Текст книги "Красная перчатка"

– Лила… Клянусь тебе, про каждого новичка в школе ходят идиотские слухи. Им никто не верит. Если бы я не принял ставки, то тем самым явно дал бы всем понять, что ты и Грег… – замолкаю, не находя слов; не хочу, чтобы она еще больше разозлилась. – Все бы решили, что это правда.

– А мне плевать. Ты из меня посмешище сделал.

– Прости…

– Не пытайся обвести меня вокруг пальца, – Лила достает из кармана пять двадцатидолларовых купюр и хлопает рукой по столу с такой силой, что стаканы подскакивают и сок проливается на скатерть. – Ставлю сто баксов, что Лила Захарова и Грег Хармсфорд это сделали. Какие шансы?

Лила не знает, что Грег больше не вернется в Веллингфорд, а его бывшая девушка ее люто ненавидит. Я машинально оглядываюсь на стол, за которым он обычно сидел. Надеюсь, Одри не слышала наш разговор.

– Шансы неплохие. Очень хорошие шансы.

– Ну, хоть денег заработаю.

Лила встает и, высоко подняв голову, выходит из столовой.

А я ложусь лбом прямо на стол. Нет, сегодня ничего не получается.

– Но ты же те деньги не взял, – недоумевает Сэм. – Почему не сказал ей?

– Кое-что взял. Не хотел, чтобы Лила узнала про ставки, и поэтому, не глядя, брал любые конверты, если она в тот момент оказывалась рядом. И ставки, кто мастер, а кто нет, я принимал. Думал, так будет правильно. Может, она и права, и я просто трус.

– Я тоже их принимал. И ты был прав. Мы сумели сохранить контроль.

Сосед говорит твердо и решительно, хотя сам я уже ни в чем не уверен.

– Кассель, погоди-ка минуточку, – вмешивается Даника, голос у нее странный.

– Что? – я поднимаю голову.

– Лила ведь теоретически не может так с тобой общаться. Она же только что разнесла тебя в пух и прах.

– Когда любишь кого-то, можно и поругаться…

И тут я замолкаю. Ведь настоящая любовь и проклятие – разные вещи. Когда любишь, все равно воспринимаешь человека таким, какой он есть. А заклятие делает чувства тошнотворно простыми, однобокими. Я удивленно смотрю вслед Лиле.

– Даника, думаешь, она… ей уже лучше? Заклятие спало?

Внутри пышным цветом расцветает надежда, пугающая меня самого.

Быть может. Быть может, действие колдовства ослабнет, а Лила меня не возненавидит. Быть может, даже простит. Быть может.

Мы с Сэмом идем в общежитие. Я улыбаюсь во весь рот, хотя радоваться раньше времени не стоит – знаю же, как мне обычно «везет». Но нет, я предаюсь мечтам, воображаю, как я, такой хитрый и предусмотрительный, сумею выпутаться изо всех передряг. Подобные глупые мечты обожают использовать мошенники, подлавливая простачков.

– Слушай, – Сэм переходит на шепот. – Ты так всегда? Ну, когда применяешь магию трансформации?

Все случилось вчера, а кажется, прошла целая вечность. Я вспоминаю, как валялся на полу, а у соседа в глазах плескался ужас. Содрогаюсь при мысли об отдаче. Не хочется вспоминать. Тогда я чувствовал себя совершенно беззащитным, как будто без одежды остался, вывернулся наизнанку.

– Да, всегда.

В полумраке над тропинкой кружатся мотыльки. Светит тоненький ломтик месяца.

– Почти всегда. Вчера было хуже обычного, потому что я превращался дважды за ночь.

– А где ты был? Что произошло?

Я не знаю, что ответить.

– Кассель, только скажи: все нормально или случилось что-то плохое?

– Я был в комнате Лилы.

– Так это ты ей окно разбил?

Ну конечно, по школе уже наверняка ходят слухи, и все знают и про камень, и про записку с угрозой.

– Нет. Тот, кто это сделал, не знал, что я там буду.

Сосед внимательно на меня смотрит и хмурится, между бровями на переносице пролегла глубокая морщина.

– Значит, ты знаешь, кто разбил окно?

Я молча киваю. Не надо упоминать Одри, Сэм, конечно, не Норткатт, но все равно – я ведь обещал никому не говорить.

– Да уж, беда не приходит одна, – сокрушается Сэм.

Мы подходим к общежитию. В кармане звенит мобильник. Открываю его одной рукой и прикладываю к уху.

– Алло?

– Кассель? – тихо спрашивает Лила.

– Привет.

Сэм бросает понимающий взгляд и уходит, а я остаюсь сидеть на ступеньках, ведущих на второй этаж.

– Прости, что накричала на тебя.

– Простить? – повторяю я упавшим голосом.

– Да. Я поняла, почему ты принимал ставки. Не могу сказать, что мне все это нравится, но я понимаю. И больше не злюсь.

– Ясно.

– Наверное, у меня просто нервы сдали. После прошлой ночи. Я не хочу, чтобы наши отношения были только для виду, – едва слышно говорит она.

– А они и не для виду, – я выдавливаю слова через силу, такое впечатление, что они с мясом выдираются из груди. – Это всегда было всерьез.

Лила молчит, а потом снова называет меня по имени, она улыбается – я точно знаю:

– Кассель, я рассчитываю на выигрыш. Своими сладкими речами ты меня не обведешь вокруг пальца.

– Как всегда – безжалостная и беспощадная, – я тоже улыбаюсь.

К ступеньке прилипла жевательная резинка – кто-то на нее наступил, и получилась грязная розовая клякса.

Какой же я дурак.

– Я люблю тебя, – говорю я.

Решение принято. Теперь ничто не имеет значения, теперь я могу все ей сказать, вреда не будет. Лила не успевает ответить – я вешаю трубку.

И прислоняюсь лбом к холодным железным перилам. Проклятие, может, и ослабнет со временем, но я никогда не буду знать наверняка. Пока я нравлюсь Лиле, невозможно определить – настоящее чувство или нет. Колдовство – хитрая штука. Конечно же, магическое воздействие не может длиться вечно, но как удостовериться наверняка? Мне нужно знать точно, а точно я не буду знать никогда.

Разные возможности, но всегда плохие.

Я звоню агенту Джонсу. Визитки у меня нет, поэтому набираю основной номер отделения ФБР в Трентоне. Секретарь переводит меня на другую линию, и я надиктовываю сообщение на автоответчик. Говорю, что мне требуется еще немного времени, всего пара дней, в понедельник я назову им имя убийцы.

* * *

Когда принимаешь тяжелое решение, пусть и отвратительное, обычно испытываешь нечто вроде облегчения. Ведь гораздо проще действовать, а не выжидать.

Чем дольше я ищу варианты, тем страшнее эти варианты становятся.

Нужно принять все, как есть.

Я плохой человек.

Я сотворил много плохого.

И сотворю еще много плохого, пока кто-нибудь меня не остановит. А кто? Лила не может. Захаров не хочет. Есть только один человек, который на это способен, очень ненадежный человек.

Сэм листает «Отелло». Из колонок, к которым подсоединен айпод, так громко вопит «Магия смерти», что дребезжат стекла в окнах.

– Ты как? – кричит сосед.

– Сэм, помнишь, ты в начале семестра рассказывал, как вы скупили половину магазина для спецэффектов? Что, мол, теперь ты ко всему готов?

– Ну да, – осторожно отвечает он.

– Я хочу кое-кого подставить; нужно свалить на этого человека убийство брата.

– На кого свалить? – Сэм убавляет звук. Он совершенно не удивляется – наверное, привык уже к моим безумным просьбам. – И зачем?

Я набираю в грудь побольше воздуха.

Существуют определенные правила.

Для грамотной подставы необходимо найти человека, который с легкостью сойдет за злодея. Лучше всего, если он (или она) уже сделал что-нибудь плохое, и совсем хорошо, если действительно виноват в случившемся.

Тогда и совесть будет не так мучить.

История должна получиться правдоподобной. В простую ложь все поверят. В простую ложь люди верят гораздо охотнее, чем в правду. Правда зачастую бывает неприглядной и неприятной. Конечно, все верят в правдоподобную ложь, и разве можно их за это осуждать.

Особенно, если мне это на руку.

– Бетенни Томас.

– Погоди, кто это такая? – хмурится Сэм.

– Подружка убитого гангстера. С двумя большими пуделями. Бегунья в спортивном костюме, – я вспоминаю про тело Янссена в морозильнике (надеюсь, он бы порадовался). – Она заказала своего любовника, так что отчасти виновна.

– И откуда ты об этом узнал?

Я очень стараюсь быть честным, но не рассказывать же Сэму все! А если все не рассказывать, получается какая-то чушь.

– Она сама мне сказала. В парке.

– Ну да, – закатывает глаза сосед. – В доверительной дружеской беседе, то-то она от тебя припустила.

– Просто она приняла меня за другого, – голос у меня злобный и угрожающий, как у Филипа; жутко-то как, ведь я изо всех сил стараюсь не походить на брата.

– За кого? – и глазом не моргнув, интересуется Сэм.

Усилием воли я заставляю себя успокоиться.

– За убийцу.

– Кассель, – стонет он. – Ладно, не волнуйся, вопросов больше задавать не буду. Знать ничего не хочу. Какой у тебя план?

Слава богу. Я усаживаюсь на кровать. Вряд ли я сейчас способен на очередное признание, хотя Сэм и половины не знает.

В детстве мне случалось сидеть вместе с отцом в засаде: мы прятались возле дома, который он собирался ограбить, и наблюдали. Какое у обитателей расписание, когда они уходят на работу, когда возвращаются, в каких ресторанах ужинают, ложатся ли спать в одно и то же время. Чем плотнее расписание, тем аккуратнее должно быть ограбление.

Очень хорошо помню, как мы подолгу сидели в машине и слушали радио. Окна нельзя было открывать, несмотря на духоту, только чуть-чуть. Из минералки выветривались пузырьки. Мне приходилось пи́сать в бутылку. Но было в таких засадах и кое-что хорошее: во-первых, папа разрешал выбрать в супермаркете любое лакомство, а во-вторых, учил меня играть в карты: покер, «выбери карту», слэп-джек[14]14
  Слэп-джек (англ. Slapjack) – простая карточная игра с колодой из пятидесяти двух карт, в которую обычно играют дети. Цель игры – выиграть как можно больше карт.


[Закрыть], восьмерки.

У Сэма хорошо получается. Всю ночь с пятницы на субботу мы следим за квартирой Бетенни и играем в карты на сырные чипсы. Когда никого нет поблизости, консьерж, накачанный бугай, отлучается покурить. На наших глазах он прогоняет бродяжку, который клянчит у жильцов мелочь. Вечером Бетенни выходит на пробежку вместе с собаками, потом еще два раза их выгуливает и уходит куда-то на всю ночь. На рассвете консьерж сменяется, вместо него заступает тощий парень. Он съедает два пончика и успевает прочесть газету. Жильцы просыпаются и начинают выходить из дома. Утром в субботу мы сворачиваемся и уезжаем, Бетенни так и не вернулась.

Часов в одиннадцать я высаживаю Сэма около дома и еду на нашу помойку, чтобы немного поспать. Просыпаюсь от телефонного звонка. Я совсем забыл, что в прошлый раз снял трубку с зарядки и принес в комнату. Откапываю ее из-под одеяла.

– Алло?

– Могу я услышать Касселя Шарпа? – бодро и жизнерадостно интересуется мать.

– Мам, это я.

– Зайчик, не узнала тебя, – голос у нее по-настоящему счастливый, впервые за долгое время.

– Спал просто, – я усаживаюсь на кровати. – Все в порядке? Ты где?

Как обычно, я готов к самому худшему: у нее неприятности? может, федералам надоело ждать, и они ее повязали?

– В полном порядке. Детка, я по тебе скучала, – смеется мать. – Столько всего случилось. Я познакомилась с такими замечательными людьми.

Плечом прижимаю трубку к уху. Наверное, я должен устыдиться – ведь напрасно считал ее убийцей, но получается скорее наоборот: угрызения совести из-за отсутствия положенных угрызений совести.

– Ты Баррона давно видела?

Надеюсь, она не знает, что брат меня шантажирует. Знакомые звуки – на том конце провода вспыхивает зажигалка, мать затягивается.

– Недели две назад. Он сказал: у него наклевывается большое дело. Но я хотела с тобой поговорить. Приходи повидаться, познакомлю тебя с губернатором. В воскресенье будет званый обед – тебе понравится. У женщин такие драгоценности, а столовое серебро самое что ни на есть настоя-я-я-щее, – она растягивает слог, словно собаку подзывает полакомиться костью.

– С губернатором Пэттоном? Нет уж, спасибо. Я охотнее наемся яду, чем сяду с ним за один стол.

Спустившись в кухню, я выплескиваю из кофеварки старый кофе. Засыпаю зерна, наливаю воду. На часах три пополудни. Времени мало.

– Ну что ты, зайчик.

– Как ты можешь сидеть и слушать, как он распинается о второй поправке? Ладно, признаю, простачок из него отличный бы вышел. Я с удовольствием посмотрел бы, как его кто-нибудь обдурит. Но дело того не стоит. Мам, это очень опасно. Малейшая ошибка…

– Твоя мама не совершает ошибок, – она опять затягивается. – Детка, я знаю, что делаю.

Кофеварка закипает, идет пар. Я сажусь за кухонный стол. Стараюсь не вспоминать, какая мама была раньше, в моем детстве; как она сидела на этом самом месте, смеялась над шутками Филипа, трепала меня по затылку, готовила завтрак, а папа в это время учил Баррона показывать фокус с монеткой. Вспоминаю запах сигарилл и подгоревшего бекона. В глазах стоят слезы.

– Зато я больше не знаю, что делаю.

Я, наверное, спятил, раз такое ей говорю, но она ведь моя мать.

– Зайчик, что случилось? – такая неподдельная тревога в голосе, что просто сердце кровью обливается.

Я не могу ничего рассказать. Просто не могу. Ни про Баррона, ни про федералов, ни про свои подозрения. И уж, конечно, про Лилу. Закрываю лицо рукой.

– Проблемы в школе. Слишком много всего.

– Детка, – хрипло шепчет мать, – в мире полно людей, которые захотят тебя сломать. Им нужно, чтобы ты чувствовал себя ничтожеством, тогда они сами чувствуют себя всемогущими. Пусть думают, что хотят, но ты все равно должен получить свое. Слышишь, свое.

Какой-то мужской голос в трубке. А мама, интересно, сейчас вообще обо мне говорила?

– У тебя там кто-то есть?

– Да, – воркует она. – Приезжай в воскресенье. Давай я тебе адрес продиктую?

Я притворяюсь, что записываю адрес ресторана, где пройдет этот дурацкий прием, а сам в это время наливаю себе кофе.

Глава пятнадцатая

Когда спишь днем, всегда потом странно себя чувствуешь, будто выпал из обычного течения времени. За окном почему-то ярко светит солнце, тело словно чужое.

Я заезжаю в магазин – купить кофе и кое-какую бутафорию, потом еду к Данике. Лужайка зеленая, кусты аккуратно подстрижены, дверь недавно покрасили – прямо не дом, а картинка. Открывает Крис:

– Чего тебе?

На мальчишке шорты, огромная рубаха и шлепанцы. В таком наряде он кажется еще младше. Волосы испачканы чем-то синим.

– Можно войти?

– Входи, мне-то что.

В коридоре витает лимонный запах мастики. В гостиной пылесосит какая-то девушка. Никогда раньше не задумывался: а Даника ведь, наверное, с детства привыкла к горничным.

– А миссис Вассерман дома?

Девушка вытаскивает наушники из ушей и приветливо улыбается:

– Что такое?

– Извините. Просто хотел спросить, дома ли миссис Вассерман.

– Думаю, она в кабинете.

Иду через комнаты, в которых полно картин и старинных серебряных безделушек. Стучусь в застекленную дверь, мама Даники открывает. Кудряшки у нее на голове стянуты в импровизированный пучок, из которого торчит карандаш, домашние штаны заляпаны краской, а в руках – кружка чая.

– Кассель?

Протягиваю букетик фиалок, который купил по дороге. В цветах я не очень разбираюсь, но мне понравились бархатистые лепестки.

– Хотел вас поблагодарить. За тот совет.

Подарок – важный для мошенника инструмент. Даришь что-нибудь, и человек чувствует себя в долгу; неприятное, тревожное чувство – хочется поскорее избавиться от него, отплатить дарителю. Зачастую люди готовы отдать намного больше, чем получили. Угощаешь кого-нибудь чашкой кофе, и этот кто-то покорно выслушивает целую лекцию на совершенно неинтересную ему тему (про религию, например) только лишь потому, что чувствует себя обязанным. Один хиленький цветочек – и вот кто-то уже готов сделать одолжение, пойти против собственных убеждений. Подарок налагает тяжелые обязательства, от них не избавиться так просто, даже если его выкинуть. Пусть вы терпеть не можете кофе и ненавидите цветы, но, приняв что-то в дар, нужно отдать что-нибудь взамен. Чтобы поскорее избавиться от обязательства.

– Спасибо, – мама Даники, похоже, удивилась, но фиалки ей понравились. – Кассель, совершенно не за что, мне было несложно. Ты всегда можешь ко мне обратиться.

– Правда? – я пру напролом, но мне нужно немного ее подтолкнуть, предоставить возможность отплатить за букет. К тому же я хорошо знаю, как миссис Вассерман любит безнадежные случаи.

– Конечно, правда, Кассель. Обращайся, если что.

Бинго.

Наверное, она расщедрилась из-за цветов, но я никогда не узнаю наверняка. Когда не доверяешь людям, всегда сталкиваешься с дилеммой: помогли они по доброй воле или из-за твоих манипуляций.

Даника работает за компьютером в своей комнате. Она удивленно поднимает на меня глаза.

– Привет, меня твой младший брат впустил.

Я слукавил – умолчал о разговоре с ее матерью, но больше врать не буду. И так погано себя чувствую, не хватало еще обманывать немногочисленных друзей.

– Крис мне не брат, я даже не уверена, законно ли он у нас живет.

Точно так и представлял себе ее комнату: на кровати покрывало, разрисованное серебряными дисками; занавески с бахромой; на стенах плакаты с фолк-музыкантами, листочки со стихами и большой флаг движения за защиту прав мастеров; на книжной полке рядом с Гинзбергом, Керуаком и «Справочником активиста» выстроились игрушечные лошадки – белые, коричневые, в яблоках, черные.

Я прислоняюсь к дверному косяку.

– Как скажешь. Какой-то пацан, который вечно ошивается в вашем доме, меня впустил. И не очень-то вежливо, надо сказать, себя вел.

Даника улыбается краешком губ. На мониторе видно маленькие черные букашки буковок – ее сочинение.

– Кассель, ты зачем пришел?

Присев на кровать, я глубоко вздыхаю. Если это получится, то все остальное и подавно.

– Надо, чтобы ты поработала над Лилой, – слова легко слетают с губ, но в груди все болезненно сжимается. – Сделала так, чтобы она меня больше не любила.

– Убирайся.

– Мне нужна твоя помощь. Пожалуйста. Пожалуйста, выслушай.

Я так боюсь, что голос меня выдаст, что она догадается, как мне больно.

– Кассель, мне плевать на твои доводы. Нельзя лишать человека свободы воли и права выбора.

– Но ее уже лишили! Помнишь, я говорил, что стараюсь держаться подальше? Так вот, я больше не могу. Веский довод?

Даника мне не верит; конечно – я и сам себе не верю. В ее глазах неприкрытое отвращение.

– Ты же знаешь, я ничего не могу сделать. Не могу снять с нее проклятие.

– Сделай так, чтобы она ничего ко мне не чувствовала, – перед глазами все плывет, и я сердито смахиваю непрошенные слезы. – Пускай не чувствует ничего. Пожалуйста.

Теперь Даника смотрит на меня с изумлением.

– Я думала, заклятие ослабло, – говорит она тихим голосом. – Может, оно вообще уже прошло.

– Нет, ведь я все еще ей нравлюсь.

– Кассель, может, ты ей действительно нравишься. Без магии.

– Нет.

Повисает длинная пауза.

– А как же ты? Что с тобой будет, когда она?..

– Неважно. Единственный для Лилы способ удостовериться, вообще единственный способ удостовериться – это если она перестанет меня любить.

– Но…

Если я переживу такое, мне больше ничего не будет страшно. Я все смогу.

– Даника, так надо. Иначе я буду выдавать желаемое за действительное – выдумывать оправдания, уговаривать себя, что она меня любит. Мне нельзя доверять.

– Я знаю, ты очень расстроен, но…

– Мне нельзя доверять. Понимаешь?

– Хорошо, – она медленно кивает. – Хорошо, я все сделаю.

Я испускаю облегченный вздох, даже голова закружилась.

– Но только один раз и больше никогда, никогда ничего подобного делать не буду. Понял?

– Да.

– И я толком не знаю, как это сделать, так что ничего не обещаю. И из-за отдачи буду странно себя вести, стану излишне эмоциональной, так что тебе придется со мной нянчиться.

– Да.

– Ей станет на тебя наплевать, – Даника внимательно меня изучает, словно видит впервые в жизни. – Просто знакомый парень. Все ее чувства к тебе, настоящие и прошлые, исчезнут.

Я закрываю глаза и молча киваю.

Добравшись до дома, перво-наперво иду в подвал и открываю морозильник. Янссен на месте – волосы покрылись инеем, лицо белое, веки набрякли. Эдакая шизофреническая мраморная скульптура – портрет убитого убийцы. Кровь, наверное, прилила к спине, когда я его сюда сгрузил. Если перевернуть, он там, наверное, весь фиолетовый.

Я стаскиваю перчатку и кладу правую руку на его холодную грудь, под заледеневшую майку.

Трансформирую сердце в стекло.

Мгновенное превращение, зато отдача как всегда болезненная. Очнувшись, тру ушибленный затылок – там, где бился головой об пол. Все тело ломит, но я уже привык.

Поднявшись на второй этаж, в гостиную, я достаю из пакета пистолет и, зажмурившись, два раза стреляю в потолок. Сыпется штукатурка (один кусок чуть череп мне не размозжил), повсюду оседает пыль.

Мошенничество – скучная, тяжелая работа. Надо вытащить из шкафа громоздкий старый пылесос, поменять в нем мусорный мешок, тщательно пропылесосить пыль. Надо спуститься в подвал и все убрать, чтобы никто не догадался, что ты недавно бился тут на полу, страдая от отдачи. Надо разобрать пистолет, следуя инструкциям из интернета; аккуратно стереть промасленной тряпочкой отпечатки пальцев, собрать обратно и завернуть в бумажные полотенца. Надо отъехать на милю от дома, найти заброшенный участок шоссе, облить бензином плащ и перчатки и сжечь их. Надо подождать, пока все сгорит и развеять пепел. Надо расплющить пуговицы и крючки молотком, отъехать подальше от дороги и выкинуть их и мешок от пылесоса, причем выкинуть в несколько разных мусорных контейнеров, на разных свалках. Суть хорошего мошенничества – в мелочах.

Дело сделано. Пора звонить Сэму и приступать к следующему этапу.

* * *

Мама – настоящий пурист, когда речь идет об аферах. У нее свои методы, и довольно эффективные, надо заметить. Красивый наряд, прикосновение – и жертва уже готова подчиняться. До встречи с Сэмом я и не думал, что может пригодиться фокус с переодеванием или какая-то бутафория.

На ноутбуке загружена страничка с сайта «Кипрские красоты» – планы квартир для потенциальных арендаторов. Чрезвычайно полезная информация. У Сэма наготове фальшивая рана, изготовленная из тонкого кусочка силикона.

– Слушай, Касссель, ты сказал, что тот охранник не прочь поиграть в героя.

Может, и сказал. Не помню. Когда мы сидели в засаде, я много чего говорил: в основном трепался по поводу жильцов и хвастал, как обыграю соседа в карты.

– Сэм, нам тогда понадобится помощник. Это уже схема на троих.

– Попроси Лилу.

– Да она уже наверняка в город уехала.

Слабый аргумент. Какое нестерпимое искушение – последний раз увидеть Лилу, ведь скоро я ее потеряю.

– Мы же с Даникой до сих пор… Не знаю. К тому же, актриса из нее никудышная.

– На званом вечере у Захарова она здорово справилась.

Я вспоминаю, как Даника тайком передала мне пакет с кровью, а потом как ни в чем не бывало улыбалась Баррону.

– Ну да, но я тогда ее всю дорогу накручивал. Хочешь, сам Лиле позвоню?

Молча протягиваю соседу телефон. Я хочу ее увидеть. Пожалуй, если сейчас начать с собой бороться, сил больше ни на что не хватит.

Мы приезжаем за Лилой на вокзал на катафалке Сэма. Сосед колдует над ней на заднем сидении, а я переключаю радиостанции и жую пиццу, взволнованно поглядывая на часы на приборной панели:

– Готово?

– Не мешай художнику работать, – отвечает Лила.

Ее голос, словно острый, наточенный нож, вонзается в меня, как в масло; так легко, без усилия – мне не будет больно, даже если нож вытащить из раны.

– Да, прости, Сэм.

Наконец она перелезает на переднее сидение. На щеке у нее мастерски нарисованный синяк – от настоящего не отличить. Еще на Лиле светлый парик.

Не подумав, я протягиваю руку, чтобы убрать у нее с лица длинную вьющуюся прядь, но тут же отдергиваю пальцы.

– Не испорти макияж, – криво улыбается Лила.

– Мы готовы?

– Минуточку, – отвечает Сэм. – Нужно налепить эту штуку на губу, а она не клеится.

Лила с решительным и в то же время взволнованным видом наклоняется ко мне и шепчет:

– То, что ты вчера сказал перед тем, как повесить трубку, правда?

Я киваю.

– Но я думала – все это только для вида… – она замолкает и прикусывает губу, словно боится спрашивать, боится услышать мой ответ.

– Я притворялся, что притворяюсь, – тихо говорю я. – Врал, что вру. Хотел заставить тебя поверить, что мы не можем быть вместе.

– Погоди, – хмурится Лила. – А почему сейчас решил сказать?

Вот черт.

– Потому что мне грозит страшная смерть от клыков двух свирепых пуделей, – кривляюсь я. – Любовь моя, помни обо мне.

Слава богу, тут с заднего сидения выглядывает Сэм.

– Все, готово.

– Вот то, о чем ты просил, – Лила достает из рюкзака завернутую в футболку зеленую бутыль. – Ты это собираешься ей подкинуть?

Я осторожно беру бутылку, стараясь не касаться стеклянного горлышка. Как странно – именно ее она выкрала из квартиры Филипа. И как страшно, если вдуматься, ведь эта вещь когда-то была живым человеком.

– Нет. У меня еще более извращенный план.

Лила закатывает глаза.

Надвинув на самые глаза форменную кепку разносчика пиццы, я завожу машину.

План прост. Мы дожидаемся, пока Бетенни Томас уйдет, оставив своих собачек. Тут могут возникнуть сложности: например, Бетенни решит провести субботний вечер дома, на диване перед телевизором.

Но ровно в десять женщина выходит на улицу и садится в такси. Поехали.

Я захожу в здание в обнимку с тремя коробками пиццы, на мне обычная одежда и форменная кепка (ее легко было стащить в кафе, где мы и заказали пиццу). Козырек надвинут на глаза, а голова опущена, чтобы не светиться на камерах наблюдения. Консьержу говорю, что доставляю заказ для Голдблаттов. Когда мы обзванивали жильцов (спасибо большое интернет-справочнику), они не сняли трубку.

Накачанный бугай фыркает, потом берет телефон и нажимает кнопку. Я изо всех сил стараюсь изобразить скуку, хотя адреналин просто зашкаливает.

Из темноты возникает Сэм. Он громко стонет и, будто не разбирая дороги, врезается в стеклянную дверь. Машет в сторону кустов и громко вопит:

– Отстань от меня. Черт возьми, отстань от меня!

Консьерж встает. Трубку он все еще держит в руке, но внимание уже переключилось.

– Что за фигня? – спрашиваю я.

Вслед за Сэмом на дорожку выбегает Лила. Затянутой в кожаную перчатку рукой она отвешивает соседу такую звонкую пощечину, что даже внутри здания слышно. Очень надеюсь, что это какой-нибудь сценический трюк, а то потом болеть будет.

– Я видела, как ты на нее смотришь, – визжит Лила. – Я тебе глаза выцарапаю!

Консьерж мог бы просто позвонить в полицию. Но я видел, как он вчера прогнал бродяжку, – такой не будет никому звонить, если уверен, что справится сам.

Надеюсь, я угадал.

Мужчина кладет трубку, и я облегченно вздыхаю. Зря, конечно, нужно ведь сохранять невозмутимый вид.

– Погоди, парень, сейчас я выставлю тех детишек.

– Слушайте, – с отчаянием в голосе прошу я. – Мне нужно доставить пиццу. У нас гарантированная доставка за пятнадцать минут.

– Ладно, иди, – он машет на дверь, даже не глядя в мою сторону.

Иду к лифту. На улице Лила кричит уже на консьержа: мол, лучше бы ему не совать нос в чужие дела. Я с улыбкой нажимаю нужную кнопку.

Белый коридор, одинаковые белые двери. Когда я вставляю отмычку, собаки Бетенни принимаются лаять.

Замок несложный, а вот с засовом надо повозиться. Пахнет жареной рыбой, где-то громко играет классическая музыка. В коридор никто не выходит. В случае чего я бы сказал, что перепутал номер квартиры, уточнил бы этаж и ретировался в лифт. К счастью, ненужных задержек удается избежать.

Замок готов. Собаки тут же бросаются на меня. Но я мчусь в спальню и захлопываю дверь прямо у них перед носом. Пудели скребутся и скулят, надеюсь, царапины останутся не очень заметные. Спасибо вам большое, уважаемые арендодатели, что выложили планы квартир в интернет.

Ставлю на паркет коробки из-под пиццы. В первой действительно пицца – те несколько кусочков, что мы не доели. Колбаса и пепперони. На крайний случай, чтобы отвлечь собак.

Во второй обернутый в бумажные полотенца пистолет, бахилы, мокрые салфетки, пропитанные хлоркой, и одноразовые перчатки.

В третьей мой наряд для побега. Костюм, очки и кожаный портфель. Быстро переодевшись, я принимаюсь за работу.

Надеваю бахилы и одновременно осматриваюсь. Зелено-голубые стены увешаны фотографиями в рамочках: Бетенни на фоне тропиков, Бетенни с коктейлем в руке. Она улыбается мне с доброй сотни снимков и отражается в зеркальных дверях шкафа. Свое отражение я тоже вижу – на лицо падают грязные волосы, вид не выспавшийся.

Собаки теперь не скулят, а лают. Во весь голос, без умолку.

Дверцы шкафа распахнуты, внутри висят яркие блестящие платья. По всей комнате разбросаны туфли. Верхний ящик белого комода, под завязку набитый шелковым бельем, выдвинут, на самом комоде лежат спутанные золотые цепочки.

Я ничего не трогаю. Приподнимаю кончик матраса. Надо положить туда пистолет.

Но там уже лежит один.

В оцепенении я пялюсь на большой серебристый револьвер. По сравнению с ним мой «Смит-и-вессон» кажется верхом изящества.

Я в замешательстве. У нее, оказывается, свой пистолет под матрасом.

Неожиданно меня охватывает приступ неудержимого истерического хохота. Я не могу с собой справиться. Опускаюсь на колени возле кровати, хватая ртом воздух, смахивая подступившие слезы. Так смеюсь, что не издаю ни звука.

Приступ почти такой же сильный, как отдача, как настоящее горе.

Наконец, успокоившись, я кладу «Смит-и-вессон» подальше под матрас. Там она его наверняка не найдет, даже если полезет доставать свой.

Складываю коробки и засовываю их в портфель, вместе с джинсами и курткой. Туда же отправляются остатки пиццы и бумажные полотенца. Надеваю одноразовые перчатки и вытираю пол пропитанной хлоркой салфеткой, чтобы убрать крошки и волоски. На всякий случай вытираю даже перед дверью.

Пудели заходятся лаем. Я засовываю салфетку в карман.

Один из псов прыгает на ручку, и вдруг она медленно, как в фильме ужасов, поворачивается. Через мгновение рычащие собаки уже в спальне. Я едва успеваю запрыгнуть на кровать.

Ну да, вы, наверное, думаете: пудели, тоже мне. Но это не карликовые комнатные собачки, а большие серьезные звери, которые щелкают острыми белыми зубами и низко утробно рычат, реагируя на малейшее мое движение. Я уже прикидываю, не уцепиться ли за люстру.

– Эй! – кричит кто-то. – Бет! Сколько раз я тебя просить заткнуть своих собак!

Нет. Не может быть.

Может. Я же забыл защелкнуть замок. Суть хорошего мошенничества – в мелочах. В тех незаметных деталях, о которых ты либо подумал, либо забыл.

– Если они сию минуту не замолкнут, я позвоню в полицию! – вопит неизвестный. – Я серьезно! Эй, какого…

При виде меня он в изумлении останавливается на пороге. Вот сейчас закричит. Сейчас придет в себя, побежит домой и позвонит в 911.

– Господи, спасибо, – я пытаюсь изобразить благодарный взгляд. – Мы получили сообщение… Соседи пожаловались. У меня была назначена встреча с…

– Кто вы, черт возьми, такой? И что делаете в квартире Бетенни?

Мужчине сорок с небольшим. Редеющая шевелюра, густые усы и борода. На старой футболке выцветшая эмблема строительной компании.

– Администрация комплекса послала меня разъяснить ситуацию с собаками, – я стараюсь перекричать громкий лай. – Дверь была открыта, и я решил, что мисс Томас дома. Она долго не отвечала на звонки, но, в конце концов, мы договорились о встрече. А тут псы неожиданно на меня накинулись.