Текст книги "Саламбо (сборник)"

Покрывая голоса начальников, звуки труб и звон лир, свистели свинцовые шары и глиняные ядра; они вырывали мечи из рук, извлекали мозг из черепов. Раненые, одной рукой ограждая себя щитом, опускали мечи рукоятью к земле. Другие, валяясь в лужах крови, поворачивались, чтобы укусить врагов в пятку. Люди так сгрудились, пыль была такая густая, гул такой сильный, что ничего нельзя было различить. Малодушных, которые предлагали сдаться, даже не слышали. Когда в руках не было оружия, сцеплялись телами. Груди трещали под латами, в судорожно сжатых руках висели трупы с запрокинутой головой. Отряд в шестьдесят умбрийцев, твердо стоя на ногах, держа перед глазами пики и скрежеща зубами, был несокрушим и обратил в бегство сразу две синтагмы. Эпирские пастухи подбежали к левому эскадрону клинабариев и, вращая палками, начали хватать коней за гривы; лошади сбросили седоков и помчались по полю. Карфагенские пращники, отброшенные в разных местах, пришли в смятение. Фаланга дрогнула, начальники бегали растерянные, блюстители строя толкали солдат, выравнивая ряды. Варвары тем временем снова выстроились; они возвращались, победа склонялась на их сторону.

Но в это время раздался страшный крик – вопль бешенства и боли. Семьдесят два слона ринулись вперед двойным рядом. Гамилькар ждал, чтобы наемники скучились в одном месте, и тогда пустил на них слонов: индусы с такой силой вонзили свои багры, что у слонов потекла по ушам кровь. Хоботы, вымазанные суриком, торчали вверх, похожие на красных змей. Грудь была защищена рогатиной, спина – панцирем, бивни удлинены железными клинками, кривыми, как сабли; а чтобы сделать животных еще свирепее, их опоили смесью перца, чистого вина и ладана. Они потрясали ожерельями из погремушек и оглушительно ревели; погонщики наклоняли головы под потоком огненных стрел, которые сыпались с башен.

Чтобы устоять, варвары ринулись вперед сплоченной массой; слоны с яростью врезались в толпу. Железные острия их нагрудных ремней рассекали когорты, как нос корабля рассекает волны; когорты стремительно отхлынули. Слоны душили людей хоботами или же, подняв с земли, заносили их над головой и передавали в башни. Они распарывали людям животы, бросали их на воздух; человеческие внутренности висели на бивнях, как пучки веревок на мачтах. Варвары пытались выколоть им глаза, перерезать сухожилия на ногах. Подползая под слонов, они всаживали им в живот меч до рукояти и, раздавленные, погибали; наиболее отважные цеплялись за их кожаные ремни. Среди пламени, под ядрами и стрелами, они перепиливали эти ремни, и башня из ивняка грузно рушилась, точно каменная. Четырнадцать слонов на крайнем правом фланге, рассвирепевшие от боли в ранах, повернули вспять, наступая на вторую шеренгу. Индусы схватили молоты и долота и со всего размаху ударили слонов по затылку.

Огромные животные осели и начали падать друг на друга. Образовалась гора, и на эту груду трупов и оружия поднялся чудовищный слон, которого звали «Гневом Ваала»; нога его застряла между цепями, и он ревел до вечера. В глазу у него торчала стрела.

Другие слоны, как завоеватели, которые наслаждаются резней, сшибали с ног, давили, топтали варваров, набрасывались на трупы и на обломки.

Чтобы оттеснить окружавшие их отряды, слоны вставали на задние ноги и, непрерывно поворачиваясь, подвигались вместе с тем вперед. Силы карфагенян удвоились, битва возобновилась.

Варвары слабели; греческие гоплиты побросали оружие, ужас объял остальных. Все заметили Спендия: согнувшись на своем дромадере, он гнал его прочь, вонзая в спину животного два копья. Воины отхлынули к флангам и побежали по направлению к Утике.

Клинабарии, чьи кони совсем обессилели, даже не пытались настигнуть их. Лигуры, изнемогавшие от жажды, требовали отступить к реке. Но менее пострадавшие карфагеняне, помещенные среди синтагм, топали ногами от бешенства, видя, что месть ускользает от них; они уже бросились нагонять наемников. Но тут появился Гамилькар.

Он сдерживал серебряными поводьями пятнистого коня; конь был весь в мыле. Повязки у рогов его шлема развевались на ветру; овальный щит он подложил под левое бедро. Одним движением пики с тремя остриями он остановил войско.

Тарентинцы быстро перескочили каждый со своей лошади на вторую, запасную, и помчались направо и налево, к реке и к городу.

Фаланга без труда истребила все, что оставалось от войска варваров. Когда над ранеными заносили меч, одни, закрыв глаза, сами подставляли горло; другие отчаянно защищались; их побивали издали камнями, как бешеных собак. Гамилькар приказал брать как можно больше пленных, но карфагеняне неохотно повиновались ему – уж очень отрадно было вонзать мечи в тела варваров. Им стало жарко, и они обнажили руки, точно жнецы. Они прервали резню, чтобы передохнуть, и увидели всадника, который мчался за убегавшим солдатом. Всадник схватил его за волосы, некоторое время подержал так, затем сразил ударом топора.

Спустилась ночь, карфагеняне и варвары исчезли. Убежавшие слоны бродили вдали с горящими башнями на спине. Они пылали среди мрака, как маяки, наполовину скрытые в тумане. На равнине все было неподвижно; только вздымалась река, полная трупов, которые она несла в море.

Два часа спустя явился Мато. Он увидел при свете звезд груды людей, лежавших на земле.

То были варвары. Он наклонился – все были мертвы. Он громко кликнул – никто не отозвался.

Утром того же дня он выступил из Гиппо-Зарита со своими воинами, чтобы идти на Карфаген. Из Утики только что ушло войско Спендия, и жители стали сжигать осадные машины. Битва была жаркая. Но когда шум и смятение, доносившиеся со стороны моста, непонятно почему усилились, Мато двинулся кратчайшей дорогой через горы, а так как варвары бежали равниной, он никого не встретил.

Перед ним поднимались в темноте маленькие пирамидальные холмики, а за рекой светились вровень с землей недвижные огни. Карфагеняне отступили за мост, и, чтобы обмануть варваров, суффет установил много сторожевых постов на другом берегу реки.

Мато, продолжая идти, стал различать карфагенские знамена, – в воздухе появились неподвижные конские головы, прикрепленные к древкам, которых не было видно. Издалека доносились шум, пение и звон чаш.

Не зная, где он очутился и как ему найти Спендия, испуганный, растерявшийся Мато стремительно повернул назад по той же дороге. Заря уже занималась, когда он увидел с горы Утику и остовы машин, почерневшие от огня и похожие на скелеты великанов, прислоненные к стенам.

Все отдыхали среди тишины, в полном изнеможении. В палатках почти совсем голые люди спали на спине или подложив под руку панцирь и прижавшись к ней лбом. Некоторые сдирали с ног окровавленные повязки. Умиравшие слабо покачивали головами, другие, еле передвигаясь, приносили им напиться. Часовые, чтобы согреться, ходили по узким дорожкам; некоторые из них стояли с суровыми лицами, повернувшись к горизонту и держа пики на плече.

Мато нашел Спендия под обрывком холста, натянутым на две палки; он сидел, обхватив колени руками и опустив голову.

Они долго молчали.

Наконец Мато прошептал:

– Мы разбиты?

Спендий мрачно проговорил:

– Да, разбиты!

На другие вопросы он в отчаянии отвечал жестами.

До них доносились стоны и предсмертные хрипы. Мато приоткрыл шатер. Вид мертвых солдат напомнил ему другое бедствие на этом же месте, и, скрежеща зубами, он проговорил:

– Презренный! Ты уже раз…

Спендий прервал его:

– Ты и тогда отсутствовал.

– Проклятие! – воскликнул Мато. – Но когда-нибудь я его настигну! Я его одолею! И убью! О, если бы я был тут!..

Мысль о том, что он пропустил битву, приводила его в еще большее отчаяние, чем самое поражение. Он выхватил меч и бросил его на землю.

– Как же карфагеняне разбили вас?

Бывший раб стал рассказывать ему о военных действиях. Картины, одна другой возмутительнее, проходили перед глазами Мато.

– Вместо того, чтобы бежать к мосту, нужно было обойти Гамилькара сзади.

– Знаю, знаю! – сказал Спендий.

– Следовало удвоить глубину расположения войска, не посылать велитов против фаланги и открыть проходы слонам. В последнюю минуту еще можно было все поправить. Не было необходимости бежать.

Спендий ответил:

– Я видел, как он проехал в большом красном плаще, с поднятыми руками, возвышаясь над столбами пыли, точно орел, летевший рядом с когортами. Повинуясь каждому его кивку, когорты сплачивались, устремлялись вперед. Толпа столкнула нас. Он взглянул на меня – я почувствовал в сердце точно холод лезвия.

– Он, может быть, нарочно выбрал этот день? – тихо проговорил Мато.

Они расспрашивали друг друга, старались понять, почему суффет выступил в самых неблагоприятных условиях. Чтобы смягчить свою вину или ободрить себя, Спендий заметил, что еще не все потеряно.

– Да хоть бы и потеряно, мне все равно! – сказал Мато. – Я буду продолжать войну один!

– Я тоже! – воскликнул грек и вскочил с места.

Он ходил крупными шагами, глаза его сверкали, странная улыбка морщила лицо, делая его похожим на шакала.

– Мы начнем все сначала! Не покидай меня! Я не создан для битв при солнечном свете, сверкание мечей слепит меня. Это как болезнь, я слишком долго жил в эргастуле. Но мне ничего не стоит влезть на стены ночью, проникнуть в крепость, и тогда трупы убитых мною охладеют прежде, нежели пропоет петух! Укажи мне кого-нибудь, что-нибудь – врага, сокровище, женщину.

Он повторил:

– Да, женщину, и будь она царской дочерью, я положу у твоих ног желанную. Ты упрекаешь меня в том, что я проиграл Ганнону битву, но ведь я снова победил его. Признайся, мое свиное стадо принесло нам больше пользы, чем фаланга спартанцев.

Уступая потребности похвастать и утешить себя в поражении, он стал перечислять все, что сделал для наемников.

– Это я подтолкнул галла в садах суффета! А потом, в Сикке, это я привел их всех в неистовство, пугая коварством Республики! Гискон готов был рассчитаться с ними, но я помешал говорить переводчикам. Как у них чесался язык! Помнишь? Я указал тебе путь в Карфаген, я украл заимф. Я провел тебя к ней. Я сделаю еще больше, вот увидишь!

Он засмеялся смехом безумца.

Мато смотрел на него, широко раскрыв глаза. Ему было не по себе в присутствии человека, такого трусливого и вместе с тем такого страшного.

Щелкая пальцами, грек снова заговорил – на этот раз весело:

– Эвоэ! После дождика проглянет солнце! Я работал в каменоломнях, и я же пил массик на своем корабле под золотым навесом, как Птолемей. Несчастье должно обострять ум. Настойчивость смягчает судьбу. Она любит ловких людей. Она уступит!

Он опять подошел к Мато и взял его за руку.

– Господин! Карфагеняне уверены в победе. У тебя есть целое войско, которое еще не сражалось, твои воины послушны тебе. Пусти их вперед. Мои тоже пойдут, чтобы отомстить карфагенянам. У меня осталось три тысячи карийцев, тысяча двести пращников и целые когорты стрелков. Можно даже составить фалангу. Возобновим бой!

Мато, потрясенный разгромом, еще не знал, что предпринять. Он слушал с раскрытым ртом; бронзовые латы, которые сжимали ему бока, приподнимались от бурного биения его сердца. Он взял меч и крикнул:

– Следуй за мной! Идем!

Разведчики, вернувшись, сообщили, что трупы карфагенян убраны, мост разрушен, а Гамилькар исчез.

IX. Поход

Гамилькар полагал, что наемники будут ждать его в Утике или же сами выступят против него. Считая свои силы недостаточными ни для наступления, ни для обороны, он направился на юг по правому берегу реки, что обезопасило его от внезапного нападения.

Временно закрыв глаза на мятеж туземных племен, он хотел, чтобы они прежде всего порвали с варварами; потом, когда они останутся одни в своих провинциях, он сможет на них напасть и истребить.

За две недели он умиротворил область между Тукабером и Утикой с городами Тиньикаба, Тессура, Вакка и другими – на западе. Зунгар, построенный в горах, Ассурас, знаменитый своим храмом, Джераадо, славившийся можжевельником, Тапитис и Гагур отправили к нему послов. Жители деревень приносили в дар съестные припасы, умоляли о защите, целовали ему и воинам ноги и жаловались на варваров. Некоторые приносили ему в мешках головы наемников, говоря, что это они их убили; на самом деле они отрубали головы у мертвецов. Много солдат сбилось с дороги во время бегства, трупы их находили в разных местах, под оливковыми деревьями и в виноградниках.

Чтобы поразить народ, Гамилькар на следующий же день после победы послал в Карфаген две тысячи пленных, взятых на поле битвы. Они прибывали длинными колоннами по сто человек; их скрученные назади руки были привязаны к бронзовой перекладине, которая давила им на затылок. Раненые, истекавшие кровью, тоже бежали; конница, ехавшая сзади, всех погоняла бичами.

Карфаген ликовал! Говорили, что убито шесть тысяч варваров, что остальные недолго продержатся, что война кончена; люди обнимались на улицах и в храмах, натирали маслом и киннамоном лица богов Патэков, выражая им свою благодарность. Пучеглазые, с толстыми животами и поднятыми до уровня плеч руками, идолы казались живыми под свежей краской и как бы принимали участие в народном торжестве. Богачи раскрыли двери своих домов; город гудел от барабанного боя; храмы были освещены всю ночь; прислужницы богини, сойдя в Малку, соорудили на перекрестках подмостки из сикоморового дерева и отдавались мужчинам. Победителям дарили земли, давали обеты принести жертвы Мелькарту. Суффету назначено было выдать сто золотых венцов; сторонники Гамилькара предлагали воздать ему новые почести и предоставить новые преимущества.

Он просил старейшин вступить в переговоры с Автаритом, чтобы обменять всех захваченных варваров на старика Гискона и других карфагенян, попавших в плен. Ливийцы и кочевники, составлявшие войско Автарита, почти не знали этих наемников – италийцев и греков. Если Республика предлагает столько варваров в обмен за такое малое количество карфагенян, думали они, – значит, варвары не имеют никакой цены, а карфагеняне, напротив, представляют большую ценность. Они побоялись ловушки. Автарит отказал.

Тогда старейшины постановили казнить пленных, хотя суффет писал, чтобы их не предавали смерти. Он намеревался включить лучших из них в свое войско и этим привлечь к себе других. Но ненависть одержала верх над благоразумием.

Две тысячи пленных варваров приведены были в Маппалы, где их привязали к надгробным стелам. Торговцы, кухонная челядь, вышивальщики и даже женщины, вдовы погибших солдат, вместе со своими детьми, – все, кто только хотел, приходили побивать их стрелами. В них целились медленно, чтобы продлить душевную пытку; лук то опускали, то поднимали; толпа горланила, толкаясь вокруг. Расслабленных приносили на носилках; многие предусмотрительно запаслись пищей и не уходили до вечера; другие оставались на всю ночь. Сооружены были палатки, и в них пили вино. Многие заработали большие деньги, отдавая луки внаем.

Истерзанные трупы были оставлены в стоячем положении и казались красными статуями на могилах. Возбуждение охватило даже жителей Малки, в обычное время равнодушных к судьбам родины. Из благодарности за доставленное им удовольствие они стали интересоваться делами Республики, почувствовали себя карфагенянами; старейшины полагали, что поступили очень мудро, слив весь народ в общем чувстве мести.

Благословение богов не заставило себя ждать, ибо со всех сторон слетелись вороны. Они кружили в воздухе с громким карканьем, образуя огромное облако, которое находилось в непрестанном движении. Оно видно было из Клипеи, из Радеса и с Гермейского мыса. Временами облако вдруг разрывалось, разметав далеко вокруг черные спирали. Это случалось, когда в стаю врезался орел, который потом снова улетал; на террасах, на куполах, на остриях обелисков и на фронтонах храмов сидели разжиревшие птицы, они держали в покрасневших клювах куски человечьего мяса.

Зловоние заставило наконец карфагенян убрать мертвецов. Карфагеняне жгли трупы, бросали их в море, и волны, гонимые северным ветром, несли их в глубину залива на берег, к лагерю Автарита.

Кара, которой подверглись пленные, ужаснула варваров: с высоты Эшмуна видно было, как они сложили палатки, согнали стада, навьючили поклажу на ослов, и к вечеру войско удалилось.

Идя от горы Горячих источников до Гиппо-Зарита, оно должно было преградить суффету путь к тирским городам и в то же время не терять возможности вернуться в Карфаген.

Предполагалось, что два других войска обойдут Гамилькара, находившегося на юге: Спендий – с востока, Мато – с запада, потом они соединятся с Автаритом и постараются втроем окружить его. А тут еще подоспело подкрепление, на которое варвары перестали надеяться: вернулся Нар Гавас с тремястами верблюдов, нагруженных смолой, с двадцатью пятью слонами и шестью тысячами всадников.

Чтобы ослабить наемников, суффет счел благоразумным создать затруднения Нар Гавасу в его собственных владениях. Он вошел в соглашение с гетульским разбойником Маскабаем, который вознамерился стать царем. С помощью карфагенских денег этот искатель приключений поднял нумидийцев, пообещав им свободу. Нар Гавас, предупрежденный сыном своей кормилицы, вернулся в Цирту, отравил победителей водою из цистерн, снес несколько голов, восстановил порядок и после этого сильнее варваров возненавидел суффета.

Начальники четырех войск договорились о способах ведения войны. Предполагалось, что она продлится очень долго; надо было предвидеть все.

Решили просить содействия у римлян и предложили Спендию взять на себя эту миссию, но он был перебежчиком и не отважился на это. Двенадцать человек из греческих колоний отплыли из Аннабы на нумидийской ладье. Потом предводители потребовали, чтобы варвары дали клятву, что они будут им подчиняться беспрекословно. Каждый день начальники осматривали одежду и обувь воинов. Часовым запрещено было иметь при себе щиты, потому что они часто подпирали их копьями и засыпали стоя; тех, кто вез с собой поклажу, заставили бросить ее, – по римскому образцу, все полагалось носить на спине. Для защиты от слонов Мато учредил отряд конников-катафрактов; в этом отряде и человек и конь исчезали под панцирем из гиппопотамовой шкуры, утыканной гвоздями. Чтобы кони не стерли себе копыта, для них изготовили плетеную обувь.

Запрещено было грабить города, запрещено было истреблять народы, не принадлежавшие к пунической расе. Но съестные припасы истощались, и Мато приказал распределять еду между воинами, не заботясь о женщинах. Сначала воины делили пищу с женщинами. Но они слабели от недоедания. Это было постоянным поводом для ссор и попреков; некоторые сманивали подруг у товарищей обещанием поделиться своей долей съестного. Мато приказал выгнать всех женщин. Они убежали в лагерь Автарита; галльские женщины и ливийки заставили их удалиться. Тогда они отправились к стенам Карфагена молить Цереру и Прозерпину о покровительстве, – в Бирсе был храм, посвященный этим богиням во искупление зверств при осаде Сиракуз. Сисситы, предъявив свои права на воинскую добычу, выбрали самых молодых, чтобы продать их, а новые карфагенские граждане взяли себе в жены белокурых лакедемонянок.

Некоторые женщины упрямо продолжали следовать за наемниками. Они бежали около синтагм, рядом с начальниками. Они звали своих сожителей, тянули их за край плаща, били себя в грудь, проклиная их и протягивая к ним плачущих голых детей. Это зрелище ослабляло варваров; женщины были обузой, опасностью. Их отгоняли, но они возвращались. Мато приказал обратить против них пики, поручив это коннице Нар Гаваса. А когда балеары стали кричать ему, что им нужны женщины, он ответил:

– У меня их нет!

Дух Молоха овладел Мато. Несмотря на угрызения совести, он совершал чудовищные злодеяния, воображая, что повинуется велениям бога. Когда ему не удавалось опустошить поля, Мато забрасывал их камнями, чтобы земля ничего больше не родила.

Он слал гонцов к Автариту и Спендию, чтобы их поторопить. Но действия суффета были непостижимы. Он располагался лагерем то в Эйдусе, то в Моншаре, то в Тегенте; лазутчики говорили, что видели его в окрестностях Ишиила, близ владений Нар Гаваса, и вскоре стало известно, что он переправился через реку к северу от Тебурбы, словно намеревался вернуться в Карфаген. Едва прибыв в одно место, он переходил в другое. Пути, по которым он шел, оставались неведомыми. Не давая сражения, суффет сохранял выгодное положение: преследуемый варварами, он как будто вел их за собою.

Эти бесконечные переходы изматывали карфагенян; силы Гамилькара не только не пополнялись, но уменьшались с каждым днем. Теперь деревенские жители несли ему съестные припасы уже не с такой охотой, как прежде. Он всюду наталкивался на нерешительность и затаенную ненависть; несмотря на все его мольбы, обращенные к Великому совету, из Карфагена не было никакой помощи. Карфагеняне утверждали – и, может быть, они в самом деле так думали, – что он в ней не нуждается, что его жалобы напрасны или что он хитрит. Желая повредить Гамилькару, сторонники Ганнона преувеличивали значение его победы. Карфаген готов был пожертвовать войсками, которыми командовал суффет, но считал, что нельзя постоянно выполнять его требования. Война и так слишком обременительна, слишком дорого стоит! А патриции, сторонники Гамилькара, из гордости очень вяло поддерживали его.

Отчаявшись в Республике, Гамилькар отобрал у племен то, что ему нужно было для войны: зерно, масло, лес, скот и людей. Население вскоре разбежалось. Города, через которые проходило войско, оказывались пустыми; обыскивая дома, воины ничего в них не находили. Чувство полной оторванности охватило войско Гамилькара.

Карфагеняне стали в ярости громить провинции; они закапывали водоемы, жгли дома. Искры, уносимые ветром, разлетались далеко вокруг, и на горах горели леса, окружая долины венцом пламени. Приходилось ждать. Потом воины вновь пускались в путь под палящим солнцем и шли по горячему пеплу.

В придорожных кустах то тут, то там сверкали блестящие, как у тигра, глаза. Это были варвары, присевшие на корточки и выпачкавшиеся в пыли, чтобы не выделяться на фоне листьев. Проходя вдоль оврага, фланговые слышали стук катившихся камней и замечали бегущего босоногого человека.

С уходом наемников осада была снята с Утики и Гиппо-Зарита. Гамилькар приказал этим городам идти к нему на помощь. Не решаясь стать на его сторону, оба города ответили невразумительными оправданиями и любезностями.

Тогда Гамилькар круто повернул на север, решив открыть себе один из тирских городов, даже если бы для этого понадобилось прибегнуть к осаде. Ему нужна была точка опоры на берегу моря, чтобы получать с островов или из Кирены воинов и продовольствие; больше всего ему хотелось овладеть Утикой, которая была ближе других городов к Карфагену.

Суффет ушел из Зуитина и осторожно обогнул Гиппо-Заритское озеро. Вскоре ему пришлось построить свои полки колонной, чтобы подняться на гору, разделявшую две долины. Когда на закате солнца войско спускалось в воронкообразное углубление на вершине горы, все увидели как бы бронзовых волчиц, бегущих по траве.

Вдруг показались развевавшиеся на шлемах перья, раздалось грозное пение под аккомпанемент флейт. То было войско Спендия; кампанийцы и греки из ненависти к Карфагену облачились в римские доспехи. В то же время слева возникли длинные копья, щиты из леопардовых шкур, холщовые панцири, оголенные плечи. Это были иберийцы Мато, лузитанцы, балеары, гетулы. Послышалось ржание коней Нар Гаваса, конница которого рассыпалась вокруг холма. Далее шло сборное полчище под начальством Автарита. Оно состояло из галлов, ливийцев и кочевников; среди них можно было узнать по рыбьим костям в волосах пожирателей нечистой пищи.

Таким образом, варвары, точно рассчитав свои маневры, соединились. Но, сбитые с толку неожиданной встречей с врагом, стали и начали совещаться.

Суффет построил свое войско кругообразно, чтобы дать со всех сторон одинаковой силы отпор. Высокие заостренные щиты, укрепленные на лугу один подле другого, окружали пехоту. Клинабарии стояли вне круга, а дальше разместили слонов. Наемники очень устали – решено было ждать утра. Уверенные в победе, они провели всю ночь за едой.

Варвары зажгли большие яркие костры, – ослепляя наемников, костры оставляли в тени карфагенское войско, расположенное внизу. Гамилькар по римскому образцу окопал свой лагерь рвом шириной в пятнадцать шагов, глубиной в десять локтей; внутри устроена была насыпь, на которой укрепили скрещенные острые колья. На восходе солнца наемники с изумлением увидели, что карфагеняне засели в своем лагере, как в крепости.

Они заметили Гамилькара, который ходил среди палаток и отдавал приказания. На нем был темный чешуйчатый панцирь; за ним следовал его конь. Время от времени он останавливался, указывая на что-то вытянутой рукой.

Многие варвары вспомнили такие же утра, когда при громких звуках труб он медленно проходил перед ними и взгляд его укреплял их силы, как чаша вина. Они были почти растроганы его видом. Те же, кто не знал Гамилькара, были вне себя от радости, что скоро захватят его.

Решили, что не следует нападать всем вместе: воины мешали бы друг другу на таком узком пространстве. Нумидийцы могли бы врезаться в неприятельские ряды, но клинабарии, защищенные панцирями, раздавили бы их. Кроме того, как перебраться через ограды? Да и слоны еще не были достаточно обучены.

– Все вы трусы! – воскликнул Мато.

Взяв с собой наиболее отважных, он двинулся на укрепления. Град камней отразил атаку: суффет захватил на мосту оставленные наемниками катапульты.

Эта неудача быстро изменила неустойчивый дух варваров. Чрезмерная храбрость, воодушевлявшая их вначале, исчезла; они хотели победить, не особенно рискуя жизнью. По мнению Спендия, следовало твердо стоять на своих позициях и взять пуническое войско измором. Карфагеняне стали рыть колодцы, и так как вокруг были горы, то вскоре они обнаружили воду.

С высоты своих частоколов они метали стрелы, бросали комья земли, навоз, вырытые камни; безотказно действовали все шесть катапульт.

Но источники могли иссякнуть, продовольствие должно было истощиться, катапульты – испортиться. Наемники, в десять раз превосходившие своей численностью карфагенян, в конце концов одержали бы победу. Чтобы выиграть время, суффет сделал вид, будто хочет начать переговоры; однажды утром варвары нашли в своих рядах баранью шкуру, покрытую письменами. Гамилькар оправдывался в своей победе – к войне его принудили, мол, старейшины; желая показать, что он готов сдержать слово, он предлагал наемникам разграбить Утику или Гиппо-Зарит. В конце послания Гамилькар заявлял, что не боится наемников, так как благодаря предателям в их войсках он легко одолеет всех остальных.

Варвары были смущены; предложение немедленной добычи прельщало их: они поверили в чье-то предательство, не подозревая, что суффет лишь бахвалится, готовя им западню, и перестали доверять друг другу. Каждый стал следить за словами и действиями соседа, и от страха они не могли спать по ночам. Иные покидали своих соратников и уходили в другое войско наемников. Галлы с Автаритом присоединились к цизальпинским воинам, чей язык они понимали.

Четыре начальника собирались каждый вечер в палатке Мато и, сидя на корточках вокруг положенного на землю щита, усердно передвигали маленькие деревянные фигурки, придуманные Пирром для воспроизведения маневров. Спендий наглядно показывал, каковы силы и возможности Гамилькара, и молил, клянясь всеми богами, не упускать удобного случая. Мато нервно шагал, размахивая руками. Война с Карфагеном была его личным делом; он возмущался, что другие вмешиваются в нее и не хотят его слушаться. Автарит угадывал по выражению лица то, что говорит Мато, и рукоплескал ему. Нар Гавас откидывал голову в знак презрения; все принятые меры он считал пагубными; он уже не улыбался, как прежде. У него вырывались вздохи, точно он старался подавить скорбь об утраченной мечте и отчаяние, вызванное неудачным предприятием.

В то время как варвары обсуждали сделанные предложения и ни на что не решались, суффет укреплял оборону. Он приказал вырыть за частоколом второй ров, возвести вторую стену, выстроить на углах деревянные башни; рабы его доходили до аванпостов противника и расставляли западни. Но слоны, которым уменьшили корм, старались вырваться из пут. Чтобы тратить поменьше сена, он велел клинабариям убить слабосильных коней; некоторые отказались выполнить приказ; он снес им головы. Коней съели. Несколько дней после этого среди клинабариев царило уныние.

Со своей укрепленной площадки карфагеняне видели на возвышенностях четыре лагеря варваров – там жизнь била ключом. Женщины ходили взад и вперед с бурдюками на головах; козы, блея, прыгали вокруг связок копий; сменялись часовые; воины садились за еду вокруг треножников. Племена доставляли им достаточно продовольствия, и наемники даже не подозревали, насколько их бездействие пугало войско Гамилькара.

На другой же день карфагеняне заметили в лагере кочевников группу человек в триста, в стороне от других. Это были богачи, содержавшиеся в плену с начала войны. Ливийцы расставляли их на краю рва и метали копья из-за спин пленных, пользуясь их телами как заграждением. Несчастных нельзя было узнать; лица их были покрыты грязью и паразитами. Там, где у них вырвали волосы, гноились язвы; они до того исхудали и так были страшны на вид, что их можно было принять за мумии в дырявых саванах. Некоторые рыдали, но выражение лица у них было бессмысленное. Другие кричали друзьям, чтобы они убивали варваров. Один из них, неподвижный, с опущенной головой, все время молчал. Его длинная белая борода доходила до скованных рук. Карфагеняне узнали Гискона и почувствовали как бы угрозу гибели, нависшую над Республикой. И хотя опасно было находиться против места, где он стоял, воины толкались, чтобы лучше разглядеть его. На Гискона надели в насмешку тиару из кожи гиппопотама со вставленными в нее камешками. Это придумал Автарит, вызвав, однако, неудовольствие Мато.

Гамилькар вышел из себя и велел открыть частокол, решив во что бы то ни стало вырваться наружу. Карфагеняне домчались до половины горы, пробежав около трехсот шагов. Навстречу им ринулся такой поток варваров, что их отбросило назад, к своим рядам. Один из легионеров, не успевший скрыться за оградой, споткнулся о камень. К нему подбежал Зарксас и, повалив наземь, вонзил ему в горло кинжал, вынул клинок и, прильнув к ране, с радостным воем, вздрагивая от головы до пят, стал сосать кровь. Затем он спокойно сел на труп, откинув голову, чтобы глубже дышать, как это делает серна, напившись воды из потока, и пронзительным голосом запел песню балеаров; странная мелодия перекатывалась, как эхо в горах. Он приглашал своих убитых братьев на пир; потом руки его повисли между колен, он понурил голову и заплакал. Это ужасное зрелище привело варваров в трепет, особенно греков.