Текст книги "Красная перчатка"

– Кассель, я хочу все начать сначала. Причем сразу же на высшем уровне. Я присоединюсь к клану Бреннанов. И мне нужен ты. Из нас получатся идеальные наемные убийцы.

– Нет.

– Ах, – мой отказ его, кажется, совсем не расстроил. – Слишком правильный, руки марать не хочешь?

– Да. Я такой. Слишком правильный.

Интересно, а он правда сумел бы меня простить? Оправдать мое предательство? Списать его на глупую строптивость младшего брата? Я сделал ему больно?

Если он может оправдать даже мое предательство, что тогда говорить о его собственном, когда он предал меня.

– А знаешь, почему ты согласился превращать их в предметы? Убивать?

Я набираю в грудь побольше воздуха. Как же мерзко говорить об этом вслух:

– Конечно, нет. Я ничего не помню. Ты украл мои воспоминания.

– Ты бегал за нами, как собачка, – в голосе у брата теперь неприкрытая злоба. – Умолял взять с собой на дело. Надеялся, мы согласимся, когда увидим, какое у тебя жестокое черное сердце.

Он тыкает мне пальцем в грудь. Я делаю шаг назад. Неожиданно меня захлестывает неуправляемый гнев.

Я был младшим и, конечно же, боготворил их. А они мне плюнули прямо в душу.

– Я очень умно придумал, – скалится Баррон. – Заставил тебя запомнить, что ты убивал и раньше. Только и всего! Запомнить, что ты – тот, кем я хотел тебя сделать. Кассель, тебе же нравилось. Черт, да ты просто счастлив был стать наемным убийцей.

– Неправда, – я упрямо трясу головой. – Врешь. Ты всегда и всем врешь. Я ничего не помню, так что можешь говорить, что угодно. Не буду я тебе верить.

– Брось. Ты хорошо себя знаешь. В глубине души ты знаешь правду.

– Не буду я убивать. Иди к черту со своими Бреннанами.

– Будешь, – смеется брат. – Ты уже убивал. А люди не меняются.

– Нет.

– Я уже говорил, ко мне приходили федералы, – я пытаюсь возразить, но Баррон не обращает внимания, только повышает голос. – Я им ничего не сказал. А мог бы. Они бы тогда быстренько смекнули про своего таинственного убийцу.

– Они тебе не поверят.

Но я уже и сам ни в чем не уверен. Мой мир летит ко всем чертям, и я вместе с ним.

– Конечно же, поверят. Я им покажу труп. Тот, который ты оставил в морозильнике дома у мамы.

– А, тот труп.

– Непредусмотрительно. Я же сам тебе про него рассказал. Неужели думал, я не проверю?

– Сам не знаю, о чем думал.

Именно так. О чем я только думал?

– Они тебе, как и Филипу, навешают лапши на уши, получат свое и запрут до конца дней.

– Я видел контракт, Филипу гарантировали иммунитет от уголовного преследования.

– Я тоже его видел, – хохочет Баррон. – Филип лучше бы мне его сначала показал, перед тем как продавать душу дьяволу. Я же на юридическом учился. Это полное фуфло. Агенты не могут гарантировать иммунитет от уголовного преследования. Эту бумажку можно в унитаз спустить. Так, видимость. Они могли его взять в любой момент.

– Ты ему об этом говорил?

– А зачем? Филип бы не послушал. Он просто попрощаться хотел перед отъездом в эту свою землю обетованную для защиты свидетелей.

Не знаю, врет он или нет, но что-то подсказывает – не врет.

Значит, федералам нельзя доверять.

А Баррон пойдет прямиком к ним, если я не переметнусь к Бреннанам.

Но если я переметнусь, Захаров тут же меня прикончит.

Выхода нет.

Как он тогда сказал на похоронах: «Когда придет пора разобраться с кое-кем из близких тебе людей».

А Баррон сказал: «Будешь убивать. Ты уже убивал. А люди не меняются».

Я оглядываюсь на ухмыляющегося брата.

– Правда, я все доходчиво объяснил, Кассель? Выбор-то очевидный.

Да, выбор действительно очевидный.

Глава тринадцатая

Баррон провожает меня обратно в общежитие. Я успеваю пробраться в комнату до отбоя. Во время проверки в одиннадцать часов комендант выглядит растерянным – конечно, он ведь забыл о моем существовании. Решил, наверное, что стареет. Волнуется, не маразм ли это, не приближающийся ли Альцгеймер, а может, просто недосып? Фокус Баррона сработал только потому, что сейчас начало учебного года.

Но ведь сработал же. Сообразительный у меня братец.

– Ты куда девался во время пожарной тревоги? – интересуется Сэм, натягивая рваную футболку с изображением Дракулы и спортивные штаны с дырой на колене.

– Гулять ходил, – я стаскиваю перчатки. – Свежим воздухом подышать.

– С Даникой?

– Что?

– Я знаю, ты ее катал на своей новой навороченной машине. Старик, у нее из-за тебя были неприятности.

– Да, мне очень жаль, – я ухмыляюсь, – но получилось забавно. Она же всегда такая правильная, а в последнее время то урок прогуляет, то загремит в полицейский участок…

Сэм не улыбается.

– Ты с ней будешь себя вести как с Одри? Не обращать внимания, обижать? Ты нравишься Данике, я всегда это знал. Кассель, девчонки на тебя западают, а ты на них не обращаешь внимания. И из-за этого они западают еще больше.

– Эй, погоди-ка. Она пропустила занятие из-за тебя – потому что ты ее расстроил. Мы же о тебе говорили.

– Что она сказала?

Я вздыхаю. Не знаю, поверил он или нет, но как минимум отвлекся от своих дурацких подозрений.

– Что ты ханжа и не хочешь с ней встречаться, потому что она мастер.

– Неправда! Я же совсем не поэтому злюсь.

– Я так ей и сказал, – я швыряю в него подушкой. – А потом мы, конечно же, немедленно прыгнули друг другу в объятия и принялись лизаться, как два озабоченных хорька на Валентинов день, нас неумолимо потянуло друг к другу, как два магнита, как…

– Господи, зачем я с тобой дружу? – стонет Сэм, падая на кровать. – Зачем?

Неожиданно раздается стук в дверь, а потом в комнату заглядывает комендант:

– В чем дело? Отбой был пятнадцать минут назад. Не шумите и ложитесь спать, а то оставлю в субботу сидеть в школе.

– Простите, – мямлим мы хором.

Дверь закрывается.

Сэм приглушенно хихикает.

– Ладно. Признаю, напрасно я разошелся. Но понимаешь, я же толстый ботаник, девушки в очередь не стоят. И вдруг появляется Даника, она слишком хороша для меня, тут должен быть какой-то подвох. И точно – не сказала, что мастер. Значит, не доверяет. Не воспринимает наши отношения серьезно.

– Ты с ней не разговариваешь, и в результате вы оба сходите с ума. Да, Даника ошиблась. Я тоже ошибался, много раз. Это же не значит, что ты ей не нравишься. Наоборот – она сама хотела тебе понравиться и поэтому соврала. Да, конечно, она не такая правильная и совершенная, как тебе казалось. Но ведь так даже легче?

– Да, – бормочет сосед, уткнувшись в подушку. – Пожалуй. Наверное, я с ней поговорю.

– Вот и хорошо. Я хочу, чтобы ты был счастлив. Пусть хоть один из нас будет счастлив.

Мне снится сон. Во всяком случае, я думаю, что это сон. Я лежу на полу в подвале дедушкиного дома в Карни, придавив собой Лилу, схватил ее за запястья. Очень трудно сосредоточиться из-за одурманивающего аромата ее волос. Такая нежная кожа. Но немигающий, остекленевший взгляд устремлен в потолок, бледное лицо лишено всякого выражения.

В своем сне я все равно целую ее. Хотя отчетливо вижу на тонкой шее ожерелье из шрамов: раны слишком глубокие, из перерезанного горла течет кровь. Я вижу, что она мертва.

А потом снова оказываюсь на крыше общежития. Балансирую, стараясь сохранить равновесие, голые пятки царапает щербатая черепица. Шелестит листва. Внизу пустынный двор. Совсем как прошлой весной.

Только в этот раз я прыгаю вниз.

* * *

Просыпаюсь я весь в поту. По телу проходит горячая дрожь – как же я себя ненавижу за это. Сэм тихонько храпит на своей кровати.

Поддавшись внезапному порыву, я достаю мобильник и шлю Лиле сообщение: «Прекрати».

Спустя мгновение приходит ответ: «Что?»

Значит, не спит.

Я открываю окно и вылезаю на улицу, во двор. Прямо посреди ночи, в одной футболке и трусах. Ужасно глупо, почти так же глупо, как и уезжать из кампуса среди бела дня, не подумав об уважительной причине. Я будто напрашиваюсь, хочу, чтобы меня поймали, остановили, сбили с проложенного курса.

Еще год назад я бы никогда не поверил, насколько легко можно проникнуть в чужое общежитие. Входные двери не заперты, зато заперты двери на этажах, но замки-то пустяковые, и засовов нет. Раз крутануть – и все, через мгновение я уже иду по коридору прямо в ее комнату, нимало не заботясь, что меня могут поймать.

– Ты… – я стараюсь говорить тихо, но выходит не очень.

Укутанная в одеяло Лила лежит на кровати и изумленно смотрит на меня.

– Не могу больше, – шепчу я. – Прекрати насылать эти сны.

– С ума сошел? – девушка сбрасывает одеяло и садится; на ней только майка и трусики. – Нас обоих из-за тебя выкинут из школы.

Я открываю было рот, чтобы возразить, но неожиданно меня захлестывает волна отчаяния. Сейчас я похож на заводную куклу, у которой заклинило шестеренки.

Она дотрагивается до моего плеча. Голой рукой.

– Я не насылала никаких снов. Не работала над тобой. Ты до сих пор не можешь поверить, что я, в отличие от всех остальных, не собираюсь вытряхивать из тебя душу?

– Нет, – отвечаю я почти честно, а потом сажусь на кровать и закрываю лицо руками.

– Случилось что-то плохое? – Лила гладит меня по щеке.

– Просто сны.

Не хочу, чтобы Лила все поняла. Я ведь надеялся, что видения наслала она, что это кусочки некой головоломки и их можно прекратить. Но ужасы творятся именно в моей голове – и только что я получил тому очередное подтверждение.

Она опускает руку и внимательно вглядывается в мое лицо. Неожиданно меня охватывает острая тоска по детству, по собственной мальчишеской любви, такой простой и такой несбыточной.

– Расскажи.

– Не могу, – мотаю я головой.

В коридоре кто-то хлопает дверью, слышатся шаги. Лила кивает на шкаф, и я на цыпочках бросаюсь туда. Но потом в туалете спускают воду.

Со вздохом облегчения я прислоняюсь к стене.

– Иди сюда, – громко шепчет она, откинув край одеяла. – Забирайся. Если кто-то войдет, тебя не заметят.

– Не знаю, по-моему…

– Тс-с-с, давай, быстро, – Лила презрительно улыбается, будто сама смеется над собственными желаниями.

Я прекрасно знаю, что не надо залезать к ней под одеяло. Просто в последнее время беспрестанно совершаю разные глупости. Простыни хранят тепло ее тела, ее запах – легкий аромат мыла и пепла. Лила обнимает меня за талию, я прижимаюсь к ней.

Какая нежная кожа. В комнате прохладно, а Лила такая обжигающе горячая. Наши ноги переплетаются. Как хорошо. Я с трудом сдерживаю рвущийся наружу судорожный вздох.

Легко, неправильно, но очень легко. Мне столько хочется ей сказать, но ведь получится нечестно. Я целую ее, заглушая поцелуем свое невысказанное «Я люблю тебя». Выдыхаю прямо в полураскрытые губы: «Всегда тебя любил». Она со стоном отвечает на поцелуй.

А потом стягивает свою майку и швыряет ее на пол. У меня внутри не осталось ничего, кроме нестерпимого презрения к самому себе, но и оно отступает, когда пальцы Лилы скользят по затылку. Во всем мире не осталось никого, кроме нее.

– Из меня получилась хорошая поддельная подружка, – шепчет она, словно это старая шутка, понятная только нам двоим.

Надо остановиться.

Все замедляется. Я глажу нежную кожу, прикусываю ее нижнюю губу, провожу ладонью по изогнутой голой спине. Руки скользят вниз, задевают край хлопковых трусиков.

– Самая лучшая, – голос у меня сиплый, как будто я долго и надрывно кричал.

Лила целует меня в плечо, и я чувствую, как она улыбается.

Ласково убираю прядь волос у нее с лица, ощущая, как бьется ее сердце, как пульсирует жилка на шее, отсчитывая мгновения. Вот сейчас она исчезнет, растает, словно облачко дыма.

Я потерял Лилу в тот самый миг, когда мать наложила проклятие. Магия ослабнет уже скоро, и ей будет стыдно вспоминать о своих словах и поступках, вспоминать об этом. Неважно, что сейчас она в моих объятиях, все не по-настоящему.

Нужно остановиться, но зачем? Я слаб и в конце концов сдамся.

Раньше меня мучил вопрос: «Сделаю или не сделаю?»

Как же я ошибался.

Следовало спросить себя: «Когда?»

Потому что теперь совершенно понятно: сделаю наверняка.

Это всего лишь вопрос времени. И время пришло.

Лила снова меня целует, и все мысли куда-то улетучиваются. Я закрываю глаза и хрипло шепчу:

– Делай со мной, что хочешь. Но ты должна сказать…

Звон бьющегося стекла. Громкий, такой невероятно громкий. Я стою на коленях на постели, стремительно трезвея от холодного ночного воздуха. Что случилось? Немая сцена, как в театре: битое стекло, на полу среди сверкающих осколков лежит камень, на улице под окном стоит девчонка в резиновых сапогах.

На мгновение наши взгляды встречаются. Одри. Потом она поворачивается и мчится через двор, увязая в грязи.

Ошеломленная Лила поднимает камень и разворачивает скомканный лист бумаги.

– Тут записка, написано: «Подохни, мастер».

Она выглядывает в окно, но Одри уже и след простыл.

В коридоре хлопают двери, слышатся голоса, шаги.

– Прячься, – шепчет Лила.

Ужасно трудно сосредоточиться, ведь она стоит посреди комнаты полуобнаженная, без майки.

Я старательно отвожу взгляд и озираюсь: деваться некуда. Под кроватью или в шкафу прятаться бессмысленно – сразу же найдут, дело ведь не ограничится простой формальной проверкой.

Единственное, что приходит в голову – трансформация.

Никогда не работал над собой, только однажды с рукой немного поколдовал. Но нас же обоих выгонят из школы! Ужас помогает мне сконцентрироваться. Я быстро накладываю заклинание. Получается все лучше и лучше – на этот раз магия действует мгновенно. Упав, я приземляюсь на четыре лапы. Рвущийся из груди крик превращается в громкое завывание.

– Черный кот? – фыркает Лила.

Потом наклоняется и берет меня на руки. Хорошо, потому что из-за изменившейся перспективы у меня кружится голова, и с кошачьими лапами пока не очень получается управляться.

Кто-то барабанит в дверь; наверное, комендант.

– Что происходит? Мисс Захарова, немедленно откройте дверь!

Лила высовывается из окна, держа меня на вытянутых руках. Хвост непроизвольно начинает дергаться из стороны в сторону: высоко.

– Слишком высоко, – вторит моим мыслям Лила. – Ты поранишься и…

Забыла, что через мгновение я уже не буду похож на нормального кота? Я извиваюсь ужом и кусаю ее за руку. Она вскрикивает и отпускает меня.

Воздух свистит в ушах, не успеваю даже мяукнуть. Я стараюсь расслабить лапы, не группироваться, но все равно ударяюсь оземь так, что дух вышибло.

Едва успеваю доползти до кустов – и тут меня настигает отдача.

Все тело страшно болит. Я поднимаю голову. Из-за деревьев льется розоватый свет – уже утро.

Я все еще в зверином облике.

В маленьком теле отдача ощущается еще ужаснее, еще нереальнее: руки, ноги, зрение – все совсем чужое.

Очень дико после такого очнуться котом.

Чувства невероятно обострились. Я слышу, как ползают по траве букашки, чую скребущихся в норках мышей. Мне очень страшно, я такой маленький.

Идти-то смогу? Заставляю себя подняться – сначала одна лапа, потом другая. Пошатываясь, нащупываю равновесие. Одна лапа, потом другая – медленно хромаю через залитый первыми утренними лучами двор.

Дорога к общежитию кажется бесконечной, будто прошли часы, а не минуты. Я так устал. Окно осталось приоткрытым, самую чуточку: Сэм вряд ли проснулся посреди ночи от сквозняка.

Я громко и требовательно мяукаю, но соседа, конечно же, не добудиться.

Закрываю глаза и, содрогаясь в ожидании грядущего приступа, заставляю себя трансформироваться обратно. Очень больно – как будто тело еще не отошло после предыдущего превращения. Запрыгнув в комнату через окно, я с грохотом падаю прямо на пол.

Сэм бурчит спросонья и переворачивается на бок.

– Помоги, – я хватаюсь за край его кровати. – Пожалуйста, помоги. Сейчас начнется отдача. Мне нельзя шуметь.

Сосед изумленно вытаращил глаза. Мои пальцы начинают изгибаться, словно стебли вьюнка, ноги трясутся.

– Больно.

Стыдно слушать собственное хныканье. Сэм вскакивает и набрасывает на меня свое одеяло. Потом, когда начинается агония, обкладывает мою голову подушками. Он уже совсем проснулся, в его глазах плескается неприкрытый ужас.

– Прости, – это последнее, что я успеваю сказать, а потом язык превращается в кусок дерева.

Кто-то пихает меня в бок. Я поворачиваюсь, превозмогая оцепенение, моргаю спросонья. Пасколи.

– Мистер Шарп, вставайте. А то опоздаете на уроки.

– Он болен, – говорит Сэм.

Я лежу, завернувшись в одеяла. Невероятно трудно шевелиться, воздух в комнате как будто сгустился. Со стоном закрываю глаза. В жизни не чувствовал себя таким вымотанным. Даже не представлял, что могут сотворить со мной две отдачи подряд.

– Почему он на полу? Мистер Шарп, у вас похмелье?

– Я болен, у меня, наверное, температура, – бормочу я.

Приходится подыгрывать Сэму – сам я сейчас не в состоянии выдумать ничего путного.

– Тогда вам надо к медсестре. Завтрак уже почти закончился.

– Я его отведу.

– Мистер Шарп, занесите мне копию справки. Очень надеюсь, что вам ее выдадут. Потому что, если я узнаю, что вы пили или употребляли наркотики, вы мигом вылетите из общежития. И мне все равно, какие у вас там семейные проблемы. Ясно?

– Да.

Я согласился бы с чем угодно, пусть только он поскорее уйдет.

– Давай-ка, – Сэм помогает мне подняться и усаживает на кровать.

Даже сидеть невероятно трудно. Голова кружится. В полубессознательном состоянии я натягиваю джинсы и перчатки, ботинки даже не пытаюсь зашнуровать. Пасколи уходит.

– Может, позвонить кому-нибудь? – шепчет сосед. – Например, миссис Вассерман?

– Ты о чем? – я сосредоточенно хмурюсь.

– Ночью ты выглядел неважно. А сегодня вообще полный кошмар.

– Устал, только и всего.

– Никогда не видел ничего подобного…

– Отдача, – торопливо перебиваю я – не очень хочется выслушивать подробный отчет о собственных превращениях. – Не волнуйся.

Я встаю, Сэм смотрит, недоверчиво прищурившись. Мы идем через кампус, я, волоча ноги, тащусь впереди.

– Мне кое-что нужно. Когда доберемся до медпункта.

– Конечно, старик, – но в голосе у соседа нет особого рвения; он и так на взводе.

– В медпункте у меня случится страшный приступ кашля, и ты вызовешься принести стакан воды. Но воду принесешь горячую – как можно горячее. Понял?

– А зачем?

– Самый простой способ изобразить температуру, – вымученно улыбаюсь я.

Даже в таком состоянии я все еще могу мошенничать.

Просыпаюсь я через несколько часов в процедурной, в медпункте, вся подушка мокрая от слюны. Как же хочется есть! Встаю. Я, оказывается, заснул прямо в ботинках. Завязываю шнурки и ковыляю в приемную.

Наша пожилая пухленькая медсестра, мисс Козиль, снует по кабинету, увешанному разными анатомическими плакатами. Она твердо верит, что любой недуг можно запросто излечить, если (a) уложить пациента на койку в процедурной, (б) скормить ему или ей две таблетки аспирина, (в) выписать антибиотик и наложить повязку. Мне, к счастью, такого лечения вполне достаточно.

– Я уже гораздо лучше себя чувствую. Можно вернуться в комнату?

Мисс Козиль как раз потчует таблетками Уиллоу Дэвис.

– Кассель, вы лучше сядьте. Нужно померить температуру. У вас был сильный жар.

– Хорошо, – я неуклюже плюхаюсь в кресло.

Дэвис послушно запивает таблетки водой из бумажного стаканчика, а медсестра достает из шкафчика градусник.

– А вы, Уиллоу, лучше идите полежите в процедурной, пока лекарство не подействует. Я к вам зайду через минуту.

– У меня жуткое похмелье, – тихонько шепчет Дэвис.

Я улыбаюсь ей заговорщицкой улыбкой: конечно, в медпункте можно запросто отоспаться после бурной ночи.

Уиллоу уходит, а я меряю температуру и размышляю о Лиле – о том, что с нами случилось и чего не случилось.

Всего лишь вопрос времени.

Я уверен в этом даже теперь, при свете дня.

Необоримое искушение. Мне нравятся новенький «мерседес» и ужины в дорогом частном клубе в обществе главы криминального клана. Я хочу стряхнуть с хвоста федералов и защитить маму. Мне нравится, когда Лила целует меня и так произносит мое имя, словно я для нее самый важный на свете человек, словно у нас может быть общее будущее.

Я, пожалуй, пойду ради этого на что угодно.

Забуду, что она на самом деле меня не любит. Убью собственного брата. Стану наемным убийцей. Что угодно.

Раньше я думал: никогда не предам семью, никогда не наложу проклятие на любимого человека, не буду убивать, не пойду по стопам Филипа. Но с каждым днем я все больше на него похожу. А жизнь беспрестанно подкидывает новые возможности – приятный, но порочный выбор. Стоит один раз согласиться, и дальше все катится по наклонной.

Глава четырнадцатая

Когда сидишь на больничном, смыться из школы проще простого. Замечательно. Взять машину? Но кто-нибудь может заметить, что она исчезла с парковки. Нет, ничего нельзя пускать на самотек.

К тому же, в таком состоянии лучше не садиться за руль.

Я принял твердое решение: не буду больше рисковать без нужды, не буду подставляться, доверять дело случаю, никаких больше «если». Отойдя на безопасное расстояние от кампуса, я вызываю такси.

Баррону, конечно, не хочется идти к федералам. Расскажи он им правду – нечего будет потом предложить Бреннанам. Но если я проявлю упорство и не уступлю, он все равно может меня сдать. Поэтому нужно своевременно обо всем позаботиться и успеть раньше него. Он-то не знает, но в старом доме остались улики не только против меня, но еще и против мамы.

Сначала нужно избавиться от них.

Она моя мать, я должен ее защищать.

Я жду такси на подъездной аллее возле уютных аккуратных домиков – ухоженные дворики, качели. Пожилая дама выходит забрать газеты из начищенного почтового ящика и приветливо мне улыбается. В ушах у нее большие жемчужные серьги.

Я непроизвольно улыбаюсь в ответ. Держу пари, жемчуг настоящий. Наверное, если попросить, она пустит меня на крыльцо, подождать машину, и даже, возможно, угостит бутербродом.

В желудке громко урчит, но я не обращаю внимания. Старушка уходит, дверь в кухню захлопывается. Ладно, обойдусь без обеда.

Внезапный порыв ветра срывает с деревьев кленовые листья. Один, кружась, падает прямо мне на ботинок. Осенние листья, мертвые, хоть еще и зеленые.

Подъезжает машина. При виде меня водитель хмурится: конечно, подросток вызывает такси средь бела дня в двух шагах от школы. Забравшись на заднее сидение, я диктую адрес. Слава богу, вопросов он не задает, возил, наверное, клиентов и похуже.

Я выхожу возле нашего дома и расплачиваюсь наличными – недавние ставки. Приходится тратиться, а денег-то особо и нет. В случае чьего-нибудь неожиданного выигрыша я останусь вообще без средств.

Поднимаюсь на холм. Старый дом кажется мрачным и зловещим даже при свете солнца. Доски посерели, окно на втором этаже (мамина комната) разбито и заклеено полиэтиленовым пакетом.

Баррон должен был предвидеть мой визит. Сам мне сказал про труп – ясно же, что я захочу перепрятать тело. Но кухня выглядит точно так, как я ее оставил в воскресенье – будто брат сюда и не заходил. В раковине стоит недопитая чашка кофе; по-моему, там уже успела появиться плесень.

Плащ тоже на месте – лежит в глубине шкафа вместе с пистолетом. Опустившись на колени, я достаю их, чтобы лишний раз удостовериться.

Пытаюсь представить, как все произошло: мама направляет дуло на Филипа, спускает курок. Брат, наверное, не поверил, что она выстрелит в собственного сына, в первенца, засмеялся. Или наоборот – может, он как раз знал мать гораздо лучше меня и сразу же прочел в ее глазах приговор: свобода для нее гораздо важнее любви.

Почему-то вместо убийства Филипа в голове упорно возникает другая картина: мама направляет оружие на меня самого, ее напомаженные губы кривятся. Меня передергивает.

Я заставляю себя подняться. Достаю из-под раковины в кухне полиэтиленовый пакет, беру со стола нож. Все, хватит думать. Отрезаю от плаща пуговицы. Сам плащ я сожгу, а пуговицы, крючки и все остальное положу вместе с пистолетом в мешок, набью его камнями и утоплю в водохранилище Раунд-Вэлли. Дедушка как-то рассказывал, что каждый второй преступник в Нью-Джерси что-нибудь да топил в этом озере – оно ведь самое глубокое в штате.

Выворачиваю карманы – не завалялось ли чего.

На пол выпадают красные кожаные перчатки. И что-то еще, маленькое и тяжелое.

Знакомый талисман, только расколотый напополам. Теперь я знаю, кто убил Филипа. Кусочки головоломки становятся на свои места. Надо менять план.

Боже, какой я идиот.

Звоню ей с телефона-автомата, как мама учила.

– Ты должна была мне сказать.

Но я, конечно же, прекрасно понимаю, почему она не сказала.

Я вызываю такси – добраться до школы. По дороге на мобильник приходит сообщение от Одри.

Вспоминаю, как когда-то давно, в прошлом, волновался и радовался, получая от нее смс-ки. Со вздохом открываю мобильник: «Взаимное гарантированное уничтожение[12]12
  Военная доктрина времен холодной войны (прим. ред.)


[Закрыть]. Встретимся завтра около библиотеки, в обед».

У меня было столько неотложных дел, что я даже не подумал, кому рассказать и рассказывать ли кому-нибудь вообще о поступке Одри. Это же она швырнула камень в окно. «Взаимное гарантированное уничтожение» – любопытный ход. Если я донесу на Одри, она донесет, что я был ночью у Лилы в комнате. Какое правонарушение, интересно, больше взбесит администрацию? Не хотелось бы вылетать из Веллингфорда в выпускном классе, даже если вылечу не я один.

К тому же, неизвестно, кому Норткатт поверит.

Пишу в ответ: «Хорошо, завтра».

Как же я вымотался. Обессиленно доползаю до комнаты и доедаю остатки Сэмовых пирожных-полуфабрикатов, а потом ложусь поверх покрывала и засыпаю прямо в одежде. Снова забыл ботинки снять.

В среду в обед встречаюсь с Одри. Она ждет меня, сидя на ступеньках перед библиотекой. Сцепила на коленях руки в ярко-зеленых перчатках, рыжие волосы раздувает ветерок.

У меня в голове крутятся разные неприятные мысли: я вспоминаю историю Захарова про Дженни Тальбот, вспоминаю записку с угрозой и осколки стекла на полу.

– Как ты мог? – выпаливает Одри при виде меня.

Ничего себе. Как будто не я должен на нее злиться, а наоборот.

– Это же ты швырнула камень…

– Ну и что? Лила все у меня отняла. Все! – шея у Одри покрывается красными пятнами. – А ты был в ее комнате ночью, и плевать на правила. Как ты мог после того, как она… Она…

– Что? Что она сделала?

Но Одри только молча качает головой, по ее щекам катятся слезы.

Я со вздохом усаживаюсь возле нее на ступеньку, потом полуобнимаю, притягиваю ближе. Одри, вздрагивая от рыданий, склоняет голову мне на плечо. Такой знакомый цветочный аромат шампуня. Узнай она, кто я на самом деле, – наверняка сразу же возненавидела бы. Но мы же когда-то встречались, не могу я вот так ее бросить.

– Ну, тихо, все в порядке, – шепчу я бессмысленные утешения. – Все будет хорошо.

– Нет, не будет. Я ее ненавижу. Ненавижу! Вот бы тот камень ей в лицо попал.

– Ты же этого не хочешь.

– Из-за нее Грега отстранили от занятий. И родители выгнали его из дома, – всхлипывает девушка. – Они увидели те дурацкие фотографии, которые наснимали твои друзья. Ему пришлось умолять свою мать, сидя перед запертой дверью, умолять хотя бы его выслушать. – Одри сотрясается от рыданий, ей все труднее говорить. – В конце концов, они его заставили пройти тест. А когда результат оказался отрицательным, перевели в академию Саутвик.

Одри замолкает. Она в отчаянии, сама не своя.

Академия Саутвик известна своим отрицательным отношением к мастерам. Это во Флориде, недалеко от границы с Джорджией. Все дети, чтобы туда поступить, должны в обязательном порядке предъявить справку с результатами теста – доказать отсутствие магических способностей.

Посылая сына в Саутвик, родители Грега спасают его и свою репутацию. Особых угрызений совести я не испытываю: Хармсфорду там наверняка понравится, среди единомышленников.

– До выпуска год остался, даже меньше. Ты снова его увидишь.

Одри поднимает на меня покрасневшие от слез глаза и качает головой:

– Перед отъездом он рассказал про Лилу. Как изменил мне. Она колдовством заставила…

– Неправда.

Девушка глубоко и прерывисто вздыхает, а потом вытирает мокрые щеки зеленой перчаткой.

– Еще хуже. Ты на нее запал, он на нее запал, и никакой магии, а она такая противная.

– Это Грег противный.

– Он не был противным. Со мной не был, когда мы оставались наедине. Но, думаю, теперь это ничего не значит. И виновата Лила.

– Нет, Лила не виновата, – я встаю. – Слушай, я понимаю, почему ты разозлилась. Почему разбила окно. Но хватит, довольно. Никаких больше камней и угроз.

– Она и тебя обманула.

Я молча качаю головой.

– Ладно, – Одри тоже встает, отряхивает юбку. – Ты никому не говоришь про меня, я никому не говорю про тебя.

– И оставишь Лилу в покое?

– Я не выдам твою тайну. На этот раз. Больше ничего не обещаю.

Она спускается по ступенькам и уходит, высоко подняв голову, ни разу не оглянувшись.

Рубашка у меня на груди промокла от ее слез.

Занятия идут своим чередом, но я никак не могу сосредоточиться. Эмма Бовари и ее корзинка с абрикосами, асимметрия, неполные рынки – все сливается у меня в голове. Закрываю глаза на одном уроке, а открываю уже на другом.

Я иду в столовую. Сегодня на ужин энчиладас[13]13
  Традиционное блюдо мексиканской кухни. Тонкая тортилья из кукурузной муки с начинкой.


[Закрыть] с курицей и соусом сальса. Я такой голодный, что от запаха еды сводит желудок. Рано пришел, почти никого еще нет. В одиночестве сажусь за столик и набрасываюсь на свою порцию.

Вскоре ко мне присоединятся улыбающийся Сэм.

– Ты вроде раздумал помирать.

Я фыркаю с набитым ртом и, не отрываясь, слежу за Лилой: как она подходит к стойке, берет поднос. От воспоминаний я краснею. Одновременно и стыдно за себя, и снова хочется до нее дотронуться.

Вместе с Даникой они садятся за наш стол. Даника оглядывается на Сэма, но тот уткнулся в тарелку.

– Привет, – стараюсь говорить обычным голосом.

– Тут про тебя пошел слух, – Лила нацеливает на меня вилку.

– Какой?

Непонятно, шутит она или говорит серьезно. Не улыбается.

– Я слышала, ты на меня принимаешь ставки.

Рукой в перчатке Лила убирает челку со лба. Вид у нее усталый; наверное, прошлой ночью она не спала.

– Про меня и Грега, про то, сбежала я из психушки или московской тюрьмы.

Сосед делает удивленное лицо. Сэм помогает мне вести дела еще с прошлого семестра, так что ему отлично известно про все ставки. И он понимает: нас поймали с поличным.

– Я их не потому принимал, что мне так хотелось. Я боялся. Если бы отказался, люди стали бы делать выводы. Ну, в смысле, обычно же я принимаю любые ставки.

– Например, кто мастер, а кто нет? Ты и на этом руки нагрел?

– Кассель, это правда? – Даника смотрит на меня, злобно прищурившись.

– Вы не понимаете, начни я вдруг выбирать, какие принимать ставки – они решат, что мне что-то известно и я кого-то выгораживаю. Мы сидим вместе в столовой, все подумают, что я защищаю кого-то из вас. И вдобавок, перестанут делиться слухами, и я перестану получать информацию и сам не смогу распускать нужные сплетни. Перестану быть полезным.

– Да, и придется тогда отстаивать свою позицию. Возможно, заподозрят тебя самого. Я же знаю, как ты боишься прослыть мастером.