; по-моему, вам лучше чистосердечно пожать друг другу руки и помириться.

Оба молодых человека сделали шаг назад при этом предложении.

– Вы не хотите? – продолжал д'Ожерон. – Хорошо, не будем об этом говорить и приступим к делу. Принимаете вы предложение, которое я поручил Пьеру Леграну, нашему брату, сделать вам?

– Пьер Легран, без сомнения, по вашему приказанию, – отвечал Монбар от имени всего общества, – упомянул нам очень неопределенно об этом деле, которое следует предпринять ради нашей общей выгоды, но не упомянул вашего имени.

– Что же вы ответили ему?

– Мы ему ответили, что это предприятие очень рискованное, что испанцы остерегаются, хорошо укрепились и, находясь под начальством храброго офицера, станут защищаться как львы, что мы подвергаемся большой опасности и рискуем не только потерпеть поражение, но и без всякой пользы подвергнуть смерти многих наших братьев.

– Очень хорошо, господа, теперь выслушайте меня, пожалуйста. Я не стану вам напоминать, что я выхлопотал вам от Португалии каперские грамоты, даже когда это государство было в мире с Испанией, не стану упоминать о других услугах, которые я имел честь вам оказать, я убежден, что вы сохранили о них добрые воспоминания.

– Мы не неблагодарны, мы знаем, чем вам обязаны.

– Следовательно, я скажу вам только, что приехал из Франции, я видел кардинала Мазарини…

Трепет любопытства всколыхнул собрание. Д'Ожерон продолжал:

– Его преосвященство соблаговолил исполнить мои просьбы. Кардинал понял, что люди с вашими достоинствами, господа, не должны быть изгнаны из общества, вы уже не отверженные, не пираты, не корсары, вы верноподданные его христианнейшего величества, ваше законное существование признается королем, следовательно, хотя вы остаетесь свободными, как прежде, его величество король Людовик XIV, в своей неисчерпаемой благосклонности к вам, простирает на вас свое полное и совершенное покровительство с правом носить его флаг на своих судах; сверх того, его величество удостоил меня назначения губернатором всех своих владений в Атлантическом океане. Принимаете вы эти условия, господа? Признаете вы за мной это звание, расположены вы повиноваться мне?

– Да здравствует король! – с энтузиазмом вскричали флибустьеры. – Да здравствует наш губернатор!

– Благодарю, господа, благодарю!

– Милости короля радуют нас, – заметил Монбар холодно и с достоинством. – Ваше назначение на пост губернатора служит нам доказательством доброжелательности намерений его величества. Но правда ли, что наша внутренняя организация останется все такой же, и никто, даже король, даже вы, не будете иметь право в нее вмешиваться?