Текст книги "Морские цыгане"

Глава XII. Свидание втроем

Это действительно были Филипп и Питриан, так неожиданно забравшиеся в сад губернатора Тортуги. При восклицании девушки флибустьер вздрогнул.

– Кто это? – проговорил он. Бросив тревожный взгляд вокруг, он решительно подошел к боскету.

– Это я, Филипп, – произнесла девушка, подходя к нему.

– Вы?! Вы, Хуана? – радостно вскричал флибустьер. – О, Бог привел вас сюда!

– Разве вы не знали, что найдете меня здесь? – спросила она.

– Я не смел надеяться.

Вдруг он замолчал. Обойдя сад, что было недолго, Питриан возвращался к боскету. Филипп бросился ему навстречу.

– Друг, – сказал он, – по неслыханному счастью, я встретил особу, которую только и хотел видеть, отправляясь сюда. Покарауль, пожалуйста, пока мы перемолвимся несколькими словами и я получу сведения, необходимые для успеха наших планов.

Питриан улыбнулся.

– Хорошо, – ответил он, – только не слишком долго разговаривайте, наше положение не так уж приятно, ни к чему нам позволять глупо поймать себя в этой ловушке.

– Будь спокоен, я прошу у тебя только десять минут.

– Даю вам четверть часа, – великодушно отозвался Питриан и встал за огромным стволом дерева.

Филипп быстро вернулся к Хуане, которая с беспокойством ждала результата его переговоров с товарищем.

– Все хорошо, – сказал он, – мы можем разговаривать, ничем не рискуя. Нас охраняет друг. Хвала Всевышнему, милая Хуана, в своем неисчерпаемом милосердии Он соединил нас!

– Только на несколько минут, – прошептала она печально.

– Что нам за дело до будущего, моя возлюбленная, воспользуемся настоящим, чтобы говорить о нашей любви. Когда вы приехали сюда?

– Сегодня утром.

– И как долго думаете вы оставаться здесь?

– Не знаю. Дон Фернандо очень скрытен, однако мне кажется, я угадала, что мое пребывание здесь будет непродолжительным.

– И вы догадываетесь, в какое место должны ехать?

– Положительно, нет. Мне говорили о Панаме и Маракайбо, правда, оба эти места мне неизвестны, и мне все равно, куда меня повезут, лишь бы я имела надежду увидеть вас там.

– Я дал клятву, Хуана, и сдержу ее во что бы то ни стало.

– Да, да, вы меня любите, Филипп, я полагаюсь на ваше слово, но все же я боюсь.

– Боитесь чего, друг мой?

– Всего. Наши народы – неумолимые враги; вас считают разбойниками, морскими цыганами, хищными зверями, которых всякий честный человек имеет право истреблять.

– Какое нам до этого дело, моя любимая? Разве вы не знаете, что, когда к нам подступят слишком близко, мы поворачиваемся лицом к этим охотникам и сражаемся с ними?

– Я все знаю, друг мой, и это заставляет меня дрожать еще сильнее. Кроме того, – прибавила она совсем тихо и нерешительно, – это еще не все.

– Гм! Что же еще, друг мой? Говорите без опасения. Она молчала, печально потупив голову.

– Неужели это гораздо серьезнее, чем я предполагал? – вскричал Филипп, схватив руку девушки и нежно пожимая ее. – Говорите, ради бога, Хуана, умоляю вас, не оставляйте меня далее в этом смертельном беспокойстве.

– К чему? – ответила она кротко. – К чему говорить об этом вам, друг мой?

– Мне?! – вскричал он. – Стало быть, речь идет обо мне лично? О, говорите, говорите, заклинаю вас!

– Ах! Дело идет о нас обоих, – прошептала она, – потому что оно касается нашей любви.

– Разве нашей любви что-нибудь угрожает? – спросил он с изумлением.

– Не знаю, друг мой; я, может быть, сумасбродствую, вероятно, я тревожусь понапрасну, но повторяю вам, я боюсь.

– Зачем же, если так, вы упорно сохраняете молчание, убивающее меня?

– Вы правы, друг мой, лучше сказать вам все.

– О, говорите! Говорите, я слушаю вас.

Внезапно новое лицо выросло между собеседниками.

– Говорить буду я, – холодно произнес этот человек. Молодые люди с ужасом отступили.

– Кажется, я испугал вас? – продолжал он с иронией. – Однако, клянусь своей душой, у меня этого и в мыслях не было.

– Ей-богу! – вскричал Филипп, уже оправившийся от минутного волнения. – Человек ты или демон, а я узнаю, кто ты.

– Я и не скрываюсь, можете смотреть на меня, сколько угодно, – сказал незнакомец, выходя из тени на свет.

– Кавалер де Граммон! – с удивлением вскричал Филипп.

– Он самый, – ответил кавалер, кланяясь со своей обычной насмешливой улыбкой.

– Что вы здесь делаете, милостивый государь? – запальчиво вскричал Филипп.

– А вы сами что? – спросил кавалер. – Черт возьми! Странно вы исполняете поручение, возложенное на вас советом!

Донья Хуана, готовая лишиться чувств, схватилась за изгородь боскета, чтобы не упасть.

– Не об этом поручении идет сейчас речь, милостивый государь, – грубо ответил молодой человек.

– А о чем же, позвольте вас спросить? – все с той же насмешкой продолжал кавалер.

– Я хочу знать, по какому праву пробрались вы сюда за мной?

– А если мне не угодно вам отвечать? – надменно заметил кавалер.

– Я сумею вас заставить, – ответил Филипп, выхватив из-за пояса пистолет.

– Стало быть, вы собираетесь меня убить, – ведь я с вами драться не стану, по крайней мере, в эту минуту; разве вы забыли, что наши законы запрещают дуэль во время экспедиции?

Филипп с бешенством топнул ногой и заткнул пистолет за пояс.

– Но я буду великодушен, – продолжал де Граммон, – я вам отвечу, и отвечу откровенно, клянусь вам, а вы судите сами. Когда вы ушли с совета, чтобы приготовиться к исполнению вашего поручения, я просил позволения присоединиться к вам, заметив нашим братьям, что вас могут убить испанцы и что если случится это несчастье, то хорошо бы кому-нибудь вас заменить и закончить дело, вверенное вашей чести. Совет одобрил это предложение и исполнил мою просьбу, вот почему я здесь, милостивый государь; но ведь вы не это желаете знать, не так ли? Вы хотите узнать, по какой причине я просил этого поручения? Ну, так вы останетесь довольны – я назову вам эту причину.

– Я жду, чтобы вы объяснились, – сказал Филипп с едва сдерживаемым гневом.

– Имейте немного терпения; я имею одно великое качество, или один великий недостаток, как вам угодно об этом судить, – редкую откровенность. Догадываясь о том, что будет происходить между вами и этой молодой девицей, я поспешил стать третьим лицом в этом разговоре, чтобы избавить ее от затруднительного объяснения, которое, впрочем, кажется, было для нее довольно неприятно.

– Пожалуйста, без околичностей и приступим прямо к делу, если это возможно.

– Что бы вы ни говорили, – воскликнула Хуана с лихорадочным одушевлением, – ваши нападки и клевета не могут меня задеть. Говорите же!

– Я не стану ни нападать, ни клеветать, – ответил кавалер, почтительно кланяясь девушке, – это оружие подлецов, и я не умею его употреблять; я буду говорить правду и только о себе.

– Говорите скорее. Место, где мы находимся, не годится для продолжительных рассуждений, – сказал Филипп.

– Мы в безопасности, ведь вы поставили вашего бывшего работника Питриана на карауле, он не допустит, чтобы нас захватили врасплох; кроме того, мне остается сказать вам всего несколько слов.

Молодой человек буквально кипел от нетерпения, однако он смолчал, понимая, какие страшные последствия могла иметь огласка, не только для него – он мало заботился лично о себе, – но и для доньи Хуаны, которую он любил и которая, волнуясь и дрожа, присутствовала при этом странном разговоре.

– Милостивый государь, – продолжал кавалер де Граммон с той изящной вежливостью, которая отличала его и которой он так хорошо умел пользоваться, когда вспоминал, из какого рода он происходил, – позвольте мне прежде всего согласиться с вами, что во всем происходящем с нами есть какой-то странный рок.

– Я вас не понимаю, что можем мы иметь общего друг с другом?

– Я объясню. Вы любите эту девицу, и все заставляет меня думать, судя по тому, что я слышал, что любовь эту разделяют.

– Да, – живо откликнулась донья Хуана с той храбростью, которую нередко обретают женщины, оказавшись в сложной ситуации положении. – Да, мы любим друг друга, более того, мы обручены, и, клянусь вам, никогда моя рука не будет принадлежать никому, кроме дона Филиппа.

– Милая Хуана! – сказал молодой человек, горячо целуя ей руку.

– Вот именно в этом и заключается тот рок, о котором я вам только что говорил, – холодно продолжал кавалер, не выказывая никакого удивления при этом признании, – я также люблю эту девицу.

– Вы?! – вскричали они с испугом, смешанным с удивлением.

– Да! – ответил он, почтительно кланяясь молодой девушке.

Филипп сделал шаг к кавалеру, но тот остановил его движением руки.

– Вы прекрасны, я мужчина; ваша красота прельстила меня, и я невольно поддался страсти, которая, когда я вас увидел, охватила все мое существо. Имеете ли вы право упрекать меня за это? Нет, любовь и ненависть – два чувства, неподвластные нашей воле, которые овладевают сердцем человека и безраздельно господствуют в нем, о них рассуждать нельзя, мы вынуждены им подчиняться. В первый день, как я вас увидел, я полюбил вас, ваш взгляд, упав на меня нечаянно, сделал меня вашим невольником. Вы видите, я откровенен. Напрасно пытался я добраться до вас и признаться вам в любви, которая сжигала мое сердце, все мои попытки были бесполезны, вы бессознательно убегали от меня, вы, без сомнения, угадали мои чувства, и так как вы меня не любили, то возненавидели меня.

– Милостивый государь! – запальчиво вскричал Филипп.

– Дайте ему объясниться, милый Филипп, – с благородством сказала Хуана, – лучше, чтобы мы знали раз и навсегда, как нам себя с ним держать.

– Если вы требуете… – прошептал молодой человек, стиснув зубы от гнева.

– Я вас прошу.

– Кончайте же скорее, милостивый государь.

– Имею честь заметить вам, – ответил, поклонившись, кавалер, – что вы сами прервали меня.

Молодой человек топнул ногой и бросил страшный взгляд на кавалера, но промолчал.

– Итак, я догадывался, что у меня есть соперник, – спокойно продолжал тот, – и что соперник этот любим; открытие это, как ни неприятно оно было, однако, мало тронуло меня по той простой причине, что с первой минуты, как я вас увидел, я поклялся себе, что вы будете моей.

– Что?! – с бешенством вскричал молодой человек.

– Я имею привычку, – холодно продолжал кавалер, – всегда держать свои клятвы, это значит, что я сделаю все на свете, чтобы не изменить моему слову.

– Это уже такая дерзость, – вскричал Филипп вне себя от раздражения, – что…

– Извините! Позвольте мне закончить, – перебил кавалер бесстрастно и холодно. – Мне остается прибавить только несколько слов… Мы оба дворяне, оба хорошего происхождения, а это значит, что между нами будет война честная, борьба достойная, это будет, – прибавил он с насмешливой улыбкой, – турнир и ничего более.

– Но вы забываете одно, – заметила донья Хуана надменно, – но довольно важное обстоятельство, как мне кажется.

– Что именно? – осведомился де Граммон.

– То, что я вас не люблю и никогда не буду любить! – ответила она с презрением.

– О-о! – воскликнул кавалер с восхитительным чванством. – Как можно ручаться за будущее? Едва можно рассчитывать на настоящее.

– Вы знаете, что я вас убью, – сказал Филипп, сжав кулаки и стиснув зубы.

– Я знаю, по крайней мере, что вы попытаетесь… Ах, боже мой! Вам следовало бы благодарить меня, вместо того чтобы ненавидеть. Борьба, разгорающаяся между нами, придаст необыкновенную прелесть вашей жизни; ничего не может быть скучнее любви, которой ничто не препятствует.

– Вы с ума сошли, кавалер; все, что вы нам тут рассказали, несерьезно, – возразил Филипп, совершенно озадаченный странным признанием молодого человека и ни на секунду не допуская, чтобы его слова соответствовали действительности.

– Я с ума схожу по этой девице – да, это правда. Что же касается того, что я вам сказал, думайте, что хотите. Я вас предупредил, теперь вы должны остерегаться.

– Запомните хорошенько, – холодно произнесла донья Хуана, – если когда-нибудь судьба отдаст меня в ваши руки, я скорее убью себя, чем изменю клятве, которую дала моему жениху.

Кавалер, ничего не отвечая, поклонился донье Хуане и, повернувшись к Филиппу, сказал:

– Итак, решено, что мы перережем друг другу горло при первом удобном случае?

– О, конечно!

– Стало быть, не стоит больше возвращаться к этому предмету. Думаю, что теперь пора заняться делами, которые привели нас сюда. Идете вы со мной на разведку или предпочитаете остаться здесь еще на несколько минут и поговорить с этой девицей? Вы видите, у меня добрый характер.

– Дон Филипп и я, – перебила его донья Хуана, – уверены друг в друге, и нам не нужно вести длинных разговоров, чтобы знать, что мы всегда будем любить друг друга. Оставляю вас, господа; становится поздно, и я возвращаюсь в свои комнаты.

Молодой человек с живостью приблизился к своей невесте.

– Не теряйте мужества, Хуана, – сказал он, – я отомщу за вас этому человеку.

– Нет, – ответила она вполголоса со странной улыбкой, – предоставьте это мне, Филипп, – женщины в мщении гораздо опытнее мужчин, – только наблюдайте за ним.

– Но…

– Прошу вас… Теперь прощайте.

Она вышла из боскета. В ту же минуту явился Питриан.

– Быстрее! – сказал он. – Губернатор.

Все трое бросились в кусты и исчезли там в ту минуту, когда дон Фернандо входил в сад и большими шагами приближался к донье Хуане, которая поспешила ему навстречу.

Глава XIII. Дон Фернандо д'Авила

Губернатор казался озабочен, лоб его был бледен, брови нахмурены, он шел поспешно, бросая вокруг тревожные взгляды; в руке он держал бумаги, которые комкал с нетерпением. – А! Вы здесь! – воскликнул он, как только заметил донью Хуану, которая, как мы сказали, шла ему навстречу. – Тем лучше, я рад, что нашел вас здесь. Я боялся, что вы уже вернулись в ваши комнаты.

– Я возвращаюсь туда; поздно, я слишком забылась во время прогулки.

– Ночь светлая, небо сияет звездами; прошу вас, согласитесь побыть со мной несколько минут.

– Я к вашим услугам на все время, какое вы пожелаете.

– Извините меня, уже поздно, время может показаться не совсем приличным, это правда, но курьер прибыл только что, и я должен сообщить вам важные известия.

– Мне? – спросила она с удивлением.

– Да, если только вы согласитесь выслушать меня.

– Я уже ответила, что я к вашим услугам.

– Благодарю вас за ваше снисхождение и не медля воспользуюсь позволением, которое вы мне даете.

Мы сказали, что тихая и темная ночь, освещенная серебристыми лучами луны, была великолепна; войдя в комнату вслед за молодой девушкой, дон Фернандо оставил приоткрытым балконное окно, выходившее в сад, – для того ли, чтобы впустить свежий ночной ветерок или, несмотря на свое звание опекуна, он боялся смутить целомудрие девушки, которой, спешим прибавить, он выказывал искреннюю дружбу, соединенную с глубоким уважением.

Оба сели в кресла возле двери, тогда как между авантюристами, оставшимися наедине в боскете, состоялось короткое объяснение.

– Итак, теперь мы враги, – надменно произнес Филипп.

– Может быть, и враги, – сухо ответил де Граммон, – но уж соперники – наверняка.

– Пусть так, но это соперничество ни в коем случае не должно мешать нам исполнить данное нам поручение.

– Я тоже так думаю.

– Очень рад, что хоть в этом вы со мной согласны. Что же намерены вы предпринять?

– В эту минуту?

– Да.

– Мне кажется, что случай необычайно благоприятствует нам и дает возможность узнать тайну наших врагов.

– Наша рекогносцировка еще не кончена; слишком продолжительное пребывание в этом месте может не только погубить нас, это бы еще ничего, но и расстроить планы наших братьев.

– Вы правы, но мне кажется, есть очень легкий способ все устроить.

– Какой же это способ, позвольте вас спросить? Я был бы чрезвычайно рад воспользоваться вашими сведениями.

– Вот он: пока один из нас останется здесь и постарается уловить отрывки разговора губернатора с его питомицей, другой отправится на разведку, а Питриан останется возле обрыва, чтобы в случае надобности ускорить наш уход.

– Гм! – сказал Филипп. – Этот способ действительно хорош, но кто из нас останется в саду?

– Вы, если хотите, – ответил де Граммон, – в эту минуту речь идет не о любви, а о политике.

– Это правда; итак…

– Я иду, – перебил де Граммон и сделал движение, чтобы удалиться.

– Позвольте, – остановил его Филипп, – я согласен на ваше предложение, но только с одним условием.

– С каким?

– Я буду ждать вашего возвращения, чтобы помочь вам, если будет нужно.

– К чему? Ведь мы больше не друзья.

– Но все еще братья.

– Вы правы, я согласен.

Церемонно поклонившись своему сопернику, кавалер удалился, как призрак проскользнув сквозь кустарник. Филипп, оставшись один, стоял с минуту неподвижен и задумчив, потом приподнял голову, бросил подозрительный взгляд вокруг и, слившись, насколько возможно, с тенью, отбрасываемой ветвями деревьев, осторожно подошел к балконному окну и спрятался в чаще мастичных деревьев, стоявших в нескольких шагах от дома, где заметить его было почти невозможно. Место было выбрано прекрасно: так как собеседники не имели никакой причины понижать тон разговора, слова их отчетливо доходили до Филиппа, который приготовился слушать, прошептав про себя:

– Может быть, я еще ее увижу и поговорю с ней.

Разговор авантюристов, меры, принятые ими, потребовали довольно долгого времени, так что когда Филипп стал слушать разговор дона Фернандо и доньи Хуаны, он почти уже кончился. Девушка говорила:

– И эти сведения достоверные?

– Официальные, – ответил губернатор, – нам привез их верный человек; кроме того, мне их прислал губернатор Эспаньолы.

– И вы приказываете мне оставить вас, когда, быть может, вам угрожает такая великая опасность?

– Во-первых, милое дитя, – дружески сказал дон Фернандо, – я не приказываю вам, а только сообщаю полученные мной приказания, а это разные вещи. Вы знаете, что мы с вами должны повиноваться этой особе, потому что она поручила вас мне ребенком.

– Но кто же эта особа?

– Для чего беспрестанно задавать мне один и тот же вопрос, милое дитя, когда вы знаете, что я не могу вам на него ответить?

Девушка печально опустила голову. Дон Фернандо взял ее руку и нежно пожал.

– Не теряйте мужества, бедняжка! – сказал он с родительской нежностью. – Надеюсь, что когда-нибудь, а может быть и скоро, тайна, так тяготящая ваше сердце, раскроется. У вас все впереди, ведь вы еще почти ребенок.

– Вы очень добры, но я чувствую, что этим нежным словам, которые вы мне говорите, вы и сами не верите.

– Не унывайте, милая Хуана, – возразил дон Фернандо, стараясь отвлечь девушку от этих печальных мыслей, – ведь я вам друг.

– О, вы мне друг, почти отец! – сказала она с волнением. – Я люблю вас за все заботы, которыми вы окружали мое детство, вот почему я дрожу при мысли расстаться с вами.

– Опасность не так велика, как вы предполагаете; завтра я получу подкрепление из полутора сотен человек, которые в соединении с моим гарнизоном составят двести десять решительных и опытных солдат; кроме того, остров хорошо укреплен и снабжен съестными припасами. Будьте же спокойны на наш счет, – прибавил он, смеясь, – хотя эти негодяи – сущие демоны, они потерпят постыдное поражение.

Девушка бросила украдкой взгляд на сад и подавила вздох.

– Итак, – продолжала она, – едва приехав сюда, я опять еду, и еду одна.

– Не одна, ваша дуэнья поедет с вами.

– А вы?

– Я приеду к вам.

– Когда, друг мой?

– Быть может, скорее, чем вы думаете.

– Да услышит вас Бог! – Дон Фернандо встал.

– Итак, решено, – сказал он, – завтра на рассвете вы будете готовы, шхуна, на которой вы приехали сюда, еще стоит в гавани. Вы поедете на ней.

– Но простите мне еще один, последний вопрос. Вы мне не сказали, куда я должна ехать.

– Разве вы не знаете?

– Ничего не знаю… Некоторое время тому назад вы мне говорили о выгодном месте, которое вам предлагали в Панаме; мы едем туда?

– Нет, мой покровитель со своей неисчерпаемой добротой выхлопотал мне место гораздо почетнее, а в особенности гораздо выгоднее того, которое он обещал мне прежде.

– Какое же?

– Губернатора Гибралтара в заливе Маракайбо.

– И вы получили назначение?

– Как вы любопытны! – заметил дон Фернандо, улыбаясь.

– Отвечайте мне, пожалуйста.

– Это назначение пришло сегодня вечером, только что.

– Стало быть, ничто не удерживает вас здесь?

– Извините меня, – ответил он с замешательством, – я должен передать власть моему преемнику и ждать его приезда на остров.

– Ведь он приедет завтра?

– Кто вам сказал?

– Вы сами, только что.

– Я вижу, что от вас ничего невозможно скрыть.

– Итак?.. – продолжала она, улыбаясь.

– Я хотел вас удивить, но вы так умеете выпытывать у меня мои секреты, что нет никакой возможности сопротивляться вам, и я предпочитаю рассказать вам все сейчас.

– Да, расскажите, расскажите!

– Шхуна, вместо двух пассажиров, увезет троих, я еду вместе с вами.

– Слава богу! – с радостью вскричала девушка.

– Теперь я вам все сказал, мне ничего к этому больше добавить. Извините, что так долго не давал вам спать. Уже двенадцатый час, я ухожу, да хранят ваш сон Святая Дева и ангелы, милое дитя, прощайте. Заприте хорошенько это окно, до завтра.

Он вышел; Хуана проводила его до сада.

– Итак, – сказала она громко, без сомнения, для того, чтобы слышал Филипп, если вдруг он был еще тут, – мы едем в Маракайбо?

– Да, в Маракайбо, а не в Панаму, но возвращайтесь, не оставайтесь дольше в саду, вечера опасны для здоровья, вы же знаете.

– Я возвращаюсь, друг мой.

– Я не уйду, пока вы не запрете окно.

– Я сделаю это сию минуту.

– Кстати, если вы услышите ночью шум в саду, не тревожьтесь, я имею обыкновение несколько раз обходить все с дозором. Возвращайтесь же – и прощайте.

– Прощайте.

Девушка заперла дверь тройным поворотом ключа. Дон Фернандо закутался в плащ, вышел из сада и небрежно затворил за собой калитку, считая бесполезным принимать меры предосторожности, так как скоро он должен был идти с дозором. Кроме того, с этой стороны он нападения не ожидал.

Прошло полчаса. Филипп с нетерпением ждал, чтобы дверь доньи Хуаны отворилась, но его ожидание было обмануто, ничто не пошевелилось, дверь оставалась заперта, и вскоре огонь погас. Девушка думала, что флибустьер давно ушел. Филипп безропотно вздохнул и вернулся в боскет, где нашел Питриана, все так же стоявшего на карауле, но начинавшего серьезно тревожиться таким продолжительным пребыванием в неприятельской крепости. Действительно, неосторожности или какой-нибудь случайности было достаточно, чтобы выдать троих флибустьеров, и тогда они погибли бы.

Так как Филипп обещал кавалеру, он остался в боскете, не желая удалиться до его возвращения.

– Маракайбо! – шептал он, – Гибралтар! Не в первый раз имена эти раздаются в моих ушах. О, моя возлюбленная Хуана! Если бы даже моя жизнь зависела от этого, я скоро соединюсь с тобой.

Как и все влюбленные во все времена, забыв о том довольно критическом положении, в котором он находился, молодой человек прислонился плечом к дереву, скрестил руки на груди, опустил голову и погрузился в одну из тех восхитительных любовных грез, перед которыми бледнеют все холодные реалии жизни. Кто знает, сколько времени продолжилось бы это восторженное состояние, если бы вдруг он не был грубо отозван с неба на землю неприятным ощущением, которое оказалось не чем иным, как рукой, тяжело опустившейся на его плечо, между тем как насмешливый голос проговорил ему на ухо:

– Вы спите, друг?

Филипп вздрогнул при звуках этого хорошо знакомого голоса и, быстро приподняв голову, сказал:

– Нет, я мечтаю.

– Хорошо. Но как ни восхитительны эти мечты, прервите их, надо уходить.

– Пошли, я готов.

– Вы не спрашиваете меня, что я сделал и откуда пришел?

– Что мне за дело!

– Как, что вам за дело? – вскричал кавалер с удивлением. – Уж не помешались ли вы?

– Нет, извините, – ответил Филипп в замешательстве. – Я не знаю, что говорю; напротив, для меня это очень важно.

– Прекрасно, вот теперь вы окончательно проснулись.

– О, совершенно, клянусь вам, и доказательством служит то, что мне любопытно узнать, что вы открыли.

– Признаюсь к своему стыду, что я ничего не открыл, кроме того, что остров сильно укреплен и гарнизон настороже, везде стоят часовые.

– Черт побери, – пробормотал молодой человек, – вы мне сообщаете неприятное известие.

– Знаю, но что же делать?

– И вы не открыли ни одного слабого места?

– Ни одного.

– Черт возьми!

– А вы что узнали?

– Ничего, невозможно было приблизиться настолько, чтобы расслышать хоть одно слово из их разговора.

– Стало быть, нам ничего не удалось добиться?

– Да, и, кажется, мы хорошо сделаем, если уберемся отсюда поскорее.

– Я и сам так думаю.

– Пойдемте же.

Они подошли к обрыву, в который спустились один за другим. Питриан замыкал шествие. Спуск оказался тем труднее, что обрыв был почти отвесный, и флибустьеры на каждом шагу рисковали сломать себе шею. Была даже минута, когда они, так сказать, висели между небом и землей, не будучи в состоянии ни подняться, ни слететь. Однако после поисков, продолжавшихся не менее двадцати минут, они сумели найти тропинку, по которой прежде поднялись до площадки на скале. Спуск продолжался, они потратили около часа, чтобы дойти до равнины. Отдохнув минуты три, они проскользнули в высокую траву и наконец добрались до берега моря, – к подножию скал, которые с этой стороны составляли неприступную стену около острова. Авантюристы начали подниматься на эти скалы. Скоро перед ними возникла трещина, по которой мог пройти только один человек. Тут Филипп остановился.

– Одно слово, кавалер, – сказал он.

– Говорите, – отвечал тот.

– Вы знаете, где пирога?

– Знаю.

– Узнаете вы то место, где мы находимся?

– Узнаю.

– Вы должны ехать!

– Один?

– Один.

– А вы?

– Я останусь с Питрианом. Вы отчитаетесь о нашей экспедиции совету через сорок восемь часов, не раньше, вы меня понимаете, не правда ли? Наши братья отправятся, и вы приведете их сюда.

– Приведу.

– Вы пристанете к берегу, когда увидите два зажженных фитиля.

– Хорошо.

– Я с помощью Питриана проложу дорогу, достаточно широкую для того, чтобы по ней могли пройти наши братья.

– Но если вас увидят и убьют?

– Как будет угодно Богу, – ответил Филипп просто.

– Милостивый государь, – торжественно произнес кавалер, протягивая ему руку, – пусть будет так, как вы желаете; я сожалею о соперничестве, разделяющем нас, но если я не могу вас любить, я восхищаюсь вами.

– Прощайте – вернее, до свидания через сорок восемь часов.

– Через сорок восемь часов, – ответил кавалер и ушел.

– Таким образом, что бы ни случилось, – прошептал Филипп, – я уверен, что моя возлюбленная Хуана уедет и, следовательно, будет вне опасности.

Питриан, которым Филипп так распорядился, не спросив даже его согласия, казался нисколько не удивленным этим поступком своего бывшего господина.

– Что мы теперь будем делать? – спросил он.

– Спать, – ответил Филипп, стараясь расположиться как можно удобнее среди скал.

– Хорошо, все-таки хоть сколько-нибудь поспим, – беззаботно сказал Питриан, укладываясь рядом с ним.

Через пять минут оба погрузились в глубокий сон.