Текст книги "Красная перчатка"

Глава шестая

На следующий день на занятиях я ничего не соображаю. Пишу на двойку контрольную по физике и совершенно непотребным образом спрягаю французские глаголы. Французский, слава богу, мне вряд ли понадобится – зачем наемному убийце французский? Разве что буду, как те киношные красавчики, путешествовать по всему миру и попутно воровать драгоценности. А вот физика, возможно, пригодится – высчитывать траекторию полета пуль.

В обеденный перерыв я звоню Баррону. Что угодно – лишь бы не идти в столовую. Там Даника и Сэм, а что я им скажу? Опять придется врать. А еще Лила. Ей как раз наврать надо, но я не знаю как.

– Привет, Баррон. Пицца по вторникам – все в силе?

Голос у брата спокойный. Такой обычный. Я почти готов чуточку расслабиться.

– Мне надо кое-что у тебя спросить, с глазу на глаз. Ты где?

Проходящая мимо учительница бросает на меня неодобрительный взгляд. Ученикам не полагается звонить по мобильнику в школе, даже на переменах. Но я же из выпускного класса, поэтому она ничего не говорит.

– Веселимся вовсю. Остановились в гостинице Нассау. Пафосное место.

– Вы в Принстоне.

Отель прямо в центре города, в пяти минутах ходьбы от дома Вассерманов. Я содрогаюсь от ужаса, представив, как мама Даники и моя мама стоят в одной очереди в аптеке.

– Да, – смеется брат. – Ну и что? Мама сказала, что вы всех сделали в Атлантик-Сити, поэтому нужно начинать сызнова на новом месте.

И с чего я решил, что Баррон поможет матери? Он только потакает ей во всем и делает еще хуже. Ох, брат же говорил на похоронах про какую-то картину. Как я не понял сразу, к чему все идет.

– Ладно, неважно. Давай где-нибудь встретимся часов в шесть? Я смогу улизнуть с ужина и пропустить самостоятельную работу.

– Да мы прямо сейчас приедем. Мама сможет тебя отпросить. Поедим суши.

– Конечно, договорились.

От Принстона ехать минут двадцать, но они появляются только через полтора часа. Я как раз занимаюсь работой над ошибками: сплошное мучение, ведь контрольную по физике я провалил исключительно по глупой невнимательности.

Когда меня вызывают в учительскую, я вздыхаю от облегчения.

Баррон в сером костюме вальяжно облокотился о секретарский стол. Очки черные нацепил. Мама, тоже в черных очках, наклонилась и подписывает какую-то бумагу. На ней огромная черно-белая шляпа, черные перчатки и черное платье с глубоким декольте, волосы убраны под дорогой шелковый шарф.

Видимо, это такой своеобразный траурный наряд.

– Привет, мам.

– Привет, зайчик. Надо съездить к врачу. Он хочет удостовериться, что тебе не передалась болезнь, сгубившая твоего брата, – мать поворачивается к секретарю (похоже, мисс Логан до глубины души возмущена разворачивающейся перед ней сценой), – знаете, такое иногда передается по наследству.

– Боишься, у меня тоже обострение будет? Между седьмым и восьмым ребром? Может, ты и права, это действительно передается по наследству.

Мама сердито поджимает губы, а Баррон с силой хлопает меня по плечу:

– Пошли, шутник.

Мы идем к парковке. Я засовываю руки в перчатках поглубже в карманы форменных брюк. Брат вышагивает рядом. Две верхние пуговицы белоснежной рубашки расстегнуты, чтобы все могли полюбоваться на его загорелую шею и новенькую золотую цепь. Интересно, а талисманы у Баррона есть?

Мама прикуривает сигарету от позолоченной зажигалки и глубоко затягивается:

– Ты же вроде сам хотел, чтобы мы тебя забрали? В чем дело?

– Я только хотел, чтобы Баррон рассказал, где спрятаны тела.

Я стараюсь говорить тихо. Мы идем по Веллингфорду, по чистеньким подстриженным лужайкам. На этом фоне мои родственники кажутся совершенно нереальными, они никак не вписываются в окружающую действительность.

Мать и Баррон обмениваются озабоченными взглядами.

– Те люди, которых я превратил. Где тела? Во что я их трансформировал?

Понятия не имею, что именно брат забыл, а что помнит. Помнит ли он об исчезновении Греко, Кальвиса и остальных? Скольких воспоминаний его лишила отдача? Он все записывает в блокноты, поэтому что-то, наверное, ему известно. Да, я, конечно же, подделал записи, в итоге Баррон забыл, как собирался с моей помощью убить Захарова, и, сам того не ведая, перешел на мою сторону и перестал помогать Филипу и Антону. Но все остальное я не менял – оставил как есть.

– Тебе совершенно незачем это знать.

Ага, обнадеживающее начало.

– Предположим, есть зачем.

Я останавливаюсь прямо посреди дорожки, и они останавливаются тоже.

– Мальчики, не надо ссориться, – мама выдыхает облако дыма, которое неподвижно повисает в воздухе. – Кассель, зайчик, не надо. Забудь про них.

– Один труп, расскажите хотя бы про один труп.

– Ладно, – беззаботно пожимает плечами брат. – Помнишь тот стул, который ты так ненавидел?

Я беззвучно открываю и закрываю рот, как выброшенная на берег рыба.

– Что?

Хотя я отлично понял, о чем идет речь. Хотел этот самый стул выкинуть, когда мы с дедом прибирались в старом доме. Он меня всегда пугал, ведь сначала я видел такой по телевизору, а потом Филип его принес.

Баррон со смехом приподнимает солнечные очки и корчит мне рожу.

– Да-да.

Выловив из сумки ключи от автомобиля, я целую маму в напудренную щеку.

– Спасибо, что вытащила меня с занятий.

– Мы же собирались вместе пообедать? Что бы ты там ни замышлял…

– Прости, но мне пора.

– Совершенно не за что просить прощения, – голос у матери становится прямо-таки елейным, она хватает меня за локоть. – Ты можешь отправиться с нами, или я позвоню той милой даме и сообщу, что визит к доктору мы отменили, а я привезла тебя назад в школу. Возможно, она окажет мне любезность и проверит, вернулся ли ты на уроки?

– Не надо мне угрожать.

Баррон смотрит на меня, как на умалишенного: так с мамой разговаривать – не самая лучшая идея.

Она еще сильнее стискивает мою руку, ногти впиваются мне в кожу сквозь тонкую ткань рубашки. Каким-то образом мать умудрилась незаметно снять перчатку. Одно быстрое движение – и она ухватит меня за голое запястье. Или за шею.

– А разве матери нужно угрожать собственному сыну, чтобы тот с ней пообедал?

Да уж, уела.

Мама кладет сумочку и усаживается на диван в отдельной кабинке в ресторане «Торияма», нам с Барроном достаются стулья. Она снова натянула перчатки. Я внимательно их рассматриваю: как же она умудрилась так быстро снять одну? Но мать, заметив это, бросает мне неодобрительный взгляд, и я, отвернувшись, пялюсь на столик из бамбука и развешанные по стенам кимоно.

Наряженная в черное официантка разливает чай. Челка у нее короткая, а в носу блестит сережка, похожая на капельку абсента, – симпатичная девчонка. На значке с именем значится «Джин-Сьюк».

Баррон заказывает большой набор суши.

– Его ведь в лодке подадут? – брат показывает на повара, нарезающего рыбу: над ним на полке выстроились в ряд лакированные деревянные лодки, некоторые даже с мачтами. – А то в меню написано «в лодке», а я в прошлый раз заказал, и мне принесли на тарелке. Так что хочется удостовериться.

– Сделаем в лодке, – обещает Джин-Сьюк.

Я отпиваю жасминового чая, такой горячий – чуть горло не обжег.

– Так вот, – Баррон поворачивается ко мне. – У нас на примете один простачок. Серьезное выгодное дело. Нам не помешает помощник. А тебе бы пригодились деньги. К тому же, мы ведь семья.

– Семья прежде всего, – добавляет мама.

Сколько раз она мне это говорила – и не сосчитать.

Меня так и тянет согласиться, даже после всего происшедшего. Раньше я мечтал, чтобы брат попросил помочь в какой-нибудь афере, мечтал доказать: хоть я и не мастер, могу мошенничать наравне с лучшими. А мать с братом и есть лучшие из лучших.

Но теперь-то я знаю точно: я мастер, мошенник и, возможно, убийца. Теперь я мечтаю доказать лишь то, что могу измениться, стать не таким, как они.

– Спасибо, но нет.

Баррон как ни в чем не бывало пожимает плечами.

Мама тянется к чашке затянутой в кожаную перчатку рукой. На указательном пальце сверкает кольцо с большим голубым топазом и маленькими бриллиантами. Новое. Откуда, интересно? Меня передергивает. На другой руке еще один перстень – камень красноватый, словно в стакан воды добавили капельку крови.

– Мам, – нерешительно начинаю я.

Она смотрит на меня, потом опускает взгляд на свои руки и вскрикивает, явно польщенная:

– Ах, это! Я встретила такого очаровательного мужчину! Само совершенство. А какой превосходный вкус.

Мать взмахивает рукой, демонстрируя топаз.

– Я именно про него и говорил, – в ответ на мой непонимающий взгляд Баррон досадливо приподнимает брови и шепчет. – Ну, тот простачок.

– Ага. А второе кольцо?

– Вот это? Старое? – мама вытягивает вторую руку, и бледно-розовый бриллиант вспыхивает в свете флуоресцентных ламп. – Тоже подарок. Уже сто лет его не надевала.

Я вспоминаю фотографии, которые нашел во время уборки нашего дома. На снимках мама в старомодном корсете позировала для невидимого фотографа. Не для отца. У него еще на пальце было дорогое обручальное кольцо. Интересно, не связаны ли как-нибудь тот человек и розовый бриллиант?

– А кто его подарил?

– Твой папа. У него был просто потрясающий вкус, – мать смотрит на меня со значением, будто подначивает: «Попробуй поймай на вранье».

– Я просто подумал, не стоит его надевать в такие места. Вот и все. Его же могут украсть, – я улыбаюсь так, чтобы она поняла: меня вокруг пальца не обведешь. Кажется, будто в ресторане сейчас только мы вдвоем.

Мама смеется. Баррон недоуменно переводит взгляд с меня на нее, словно разговор идет на непотном ему языке. Пусть. Сегодня, разнообразия ради, тайная информация есть у меня, а не у него.

Официантка приносит заказ. Я кладу в соевый соус побольше васаби и макаю туда сашими. Рыба соленая на вкус, а васаби такой острый, что прошибает до самого носа. Баррон наклоняется ближе.

– Хорошо, что ты с нами пообедал. А то, по-моему, в школе ты слегка перенервничал.

Они забрали меня уже после обеда, и сейчас в ресторан как раз подтягиваются желающие поужинать.

– Ты сейчас переживаешь естественную реакцию на смерть Филипа, – брат, как всегда, говорит с такой искренностью в голосе, что немедленно хочется ему поверить. – Пытаешься осмыслить то, что с ним случилось, не можешь, и потому пытаешься осмыслить что-нибудь другое.

– Может, и так.

– Именно так, вот увидишь, – Баррон ерошит мне волосы затянутой в перчатку рукой.

Джин-Сьюк приносит небольшую кожаную папку с чеком, и мама достает одну из своих многочисленных ворованных кредиток.

Увы, карта не срабатывает, и девушка отдает ее обратно с извинениями.

– У вас наверняка кассовый аппарат сломался, – мать почти кричит.

– Все в порядке, – я достаю бумажник, – у меня есть.

Но тут Баррон поворачивается к официантке.

– Спасибо, все было прекрасно.

И хватает ее за запястье голой рукой.

Девушка, кажется, растерялась, но через мгновение широко улыбается в ответ:

– Это вам спасибо! Приходите еще.

Мои родственнички встают и направляются к выходу, а я сижу и смотрю на Джин-Сьюк. Как же объяснить ей про измененные воспоминания?

– Что сделано, то сделано, – мать предостерегающе смотрит на меня.

Семья прежде всего.

Воспоминания уже стерты. Можно поставить Баррона в затруднительное положение, но пропавшую память не вернешь.

Так что я встаю, отодвигаю стул и тоже выхожу из ресторана. Как только мы оказываемся на улице, хватаю брата за плечо.

– Ты спятил?

– Да ладно! – Баррон улыбается так, словно только что отколол замечательную шутку. – Платят только неудачники.

– Я понимаю, другие люди тебя не волнуют, но ты же наводишь при этом бардак в собственной голове. Рано или поздно ты израсходуешь все воспоминания. От тебя же ничего не останется.

– Не волнуйся, если забуду что-нибудь важное, ты мне напомнишь.

Мама смотрит на меня, глаза у нее блестят.

Да. Правильно. Что сделано, то сделано.

Они высаживают меня в Веллингфорде возле моей машины.

– Погоди-ка, – мать достает из сумочки ручку. – У меня появился чудный маленький телефончик! Возьми номер.

Баррон закатывает глаза.

– Но ты же ненавидишь мобильники!

Не обращая внимания на мою удивленную реплику, мама записывает номер.

– Держи, детка. Звони в любое время. Я тебе сразу же перезвоню с ближайшего автомата или городского.

Я с улыбкой забираю листок. Все-таки она три года просидела в тюрьме и вряд ли понимает, что телефоны-автоматы теперь большая редкость.

– Спасибо, мам.

Мать целует меня в щеку напоследок, и я еще долго потом чувствую тяжелый и сладковатый аромат ее духов.

Вставляю ключ в зажигание, и «мерседес» издает чудовищный, кашляющий звук. Неужели придется догонять маму с Барроном и просить подвезти? Но наконец, на второй передаче двигатель все-таки оживает, машина заводится. Интересно, сколько еще я на ней проезжу? Доберусь ли сегодня обратно до Веллингфорда?

Я подъезжаю к большому старому дому, где прошло мое детство. Из-за некрашеных досок и разнокалиберных ставней он кажется заброшенным. Мы с дедушкой все вычистили и выкинули мусор, но внутри к запаху моющего средства все равно примешивается легкий аромат плесени. Все вроде бы чисто, но сразу видно – мама здесь уже побывала: на столе в столовой пара неразобранных мешков из магазина, а в раковине – грязная кружка из-под чая.

Слава богу, дед сейчас в Карни, а то бы он разозлился.

Я сразу же отправляюсь искать злополучный стул. На него накинуто светло-коричневое покрывало. Стул как стул – обыкновенные подлокотники и спинка, только вот если тщательно приглядеться – видны жуткие ножки. Не просто изогнутые деревяшки, как я раньше думал, которые крепятся к раскрашенным шарам – на самом деле там выточены человеческие руки, ладони едва видно из-под сидения.

Меня трясет.

Я усаживаюсь на пол. Как здорово было бы сейчас оказаться подальше отсюда! Протягиваю руку и пытаюсь сосредоточиться. Колдовать мне все еще внове, тело непроизвольно сжимается в ожидании отдачи – в ожидании боли и беспомощности.

Рука опускается на стул, и все становится подвижным и текучим. Я чувствую наложенное проклятие, его невидимые нити, чувствую даже человека под ним. С почти физическим усилием срываю магический покров.

Открываю глаза. Надо же – сам не заметил, как их закрыл.

Передо мной стоит мужчина, живой – на щеках румянец. На нем белая майка и трусы. Во мне вскипает безумная надежда.

– Генри Янссен, – зову я дрожащим голосом – узнал его по фотографии из досье.

Но он падает. Кожа стремительно сереет. Я вспоминаю, как мы тогда пытались разыграть смерть Захарова. Плохо получилось, неубедительно. Глядя на Янссена, я вижу, как бывает на самом деле – он умер, это совершенно очевидно, будто лампочка перегорела.

– Нет!

Я подползаю к нему.

Отдача обрушивается внезапно. Мое тело сотрясают судороги, руки и ноги удлиняются, становятся похожими на паучьи лапы, тянутся к потолку. Я словно сделан из стекла, и от каждого движения по мне расползаются тоненькие трещинки, они ширятся, и я разваливаюсь на куски. Пытаюсь кричать, но вместо рта комок земли. Туловище выворачивается наизнанку. Я бьюсь в агонии. Непроизвольно поворачиваю голову – на меня невидящими глазами уставился мертвец.

Прихожу в сознание. Я весь мокрый от пота, а рядом лежит мертвый Генри Янссен.

Болит каждый мускул. Глядя на труп, я не чувствую совершенно ничего. Надо как-то от него избавиться, и побыстрее. Почему я примчался сюда так поспешно? Почему решил, что смогу вернуть его к жизни? О чем вообще думал? Я же ничего не знаю о магии трансформации, о ее законах. Не знаю даже, можно ли превратить предмет в живое существо.

Но мне уже все равно. Я так устал, мне все равно.

Словно чувство вины наконец достигло критической отметки, и теперь я не чувствую вообще ничего.

Самым разумным было бы превратить его обратно в стул, но я не выдержу еще одного приступа отдачи. Похоронить его? Но я не успею вырыть достаточно глубокую могилу.

Утопить где-нибудь? Но вряд ли у меня получится: непонятно даже, заведется ли машина. Наконец я вспоминаю про стоящий в подвале морозильник.

Мертвеца тащить труднее, чем живого. Не тяжелее, а именно труднее – он обмяк и не двигается, не опирается на подставленную руку, не цепляется за шею. Просто не шевелится. Зато не страшно уронить или поранить.

Я волоку Янссена вниз по лестнице. Его тело сползает со ступеньки на ступеньку с отвратительным глухим стуком.

Вытащив из морозилки заиндевевшую коробку с остатками вишневого мороженого, я ставлю ее на старый отцовский верстак. Потом просовываю одну руку под шею трупа, а другую – под коленки, тащу и тяну изо всех сил, пока он наконец не оказывается в морозильнике. Чтобы полностью закрыть крышку, приходится согнуть руки и ноги. Кошмар какой.

Я обещаю самому себе вернуться сюда, завтра или послезавтра, вернуться и трансформировать его.

Глядя на холодильник, в котором лежит мертвый Генри Янссен, я вспоминаю о Филипе, как он лежал в гробу в похоронном бюро. Фэбээровцы засняли на пленку неизвестную женщину около его дома. Теперь-то я точно знаю, что сам убил тех людей, из досье, а значит, они идут по ложному следу. Между убийствами нет никакой связи: тот, кто застрелили брата, не имеет отношения к шести пропавшим и, наверное, даже не знает о них.

Может, надо повременить с собственными преступлениями и подумать, кто помимо меня подходит на роль убийцы.

Машина заводится с пол-оборота – ну, хоть одна хорошая новость за последнее время. По дороге в Веллингфорд я ем вишневое мороженое и размышляю о красных перчатках, пулях и чувстве вины.

Глава седьмая

Рано или поздно все равно придется пойти в столовую.

Я отправляюсь на ужин. Даника и Сэм сидят за одним столом с Джилл Пирсон-Уайт и членами школьного шахматного клуба. Иду к ним и вдруг замечаю рядом с Даникой Лилу, девушки о чем-то разговаривают. Могу себе представить, какая сейчас произносится пылкая речь о правах мастеров и «Сглазе».

Я резко разворачиваюсь, и взгляд вдруг цепляется за ярко рыжую шевелюру Одри.

– Привет, – здороваюсь я, плюхнувшись рядом с ней.

Тут же сидят Грег Хармсфорд, Рауль Пэтак и Джереми Флетчер-Фиске. Удивились, что я к ним подсел. Грег с угрожающим видом вцепился в вилку. Срочно нужно сказать что-нибудь, желательно умное. Я с Одри уже не встречаюсь, сейчас Хамсфорд ее парень, но он опасается, что между нами не все кончено. Наверное, из-за той вечеринки: она пришла туда с ним, а целовалась в итоге со мной.

Есть разные способы заставить людей сделать по-твоему. Проще всего, когда ваши интересы пересекаются. Можно заинтересовать простачка, пообещав ему деньги, но только если он по натуре жаден. Надеюсь, Грег обрадуется возможности отомстить и купится, а остальных я как-нибудь отвлеку. Он наверняка достаточно разозлился и захочет выставить меня дураком. Только бы не разозлился слишком сильно и не полез драться.

– Иди-ка ты отсюда, – Хармсфорд шутить не намерен.

– Я хотел обсудить с вами розыгрыш, который всегда устраивают старшеклассники.

Приходится импровизировать на ходу.

– Но учебный год только начался, – хмурится Рауль.

– Да. Слушайте, в прошлом году двенадцатиклассники затянули с этим делом, отложили все напоследок, и в итоге шутка вышла дурацкая и предсказуемая. А я хочу, чтобы наш выпуск всем хорошенько запомнился.

– Ты же принимаешь ставки, – доходит до Джереми. – И сливаешь нам информацию.

– Ладно, я собирался затащить в спальню к Норткатт лошадь в стрингах. Каким же образом, позвольте узнать, это признание должно принести мне прибыль?

Рауль и Джереми покатываются со смеху, Флетчер-Фиске даже салат выплюнул на тарелку. Теперь Грегу меня так просто не прогнать. Он не захочет, чтобы я уходил, когда его дружки так явно ко мне расположены.

– Представляете, какое у нее будет лицо? – радуется Рауль.

– Ну и ладно, – ворчит Хармсфорд. – Получше что-нибудь придумаем.

– Например?

Одри спрашивает искренне и участливо, без подначки, будто твердо уверена: сейчас он предложит что-нибудь совершенно потрясающее. Будто ждет от него какой-то замечательной идеи. Наверняка она и сама не против, чтоб ее новый парень выставил старого идиотом.

А мне теперь есть, где поужинать. Я принимаюсь за еду, а они меж тем азартно обмениваются идеями. Внимательно слушаю. Да, хорошая на самом деле мысль: надо все продумать заранее, а потом тщательно подготовить за оставшиеся два семестра. Пусть и Грег внесет свою лепту.

Перед глазами у меня время от времени всплывают жуткие образы: труп в морозильнике, восковое лицо брата в гробу, взгляд Лилы, когда я отпрянул от нее вчера ночью. Ну и ладно, я очень давно научился искусно скрывать свои эмоции.

– Посмотрите-ка на новенькую, – неожиданно говорит Джереми. – Она же вроде дочь какого-то криминального авторитета?

Я поворачиваюсь. Лила встала из-за стола, с ней, напустив на себя важный вид и размахивая руками в голубых перчатках, разговаривает девчонка из одиннадцатого. В столовой шумно, поэтому мне ничего не слышно. Но у одиннадцатиклассницы на лице злобная улыбка.

– Девочки дерутся, – ухмыляется Рауль.

Лила делает шаг вперед, но не замахивается на противницу и не вцепляется той в волосы – медленно снимает черную перчатку.

Мелькает ее голая рука. Грег с шумом втягивает воздух. Лилина обидчица отступает.

– С ума сошла, – шепчет Джереми. – Чокнутая. Хочет…

Ученики вскакивают с мест, разговоры затихают. В наступившей тишине я отчетливо слышу Лилу:

– Собираешься выяснять со мной отношения – ты уверена?

Сейчас она так похожа на отца.

Девчонка убегает к учительскому столу, а Лила натягивает обратно перчатку и садится. Даника рот открыла от изумления. Потом к ним подходит Уортон и выводит Лилу из столовой.

Какое-то время я бесцельно гоняю по тарелке кусок стейка, но через минуту встаю.

– Грег, – Одри тоже поднимается, – можно я минутку поговорю с Касселем?

– Ладно.

Хамсфорд пожимает плечами, но его взгляд добрым не назовешь. Трудно представить парня вроде Грега влюбленным в кого-нибудь, но на Одри он смотрит по крайней мере с ревностью.

– Что с тобой творится?

Мы вместе с бывшей девушкой идем к общежитию. Солнце садится, небо потемнело. Листья на деревьях шелестят в предвкушении дождя.

– Тебе же на этот розыгрыш наплевать. Я-то знаю: ты всегда говоришь одно, а на самом деле у тебя на уме совсем другое.

Полгода назад мы чуть снова не сошлись. Я думал, она каким-то чудом сможет сотворить из меня обычного парня с обычными проблемами. В ее глазах я вижу не свое отражение – в них отражается кто-то совсем другой. Тот, кем я хочу стать.

Я наклоняюсь к ней, но Одри с силой отталкивает меня прочь.

– Что ты делаешь?

– Не знаю. Я думал… – думал ее поцеловать.

– Кассель, – голос у Одри сердитый. – Ты всегда так. Либо холодный, как лед, либо наоборот. Ты сам знаешь, чего хочешь?

Опустив глаза, я смотрю на бетонную дорожку, на высохших дождевых червяков, которые выползли сюда во время дождя, а потом зажарились на солнце.

– Сама же хотела поговорить, – я словно защищаюсь.

– Ты хоть помнишь прошлый год? Вернулся в школу и вел себя как ни в чем не бывало, а я себе все глаза выплакала. Словно ничего и не случилось, словно мы тогда ничего и не говорили друг другу.

Я киваю, по-прежнему уставившись в пол. Она права. Мама поработала над Лилой, и после этого я вернулся в школу в ужасном состоянии. Не исключили меня только благодаря Сэму: сосед половину домашнего задания за меня делал. Все казалось серым и ненастоящим, я не обращал внимания на Одри, ничего ей не объяснил.

– Почему? И почему теперь так со мной разговариваешь, словно и этого тоже не было?

Интонация у нее странная. Я точно знаю, сейчас шея у Одри покрылась красными пятнами, она всегда краснеет, когда расстраивается.

– Прости меня. Ты права. С отношениями у меня всегда выходило плохо.

– Да, очень плохо! – в голосе у бывшей девушки облегчение, будто она рада хоть с чем-нибудь наконец согласиться. – Очень плохо, и я совсем не знаю, как с тобой общаться.

Как бы предложить ей остаться друзьями? Ничего путного не придумывается. Наконец, я поднимаю глаза.

– Прости.

– Лила же не твоя двоюродная сестра?

– Нет, я так сказал, потому что…

Но Одри поднимает руку, и я умолкаю. Слава богу.

– Это не ты так сказал, а она.

Я тупо пялюсь на нее. Честное слово, совсем не помню, кто из нас тогда соврал. Нам просто нужен был ее душ. А теперь выходит, это был верх коварства и жестокости.

– Я видела, как ты на нее смотрел. Кассель, я хорошо тебя знаю. Потому спрошу снова: что же ты делаешь?

– Все порчу.

– Хороший ответ, – Одри улыбается, будто нехотя, а потом гладит меня по щеке. – Перестань все портить.

Бывшая девушка уходит, а я иду к общежитию и вдруг замечаю посреди двора Лилу. Она тут же разворачивается и скрывается в Гилберт-Хаусе. Интересно, сколько она там простояла? И что наплела директрисе, что ее так быстро отпустили?

Сэм печатает на ноутбуке. Оборачивается, когда я вхожу, но тут же снова возвращается к работе. Ну и спасибо. Я принимаюсь за домашку по статистике (наверное, самый мой любимый предмет), а потом за план проекта по физике (длинный проект, на весь семестр). В конце концов, ложусь на кровать почитать «Мадам Бовари».

Вскоре Сэм закрывает ноутбук и спрашивает:

– Все в порядке? Даника сказала, тебя сегодня вызывали к секретарю.

– Семейные дела. Мама приезжала.

Сосед понимающе кивает.

– Ты что-нибудь накопал про те досье из ФБР?

– Нет. Так что карьера моя в правоохранительных органах, видимо, катится ко всем чертям.

Сэм фыркает и принимается подсоединять игровую приставку к крошечному телевизору, который ему подарили на день рождения.

– Не хочешь, как дочитаешь, пострелять плохих ребят?

– Злодеев, то есть. Да. Безусловно.

Я жму на кнопку, и мельтешащие по экрану цифровые парни падают замертво. По идее, я должен расстраиваться, вспоминать о Янссене и Филипе, рука должна дрогнуть или что там еще. Но я, наоборот, вовсю зарабатываю очки. В конце концов, это всего лишь игра.

После ужина по расписанию самостоятельная работа: ученики должны сидеть в комнатах и делать домашку. Если мы укладываемся в отведенные два часа, потом можно еще полчаса провести в общей комнате. Во время самостоятельной работы нас проверяет комендант, а значит, до следующей проверки есть как минимум три часа.

– Я, пожалуй, выйду прогуляюсь.

– Куда? – хмурится Сэм.

– Надо смотаться в одно место, – я уже открываю окно. – Для расследования.

– Ладно, я с тобой.

– Придется тайком удирать из школы, нас могут застукать. Выпускной класс, все такое. Тебе не обязательно со мной идти.

– Ну, ты же у нас специалист, умеешь обстряпывать такие делишки. Вот и позаботься, чтобы нас не поймали.

– Спасибо, конечно, но только не дави на меня.

Я открываю на компьютере iTunes и ставлю проигрываться один файл. Прибавляю звук.

– Это что такое?

– Записал в прошлом году, когда мы занимались. Будет не так тихо. Простые звуки: щелкают клавиши ноутбуков, мы изредка перешучиваемся. Решил, пригодится как-нибудь.

– Ну ты даешь, старик.

Я стучу себя указательным пальцем по лбу:

– Я ж специалист, правильно?

Выбравшись на улицу, мы закрываем за собой окно. Я вспоминаю, как накануне ночью Лила лежала на земле, как пахло травой – сильнее любых духов.

– Иди как ни в чем не бывало.

Мы садимся в мой «Бенц», машина два раза прокашливается, и Сэм испуганно смотрит на меня с характерным выражением: «Боже, как я буду объясняться с родителями, когда мне вкатают выговор?» Но в конце концов, автомобиль все-таки заводится, и мы выезжаем со стоянки. Фары я включаю только на шоссе.

Едем туда, где, если верить досье, в последний раз видели Янссена. Спустя пятнадцать минут паркуемся возле жилого комплекса «Кипрские красоты». Я вылезаю из «мерседеса».

Современный многоквартирный дом: в фойе дежурит портье, а наверху, как раз под пентхаусами наверняка спортивный зал. На аккуратных лужайках горят фонари, вдоль бетонных дорожек высажены кусты, подстриженные в форме шаров. На другой стороне улицы парк, слева супермаркет, а справа бензоколонка, но, если смотреть на дом с правильного ракурса, выглядит все вполне уютно. Дорогое место. На газонах установлены поливалки, камер вроде не видно. Чтобы лишний раз все проверить, я дважды обхожу вокруг фонаря.

– Что мы ищем?

Сэм прислонился к машине. В форменном пиджаке и болтающемся галстуке он немного похож на бандита. Если только не обращать внимания на нагрудный карман с эмблемой Веллингфорда.

– Тут живет любовница Янссена. Я хотел посмотреть, не покажется ли мне что-нибудь… ну, не знаю, знакомым.

– А с чего вдруг? – хмурится сосед. – Ты же его даже не знал. Или знал?

Вот и проговорился. Я качаю головой.

– Просто хотел посмотреть. Поискать улики.

– Ладно, – Сэм недоверчиво пожимает плечами и глядит на часы. – Но уж если мы слежкой занимаемся, нужно перекусить, я настаиваю.

– Да, только подожди секундочку.

Я иду вдоль подстриженных кустов. Наверное, стоял здесь и ждал Янссена, но я абсолютно ничего не помню.

По направлению к дому трусцой бежит женщина в спортивном костюме, на поводке у нее два больших черных пуделя. Что-то мелькает в памяти, воспоминание такое отдаленное и размытое, что я едва успеваю его ухватить. Женщина смотрит на меня, внезапно останавливается и дергает за поводки. Я успеваю рассмотреть ее лицо, но она разворачивается и бежит обратно, назад по улице.

Актриса, наверное. Помню ее из какого-то фильма. Точно она, только в кино на ней было короткое черное платье, волосы убраны в высокую прическу, а между грудей на цепочке болтался сияющий амулет. Еще синяк на лице и слезы, а какой-то актер, которого я не помню, в кожаной куртке, как у моего брата, уводил ее, обнимая за плечи. А на траве лежал мужчина, лицом вниз.

Не помню сюжета, ничего вообще. Где я этот фильм видел? В кинотеатре или по телевизору? Очень странное воспоминание.

Почему актриса при виде меня бросилась бежать?

И почему тот актер нацепил кожаную куртку моего брата?

Есть только один способ все узнать. Я бросаюсь вслед за бегуньей, и Веллингфордовские форменные ботинки громко стучат по дорожке.

Она сворачивает, перебегает улицу, но я не отстаю. Ослепляющий свет фар. Прямо передо мной тормозит «тойота», чуть не сбив с ног, я ударяю кулаком по капоту и бегу дальше.

Женщина уже почти у самого парка. Там под мерцающими фонарями прогуливается несколько человек, но они не горят желанием вмешиваться, да и беглянка не спешит просить их о помощи.

Я ускоряюсь, почти ее догнал. Один пудель принимается лаять. Хватаю женщину за капюшон розового плюшевого спортивного костюма.

Она спотыкается. Собаки словно с цепи сорвались. Никогда не думал, что из пуделей получаются такие отличные сторожевые псы. По-моему, они собираются меня загрызть.

– Погодите, пожалуйста. Я не причиню вам вреда.

Актриса поворачивается, между нами беснуются псы. Я примирительно поднимаю руки. В парке темно и тихо, но на соседней улице есть освещенные магазинчики: если она снова побежит, а я буду ее преследовать, кто-нибудь наверняка выскочит ей на помощь. Женщина вглядывается в мое лицо.