Текст книги "Красная перчатка"

Глава семнадцатая

Труднее всего не привести за собой хвост. Хант везет меня в Веллингфорд, где остался мой «Бенц». Не очень приятная компания. На всякий случай я целый час бесцельно катаюсь вокруг кампуса. Вроде никто за мной не следит.

Машин на улице почти нет. Конечно, ведь уже поздно.

Подъехав к гостинице, я паркуюсь возле черного входа, около мусорных баков. От холодного ночного воздуха лицо горит, как от пощечины. Еще только осень, а уже так похолодало. Или в три часа ночи всегда прохладно?

От центрального кирпичного здания расходятся два крыла – получается такая большая буква С, а в середине – бассейн с зеленоватой водой. У каждой комнаты отдельный вход, так что можно не заходить в главное фойе.

Она поселилась в номере 411. На втором этаже. Я стучу три раза. Звякает цепочка, и дверь открывается.

Вдова моего брата выглядит гораздо лучше, чем во время нашей последней встречи – не такая исхудавшая. Но под глазами по-прежнему синяки. Растрепанные каштановые волосы, облегающее черное платье – зачем-то нарядилась ради меня.

– Опаздываешь.

Я захожу, она закрывает за мной дверь и прислоняется к косяку. Перчаток на ней нет, туфель тоже. Но она же не мастер, правильно?

В углу стоит раскрытый чемодан, на полу валяется одежда. Я снимаю со спинки единственного в комнате стула тонкую сорочку и сажусь.

– Прости. Планируешь одно, а выходит другое.

– Выпить хочешь?

На столе бутылка текилы и два пластиковых стаканчика. Я отрицательно качаю головой. Мора бросает в стаканчик два кубика льда и наливает себе спиртного.

– Я знала, что ты меня вычислишь. Рассказать, как все произошло?

– Давай я сам. Хочу проверить свои догадки.

Невестка ложится на кровать, на живот. Она явно навеселе.

– У вас с Филипом были бурные отношения? Сплошные американские горки: взлеты, падения. Крики, скандалы, потом вспышка страсти.

– Да, – она подозрительно смотрит на меня.

– Да ладно, мы же братья, я помню все его романы. Ну и вот, может, тебе надоели ссоры, а может, все изменилось после рождения сына. Как бы то ни было, вмешался Баррон. Ты начала забывать размолвки с Филипом, забыла, что собираешься его бросить.

– И ты подарил мне амулет.

Я вспоминаю тот вечер: мы разговаривали на кухне, племянник плакал, дедушка спал в кресле в гостиной.

– Да. Он и мою память стирал.

Мора отпивает текилы.

– Ты сильно страдала от побочных эффектов.

Вспоминаю, как Мора сидела рядом со мной на лестнице и болтала ногами, просунув их между балясинами. В такт музыке, слышной лишь ей одной.

– Да, музыка. Я так по ней скучаю.

– Ты говорила, она была красивая.

– В средней школе я играла на кларнете. Не очень умело, но ноты читать до сих пор могу, – она смеется. – Я пыталась записать мелодию, но не успела: музыка прекратилась. Может, я больше никогда ее не услышу.

– Слуховая галлюцинация. А у меня от магии обычно головные боли. Скажи спасибо, что все кончилось.

– Какое прозаическое объяснение, – Мора корчит мне рожу.

– Ну да. Так вот. Ты узнала, чем занимаются Филип и Баррон, и сбежала. Вместе с сыном.

– У твоего племянника, между прочим, имя есть. Аарон. А ты ни разу не назвал его по имени.

Удивительно, я ведь почему-то никогда не считал малыша родственником. Сын Филипа и Моры, но никак не мой племянник. Посторонний ребенок, имени которого я не знаю, нормальный, не имеющий отношения к нашей идиотической семейке.

– Вместе с Аароном. Филип, кстати, догадался, что вы из-за меня уехали.

Мора кивает. В этом кивке кроется целая печальная повесть. Как она осознала, что ее жестоко предали, как вздрогнула, когда под рубашкой раскололся амулет. Как постаралась не выдать себя и притворялась, несмотря на ужас и чувство беспомощности. Мора не собирается ничего рассказывать. Ее право. Мои братья обошлись с ней несправедливо, и она мне ничего не должна.

– У тебя на юге ведь родственники живут? Или подруга. Ты поехала к кому-то в Арканзас, спряталась. Села в машину и уехала. Может, продала ее потом и купила другую. Воспользовалась девичьей фамилией. Ты понимала, что Филип не простит побега, но многое знала о его темных делишках и была уверена: в полицию он не пойдет, испугается. Вела себя осторожно, но не сумела все предусмотреть. Тебя трудно было найти, но все же тебя нашли. Позвонили федералы, рассказали про программу защиты свидетелей. Филип собирался взять тебя с собой. И ты не выдержала. Федералы наседали – без тебя он ничего бы им не сказал. Думаю, они плевать хотели на твои чувства. Долг и родина превыше всего.

Мора кивает.

– Ты поняла, что тебе не сбежать. С помощью федералов Филип мог даже оформить совместную опеку над сыном. Тебя могли официально принудить жить с ним рядом. Легко представить: приятели Филипа наведываются в гости и либо колдовством, либо силой заставляют вернуться к мужу. Опасная ситуация.

Девушка смотрит на меня так, словно перед ней готовая ужалить кобра.

– Ты знала, где Филип держит пистолеты. Приехала из Арканзаса, достала оружие, подкараулила его и застрелила.

Услышав слово «застрелила», она вздрагивает, а потом залпом допивает текилу.

– Черный плащ и красивые красные перчатки. Вокруг жилого комплекса недавно установили камеры наблюдения, но тебе повезло – изображение получилось размытым. Федералы знают лишь, что к Филипу в ночь убийства приходила женщина.

– Что? – Мора резко садится и в ужасе прикрывает ладонью рот. Кажется, я наконец-то сумел ее удивить. – Не может быть. Там была камера?

– Не волнуйся. Ты спрятала плащ и пистолет там, где их не стали бы искать. В нашем доме. Мама вышла из тюрьмы, и ты решила, что она снова устроит там бардак. В таком помоечном доме легко прятать улики, столько мусора, даже копам не хватит терпения разгребать завалы.

– Да, преступница из меня получилась не очень. Ты-то улики нашел. И про камеру я понятия не имела.

– Я только одного не понимаю. Федералы сказали, что звонили тебе в Арканзас утром, на следующий день после убийства. Но туда ехать почти сутки. Ты бы не успела его застрелить и вернуться. Как ты это сделала?

– Научилась у тебя и у твоей матери, – улыбается Мора. – Агенты позвонили на домашний, а брат позвонил мне на предоплаченный мобильник с арканзасским номером, переключился в режим конференц-связи и снова их набрал. Все просто. Как будто я перезвонила из дома. Я так постоянно делала для твоей мамы, когда она сидела в тюрьме.

– Мора, я тобой восхищаюсь. Сначала я решил, это мамин плащ и пистолет, но потом нашел талисман. Ты его в кармане оставила.

– Я наделала кучу ошибок, согласна, – Мора достает из-под покрывала пистолет и направляет его на меня. – И больше ошибаться не имею права. Ты же понимаешь.

– Конечно. Поэтому не будешь убивать парня, который только что подставил другую женщину и сдал ее федералам за убийство брата.

Пистолет в ее руке дрожит.

– Неправда. Зачем тебе это делать?

– Я хотел защитить Филипа, когда он был жив, – я говорю искренне, хотя она, наверное, за свою жизнь наслушалась достаточно «искренней» лжи. – Пускай он мне и не верил. После его смерти я защищаю тебя.

– То есть ты не собираешься никому ничего рассказывать?

Я встаю, и она снова поднимает пистолет.

– Унесу твой секрет в могилу.

Я улыбаюсь, но Мора по-прежнему серьезна.

Поворачиваюсь и выхожу из номера.

Кажется, щелкнул затвор. Съежившись, я представляю, как сейчас схлопочу пулю, но не останавливаюсь. Ничего не происходит. Выхожу на улицу, сажусь в машину. Есть такой древнегреческий миф про Орфея. Парень спустился в ад за своей женой, и ему почти удалось ее вернуть. Но по дороге назад он оглянулся, чтобы проверить, идет ли она следом, и снова ее потерял.

Прямо как я сейчас. Стоит оглянуться – и волшебству конец, мне конец.

Только выехав с парковки, я наконец-то облегченно вздыхаю.

Я не хочу возвращаться в Веллингфорд. Просто не могу. Еду в Карни, к деду. На дворе глубокая ночь, он не сразу открывает дверь. Сонный, в халате.

– Кассель? Что случилось?

Я молча качаю головой.

– Давай, заходи, не стой на пороге – сквозняк устроишь, – дед машет здоровой рукой.

В гостиной на столе лежат какие-то письма, в вазе стоят увядшие цветы – еще с похорон. Кажется, Филипа похоронили уже сто лет назад, а прошло-то на самом деле всего несколько недель.

На комоде стоят фотографии в рамочках: я и братья в детстве – бегаем под поливалкой, скачем по газону, смущенно обнимаемся, позируя для фотографа. И еще снимки: дедушка и мама в свадебном платье; бабушка; дедушка и Захаров – видимо, снимали на свадьбе родителей Лилы. На пальце у главы криминального клана дорогое обручальное кольцо. Очень знакомое.

– Я чайник поставлю, – предлагает дед.

– Да не надо, я не хочу.

– А кто тебя спрашивает? – старик окидывает меня суровым взглядом. – Выпьешь чаю, а я тебе постелю в гостевой комнате. Уроки завтра есть?

– Да, – послушно отвечаю я.

– Позвоню им утром, скажу, что ты опоздаешь маленько.

– Я уже не первый раз опаздываю. Столько занятий напропускал. По физике, наверное, двойку получу.

– У тебя траур; конечно, ты не в себе. Даже в твоей навороченной школе это должны понимать.

Дедушка уходит на кухню, а я сижу один в темноте. Здесь мне спокойно, сам не знаю почему. Так и сидел бы вечно на этом стуле, никуда бы не уходил.

На кухне свистит чайник. Дед приносит две кружки и щелкает выключателем. Ярко вспыхивает люстра и я прикрываю глаза.

Черный горячий чай, очень сладкий. Я, сам не заметив, разом выпиваю полчашки.

– Расскажешь, в чем дело? Почему заявился посреди ночи?

– Нет.

Я отвечаю прямо и честно. Не хочу его терять. Может, дед меня больше и на порог не пустит, когда узнает, что я работаю на правительство. Да не один – еще и брата шантажом вынудил. Можно ли вообще федеральным агентам появляться в Карни?

Сделав глоток, старик морщится, как будто в кружке вовсе и не чай.

– Неприятности?

– Нет, наверное. Уже нет.

– Понятно, – он встает и кладет мне на плечо изуродованную отдачей руку. – Пошли, пацан. Пора спать.

– Спасибо.

Дедушка укладывает меня в той же комнате, где я всегда ночевал, когда гостил у него в детстве; приносит оделяло и пижаму. Наверное, пижама Баррона.

– Что бы там ни случилось, утро вечера мудренее.

Устало улыбнувшись, я присаживаюсь на краешек кровати.

– Спокойной ночи, дедушка.

В дверях старик оборачивается.

– Помнишь старшего сына Элси Купер? Чокнутый с рождения. И ничего тут не поделаешь. Таким уродился и всегда таким был.

– Ага.

По Карни ходили про него слухи: мол, он никогда не выходит из дома. Но никаких подробностей я не помню. Смотрю на сложенную пижаму. Руки и ноги налились свинцом, страшно лень раздеваться. Почему дедушка вдруг вспомнил про того сумасшедшего?

– Кассель, ты всегда был хорошим. Таким уродился и всегда был. И ничего тут не поделаешь. Точно, как с Купером.

– Я совсем не хороший. Я всех обманываю. Всех. Постоянно.

– А кто сказал, что хорошим быть легко, – фыркает дед.

Спорить сил нет. Он выключает свет, а я проваливаюсь в сон, даже не успев забраться под одеяло.

Дедушка звонит в школу и сообщает, что я сегодня не приду на уроки. Весь день я просто сижу у него дома. Мы смотрим «Команду аутсайдеров», а на обед он готовит тушеную говядину с куркумой. Получается очень вкусно.

Я валяюсь на диване, закутавшись в плед, как будто заболел. Обедаем мы прямо перед теликом.

Остатки говядины старик упаковывает в пластиковый контейнер и вручает мне перед уходом, вместе с бутылкой лимонада.

– Иди, учи свою физику.

– Ага.

Дедушка провожает меня до машины и внимательно оглядывает новенький «мерседес». Мы молча переглядываемся.

– Передай своей матери – пусть позвонит.

– Хорошо. Спасибо, что приютил.

– Глупости не говори, – хмурится он.

– Ладно-ладно, – я примирительно поднимаю руки и, ухмыляясь, запрыгиваю в автомобиль.

– Пока, пацан, – старик хлопает по капоту.

Отъехав от Карни, я выпиваю лимонад. В Веллингфорд приезжаю совсем поздно, почти к самому отбою.

Сэм сидит в общей комнате на полосатом диване рядом с Джереми Флетчер-Фиске. По телевизору крутят новости – что-то про футбол. Мальчишки за столом играют в карты. Джейс из двенадцатого наблюдает, как в микроволновке крутится тарелка с морковкой.

– Привет.

– Старик, давно не виделись. Ты где был?

– Семейные дела.

Я усаживаюсь на подлокотник. Завтра попрошу у учителей домашнее задание. Нужно срочно приниматься за зубрежку, иначе завалю этот семестр. Но сегодня еще побездельничаю чуть-чуть.

В новостях рассказывают про губернатора Пэттона: в воскресенье на званом обеде он, якобы, сделал неожиданное заявление, шокировавшее всех его сторонников.

Голубой занавес. Пэттон стоит на трибуне посреди большой залы, уставленной столиками. Рядом с ним моя мать и какой-то мужчина в костюме. На ней желтое платье и короткие белые перчатки, волосы убраны наверх – прямо идеальная жена политика. Я так увлеченно разглядываю маму, что не сразу обращаю внимание на слова самого Пэттона.

«…и тщательно обдумав ситуацию, вынужден признать, что моя точка зрения была ошибочной. Да, властям будет крайне полезна информация о том, у кого есть гиперинтенсивные гамма-волны, а у кого – нет. Но за это придется заплатить слишком высокую цену. Общества защиты прав мастеров утверждают, что информация может попасть не в те руки. Я, губернатор Нью-Джерси, не могу допустить, чтобы кто-то вторгался в частную жизнь жителей моего штата. Особенно, если речь идет об их безопасности и благосостоянии. Пусть в прошлом я активно выступал за вторую поправку, отныне моя позиция кардинально меняется. Я больше не считаю, что правительство может принуждать людей к тестированию».

Наверное, на моем лице появился неподдельный ужас.

– Во дает, да? – недоумевает Джереми. – Говорят, ему дали взятку. Или поработали над ним.

– Брось, – возражает Сэм. – Может, просто совесть проснулась.

Мама приглашала меня на этот обед. Сказала, мне понравится. «Детка, я знаю, что делаю».

По моей спине бегут мурашки. В новостях рассказывают про какое-то землетрясение, а я все еще пялюсь в экран. Перед глазами стоит мама в желтом платье. Я-то ее хорошо знаю: она еле сдерживала улыбку.

Мать поработала над Пэттоном. Совершенно точно.

Хочется завыть в голос. Как теперь ее вытащить? Ее же точно поймают.

Сэм говорит что-то еще, но я не слышу. Голова гудит.

Сто раз звоню маме, но она не берет трубку. Я так и засыпаю – с мобильником в руке. А просыпаюсь от звона будильника. Еле-еле высиживаю уроки. Отстал по всем предметам. Отвечаю с запинками, пишу на два контрольную по статистике, под всеобщий хохот неправильно перевожу с французского.

Возвращаюсь в общежитие. У Сэма на кровати сидит Даника и рассеянно болтает ногами в тяжелых коричневых ботинках. Глаза у нее заплаканные.

– Привет. Я не знаю, где Сэм. Последний раз его перед физикой видел.

Она откидывает с лица косичку. Словно набирается храбрости, готовится сообщить неприятные новости.

– Он на репетицию ушел. По-прежнему странно себя ведет, но я не к нему пришла. Нужно поговорить.

– Да, конечно, – я киваю, хотя я вряд ли сейчас способен вести осмысленную беседу.

– О Лиле.

Значит, у нее ничего не вышло.

– Ну и ладно. Это была глупая идея.

– Кассель, ты не понимаешь. Я все испортила.

– В смысле? – сердце стучит, как барабан, не попадая в ритм; я бросаю рюкзак на кровать и сажусь. – Что значит «испортила»?

Даника, похоже, обрадовалась, что я все понял.

– Лила меня раскусила. Я идиотка – не сумела как следует притвориться.

Я представляю себе, как Даника пыталась незаметно снять перчатку, при Лиле. Дурак. Она же не училась «случайно» и незаметно дотрагиваться до жертвы. Так действуют опытные карманники и мастера, нужна ловкость рук.

– То есть ты не… Не работала над ней?

Я готов рассмеяться от облегчения.

Как я рад, ужасно, непозволительно рад.

Буду терпеть угрызения совести. Не хочу больше быть хорошим. На что угодно пойду, лишь бы Лила была со мной.

– Она заставила меня все рассказать, – Даника печально качает головой. – Ты же знаешь, она может быть грозной.

– Да. Знаю.

– Я пообещала ничего тебе не говорить.

Я смотрю в окно. В голове крутится столько мыслей, а я никак не могу ни одну ухватить. Выдавливаю улыбку.

– И она поверила? Даника, надо что-то делать с твоей репутацией хорошей девочки.

– Прости, – она не улыбается в ответ.

– Ты не виновата. Не надо было тебя просить. Я поступил нечестно.

– Ладно, увидимся в столовой.

Даника уходит, бросив мне напоследок неожиданно теплый взгляд.

Дверь за ней закрывается, а меня захлестывает чудовищной силы волна противоречивых эмоций: беззаботная радость вперемешку с ужасом.

Я так старался поступить правильно. Наверное, плохо старался. Знаю одно: я люблю Лилу, а она, пусть и недолго, будет отвечать мне взаимностью.

Лилу я встречаю возле библиотеки. Воротник ее рубашки расстегнут, белый шелковый шарф трепещет на ветру. Не хватает только роскошного кабриолета.

– Привет, есть минутка?

– Кассель.

Лила не замедляет шаг. И имя мое произносит с явным отвращением.

– Знаю, ты, наверное, страшно разозлилась из-за Даники, – мне приходится бежать по дорожке задом наперед, чтобы видеть ее лицо. – Имеешь полное право. Позволь мне все объяснить.

– Объяснить? – она внезапно останавливается. – Я не игрушка на батарейках, которую можно выключить, когда надоест.

– Я знаю.

– Как ты мог попросить ее поработать надо мной? Чем ты отличаешься от своей матери? – в ее голосе жалость мешается с презрением. – Проклятия больше нет. Между нами все кончено.

Да. Я изо всех сил стискиваю зубы, чтобы не дернуться. В ушах звенят мамины слова: «Кассель, да она бы на тебя и не взглянула после всего произошедшего».

– Мало ты надо мной издевался – притворялся, что любишь, притворялся, что не притворяешься… – Лила на мгновение закрывает глаза, а потом смотрит на меня, и в ее взгляде плещется ярость. – Магия закончилась. Я больше не буду вымаливать у тебя крупицы внимания. Весело, наверное, было наблюдать, как я вздыхаю над этими твоими глупыми улыбочками. Все, больше этому не бывать.

– Все совсем не так.

Я растерян. Долгие месяцы мучился и страдал, а она думает, я над ней насмехался.

– Кассель, я не слабачка. Я не буду из-за тебя плакать, – голос у Лилы дрожит. – Не буду за тобой бегать и выполнять все твои желания.

– Именно поэтому я и попросил Данику…

Слова застревают в горле. Неправда, я попросил потому, что почти поверил в эту иллюзию любви и хотел спастись от самого себя.

– Хотел, чтобы я ничего к тебе не чувствовала? Так я тебя обрадую. Ненавижу тебя. Доволен? Ненавижу, сама, исключительно по доброй воле, и тебе даже делать особенно ничего не пришлось.

– Да ладно, – в моем голосе слышится ненависть к самому себе. – На самом деле, сделал я предостаточно.

Я потерял Лилу в тот самый миг, когда мать наложила проклятие. Все остальное – лишь иллюзия, жалкое притворство.

Лила вздрагивает, но через мгновение ее лицо превращается в безразличную маску.

– Прощай, Кассель.

Она поворачивается ко мне спиной. Ветерок чуть раздувает белый шарф, и я замечаю у нее на шее что-то красное. Как будто ожог.

– Что это у тебя?

Догоняю ее, показываю на воротник собственной рубашки.

– Не смей, – Лила угрожающе поднимает руку в перчатке.

В ее глазах проскакивает странное выражение. Страх.

Ухватив краешек шарфа, я сдергиваю его одним легким движением.

На ее горле красуется свежий порез, черный от золы. Вторая улыбка. Кровавое ожерелье.

– Ты…

Конечно. Была, есть и будет. Дочь главы преступного клана. Криминальная принцесса.

А я только что поступил на службу в ФБР.

– Церемонию устроили в воскресенье. Я говорила тебе, что когда-нибудь встану во главе клана Захаровых. Но всем приходится с чего-то начинать. Предстоит долгий путь. Даже мне нужно сперва доказать свою преданность.

– Понятно.

Лила всегда знала, кто она и чего хочет. Ужасный шрам словно поворотная точка, пути назад нет. Она не боится будущего.

– Ты храбрая.

Я говорю искренне. Лила как будто хочет сказать мне что-то, но потом решительно сжимает губы, проглатывая невысказанные слова, и вздыхает.

– Держись от меня подальше, а то пожалеешь, что на свет появился.

Мне нечего ответить. Я чувствую, как сердце каменеет в груди.

Лила идет через двор.

Смотрю ей вслед. Смотрю на ее тень, на прямую спину, на сияющий ореол волос.

Я же сам этого хотел. Буду жить воспоминаниями. Вспоминать аромат ее кожи, лукавый взгляд, хриплый голос. Мне больно думать о ней, но не думать я не могу. Пускай.

В конце концов, кто сказал, что в аду должно быть легко.