Текст книги "Красная перчатка"

– Чего тебе надо? Мы больше никаких дел не ведем. Все кончено. Я говорила Филипу, что больше никого из вас видеть не желаю.

Не было никакого кино. Конечно. Какая жуть. Баррон, наверное, исправил одну маленькую деталь в воспоминании: сделал так, словно все случилось не взаправду, а в фильме. Так, видимо, проще, чем полностью стирать память. И я все забыл, как забываю обычно детали дурацких полицейских сериалов.

– Я с вами уже расплатилась.

Вглядевшись пристальнее, я пытаюсь вспомнить, концентрируюсь только на ней. Темные волосы собраны в хвост, на пухлых губах (определенно силикон) блестит ярко-розовая помада, уголки глаз чуть приподнять вверх, из-за высоких бровей кажется, что на лице застыло удивление. Наверняка тут потрудился пластический хирург. Зато шея в морщинках. Красивая и немного ненастоящая; понятно, почему Баррон решил превратить ее в актрису.

– Больше я платить не собираюсь. Вы не сможете меня шантажировать.

О чем она?

– Этот негодяй меня обманул. Обещал жениться. А потом, когда я узнала, что он уже женат, начал меня колотить. Но тебе-то что? У тебя самого, небось, девчонка, которую ты поколачиваешь. Убирайся, грязный ублюдок.

Я все еще вижу перед собой женщину, за которую принял ее по ошибке. А она, интересно, кого видит перед собой? Дышит бегунья часто и прерывисто, на ее шее блестит капелька пота. Испугалась.

Убийцу она видит, вот кого.

– Так это вы заказчик. Вы заплатили Антону, чтобы убрать Янссена.

– У тебя микрофон с собой? – женщина повышает голос и словно специально обращается к невидимому записывающему устройству. – Я никого не убивала. Я никого не заказывала.

Потом оглядывается на «Кипрские высоты»: опять собралась, наверное, броситься наутек. Я снова поднимаю руки.

– Ладно-ладно. Глупо получилось.

– Да. Все выяснил?

Я киваю, но вдруг вспоминаю еще кое про что.

– А где вы были во вторник вечером?

– Дома с собаками, у меня голова болела. А что?

– Моего брата застрелили.

– Я разве похожа на убийцу? – хмурится дамочка.

Нет, просто заплатила наемникам, чтобы любовника укокошить. Мое молчание она расценивает в свою пользу и, бросив напоследок торжествующий взгляд, удаляется в сопровождении своих пуделей.

Я иду назад к машине. Больно – натер мозоль на большом пальце. В таких ботинках не очень удобно гоняться за злодеями. Из подъехавшего «мерседеса» высовывается Сэм.

– Кассель, ты что-нибудь узнал?

– Да. Она приняла меня за грабителя и собралась отбиваться.

– Я решил подъехать поближе, а то вдруг пришлось бы удирать. Она что, не в курсе, что грабители галстуков не носят?

Я поправляю воротник пиджака.

– Я не просто какой-то там грабитель, я благородный вор и настоящий джентльмен.

Сэм за рулем. Мы возвращаемся в Веллингфорд и по пути заезжаем купить кофе и картошку фри. Залезаем обратно в комнату через окно. От нас за милю несет фаст-фудом, так что приходится вылить на себя полбутылки освежителя воздуха.

– Прекратите курить в комнате, – ворчит комендант, когда наступает время отбоя. – Думаете, я не знаю, чем вы тут занимаетесь.

После его ухода мы принимаемся хохотать и долго не можем остановиться.

Первым уроком «развивающиеся страны и этика». В коридоре ко мне подбегает запыхавшийся Кевин Форд и сует в руки конверт.

– Сколько ставят на то, что Грег Хармсфорд затащил в постель Лилу Захарову?

– Что?

– Неужели я первый на это поставил? Эй, старик!

– Кевин, ты о чем?

Я с трудом сдерживаюсь, чтобы не ухватить его за плечи и не встряхнуть хорошенько, но голос у меня, похоже, срывается.

– Как я высчитаю вероятность, если вообще не понимаю, о чем ты?

– Я слыхал, они переспали вчера вечером в общей комнате. Грег хвастался Кайлу, его соседу, пришлось отвлекать коменданта.

– Хорошо, – я киваю, во рту все пересохло. – Я возьму деньги, но, если больше никто не поставит, мне придется их вернуть.

Говорю я все это почти на автомате, обычный мой ответ в подобных случаях.

Кевин убегает, а я, шатаясь, вваливаюсь в класс.

Хармсфорд сидит на обычном месте возле окна. Усевшись напротив, я сверлю глазами его затылок, разминая затянутые в перчатку пальцы.

Льюис что-то тараторит про какие-то торговые соглашения, а я представляю, как было бы здорово вонзить наточенный карандаш Грегу прямо в ухо. Это всего лишь слухи, которые всегда распускают про новеньких девочек. Пустая болтовня и домыслы.

После урока я выхожу из класса, минуя парту Хармсфорда. Он широко ухмыляется и вопросительно поднимает брови, словно бросает мне вызов.

Странное поведение.

– Эй, Кассель, – его улыбка становится еще шире.

Прикусив щеку, я заставляю себя спокойно пройти мимо. Во рту металлический привкус крови. Иду, не останавливаясь.

В кабинете статистики сталкиваюсь с нагруженной учебниками Даникой и выдавливаю через силу:

– Привет, не видела Лилу?

– Последний раз вчера.

Я кладу руку ей на плечо.

– У вас с ней есть общие предметы?

Даника косо на меня смотрит.

– Ей приходится много наверстывать, она часто ходит на дополнительные занятия и к репетиторам.

Конечно, три года в кошачьей шкуре – какая уж тут успеваемость. А я был слишком занят собой и не обратил внимания.

На статистике мне передают еще три конверта. Две ставки касаются Лилы и Грега. Я возвращаю их с таким выражением лица, что никто не решается ничего спросить.

На обед Лила не приходит. Я иду в ее общежитие и поднимаюсь по лестнице. Поймают – выкручусь как-нибудь. Если тут та же планировка, что и в нашей общаге, то в каждой комнате должно быть по одному окну. Пересчитываю двери.

Стучу. Никто не отвечает.

Замок пустяковый. Сам регулярно взламываю такой на собственной двери, даже ключи поэтому редко с собой ношу. Немного пошуровать булавкой – и все.

Лила живет одна, без соседки; значит, ее отцу пришлось хорошенько раскошелиться и сделать для школы солидное пожертвование. Кровать передвинута к окну, на полу валяются смятые светло-зеленые простыни. Возле стены стоит битком набитый книгами шкаф (с собой, видимо, привезла). На крышке большого чемодана пристроились электрический чайник (в общежитии такие держать строго запрещено) и крошечный зеленый айпод, подсоединенный к дорогущей аудиосистеме и наушникам. Там, где должен стоять письменный стол соседки, красуется туалетный столик с зеркалом, который Лила тоже прихватила из дома. Стены увешаны фотографиями голливудских кинозвезд: Бетти Дэвис, Грета Гарбо, Кэтрин Хепберн, Марлен Дитрих и Ингрид Бергман. Рядом с каждым снимком пришпилена цитата.

Около черно-белого дымчатого портрета Гарбо висит: «Я ничего не боюсь, кроме скуки».

Я улыбаюсь.

Запираю за собой дверь комнаты и, уже повернувшись к лестнице, наконец-то замечаю приглушенный звук, который слышал все это время: в ванной течет вода – работает душ.

Иду туда.

На стенах розовый кафель, сладко пахнет девчачьими фруктовыми шампунями. Если меня здесь застукают, я точно не смогу оправдаться.

– Лила?

Кто-то тихонько всхлипывает. Наплевать, пускай застукают.

Она сидит под душем, прямо в школьной форме. Одежда и волосы насквозь промокли. Кран открыт на полную катушку, как она еще дышать умудряется при таком напоре. По опущенным векам и полураскрытым посиневшим от холода губам стекают ручейки.

– Лила?

Она открывает глаза и смотрит на меня, словно не веря, что я пришел.

Это все моя вина. Ведь раньше Лила всегда была бесстрашной и решительной.

– Кассель? Как ты узнал?.. – она прикусывает губу.

– Что он с тобой сделал?

Меня трясет от ярости, собственной беспомощности, а еще от нестерпимой ревности.

– Ничего, – такая привычная жестокая усмешка, только сейчас Лила смеется сама над собой. – То есть я сама так захотела. Думала, может, проклятие сниму. Раньше я никогда… До превращения я была еще ребенком, вот и решила: если пересплю с кем-нибудь, вдруг поможет. Не помогло.

Медленно сглотнув, я говорю нарочито заботливым голосом:

– Давай-ка вылезай, надо просохнуть. Замерзнешь.

Совсем как те старушки из Карни: «Простудишься, заболеешь и умрешь».

Лила уже выглядит не так жутко, ее улыбка меньше похожа на оскал.

– Ну, сначала-то вода была горячая.

Я беру с ближайшей скамейки полотенце, тошнотворно розовое с большой фиолетовой рыбой. Наверняка не ее.

Лила медленно и неуклюже встает и выходит из душа. Заворачиваю ее в махровую ткань. На мгновение оказавшись в моих объятиях, она вздыхает и утыкается в мое плечо.

Мы идем по коридору к ее комнате. Там Лила садится на кровать, обхватывает себя руками и будто сжимается в комок. Вода с мокрой формы капает прямо на простыни.

– Ладно. Я выйду на минутку, ты оденешься, а потом мы сбежим отсюда. Есть разные способы смыться из Веллингфорда посреди учебного дня, попробуем один из них. Выпьем горячего шоколада. Или текилы. А потом можем вернуться сюда и убить Грега Хармсфорда, у меня давно уже руки чешутся.

Она не улыбается в ответ, только еще крепче вцепилась в полотенце.

– Прости, я не очень хорошо справляюсь. С проклятием.

– Нет, – через силу и удушающее чувство вины выдавливаю я. – Ты не должна просить прощения. Не у меня.

– Сначала я думала, что смогу просто не обращать внимания, но сейчас… Будто рана воспалилась и болит. Решила: приеду сюда, увижу тебя, и станет немного легче. Не стало. Что я ни делаю – ничего не помогает, становится только хуже.

Лила невидящим взглядом уставилась на разбросанные по полу учебники.

– Поэтому я хотела тебя кое о чем попросить. Понимаю, это не очень по-честному, но тебе ничего не стоит, а для меня это очень важно. Будь моим парнем.

Я и рот не успеваю открыть – она сразу перебивает, словно заранее уверена в отказе:

– Пускай я тебе не нравлюсь по-настоящему, это ненадолго, – взгляд у нее тяжелый. – Ты же можешь притвориться. Я знаю, ты умеешь врать.

Я не знаю, что ответить, и цепляюсь за ее же собственные слова:

– Ты же сказала, ничего не помогает. Может, от этого станет только хуже?

– Не знаю, – голос у нее едва слышный.

Все это не по-настоящему, неправильно и нечестно, но я уже окончательно запутался.

– Хорошо. Давай встречаться. Но мы не будем… Ну, то есть только встречаться и все. Я не переживу, если через полгода ты будешь вот так сидеть в душе из-за меня.

Я вознагражден: Лила бросается мне в объятия. Форма мокрая и холодная, а сама девушка горячая, словно у нее температура. Плечи облегченно обмякли, она уткнулась мне в грудь, и ее макушка упирается прямо в мой подбородок.

– Надеюсь… – ее голос срывается, словно на всхлипе. – Надеюсь, через полгода я вообще про тебя забуду.

Лила поднимает голову и улыбается. На целую минуту я лишаюсь дара речи.

Даже если парень липовый, он все равно на ужине должен сидеть рядом со своей девушкой. Поэтому я совсем не удивляюсь, когда Лила ставит рядом свой поднос и кладет руку мне на плечо. А вот Даника сейчас лопнет от любопытства – сдерживается изо всех сил, чтобы ничего не спросить.

Подходит очередной желающий сделать ставку и сует конверт мне в сумку. Лила улыбается, прикрывшись бумажной салфеткой.

– Так ты букмекер? Я-то думала, ты хороший мальчик. И, в отличие от братьев, грязными делишками не занимаешься.

– Я хороший букмекер. Из двух зол выбирай лучшее.

– Меньшее, – закатывает глаза Даника. – Из двух зол выбирай меньшее.

– А меня так учили, – ухмыляюсь я.

Сэм ставит свой поднос и ловит на лету яблоко, скатившееся со стола.

– Знаете мистера Найта? Того, который в старческий маразм впадает понемногу? Ну, например, иногда проходит мимо нужного кабинета, а потом возвращается, или свитер надевает поверх пальто.

Киваю. У Найта я не занимаюсь, но пару раз видел его в коридоре: эдакий типичный пожилой английский профессор – твидовый пиджак, кожаные заплатки на локтях, из носа торчат седые волосы.

– Так вот, сегодня входит он в класс, а у него молния расстегнута на штанах. И не просто расстегнута: он забыл после туалета заправить назад свое хозяйство.

– Да ну.

Лила смеется.

– В том-то и дело, – продолжает сосед. – Кажется смешно, да? Но это сейчас, а тогда было просто ужасно. Мы сидели, молча и в ужасе, не знали, что сказать. Такая нелепая ситуация! А он ничего не заметил. Стал как ни в чем не бывало рассказывать про Гамлета. Представьте, цитирует Шекспира, а мы в этом время честно пытаемся не смотреть на его штаны.

– И никто ничего не сказал? – спрашивает Даника. – Даже не зубоскалили?

– В конце концов, поднимает руку Ким Ванг-Бо…

Я качаю головой. Ким очень милая тихая ученица, она наверняка поступит в самый лучший колледж.

Тут даже Даника не выдерживает и принимается хихикать:

– Что она сказала?

– «Мистер Найт, у вас молния на штанах расстегнулась», – Сэм тоже смеется. – Он опускает взгляд, провозглашает: «Да, нелегка ты, доля венценосца!»[3]3
  В. Шекспир «Генрих IV», пер. П. А. Каншина.


[Закрыть], совершенно спокойно заправляет все в штаны и застегивается. Конец!

– Вы кому-нибудь расскажете? – интересуется Даника.

– Нет, – Сэм открывает пакет с молоком. – И вы не говорите. Найт совершенно безобидный, он не нарочно. А если узнает Норткатт или кто-нибудь из родителей, у него будут неприятности.

– Все равно пронюхают, – качаю я головой; интересно, когда начнут ставить на его увольнение? – В этой школе ничего невозможно скрыть.

– Ну, не знаю, – Даника хмуро на меня смотрит.

– Ты о чем? – сердито спрашивает Лила.

Но подруга Сэма не отвечает на вопрос, вместо этого она вдруг предлагает:

– Мы на выходных идем в кино. Хотите с нами? Устроим двойное свидание.

Сэм краснеет.

Лила неуверенно смотрит на меня, и я ей улыбаюсь.

– Конечно, Кассель, ты же не против?

– А фильм какой?

От Даники всего можно ожидать – потащит еще смотреть какие-нибудь документальные ужасы про зверские убийства маленьких тюленят.

– «Вторжение гигантских пауков», – успокаивает меня Сэм. – Они крутят старые фильмы. Классическая лента Билла Ребейна. Специалисты по спецэффектам сделали огромного паука из «фольксвагена-жука» – обклеили его искусственным мехом, а красные габаритные огни изображали светящиеся глаза.

– Что же может быть лучше «Вторжения гигантских пауков»? – восклицаю я.

Никто не находится с ответом.

Ночью во сне я вижу комнату, полную мертвецов. Трупы, наряженные в платья и накрашенные губной помадой, неподвижно сидят на кушетках. Через мгновение до меня доходит: это же мои бывшие девушки уставились на меня блестящими глазами, застывшие губы что-то шепчут, наверное, перечисляют мои прегрешения.

«Он целуется, как лягушка», – говорит Мичико Иши, моя подружка из детского сада. Мы встречались на площадке за большим дубом, а потом нас заложила одна девчонка. Труп Мичико – труп маленькой девочки, из-за неподвижных сверкающих глаз она похожа на куклу.

«Он заигрывал с моей подругой», – жалуется София Шпигель, она-то нас и сдала, потому что тоже вроде как со мной встречалась.

«Он всегда врет», – вступает девчонка из Атлантик-Сити, та, в серебристом платье.

«Просто постоянно», – вторит моя подружка времен восьмого класса. Я ей не сказал, что собираюсь перейти в Веллингфорд, понятно, почему она до сих пор злится.

«После вечеринки он сделал вид, что мы незнакомы». Честно говоря, Эмили Роджерс сама меня упорно игнорировала после той вечеринки у Харви Сильвермана в девятом классе, когда мы с ней всю ночь обжимались на сваленных в кучу пальто.

«Он взял мою машину и разбил ее вдребезги», – рассказывает Стефани Дуглас, девушка-мастер, ее я встретил в Карни летом после того, как якобы убил Лилу. Она на два года старше меня, умела языком завязать в узел черешок вишни.

«Он меня никогда по-настоящему не любил, – признается Одри. – Он вообще не знает, что такое любовь».

Я просыпаюсь. На улице еще темно. Обратно не ложусь – принимаюсь за домашнее задание. Мне смертельно надоели гоняющиеся по пятам мертвецы. Займусь лучше какой-нибудь насущной проблемой.

Глава восьмая

Школа Веллингфорд успешно готовит молодых людей не только к колледжу, но и к жизни в обществе, и гордится этим. Поэтому ученики, помимо посещения обязательных занятий, должны выбрать себе два дополнительных развивающих факультатива. У меня этой осенью в качестве факультатива бег, а весной будет дискуссионный клуб. Люблю бегать, люблю ощущать прилив адреналина, слушать, как стучат по беговой дорожке кроссовки. Люблю сам решать, до какого предела себя загонять.

Хитростью убеждать кого-нибудь с собой согласиться я тоже люблю, но дискуссионный клуб начнется только весной.

На последнем круге замечаю, что к Марлину, нашему тренеру, подошли двое мужчин. Он машет мне рукой.

На улице довольно жарко, но агент Джонс и агент Хант все равно нацепили темные костюмы, черные перчатки и зеркальные солнечные очки. Нарочно что ли так вырядились, чтобы все заметили?

– Добрый день, – делано улыбаюсь я.

– От тебя не поступало никаких известий, – говорит Джонс вместо приветствия. – Мы начали беспокоиться.

– Сами понимаете, сначала похороны, потом полагается скорбеть. Очень плотное, знаете ли, расписание. Столько дел было со среды.

Я стараюсь ухмыляться как обычно, будто я невиновен и вовсе не тот самый убийца, которого они разыскивают. Но на самом деле мне неуютно и жутко.

– Почему бы тебе не проехаться с нами? – предлагает Хант. – Расскажешь все.

– Не очень хорошая идея. Мне нужно в душ, переодеться. Правда, куча дел. Но спасибо, что заглянули.

Марлин отошел поближе к беговой дорожке, где финишируют ученики, и, глядя на секундомер, выкрикивает время. Обо мне забыл или старательно делает вид, что забыл.

Джонс спускает черные очки на кончик носа:

– Мы слышали, твоя мать не расплатилась по счетам в одной гостинице в Принстоне.

– Спросите об этом у нее. Уверен, произошла какая-то ошибка.

– Но ты ведь не хочешь, чтобы мы ее спрашивали? – уточняет Хант.

– Да, не хочу, но я же вам не указ. Я всего-навсего малолетний сопляк, а вы умные и могущественные агенты ФБР.

Я поворачиваюсь, чтобы уйти, но Хант хватает меня за руку.

– Кассель, прекрати дурачиться. Пошли. Немедленно. Ты же не хочешь, чтобы мы применили силу.

Я оглядываюсь. Моя команда трусцой бежит в раздевалку с тренером во главе. Кое-кто, правда, не особенно торопится и бежит спиной вперед – очень уж интересно узнать, что со мной будет.

– Если хотите затащить меня в свою машину, придется наручники надевать, – решительно сообщаю я агентам.

Таким, как я, грех прилюдно заигрывать с полицией и ей подобными. Ставки в подпольной конторе делают только тогда, когда точно уверены, что букмекер – преступник.

Федералы клюнули. Агент Хант наверняка с самой первой встречи спал и видел меня в наручниках. Он хватает меня за запястье, дергает руку назад и защелкивает металлический браслет. Потом второй. Я сопротивляюсь больше для вида, но все равно умудряюсь его разозлить: Хант легонько толкает меня в спину, и я падаю.

Уже лежа на земле, поворачиваю голову: тренер и еще пара ребят задержались – наслаждаются представлением. Хорошо, значит точно пойдут слухи.

Джонс рывком поднимает меня на ноги. Не очень-то ласково.

Я молчу, пока они волокут меня к машине и заталкивают на заднее сидение.

– Ну и? – спрашивает Джонс. – Какая у тебя есть для нас информация?

Автомобиль не завел, зато громко защелкнулись замки на дверях.

– Никакой.

– Мы знаем, что Захаров приходил на похороны, – поддакивает его напарник. – С дочерью. А ее уже долгое время никто не видел. Теперь она вернулась. И даже перевелась сюда, в Веллингфорд.

– Ну и что?

– Мы знаем, вы с ней были близки. Если это вообще его дочь.

– Что вам надо? – Я осторожно пробую наручники; замки серьезные, руками почти не пошевелить. – Хотите знать, действительно ли она Лила Захарова? Да. Мы в детстве вместе в прятки играли в Карни. Лила не имеет отношения к убийствам.

– Где она была все это время? Чем занималась? Раз ты так хорошо ее знаешь, расскажи.

– Не знаю.

Приходится врать. Я понятия не имею, куда они клонят, но мне решительно не нравится наш разговор.

– Ты мог бы начать новую жизнь, – убеждает меня Джонс. – Примириться наконец с законом. Кассель, зачем тебе выгораживать этих людей?

Пожалуй, потому, что я и есть «эти люди». На мгновение я пытаюсь представить себя хорошим парнем с полицейским значком и незапятнанной репутацией.

– Мы пообщались с твоим братом. Он нам помог.

– С Барроном? – откинувшись на кожаное сиденье, я с облегчением заливаюсь смехом. – Он неисправимый лгун. Конечно же, он вам помог. Брат всегда рад благодарным слушателям.

Джонс, похоже, смутился, а Хант разозлился.

– Твой брат заявил, что нужно копать под Лилу Захарову. И что ты будешь ее выгораживать.

– Так и сказал? – теперь я хорошо владею ситуацией, и они оба это понимают. – Я просмотрел ваши досье. То есть, по-вашему, Лила мастер смерти и начала убивать людей в четырнадцать лет? Ей ведь столько было, когда исчез Бассо. А как она прячет следы отдачи? Очень хорошо, должно быть, прячет, я ведь не видел на ней ни единого…

– Мы ничего не утверждаем наверняка, – Джонс с силой ударяет кулаком по сидению. – Мы хотим получить информацию от тебя. Если ничего не получим, придется обратиться к другим источникам. Возможно, и к тем, которые ты сам считаешь ненадежными. Ты понял?

– Да.

– Так что ты в следующий раз нам предоставишь? – ласково спрашивает Джонс, роняя мне на колени визитную карточку.

Я набираю в грудь побольше воздуха:

– Информацию.

– Молодец, – радуется Хант.

Агенты обмениваются странными взглядами, а потом Хант открывает дверь машины и командует:

– Давай руки, я сниму наручники.

Поворот ключа, щелчок, я потираю онемевшие запястья.

– Если ты вдруг решил, что мы не сможем тебя в любую минуту взять за жабры, подумай вот о чем: ты мастер. Улавливаешь?

Кивая головой, я засовываю визитную карточку в карман. Джонс внимательно за мной наблюдает.

– Значит, уже сделал что-нибудь противозаконное, – ухмыляется Хант. – Так со всеми мастерами. Иначе как бы ты узнал о своем даре?

Я вылезаю из машины, смотрю ему прямо в глаза, а потом сплевываю на нагретый солнцем черный асфальт.

Он дергается ко мне, но останавливается, услышав покашливание коллеги.

– Мы не прощаемся, – обещает напоследок Джонс.

Агенты садятся в автомобиль и уезжают.

А я возвращаюсь в Веллингфорд. Меня прямо трясет от ярости, так я их обоих ненавижу. Особенно потому, что они правы.

Почти сразу же меня вызывают в кабинет директора. Норткатт сама открывает дверь и приглашает меня войти.

– Здравствуйте, мистер Шарп. Присаживайтесь.

Сажусь в зеленое кожаное кресло напротив огромного письменного стола. Аккуратный ежедневник, позолоченная ручка на подставке, папки в деревянной коробке. Все такое стильное, изысканное.

Все, кроме дешевой стеклянной вазочки с мятными леденцами. Я беру один и медленно разворачиваю фантик.

– Насколько я понимаю, к вам сегодня приходили? – брови у нее удивленно приподняты, будто к ученикам и прийти просто так никто не может.

– Да.

Норткатт разочарованно вздыхает, словно рассчитывала, что я сам все объясню, без дополнительных вопросов.

– Не хотите рассказать, чего хотели от вас сегодня федеральные агенты?

– Предлагали стать крысой, – я откидываюсь назад в кресле. – Но я им объяснил, что в Веллингфорде много задают и дополнительная работа мне не нужна.

– Как, простите?

Не думал, что можно вздернуть брови еще выше, но ей это удалось. Не очень-то я хорошо себя веду: история еще куда ни шло, но вот как я ее рассказываю. Ну ладно, в худшем случае вкатает мне за нахальство пару выговоров.

– Крысой, – повторяю я нарочито вежливо. – Информатором, который сообщает о правонарушениях, связанных с употреблением наркотиков. Не волнуйтесь, я ни за что не буду доносить на своих одноклассников. Даже если кто-то по глупости и употребляет наркотики. Но я уверен, что таких у нас нет.

Директриса берет со стола позолоченную ручку и нацеливает ее на меня.

– Мистер Шарп, вы всерьез думаете, что я в это поверю?

Я делаю большие глаза.

– Ну, у нас есть, конечно, ученики, у которых вид абсолютно обкуренный, признаю. Но я всегда думал, они просто…

– Мистер Шарп! – Норткатт так разъярилась – вот-вот ткнет меня ручкой. – Мне сообщили, что агенты надели на вас наручники. Возможно, есть и другая версия событий?

В этом самом кресле я сидел в прошлом году и умолял не исключать меня. Может быть, я все еще злюсь.

– Нет, мэм. Они просто демонстрировали мне, насколько безопасно и выгодно на них работать, хотя кое-кто, наблюдая за подобной сценой, мог все понять превратно. Можете сами позвонить агентам.

Вытащив из кармана визитку, которую всучил мне Джонс, я кладу ее на письменный стол.

– Так и сделаю. Можете идти. Пока это все.

Агенты подтвердят мое вранье. У них нет другого выхода, ведь они намерены продолжать наше «сотрудничество». Плюс, Ханту наверняка не захочется объяснять, почему он уложил лицом на землю семнадцатилетнего подростка, у которого и привода в полицию-то ни одного нет. Так что придется им согласиться с моими глупыми выдумками, что приятно. А Норткатт, как бы она ни злилась, придется согласиться с ними, хотя директриса и не поверила ни единому слову.

Все хотят с достоинством выйти из сложившейся ситуации.

Встреча «Сглаза» уже началась. Я захожу в кабинет музыки. Парты в классе мисс Рамирес сдвинуты в некое подобие круга, Даника сидит рядом с Лилой. Усаживаюсь на соседний стул.

Лила улыбается и берет меня за руку. Интересно, она в первый раз на встрече клуба? Я-то сам хожу нерегулярно и потому не знаю.

На доске написан адрес, где именно будет проходить митинг в поддержку прав мастеров, мы с Сэмом еще обещали туда поехать в самом начале семестра. Получается, митинг уже завтра. Наверное, именно об этом и говорили на собрании. Под адресом написано, как себя вести: «Держитесь вместе, не разговаривайте с незнакомыми людьми, не выходите за пределы парка».

– Я уверена, что почти никто из вас не смотрел вчерашнее выступление, ведь его показывали во время занятий, – говорит Рамирес. – Поэтому можно посмотреть его сейчас всем вместе и обсудить.

– Ненавижу губернатора Пэттона, – встревает какая-то десятиклассница. – Нам обязательно слушать, как он в очередной раз несет чепуху?

– Нравится он вам или нет, но именно на него смотрит вся Америка, – объясняет учительница. – И именно эту речь будут вспоминать избиратели, когда в ноябре в Нью-Джерси пройдет голосование, касающееся второй поправки. Эту или ей подобную.

– Пэттон лидирует, если верить опросам, – Даника от волнения прикусывает кончик косички. – То есть люди одобряют его взгляды.

Десятиклассница с отвращением смотрит на Данику, будто та заявила, люди должны их одобрять.

– Это просто политический трюк, – вступает кто-то из мальчишек. – Он притворяется, что озабочен проблемой, ведь она у всех на слуху. А сам в две тысячи первом голосовал за права мастеров. Знает, откуда ветер дует, и умеет подстраиваться.

Дискуссия продолжается, но я уже не вслушиваюсь. Как приятно просто сидеть здесь, когда никто не кричит на тебя, не надевает наручники. Лила внимательно наблюдает за говорящими. Она все еще держит меня за руку и, по-моему, в первый раз за долгое время выглядит спокойной и умиротворенной.

Сейчас кажется, что возможно все.

Если все тщательно обдумать и спланировать, я, может быть, сумею решить свои проблемы, даже, на первый взгляд, самые неразрешимые. Сначала нужно найти настоящего убийцу Филипа. Потом скинуть с хвоста федералов. А потом разберусь, что делать с Лилой.

Рамирес поворачивает к ученикам телевизор, который стоит на одном из стульев.

– Хватит, хватит! Давайте сначала посмотрим, а потом обсудим, хорошо?

Она включает телевизор, нажимает кнопку на пульте, и весь экран заполняет бледная физиономия Пэттона. Губернатор стоит за кафедрой на фоне синего занавеса. Три с половиной седые волосинки прилизаны. Он смотрит так, будто собирается сожрать зрителей живьем.

Камера отъезжает и становится видна толпа репортеров: мужчины и женщины в строгих костюмах тянут руки, словно усердные школьники. На ступеньках перед сценой стоит помощник, заслоняя собой проход, а рядом с ним женщина в строгом черном платье, волосы собраны в пучок. В ней есть что-то знакомое, и я приглядываюсь внимательнее.

– Больно, – шепчет Лила.

Торопливо отпускаю ее руку. Кожа на перчатке натянулась, будто я сжал кулак.

– В чем дело?

– Просто слышно плохо, – похоже на правду, ведь я, вообще-то говоря, и не слушал.

Она кивает, немного нахмурившись. Выжидаю, кажется, целую вечность, а потом, повернувшись к ней, шепчу:

– Сейчас вернусь.

Лила снова хмурится, в ее глазах вопрос.

– Я в туалет.

Выхожу в коридор и иду в противоположную от туалета сторону. Останавливаюсь, прислоняюсь к стене и достаю мобильник. Как там назывался тот идиотский журнал? «Миллионеры у себя дома»?

– Привет, зайчик, – отвечает мама. – Сейчас перезвоню с городского.

Я прокашливаюсь.

– Сначала объясни, почему тебя показывали по телевизору?

– Ты видел? – она глупо хихикает. – И как я выглядела?

– Как будто переоделась кем-то другим. Что ты делала у губернатора Пэттона? Он ненавидит мастеров, а ты мастер, и к тому же у тебя судимость.

– Он очень милый, надо только узнать его поближе, – щебечет мать. – И он не ненавидит мастеров, он хочет ввести принудительное тестирование, чтобы их спасать. Ты что – не слушал выступление? К тому же, у меня нет судимости. Никакой. Была апелляция, и мое дело пересмотрели.

Со стороны музыкального кабинета вдруг раздаются крики.

– Попались, уродцы, – вопит кто-то.

– Я перезвоню, – повесив трубку, я возвращаюсь к классу.

Грег наблюдает, а Джереми стоит в дверях и снимает, поводя видеокамерой туда-сюда, словно пытается никого не упустить. Он так хохочет и дергается, интересно, хоть что-нибудь записалось или получатся только цветные пятна?

В коридор выходит Рамирес, и мальчишки отступают, но все равно продолжают снимать. Теперь они снимают ее.

– Вы оба получаете по выговору, – странным дрожащим голосом объявляет учительница. – За каждую следующую секунду съемки получите еще по одному.

Джереми сразу же опускает камеру и принимается нажимать на кнопки.

– В наказание оба будете всю неделю оставаться после уроков в моем классе. А запись нужно уничтожить, понятно? Это вторжение в частную жизнь.

– Да, мисс Рамирес, – соглашается Джереми.

– Хорошо, можете идти.

Грег и Джереми убегают. Рамирес смотрит им в спину. А я смотрю на нее. В груди все похолодело от нехорошего предчувствия.

Этой же ночью появляется веб-сайт. Утром в четверг уже вовсю ходят слухи: Рамирес вне себя, но Норткатт не может найти виновных. Джереми заявил, что ничего не вывешивал в интернет и хотел уничтожить запись, но кто-то якобы пробрался к нему в комнату и украл камеру. Грег утверждает, что ни к чему не прикасался.

Мне подсовывают все больше и больше конвертов с деньгами: да или нет? Чуть ли не вся школа с азартом делает ставки: кто именно из участников встречи клуба мастер. А я и сам был в той комнате и вышел в коридор только по нелепой случайности.