Текст книги "Красная перчатка"

– Мисс Вассерман, я уверена, они захотят с вами побеседовать.

– Я позвоню матери, – Даника лезет в сумку за телефоном. – Я не…

– Послушайте, мы обе знаем, что вы ничего такого не делали… – учительница вдруг замолкает, увидев, что я все еще болтаюсь возле дверей. – Мистер Шарп, я могу вам чем-нибудь помочь?

– Нет. Я просто… Нет.

Даника затравленно мне улыбается, и я выхожу из кабинета.

По пути на французский я прохожу мимо доски объявлений. Она вся заклеена плакатами социальной рекламы, такие обычно встречаешь в журналах: «Лучше выйти на улицу голым, чем без перчаток», «Если все так делают, это не значит, что так надо делать: пользоваться услугами мастера – преступление». Или даже «Без перчаток тебя никто не полюбит». Только на этих плакатах вместо лиц моделей вклеены расплывчатые фотографии, явно распечатанные с той видеозаписи – со встречи клуба защиты прав мастеров. Школьный секретарь яростно пытается их отодрать.

Я иду дальше, на свой французский, а по школе уже вовсю гуляют слухи о происшествии с Тилман. В коридоре до меня доносятся обрывки разговора:

– Даника прокляла ее и забрала удачу, чтобы Меган провалила тест. Она потому и отличница, потому и остается первой в классе. Наверное, уже давно проделывает такой фокус со всеми нами.

– А Рамирес все знала и именно поэтому увольняется.

Я резко разворачиваюсь:

– Что?

Одна из болтушек, Кортни Рамос, изумленно смотрит на меня. Она как раз красила губы – так и застыла с помадой в руке.

– Что ты сказала? – кричу я так громко, что на нас начинают оборачиваться.

– Рамирес уволилась. Я ждала у секретаря своего консультанта и все слышала.

Это же Рамирес отпустила нас на митинг. И именно она, единственная, согласилась спонсировать «Сглаз», поэтому Даника и смогла два года назад открыть свой клуб. Рамирес не заслужила неприятностей из-за нас. Найт является в расстегнутых штанах перед всем классом, но увольняют не его, а ее.

– Не может быть, – я хватаю Кортни за плечо. – Почему?

Девушка выворачивается из-под моей руки.

– Лапы убери. Совсем спятил?

Надо пойти в кабинет музыки. Я выхожу на улицу и вижу, как на учительской парковке Рамирес запихивает в багажник картонную коробку с вещами. Рядом стоит мисс Картер с ящиком под мышкой.

Рамирес оглядывается на меня, а потом захлопывает багажник с такой решимостью, что я понимаю – все кончено, и ухожу.

Все знают «уволилась» – просто вежливая формулировка, если называть вещи своими именами, получится «уволили».

Поход в кино вместе с Лилой кажется чем-то совершенно невозможным. И ее, и мои родители еще в начале года подписали нужные бумаги у секретаря, поэтому мы можем спокойно уезжать с кампуса домой в пятницу вечером. Надо только взять машину и добраться до кинотеатра, где уже ждут Даника и Сэм.

Длинные серебряные серьги Лилы похожи на два крохотных кинжала, белое платье чуть задирается, когда она садится на переднее сидение. Я стараюсь не обращать внимания. Вернее, даже так – стараюсь не таращиться, ведь иначе я просто-напросто разгрохаю машину и угроблю нас обоих.

– Так вот значит, как развлекаются детишки в Веллингфорде по пятницам?

– Да брось, – смеюсь я в ответ. – Тебя не было всего три года, ты же не из далекого прошлого вернулась – прекрасно знаешь, как ходят на свидания.

Лила шлепает меня по руке, довольно сильно, и я улыбаюсь.

– Да нет, я серьезно. Все так чинно, благородно. Будто мы с тобой потом пойдем прогуливаться под ручку по парку или ты мне подаришь цветы.

– А как было в твоей старой школе? Прямо сразу римские оргии?

Интересно, а она встречалась со своими друзьями из той новомодной школы на Манхеттене? Я хорошо их помню, с того самого дня рождения – они так и светились самодовольством. Богатенькие детишки мастеров, весь мир у их ног.

– Мы часто устраивали вечеринки. Люди просто тусовались друг с другом. Никто особо не выделялся, – она пожимает плечами и смотрит на меня, прикрыв глаза. – Но не печалься. Ваши скромные обычаи меня забавляют.

– Благодарю за это небеса, – в притворном облегчении я прижимаю руку к груди.

Сэм и Даника спорят возле прилавка со сладостями: что хуже – красная лакрица или черная. У соседа огромное бумажное ведерко с попкорном.

– А ты что-нибудь хочешь? – спрашиваю я Лилу.

– Так ты еще и угощать меня собрался? – она явно в восторге от происходящего.

Сэм смеется, и я бросаю ему самый устрашающий взгляд, на какой только способен.

– Лимонад с вишневым сиропом, – выпаливает Лила, словно испугавшись, что слишком далеко зашла со своими подколками.

Продавец насыпает в стаканы ледяную крошку, и она мигом окрашивается красным. Склонив голову к моему плечу и уткнувшись мне в рукав, Лила тихо говорит:

– Прости, я ужасно себя веду. На самом деле, я страшно волнуюсь.

– Мы же вроде обо всем договорились: мне нравится, когда ты ужасно себя ведешь, – так же тихо отвечаю я, забирая холодное лакомство.

Ее улыбающееся лицо сияет ярче уличных фонарей.

Мы показываем билеты и заходим в кинотеатр, фильм только начался. В зале мало народу, так что можно с комфортом усесться на последних рядах.

Словно сговорившись, мы не упоминаем вчерашние события: ни митинг, ни арест. Прохладный кинозал кажется таким настоящим, а все остальное, наоборот, далеким и нереальным.

«Вторжение гигантских пауков» – просто отличнейший фильм. Сэм не затыкается весь сеанс: объясняет, как изготавливали специальные куклы-марионетки и из чего сделана паутина. Я никак не могу разобраться в сюжете – ясно одно: гигантских пауков подпитывает неведомая сила из далекого космоса. В конце ученые торжествуют, а пауки дохнут.

Даже Даника развлекается вовсю.

После фильма мы отправляемся ужинать. Лакомимся сэндвичами и картошкой фри, запивая все это ведрами черного кофе. Сэм показывает, как при помощи кетчупа, сахара и острого соуса приготовить вполне сносную кровь. Официантка явно не разделяет наших восторгов.

Лила просит высадить ее около железнодорожной станции, но я отвожу ее на Манхеттен. Машина останавливается возле дома Захарова на Парк-авеню, вокруг горят фонари, и она наклоняется поцеловать меня на прощанье.

Губы и язык у нее все еще в вишневом сиропе.

Глава десятая

Я ночую в старой комнате в нашем захламленном доме. Ворочаюсь на кровати, стараясь не думать о мертвом парне в морозильнике. Он всего-то двумя этажами ниже. Представляю, как Янссен смотрит остекленевшими глазами в потолок, как беззвучно просит: «Пожалуйста, найдите меня».

Что бы Генри при жизни ни натворил, такой могилы он не заслуживает. И одному Богу известно, чего заслуживаю я за подобные дела.

Заснуть все равно не получается, поэтому я раскладываю на одеяле фэбээровские документы. Так, любовницу Янссена зовут Бетенни Томас, в папке есть ее показания о той ночи. Ничего интересного. Представляю, как она отдает Антону конверт с деньгами, как я сам склоняюсь над Янссеном, протягиваю голую руку со скрюченными пальцами.

Получается, это меня он увидел перед смертью? Неуклюжего пятнадцатилетнего пацана с растрепанными волосами?

Я падаю на кровать, прямо поверх бумаг. Тут нет того, что мне нужно. Никакой информации об убийстве брата. Понятно, почему федералы растерялись. Им во что бы то ни стало нужно вызнать секрет Филипа. Но секрет вовсе не здесь. Ужасно обидно, наверное, так близко подобраться к правде, а потом раз – и получить вместо ответа новую загадку. Какую тайну обещал открыть Филип, и кто убил его, чтобы этого не допустить?

Ответ на первый вопрос очевиден. Я и есть тайна.

Но кто убил его ради меня?

Я вспоминаю про женщину в бесформенном плаще и красных перчатках. Обдумываю ситуацию.

Утром, притопав на кухню, я завариваю себе кофе. Мне так и не удалось нормально поспать. Посреди ночи меня осенило: если я хочу что-нибудь выяснить, надо хорошенько оглядеться по сторонам.

Лучше всего начать с его квартиры. Там, наверное, покопались копы, а после них – федералы, но они не знают, что искать. Я тоже не знаю, но зато хорошо знаю Филипа.

А еще у меня мало времени.

Я выпиваю кофе, моюсь, натягиваю черную футболку и темно-серые джинсы. Выхожу из дома. Машина не заводится. Открыв капот, я долго и упорно таращусь на двигатель. В дизелях я не самый большой спец.

Пинаю шину и звоню Сэму.

Вскоре к дому уже подъезжает его катафалк.

– Что ты сделал с машиной? – укоризненно спрашивает сосед, нежно поглаживая капот.

На нем футболка с Эдди Манстером[4]4
  Эдди Манстер – герой американского комедийного сериала «Манстеры» (1964–1966 гг.).


[Закрыть], черные джинсы и большие зеркальные очки-авиаторы – неплохой субботний наряд. Ума не приложу, как до его родителей до сих пор не дошло, что их сын собирается посвятить жизнь киношным спецэффектам?

Я пожимаю плечами.

Сосед копается в двигателе и через несколько минут сообщает: нужно заменить один из предохранителей и, по-видимому, аккумулятор.

– Прекрасно. Но у меня на сегодня другие планы.

– И какие же?

– Найти преступника.

– Правда? – Сэм смотрит искоса, наклонив голову, словно решает – верить мне или нет.

– Не факт. А может, сами совершим преступление?

– Вот это больше на тебя похоже. Что конкретно ты задумал?

– Проникновение со взломом, – смеюсь я. – Но дом принадлежит моему брату, так что все не так плохо.

– Какому именно? – Сэм сдвигает очки на кончик носа и вопросительно приподнимает бровь. Точно полицейский из какого-нибудь дурацкого серила. Специально, наверное, старается.

– Покойному.

– Да ну тебя! Почему просто нельзя, например, взять у твоей матери ключ? Квартира же ваша? По наследству, так сказать.

Я усаживаюсь на пассажирское сидение «кадиллака». Раз Сэм особо не спорит, а предлагает более простой вариант, значит, я его уломаю.

– Думаю, дом принадлежит его жене, но она вряд ли заявит на него права.

Сэм садится в машину и всю дорогу укоризненно качает головой.

Дом Филипа не похож на роскошную многоэтажку Бетенни, здесь не держат консьержку. Построили его, наверное, где-то в семидесятых. Мы паркуемся. Пахнет жареным чесноком, откуда-то доносятся приглушенные звуки радио – играет джаз. Эти многоэтажки просто огромные, хоть снаружи и не скажешь.

– Я подожду в машине, – Сэм нервно озирается. – На месте преступления мне всегда становится жутко.

– Ладно, я быстро.

Вполне его понимаю.

Я знаю про камеру, на которую сняли ту женщину в красных перчатках, поэтому сразу же легко нахожу и отсоединяю ее.

Достаю из рюкзака металлическую пластину и усаживаюсь на корточки около двери. Я слишком волнуюсь: приходится ведь залезать в дом недавно умершего брата, не уверен, что готов к такому. Сделав несколько глубоких вдохов, я сосредотачиваюсь на замке. Цилиндровый – значит, язычок усеченный и надо поворачивать по часовой стрелке. Привычная работа позволяет отвлечься от неприятных мыслей.

Замки вскрывать довольно легко, хотя иногда и немного муторно. Когда вставляешь в скважину ключ – поворачиваются штифты и, вуаля, дверь открыта. Когда занимаешься взломом, проще всего пошуровать в скважине, пока штифты не встанут на место. Не самый изящный способ, но я же не эксперт, мне до папы далеко.

Спустя несколько минут дверь поддается.

Внутри пахнет тухлятиной. Я снимаю ярко-желтую ленту, которую оставили полицейские. В квартире вполне обычный бардак: коробки из-под ресторанной еды, пивные бутылки. Типичная холостяцкая берлога – жена и ребенок уехали, а хозяин впал в депрессию и перестал убираться.

Я боялся Филипа при жизни, злился на него, хотел отомстить и тоже заставить страдать. Теперь, стоя в его гостиной, я, пожалуй, впервые в жизни понимаю, насколько же он был несчастен. Все потерял: Мора сбежала и забрала сына, лучший друг Антон погиб от рук дедушки, а босс, на которого брат работал с самого детства, хотел его укокошить и сохранил жизнь только из-за меня.

Как Филип гордился, когда ему на шее вырезали отметины и засыпали их золой. Называл ожерелье из шрамов второй улыбкой. Отличительный знак, принадлежность к семье Захаровых, знак убийцы, знак своего. Он вечно разгуливал с расстегнутым воротником, а когда люди, завидев шрамы, переходили на другую сторону улицы, только довольно ухмылялся. Но я помню и еще кое-что: как он со слезами на глазах, сидя в ванной, вскрывал бритвой распухшие, воспалившиеся раны, чтобы в очередной раз насыпать туда золы.

Больно. Ему было по-настоящему больно, хоть я и не хочу этого признавать.

На ковре зияет дыра – наверное, вырезали кусок для экспертизы. А еще там коричневые пятна и мелом обведены контуры тела.

Я осматриваю знакомые комнаты. Все ли осталось как было? Неясно. Возможно, брат что-то передвигал перед смертью. Я был здесь не раз и помню только общую картину, но без подробностей. Поднимаюсь по лестнице в кабинет, но там ничего нет, кроме письменного стола и кровати. Компьютер исчез – видимо, федералы его забрали. В ящиках только карандаши и выкидной нож.

В спальне повсюду разбросана одежда – Филип, скорее всего, снимал ее и просто кидал на пол, иногда сгребая в кучи. Возле плинтуса лежат осколки и донышко от стакана с засохшей коричневой жидкостью.

В шкафу висят чистые рубашки и штаны. В коробке из-под обуви кусок пенопласта, в котором вырезано углубление в форме пистолета; в другой – разнокалиберные пули.

Я вспоминаю детство, когда отец был еще жив. Не помню ни одного тайника Филипа. Зато однажды папа зашел в мою комнату и…

Вот оно!

В детской у стены все еще стоит кроватка, а в ней разбросаны мягкие игрушки. Ящики комода выдвинуты, в некоторых лежат крошечные одежки. Непонятно, то ли Мора уезжала в спешке, то ли копы и здесь покопались.

Шкаф стоит нараспашку. Придвинув к нему стульчик в форме гриба, я вспрыгиваю на него и ощупываю укромное место над дверью – я сам там в общежитии храню букмекерские записи. Обнаружив лист картона, отрываю его.

Картонка выкрашена в голубой, в тон со стеной – незаметно, даже если посветить фонариком. На обратной стороне скотчем приклеен большой конверт.

Слезая со стула, я случайно задеваю висящие на нитках над кроваткой игрушечные кораблики. Под неподвижным взглядом стеклянных глаз плюшевого медвежонка открываю конверт и достаю пачку бумаг. Так, контракт, гарантирующий Филипу Шарпу иммунитет от уголовного преследования. Все подробно расписано на нескольких страницах. В конце знакомые подписи – Хант и Джонс.

Потом еще листы. Знакомый круглый почерк брата: список имен и подробный рассказ – кто получил от него по ребрам, чтобы мамина апелляция прошла успешно. Все это в одном конверте с контрактом и неясно, показывал он все это федералам или нет.

Ясно одно, маму за такое точно упекли бы обратно в тюрьму.

И она никогда бы его не простила.

Пытаясь выкинуть жуткую мысль из головы, я иду обратно в гостиную, по дороге засовывая конверт под футболку. На журнальном столике красуется большая латунная пепельница, почти пустая – в ней только один окурок. Приглядываюсь: золотой ободок, очень знакомый золотой ободок.

«Житан». Лила курила такие много лет назад, когда вернулась из Франции. Я подбираю окурок и осматриваю его – нет ли следов губной помады. Не знал, что она все еще курит.

А потом вспоминаю: федералы же здесь проводили обыск и забрали улики. Наверняка пепельница не просто так пустая – оттуда все выгребли криминалисты; те самые, которые вырезали кусок ковра, утащили компьютер и пистолет из пенопластовой упаковки. Значит, Лила приходила уже потом.

Дверь квартиры открывается, и я подскакиваю от неожиданности, но это всего лишь Сэм.

– Скучно в машине сидеть. И знаешь что? Сидеть в катафалке возле места преступления еще более жутко, чем вламываться в квартиру твоего убитого брата.

– Чувствуй себя как дома, – ухмыляюсь я.

– Это что такое? – показывает сосед на окурок в моей руке.

– Я думаю, Лила здесь побывала. Она раньше такие курила. И помада похожая.

– Думаешь, Филипа убила Лила? – ошарашено спрашивает Сэм.

Я качаю головой. На самом деле, сигарета ничего не доказывает – ни вину, ни невиновность.

– Она, наверное, приходила сюда уже после полиции. Они ведь забрали все улики. Пришла, села на диван и выкурила сигарету. Зачем?

– Вернулась на место преступления, – сосед опять изображает из себя детектива из дурацкого сериала.

– А я думал, она тебе нравится.

– Нравится, – Сэм неожиданно становится серьезным. – Кассель, Лила мне действительно нравится. Но странно, что она пришла сюда после убийства.

– Ты вот тоже сюда пришел, и тоже после убийства.

– Лучше спроси ее, – пожимает медвежьими плечами сосед.

Лила меня любит. Вынуждена любить из-за проклятия. Вряд ли она способна сделать что-то, из-за чего я буду страдать. Но как объяснить это Сэму? Придется рассказывать и про все остальное. Про конверт я, например, не собираюсь ему говорить.

Даже думать не хочу о тех бумажках. Не хочу представлять маму на месте женщины в красных перчатках. Пусть убийцей окажется какая-нибудь незнакомка, наемница. Ведь тогда можно со спокойным сердцем ненавидеть ее так же сильно, как я ненавидел брата.

* * *

Сэм отвозит меня на парковку возле большого супермаркета (я еще с шоссе его приметил), где за магазином возле унылой рощицы выстроились в ряд большие мусорные контейнеры. Сосед неодобрительно наблюдает, как я достаю из рюкзака спички и аккуратно развожу небольшой костерок: мусор, контракт Филипа и отчет о маминой апелляции. В конце подбрасываю окурок «Житана».

– Уничтожаешь улики?

– Ну и что?

– Так нельзя! – шлепает себя по лбу Сэм. – Что хоть там было – в этих бумагах?

Мой сосед, несмотря ни на что, остается в душе добропорядочным гражданином.

Бумага чернеет от жара, фильтр дымится. Я знал, что Филип готов был продать им свои секреты и мои заодно, но мамины…

– Там написано, что брат – лицемер. Он так негодовал по поводу моего предательства, а сам, как выясняется, ничуть не лучше, просто я успел первым.

– Кассель, ты выяснил, кто убийца?

Голос у Сэма странный. Ах вот о чем он подумал! Я смеюсь.

– У них есть запись, сделанная в ту ночь, там заснята женщина. Так что это не я.

– Я на тебя и не думал!

– Ну и ладно. Даже если думал – ничего. И спасибо, что подвез.

Вполне естественные подозрения, я его не виню. Затаптываю угасающий костерок.

– Заедем к Данике? Я ей обещал заглянуть.

– Тогда я точно третий лишний, – улыбаюсь я.

– Да нет. Наоборот, она захочет разузнать, что ты накопал. Помнишь, как она вцепилась в твое досье?

– Так ты ей собираешься рассказать про наши маленькие игры с огнем? Понятно, зачем я тебе нужен – хочешь, чтоб она орала на меня, а не на тебя.

Но на самом деле, я не злюсь. Мне нравится, что Сэм не врет своей девушке, что они влюблены. Даже нравится, что Даника прониклась моим делом.

– Если хочешь, я ничего ей не скажу. Но ты, по-моему, э-э-э… не очень объективно ведешь расследование.

Меня накрывает волна благодарности, и я почти готов все ему рассказать, но вовремя вспоминаю про только что сгоревшие бумаги. Никому нельзя верить.

В машине мы включаем радио. В новостях обсуждают марш протеста в Ньюарке. По утверждениям полиции, во время митинга начались беспорядки, но, если верить видео на YouTube, арестовывали мирных, ни в чем не повинных демонстрантов. Неясно, сколько людей до сих пор за решеткой. В конце ведущие принимаются отпускать идиотские шуточки по поводу голых женских рук.

Сэм быстро переключает канал. Я смотрю в окно, избегая его взгляда. По дороге заезжаем в магазин запчастей, и я покупаю новые предохранители и аккумулятор. Сэм объясняет, как все это правильно установить. Чтобы его рассмешить, я притворяюсь, что совсем ничего не смыслю в машинах.

Вскоре мы останавливаемся возле роскошного особняка Вассерманов в Принстоне. На лужайке парень в зеленой униформе сгребает опавшие листья. Мама Даники приветливо машет нам рукой и срезает большой желтый подсолнух. У нее уже таких целая корзинка.

– Кассель, Сэм, какой приятный сюрприз.

Я думал, настоящие живые люди так не разговаривают, хотя от обитателей подобного дома всего можно ожидать. Миссис Вассерман сейчас совсем не похожа на элегантную леди – измазанная землей щека, поношенные зеленые кроксы, неаккуратный хвост. Но почему-то в таком виде она впечатляет еще больше.

И не скажешь, что перед тобой борец за права мастеров, женщина, которая во всеуслышание заявила по телевизору о своем магическом даре. И все-таки это именно она.

– Здравствуйте, – здоровается Сэм. – А Даника дома?

– Да, а вы не захватите корзинку с цветами? Отнесите, пожалуйста, на кухню, а мне надо срезать оставшиеся кабачки. Всегда так – вроде бы сажаешь немного, а потом раз, все они вдруг созревают в один прекрасный момент, и девать некуда.

– Вам помочь? – зачем-то спрашиваю я.

Сэм косо на меня смотрит.

– Да, спасибо большое, Кассель.

Миссис Вассерман наверняка догадалась, что я хочу улизнуть от ее дочери и избежать расспросов. Мы с ней забираем из сарая еще одну корзинку.

– Как у тебя дела, Кассель? Я слышала об увольнении Рамирес. Поверить не могу, и школьная администрация надеется, что это сойдет им с рук.

Огромный сад словно картинка: цветущая лаванда, оплетающий деревянные решетки вьюнок, крошечные помидоры и ярко-оранжевые тыквы на грядках.

– Да. Ужасно глупо. Я кое-что хотел у вас спросить.

– Конечно, спрашивай.

Мама Даники опускается на колени возле сплошного переплетения зеленых листьев и желтых соцветий и срывает висящий почти у самой земли полосатый кабачок. На руках у нее рабочие перчатки. Ой, я же вызвался помогать! Присев рядом, тоже рву один.

– Мне рассказали… про одну правительственную организацию. Для детей-мастеров. Вы про нее слышали?

Миссис Вассерман кивает. Она ни слова не говорит о нашей прошлой встрече, хотя я тогда открыто ей заявил, что никакой не мастер и мастерами не интересуюсь.

– Достоверно ничего не известно, но любые попытки принять законодательство, касающееся защиты детей-мастеров, наталкивается на сопротивление со стороны правительства. Именно из-за этой программы. По слухам, она называется привилегированный юношеский отряд или ПЮО.

Странное название.

– Получается, она полностью легальна?

– Знаешь, я раньше переписывалась с одним мальчиком твоего возраста, а потом его завербовали в этот отряд. И больше я о нем никогда не слышала. Юные мастера представляют собой большую ценность, пока их не покалечит отдачей. ПЮО пытаются опередить криминальные кланы и первыми их сцапать. Специалисты из отряда выслеживают мастеров – иногда настоящих преступников, а иногда и простых людей, виновных в каких-нибудь незначительных правонарушениях. И могут сильно отравить жизнь. Кассель, если кто-то тебе рассказал об этой организации, значит, нужно искать адвоката. Того, кто напомнит им о твоих гражданских правах, о твоем праве на выбор.

Я смеюсь, вспоминая полицейский участок. Наверное, кто-то из протестантов до сих пор за решеткой. Даника, видимо, ничего не рассказала матери. Даже если серьезно отнестись к разглагольствованиям про гражданские права, где я найду адвоката? Единственный знакомый юрист – Баррон, а он только пару семестров отучился на юрфаке в Принстоне. На маминого адвоката у меня нет денег. Миссис Вассерман тоже свои услуги не предлагает.

– Хорошо, постараюсь не влипнуть в неприятности.

Она убирает за ухо вьющуюся русую прядь, запачкав лоб грязной перчаткой.

– Возможно, это вполне приличная организация, и наверняка многие потом получают достойную работу в правительстве. Просто мне бы хотелось жить в мире, где детей-мастеров не вынуждают постоянно играть в воров и полицейских.

– Конечно.

На что был бы похож такой мир? Вряд ли мне там были бы рады.

– Иди в дом, – она неожиданно улыбается. – Остальные кабачки я как-нибудь сама соберу.

Разговор, видимо, окончен. Я встаю и признаюсь, сглотнув комок в горле:

– Я не знал про свой дар. Тогда, раньше. Не врал вам.

Мама Даники смотрит на меня снизу вверх, заслонившись рукой от солнца. Похоже, она здорово удивилась.

* * *

Даника с Сэмом сидят на высоких табуретах. На мраморной кухонной столешнице стоит стакан с холодным чаем и веточкой мяты.

– Привет, Кассель. Хочешь чего-нибудь? Мама в магазин недавно ходила.

На Данике белая рубашка, джинсы и коричневые замшевые сапоги. Косичка с фиолетовым кончиком падает ей на глаза.

– Нет, спасибо.

Мне всегда немного не по себе в их доме, я постоянно подмечаю, где что плохо лежит.

– Почему вы поехали без меня? Я думала, мы занимаемся расследованием вместе.

Даника похоже выполнила долг гостеприимной хозяйки и теперь с чистой совестью собралась меня отчитывать.

– Нам было по дороге. Сэм почти все время просидел в машине. И федералы с полицией там уже побывали. Я просто хотел проверить, не упустили ли они чего.

– Например, окурок?

– Вижу, Сэм тебя уже просветил. Да, например, окурок. Но он появился уже после убийства, я уверен.

– Кассель, тебе, конечно, неприятно так думать, но у нее был мотив. Ты сам говорил, Филип ее похитил.

Возможно, я не прав, но, по-моему, зря я им все рассказал. Так всегда – рассказываешь не всю правду, и сразу же становится понятно, что о чем-то умолчал. К тому же, всегда есть большой соблазн довериться и рассказать все как есть.

А я не могу. Теперь у меня есть друзья, и я не хочу их терять.

– Знаю-знаю, но вряд ли она убийца. На похоронах она не выглядела виноватой.

– Но пришла ведь на эти самые похороны, – не унимается Даника, а Сэм согласно кивает. – Зачем приходить на похороны того, кого ненавидишь? Убийцы так делают, я читала.

– Они всегда возвращаются на место… – опять заводит свое сосед.

– Филипа же убили не в похоронном бюро! Она пришла вместе с отцом, а он хотел предложить мне работу.

– Какую?

– Тебе бы не понравилось. Для такой работы нужны ожерелье из шрамов и подходящая кличка.

– Ты же отказался?

Видимо, Даника (и Сэм вместе с ней), как и федералы, решила, что я мастер смерти, в дедушку пошел. Я расстегиваю воротник рубашки.

– Показать шею?

– Да брось. Просто ответь на вопрос.

– Отказался. Честное слово. И соглашаться не собираюсь. И еще, я чаю хочу, такого же, как у Сэма. С мятой, пожалуйста.

Натянуто улыбнувшись, Даника спрыгивает с табурета.

– Сейчас принесу, но разговор не окончен. Пусть ты безумно, по уши влюблен, она все равно под подозрением.

Ничего себе, получается, заколдовали Лилу, а по уши влюбленным выгляжу все равно я.

– Хорошо. Допустим, она убила брата, что это нам дает?

– Если будешь знать точно, сможешь ее защитить, – вступает Сэм. – Если захочешь, конечно.

Не ожидал от него таких слов, но он прав.

– Ладно-ладно. Неужели на мне большими буквами написано, что я втюрился?

Одри ведь почти так и сказала, тогда, возле столовой. Как я, наверное, жалок.

– Мы же вместе в кино вчера ходили, – удивляется Даника. – Забыл что ли?

– Ах да, кино.

Сэм хмурится, а его подружка наливает мне чай.

– Может, просто позвонишь и спросишь, убивала она Филипа или нет? – предлагает сосед.

– Не надо! – волнуется Даника. – Она притворится и спрячет улики. Нужно придумать план.

– Ладно. Я не верю, что это сделала Лила. Думаю, она вполне способна кого-нибудь убить, даже наверняка. И Филипа ненавидела. Хотя Баррона ненавидела гораздо сильнее и, скорее всего, начала бы именно с него. Но… Знаю, звучит очень глупо, но она меня сильно любит. Настолько, что не станет причинять боль или делать что-то такое, за что я ее возненавижу.

Друзья переглядываются.

– Ты, конечно, парень хоть куда, – вежливо говорит Сэм, – но не настолько же.

– Нет же, – я охаю от досады. – Я не хвастаюсь. Ее прокляли, и поэтому она меня любит. Дошло, наконец? Это ненастоящая привязанность, а, значит, на нее вполне можно положиться.

Мой голос срывается. Я опускаю глаза.

Друзья молчат.

– Как ты мог? – к Данике возвращается дар речи. – Это же как изнасилование, только с эмоциями. Или даже настоящее изнасилование, если ты… Кассель, как ты мог?

– Я ничего не делал, – я цежу каждое слово сквозь зубы; а еще друг называется – кем она меня считает? – Я не работал над Лилой. И не хотел… Я этого не хотел.

– Я должна ей рассказать, она должна знать.

– Даника, ты можешь помолчать хотя бы минуту? Я уже ей все рассказал. Думаешь, я кто? – но на лице у Даники довольно отчетливо читается, кем она меня считает. – Я сказал ей и пытался держаться подальше. Но это трудно, понимаешь? Что бы я ни делал, выходит только хуже.

– Так ты поэтому… – Сэм замолкает.

– Так странно себя вел с ней? Да.

– Но ты же не мастер эмоций? – опасливо спрашивает Даника.

Смотрит она уже вроде без отвращения. И на том спасибо, что выслушала, хотя все равно ужасно обидно, когда тебя обвиняют в том, чего ты как раз и не совершал.

– Нет. Конечно, нет.

Сэм оглядывается на дверь – там стоит белокурый мальчишка, малолетний мастер, которого приютила миссис Вассерман.

– Если не ты ее проклял?.. – шепчет Даника.

– Неважно, кто это сделал.

– Я все слышал, можете не шептаться, – мальчишка похоже обиделся.

– Крис, не мешай нам, – оборачивается Даника.

– Я просто хотел выпить газировки, – он идет к холодильнику.

– Нужно что-то делать, – опять переходит на шепот Даника. – Какой-то мастер эмоций использует силу во зло. Мы не можем просто…

– Даника, – вмешивается Сэм. – Может, Кассель не хочет…

– Но мастера эмоций опасны.

– Ой, да молчала бы уж, – Крис стоит возле открытого холодильника с бутылкой в руке и, кажется, вот-вот запустит ею в кого-нибудь из нас. – Всегда так говоришь, будто ты лучше всех остальных.

– Не твое дело. Забирай газировку и проваливай, а то маму позову.

Мы с Сэмом смущенно переглядываемся – всегда неприятно стать свидетелем чужой семейной ссоры.

– Да? Рассказала бы друзьям, что сама мастер эмоций. Думаешь, тогда бы они тебя стали слушать?

Время будто застывает.

Даника в ужасе подняла руку, словно заслоняясь от слов Криса. Мальчик не врет.

А значит, все это время врала Даника.

Сэм падает. Наверное, собирался встать и споткнулся. Табурет с грохотом опрокидывается на пол, а сосед врезается спиной в кухонный шкаф. Жуткое выражение лица: он больше не желает ее знать. Меня от этого взгляда передергивает, ведь я боюсь, что когда-нибудь он вот так посмотрит на меня.

Я ставлю на место упавший стул, чтобы сделать хоть что-то.

– Нам пора. Кассель, пошли. Идем отсюда.

– Постой, – Даника подходит к Сэму и застывает в нерешительности, а потом оборачивается к Крису и кричит. – Как ты мог?

– Я не виноват, что ты врала, – запинаясь, отвечает тот.

Он сам испугался и хотел бы забрать свои слова обратно.

Сэм ковыляет к дверям.

– Я с ним поговорю, – обещаю я Данике.

– Ты тоже врешь, – она в отчаянии хватает меня за руку, с такой силой, что я чувствую, как ее ногти впиваются в кожу сквозь рукав рубашки, сквозь кожаные перчатки. – Ты ему врешь постоянно, почему тебе можно, а мне нельзя?

Я скидываю ее руку, стараясь не показать, насколько меня задели эти слова. Прямо сейчас я не очень к ней расположен. До сегодняшнего дня и не подозревал, насколько мало она мне доверяет. Единственный знакомый мне мастер эмоций – мама, если Даника хоть чуточку на нее похожа, то и мне не следует ей доверять.