Текст книги "В чреве кита"

19

Марсело припарковал машину около киоска на площади Жоакима Фольгера. Выходя из машины, Игнасио произнес:

– Сейчас вернусь.

Двадцать минут и десять выкуренных сигарет спустя мы увидели, как он идет назад через улицу Бальмес.

– Глазам своим не верю, – прошептал Марсело.

Игнасио был одет в очень свободный синий свитер, джинсы, белые кроссовки и синюю куртку; ансамбль завершала черная кепка с козырьком и рекламой автомобильных шин, напечатанной большими белыми буквами. В руке он держал ящик с инструментами.

– Этого нам только не хватало, – вздохнул Марсело. – Вырядился, как шут гороховый.

– Ребята, простите за опоздание, – бодро извинился Игнасио, устраиваясь на заднем сидении.

Мы влились в поток машин, плетущихся по улице Бальмес. Вскоре пришлось встать перед красным сигналом светофора на углу Бальмес и бульвара Сант-Жервасио. Поймав взгляд Игнасио в зеркале заднего вида, Марсело прокомментировал:

– Ты принял меры предосторожности и переоделся, не так ли?

– Я всегда так одеваюсь, когда предстоит какая-нибудь халтурка. Здесь или в Сентельес. Я знаю, что это выглядит немного вызывающе, но дело в том, что…

– Вызывающе? – переспросил Марсело. – Ну что ты, скромнее не бывает.

– Ты правда так думаешь? – сказал Игнасио с подозрением, но все же польщенно. – Честно говоря, я не знаю…

– Да правда, правда! – настаивал Марсело. – Ты мог бы догадаться и для нас что-нибудь подобное принести: тогда бы мы все трое были в униформе и нас схватили бы еще быстрее.

– Не пошел бы ты, Марсело! Мало того, что я согласился пойти с вами… Кроме того, это не моя вина. Единственное, что мне пришло в голову сказать Марте, – это то, что я иду помогать к тебе домой, и она заставила меня надеть все это.

Шаловливая, почти детская улыбка вспыхнула в его глазах: он заговорщически положил руку мне на ключицу и, словно делясь секретом, добавил:

– А кто ее знает, парень: вдруг она мне не поверила и хочет таким образом помешать мне пойти куда-нибудь развлекаться. – Он расхохотался. – Ведь может так быть, правда?

Пораженный присутствием духа Игнасио, или тем, что он так быстро справился со своими страхами и нерешительностью, я улыбнулся, соглашаясь, а Марсело в этот момент проворчал:

– Мы на Виа Лайетана. Я опять на Виа Лайетана.

– У меня от вас голова кругом, – пожаловался Игнасио. – Мы разве не говорили, что нам надо на улицу Республики Аргентины?

Красный свет сменился зеленым. Марсело снова вздохнул, включил первую скорость и тронулся с места. Мы свернули направо по бульвару Сант-Жервасио, проследовали по улице Крайвинкель и оказались на улице Республики Аргентины. Через некоторое время, проехав пару пустынных хорошо освещенных улиц, Марсело остановил машину на углу, неподалеку от призрачного входа в парк; свет фар выхватил из темноты вывеску: «Парк Сант-Жервасио». Оттуда уже можно было различить дом Клаудин.

– Вон там, – сказал я, указывая направление.

Марсело припарковался у тротуара, рядом с мусорным контейнером, и обернулся к нам.

– Ладно, – произнес он. – План таков. Я сейчас пойду туда один: если портье нет на месте, то я сразу вернусь и мы войдем все втроем; а если он на месте, мне понадобится пять минут, чтобы отвлечь его.

– А как ты собираешься это сделать? – поинтересовался я.

– Не твоя забота, – ответил он. – Когда пройдет пять минут, входите. Я присоединюсь к вам, как только смогу.

Просунув руку между передними сиденьями, Игнасио потребовал:

– Ключи.

– «Какие еще ключи?» – чуть не спросил я. Я вручил ему связку ключей Клаудии, их было пять. Игнасио принялся изучать их с пристальным, почти профессиональным интересом. Пока он этим занимался, Марсело неуловимо преобразился и приобрел важный и серьезный вид капитана, отправляющего своих людей на смертельно опасное задание, отрывисто спросив:

– Вопросы есть?

Скорее от страха, нежели из осторожности, а может, просто потому, что я внезапно понял, во что втянул Марсело и Игнасио, я брякнул:

– А что делать, если нас поймают?

– Нас не поймают.

– Даже и думать об этом не смей! – вступил Игнасио. – Марта меня убьет. Кроме того, – добавил он, возбужденный непосредственной близостью опасности, – какого черта! Папа всегда говорил, что настоящий кабальеро должен всегда быть готов всего лишиться, в любой момент и по любой причине. И уж тем более, если дело правое.

Игнасио улыбнулся, словно удачно сострил. Думаю, что в тот миг мне захотелось его обнять. Марсело, напротив, взглянул на него словно издалека, и в его глазах смешались недоверие, страх и подозрительность; затем в его глазах вспыхнул саркастический огонек, а губы растянулись в улыбке.

– Если уж говорить об отцах, – начал он. – Кто-нибудь помнит, что при расставании сказал Д'Артаньяну его папаша?

И сам же поспешил ответить на свой вопрос:

– «Кто дрогнет хоть на мгновение, возможно, упустит случай, который ему в это мгновение предоставляла фортуна. Не опасайтесь случайностей и ищите приключений».

Он выдержал паузу и, колотя ладонью по рычагу передач, призвал нас:

– Так что… Один за всех!

Игнасио схватил Марсело за руку.

– И все за одного! – вскричал он.

Принято много говорить об одиночестве, но на самом деле неплохо иметь друзей. Неторопливо, с признательной улыбкой, я присоединился к их рукопожатию.

20

Марсело вышел из машины и зашагал вниз по улице, засунув руки в карманы, словно неспешно прогуливаясь. Дойдя до входа в здание, он исчез из виду.

– Интересно, этот чертов портье когда-нибудь отдыхает? – высказался я по прошествии нескольких секунд, увидев, что Марсело не выходит. – Теперь, наверное, приходится его отвлекать.

Игнасио не произнес ни слова; он открыл ящик с инструментами, изучил его содержимое, достал фонарик и, показывая мне его, предположил:

– Скорее всего, он нам пригодится.

В белесом свете фонарей улица оставалась безлюдной; вдалеке изредка проносились машины, пересекая Бальестер. Мы молча ждали. Мне казалось, что кровь стучит в висках, лоб пылал от жара. Я взглянул на часы: четверть одиннадцатого. Через некоторое время Игнасио спросил:

– Пошли?

– Пошли, – ответил я.

Игнасио поднял ящик с инструментами, и мы двинулись. Когда мы подошли к зданию, холл был ярко освещен, а привратницкая пуста; никаких следов ни Марсело, ни портье. Быстро, но без излишней спешки, недрогнувшими руками Игнасио исследовал замочную скважину, посмотрел на связку и выбрал один ключ.

– Как пить дать этот, – пробормотал он.

Он осторожно открыл дверь, мы вошли и проскользнули на лестницу, тонущую в полумраке. Вдалеке слышались невнятные обрывки разговора. Проходя мимо лифта, Игнасио автоматически хотел нажать кнопку вызова; к счастью, я успел остановить его, знаками попросив вести себя тихо и указав на лестницу. Мы начали подниматься. Вскоре нас догнал раскрасневшийся сопящий Марсело; он что-то тихо сказал Игнасио; они показали мне, чтобы я продолжал идти вверх; я повиновался. Мы почти дошли до мансарды, как потух свет. Марсело шепотом выругался.

– Спокойно, – сказал он Игнасио.

Он зажег фонарик, встал во главе процессии, и мы продолжили подъем. Наконец мы добрались до мансарды.

То, что произошло впоследствии, я помню весьма смутно. Я бы погрешил против истины, если бы не признался себе, что у меня остались смутные воспоминания о тех событиях; так что я не могу с полной уверенностью утверждать, что мой рассказ полностью соответствует действительности, но замечу, что в моей памяти (или, скорее, в моем воображении) все запечатлелось именно так. Наверное, это предупреждение кажется излишним, поскольку рассказанное мною ни в коей мере не является тем, что произошло на самом деле, а всего лишь отражает мое восприятие случившегося, ибо воспоминания – это выдумка, но воображение зачастую хранит события лучше, чем память, к тому же в конечном итоге, вся эта история вымышлена, хоть и правдива, а написана она с целью попытаться навсегда забыть то, что произошло в действительности.

А произошло в тот момент (как я вспоминаю или представляю себе, что произошло) то, что в луче фонарика, который держал Марсело, Игнасио выбрал ключ, вставил его в замок и пробормотал:

– А ну-ка посмотрим, как у меня получится.

Первая попытка не удалась, он попробовал другой ключ. Убедившись, что данный ключ подходит, он начал вращать его, склонившись у двери и оперевшись свободной рукой на косяк. Ухо он прижимал к скважине, словно на слух мог проследить всю витиеватую траекторию ключа, которым он ковырял в замке. Наконец со щелчком, показавшимся мне подобным раскату грома в ночной тишине лестничной клетки, дверь внезапно приоткрылась.

– Готово! – услышал я.

Именно тогда я испытал первое потрясение из всех, ожидавших меня той ночью. Сильным толчком кто-то распахнул дверь изнутри, в результате чего Игнасио потерял равновесие и растянулся у порога, в то время как тип, похоже, подстерегавший нас за дверью, вслепую нанес страшенный удар, угодивший в Марсело. Заорав, кто-то накинулся на меня и вцепился руками мне в горло. Я упал на спину и, очнувшись, обнаружил, что с раскалывающейся от боли головой сижу на полу посреди совершенно бредовой декорации: рядом со мной скулит Марсело, распластавшись на лестничных перилах, а Игнасио, навалившись на лежащего на полу в прихожей Клаудии агрессора, пытается, злобно ругаясь, связать его руки. Я не стал проверять состояние Марсело, руководствуясь скорее инстинктом, нежели доводами рассудка, а бросился на выручку Игнасио, заметив, что незнакомец вот-вот вырвется. Вдвоем нам удалось, наконец, справиться с ним, но тип перестал брыкаться и извиваться в агонии, как змея, только когда Игнасио пригрозил ему бейсбольной битой, которой, видно, и удалось вырубить Марсело. Багровый от гнева, яростно потрясая битой в порыве праведного гнева, Игнасио предупредил негодяя:

– Если шевельнешь хоть пальцем, я раскрою тебе голову, козел!

По всему было видно, он не шутил.

– Спокойно, Игнасио, – осмелился сказать я.

– Какое, на хрен, спокойствие! – отвечал он. – Ты видел, что он сделал с Марсело? Марсело, как ты, дружище?

Я услышал за спиной какой-то хрип, видимо, долженствующий нас успокоить, но я не успел повернуться к Марсело, потому что неожиданно тип, которого я держал, просипел:

– Можно наконец узнать, кто вы такие? И что вы тут делаете?

И тогда я впервые разглядел человека, взятого нами в плен. Вот так на меня обрушился второй сюрприз за ту ночь. Мне и с самого начала казалось, что с этим человеком что-то не так, и теперь, с головокружительной ясностью, я вдруг понял. На миг мне померещилось, что я нахожусь во сне, в одном из тех снов, когда незнакомец присваивает черты лица или облик кого-нибудь из наших близких, и по какой-то необъяснимой ассоциации моя память вдруг услужливо подсунула мне сон, приснившийся мне много лет назад. Я сидел в партере театра и ждал, пока поднимут занавес, а когда занавес поднялся, я уже был не зрителем, не сидел в партере, а стоял на сцене перед многолюдной угрожающей темнотой. Стоило лишь вспомнить этот сон, и я почувствовал, что я опять актер, а прихожая в квартире Клаудии и лестничная площадка, где до сих пор валялся Марсело, были сценой спектакля, в котором не только я, но и Игнасио, и Марсело, и плененный нами тип играли свои роли, не зная сценария, словно режиссер бросил нас на произвол судьбы и импровизации. И тогда, маясь неизбывной тоской, я вдруг ощутил, как неизбежно с минуты на минуту упадет занавес, действо закончится, и каждый из нас внезапно обнаружит истинное лицо, скрывавшееся за нашими актерскими масками. И еще я подумал: скоро я проснусь. Но занавес не упал, и я не проснулся. Мне пришлось признать, что тип, побежденный мною и Игнасио, был тем самым типом с усами, который несколько дней назад, когда мы с Марсело обедали в «Касабланке», в Сант Кугате, охмурял молодую блондинку с невероятно эффектными ресницами и которого я сперва перепутал с каким-то актером или телеведущим. «Не может быть», – подумал я. Но это было именно так. Совершенно обалдев, я услышал, как Игнасио говорит:

– Здесь вопросы задаем мы, юноша. Ну-ка, а вы что тут делаете?

За моей спиной кто-то включил свет на лестнице; хотя я по-прежнему слышал, как Марсело стонет и ругается сквозь зубы, я все же подумал, что это был он.

– Как это что я тут делаю? Это мой дом, твою мать!

– Ваш дом? – переспросил я, определенно убедившись, что происходит нечто невероятное.

– Его дом? – повторил Игнасио, оборачиваясь ко мне. – Слушай, Томас, а ты уверен, что это та самая квартира?

– Думаю, да.

– О какой квартире вы говорите? – спросил человек, скорее с испугом, нежели с гневом. – Куда, черт возьми, вы собирались попасть?

– Видите ли, юноша, – объяснил Игнасио любезно, словно заранее подготавливая почву к достойному отступлению, но не переставая при этом потрясать битой. – Мне неизвестно ни кто вы, ни что вы здесь делаете, но сделайте мне одолжение, лежите тихо и помалкивайте, если не хотите, чтобы я обошелся с вами так же, как вы с моим другом.

– Тогда объясните мне, что вы здесь делаете.

Игнасио начал объяснять, и по мере того, как продвигался рассказ, я чувствовал, как рассыпается его вера в собственные слова. Я уже собирался вмешаться в ход повествования, когда мужчина прервал его.

– Что еще за труп? – спросил он.

– Труп… – промямлил Игнасио, – подруги вот этого молодого человека.

– Вы совсем спятили, да? Можно, наконец, узнать кто вы такие? – заорал мужчина с неподдельной искренностью в голосе, делая последние безуспешные попытки вырваться. – Уверяю вас, мне ничего не известно ни о каком трупе. Я в жизни не видел этого сеньора и понятия не имею, кто его подруга. Но скажу вам одну вещь: прежде чем вы вломились, я позвонил в полицию. Они, наверное, уже едут.

Я тут же выпустил его: не то что бы я ему поверил, но в суматохе момента я вдруг представил себе, что мы ошиблись этажом.

– Не выпускай его, Томас! – предупредил меня Игнасио, вдруг снова неожиданно воодушевляясь воинственным пылом и усиливая готовую ослабнуть хватку, словно он только что понял: не остается другой альтернативы, как только идти до конца в авантюре, в которой он согласился участвовать, и он решил поставить все на карту, уже не разбираясь ни в причинах, спровоцировавших ее, ни в последствиях, которые она могла повлечь за собой. Им целиком овладело сладостное возбуждение человека, увлеченного игрой и не вполне уверенного, что эта игра закончится безобидно. – Я ни капельки ему не верю!

Думаю, лишь тогда меня осенило неясное, но неотвратимое осознание ситуации: я только что взломал дверь незнакомого дома, чей хозяин – также мне незнакомый – лежал подо мной после того, как он вывел из строя (с целью самозащиты) одного из моих сообщников по нападению, а другой мой напарник угрожал ему бейсбольной битой, явно горя желанием обрушить удар ему на голову. Быть может, именно поэтому, поскольку я вдруг понял, что легко выбраться из всего этого безобразия не удастся, то когда я услышал за спиной глухой щелчок подъезжающего к мансарде лифта и подумал: «Полиция», то во мне не было страха, а было лишь смешанное чувство безутешного отчаяния и облегчения.

21

Но это была не полиция.

– Вот этот человек, – услышал я за спиной.

Я обернулся: обвиняющим жестом портье указывал пальцем на Марсело, который смог приподняться и, придерживая рукой шею или ключицу, смотрел на него с болью, раскаянием и смирением. Из-за дверцы лифта высовывалась какая-то женщина. Она взглянула на Марсело, а затем, с раскрытым от удивления ртом и досадой во взоре, посмотрела на меня, будто не узнавая. Я уверен, что сюрприз, свалившийся на меня в этот миг (третий и последний за ту ночь, причем самый неожиданный) вряд ли поразил бы меня сильнее, если бы вместо женщины из лифта показалось привидение. Я вскочил и бросился к ней с криком:

– Клаудия!

Мне не удалось ее обнять, поскольку ее взгляд моментально меня отрезвил: досада в ее глазах вдруг обернулась холодной яростью, от которой затрепетали крылья носа и затвердели губы.

– Боюсь, здесь какая-то ошибка, молодой человек… Я услышал, как Игнасио извиняется за моей спиной.

– …В любом случае будет неплохо, если вы полежите спокойненько, пока все не выяснится.

– Твою мать, – непонятно к кому обращаясь, пробормотал Марсело.

– А кто эти двое? – спросил портье.

Прежде чем кто-нибудь успел ответить, Клаудия закричала:

– Педро!

Она оттолкнула меня и бросилась к мужчине, которому Игнасио продолжал угрожать битой.

– С тобой все в порядке? Что произошло?

– Мне-то откуда знать! – сознался мужчина, злобно поглядывая на Игнасио, а тот, в свою очередь, смотрел на него с суровостью, уже едва заметно окрашенной пониманием той нелепой и забавной ситуации, куда он угодил. – Спроси у этих.

Игнасио обернулся ко мне и, подняв козырек кепки, спросил:

– Слушай, Томас, ведь это та самая девушка, правда?

– Заткнитесь, вы! – приказала Клаудия. – И немедленно уберите свою палку.

Она повернулась лицом ко мне: ее зрачки походили на синие булавочные головки и пылали гневом:

– Томас, можно узнать, что тут происходит? Что ты здесь делаешь с этой парочкой уголовников?

– Послушайте, сеньорита, а нельзя ли повежливее? – уточнил Игнасио. – Лично у меня была вполне достойная причина явиться сюда.

– Замолчи уже, Игнасио, – произнес Марсело. – Ты еще больше все испортишь. И так уже хуже некуда.

Я был без ума от счастья, что Клаудия жива, но меня смущала ситуация, которую я до конца не мог понять. Я не знал, что ответить на вопрос Клаудии.

– Клаудия, ты себе не представляешь… – промямлил я. – Ты не представляешь, как я рад тебя видеть…

– А ты-то их откуда знаешь? – спросил усатый тип.

– Я тебе потом расскажу, Педро.

«Педро?» – подумал я. И в этот момент меня осенила интуитивная догадка, нет, почти уверенность, что этот усатый тип был не только тем человеком, которого я видел пару дней назад во время обеда в ресторане «Касабланка», но совершенно невероятным образом он являлся и тем мужчиной в теннисном костюме, который был заснят на фоне буколического неба и деревьев вместе с Клаудией и ее сыном на фотографии, стоявшей в ее гостиной. «Не может быть», – вновь подумал я. Я собирался что-нибудь сказать, но вокруг меня звучал адский шум невнятных вопросов, ругательств и объяснений.

– Вам должно быть стыдно, – говорил портье. – В вашем-то возрасте!

– Вы тоже заткнитесь, ко всем чертям! – орал Марсело, уже оправившись от удара. – Томас, совершенно ясно, что кто-то здесь неправ. И опасаюсь, что это мы. Так что почему бы тебе не объяснить нам, какого дьявола здесь творится?

– Уже давно пора, чтобы кто-нибудь сказал что-то членораздельное! – произнес усатый тип, подозрительно посматривая на Игнасио, наконец выпустившего его на волю.

Указывая битой на портье, Игнасио толкнул локтем Марсело и, не теряя бдительности, спросил:

– А это что еще за фрукт?

– Послушай, Томас, – сказала Клаудия, прилагая видимые усилия, чтобы овладеть собой. – Не знаю, зачем ты сюда явился. Ни ты, ни вся эта толпа. И честно тебе скажу: мне даже и не интересно это знать. Но ясно одно: если вы сейчас же отсюда не уберетесь, я вызываю полицию.

– Ха-ха-ха! – с издевкой произнес усатый тип. – Будто бы я сам не вызвал, если бы у тебя работал телефон!

– Не волнуйтесь, сеньор Уседа, – услужливо предложил портье, открывая дверцу лифта. – Я сейчас сам вызову.

– Еще один шаг, и я за себя не ручаюсь, – предостерег его Игнасио, вновь потрясая битой. – Пока я не скажу, никто с места не двинется!

Портье закрыл лифт.

– Спокойно, Игнасио! – произнес Марсело, кладя руку ему на плечо. – Не переживай так.

– Ты не представляешь… Ты не представляешь себе, как я рад тебя видеть, Клаудия! – опять повторил я, весь во власти страха и нервного возбуждения, безуспешно пытаясь собраться. – Я подумал, что ты умерла.

– Умерла? – переспросила Клаудия.

– Я-то знал, что она не умерла, – встрял Игнасио.

– Да, умерла. Я тысячу раз звонил тебе домой, но не застал. И ты не звонила. Я не знал, где ты, не понимал, где ты можешь находиться. Портье заверил меня, что ты не вышла на работу и не можешь быть в Калейе. Что я должен был подумать? Единственное, что мне пришло в голову, что этот козел, твой муж, узнал все про нас и в гневе убил тебя. Это ведь логично, правда? Ты же сама говорила, что он тебе угрожал и ты его боишься… Поэтому мы и пришли.

– Поверить не могу! – высказался усатый тип, когда я собрался к списку оправдательных документов прибавить статейку из газеты. – Сначала врываются в мой дом, дубасят меня, а потом меня же и оскорбляют!

– Насчет дубасить, хочу напомнить, что не мы первые начали, – вступился Марсело.

Игнасио поддакнул:

– Это точно.

– Ах, так это тот придурок, который оставил сообщение на автоответчике? – требовательно спросил тип, приободренный новым оборотом событий. – Да уж, надо, видимо, впасть в полное отчаяние, чтобы связаться с таким уродом.

– Педро, прошу тебя. Хватит.

– А это, выходит… – начал я, указывая на усатого типа. Клаудия закончила фразу с ненавистью в голосе.

– Кто же еще? Конечно, мой муж! – и резко добавила: – Довольно, Томас. Не хочу больше слышать ни единого слова. Последний раз повторяю: или ты сейчас же уходишь вместе со своими друзьями, или я звоню в полицию.

Я собирался что-то сказать, но Марсело взял меня под руку.

– Девушка права, – произнес он. – Кончен бал. Пойдемте отсюда.

Где-то я читал, что есть два типа людей: те, кто умеет сохранить достоинство в любой ситуации, и те, кто не умеет этого делать. Я всегда, с некоторой дозой тщеславия или наивности, питал иллюзию, что отношусь к первому типу; в ту ночь я понял, что, вне всяких сомнений, отношусь ко второму. То ли из-за температуры, мешавшей мне ясно мыслить, то ли из-за накопившегося напряжения, то ли оттого, что я был не в силах осмыслить жестокий контраст между глубочайшей радостью, что Клаудия жива, и глубочайшей грустью, что я ее потерял, я окончательно утратил самообладание: в течение нескольких минут я просил, умолял, заклинал, унижался; однако, вместо того, чтобы получить хотя бы объяснение, как мне казалось, заслуженное, я услышал лишь как Клаудия, принявшая непререкаемое ледяное решение, приказывает мне убираться прочь. Я смутно помню, что Игнасио и Марсело почти волоком впихнули меня в лифт, может, с помощью портье, поехавшего вниз с нами. Пока мы спускались, Марсело и портье продолжали спор, и портье довольно невежливо выпроводил нас из здания.

– Вы должны благодарить бога, что сеньора Уседа так добра, – сказал он. – Я бы лично тут же вызвал полицию и предъявил бы обвинение.

– Иди к черту, говнюк! – в свою очередь попрощался Марсело.

– Ну и история, дружище! – в эйфории комментировал события Игнасио, пока мы шли вверх по улице и искали свою машину в молочном свете фонарей. – Я вам тысячу раз говорил, что девушка не могла погибнуть. Как это погибнуть? Знаешь, Марсело, больше тебе не удастся втянуть меня во что-нибудь подобное… Всякий раз, когда я вспоминаю, во что ты втравил меня с беднягой Робертом в Севилье… В любом случае, в сегодняшней эпопее есть одна непонятная деталь: если девушка – тот самый труп, а усатый – ее муж, то кто этот урод, который пришел вместе с ней?

– Бери, – сказал Марсело, проигнорировав вопрос и вручая ему ключи от машины. – Садись за руль. И будь любезен, выкинь биту в мусорный бачок. Еще не хватает, чтобы ты разбил кому-нибудь голову.

Игнасио махнул битой и, словно нанося удар по мячу или по воображаемому противнику, покрутил ею в воздухе и выбросил в контейнер.

Мы сели в машину. Я скорчился на заднем сиденье. Игнасио сел за руль, а Марсело рядом с ним.

– Ладно, куда едем? – оживленно спросил Игнасио, трогаясь с места, как человек, не желающий смиряться с завершением ночных похождений.

– Куда мы поедем? – переспросил Марсело, чье очевидное раздражение объяснялось, быть может, болью от полученного удара, а может быть, в глубине души, и тем, что к совершенному фарсу свелось возможное приключение, обещавшее хоть немного скрасить его оседлую старость, отравленную мечтами и одиночеством. – В больницу Валь д'Эброн, надо взглянуть, осталось ли что-нибудь от моего плеча.

Я, должно быть, казался абсолютно раздавленным, потому что Игнасио спросил:

– А Томас?

– Томас потерпит и поедет вместе с нами, – отвечал Марсело. – Мы-то из-за него тоже немало потерпели.

– Ну не надо так, дружище, – Игнасио тронулся с места, а затем сказал: – Кроме того, не думай, что я тогда говорил всерьез. Я честно говорю: на самом деле, мне все ужасно понравилось. Хотел бы я, чтобы Марта меня видела. Ух, когда я ей расскажу!.. А ты заметил, как перепугался тот усатый?

Он внезапно затормозил и хлопнул себя ладонью по лбу: – Усраться можно! А ящик с инструментами?