Текст книги "Луд-Туманный"

Глава 14
Мертв в глазах Закона

На следующее утро мастер Натаниэль проснулся поздно. Он явно встал не с той ноги, что было вполне понятно после злоключений минувшего вечера.

Его настроение отнюдь не улучшилось с приходом госпожи Златорады, которая появилась, когда он одевался.

– Ты снова курил по всему дому! Ты же знаешь, как это на меня действует. Меня все утро тошнит! Нат! Ну что ты за человек! – И улыбнувшись, отчего у нее на щеках появились ямочки, она погрозила ему пальчиком, стараясь смягчить свой излишне суровый тон.

– На этот раз ты ошибаешься, – буркнул мастер Натаниэль – Я вообще не курил уже неделю! Твое обоняние на этот раз тебя подвело!

Но хотя мастер Натаниэль был не в духе, все происшедшее его отнюдь не обескуражило.

Запершись в курительной, он с четверть часа что-то писал, потом, словно репетируя роль, принялся расхаживать по комнате, после чего отправился на ежедневное заседание сената. Он был так поглощен своими мыслями, что не заметил странных взглядов, которыми обменялись сенаторы при его появлении в комнате отдыха.

Как только они облачились в свои мантии и заняли места в великолепном зале, где проходи ли заседания, выражение их лиц изменилось. Это больше не были добродушные купцы, знавшие друг друга всю жизнь. Их жесты приобрели торжественность. Они перешли от повседневной речи на язык своих предков, чеканный, строгий и поэтический.

Жесткий взгляд мастера Натаниэля, суровый тон, которым он произнес: «Сенаторы Доримара!», могли предвещать что угодно, в том числе, например, предложение приготовить гуся, а не индейку для общественного обеда.

Но уже первые слова свидетельствовали, что это будет нечто гораздо более серьезное.

– Сенаторы Доримара! – начал он. – Сегодня утром я хочу предложить вам проснуться. Мы спали много столетий, а Закон пел нам колыбельные. Но многие из присутствующих здесь получили весьма болезненную травму. Однако пробудило ли это нас? Боюсь, что нет. Пришло время, когда нам нужно посмотреть фактам в лицо, – даже если эти факты странным образом похожи на сны и фантазии.

– Друзья мои, старинные враги нашей страны – повсюду, – продолжал он. – Традиция утверждает, что феи (он бесстрашно произнес ужасное слово) боятся железа; а у нас, потомков купцов – героев и мореплавателей, – еще, должно быть, этот металл остался в крови. Пришло время доказать это. Мы рискуем потерять все, что делает жизнь приятной: веселый смех, крепкий сон, радости семейного очага, мирный покой садов. И если мы не сможем гарантировать все это нашим детям, то что толку в наследстве, которое мы им оставим? Поэтому наш долг – долг отцов и граждан – навсегда выкорчевать угрозу, корни которой уходят в глубокое прошлое, а ветви бросают тень на будущее.

С одним из моих коллег мы наконец-то обнаружили, кто навлек недавний позор и горе на многих из нас. Боюсь, что доказать его вину будет трудно, так как он хитер, осторожен и опасен, а главным оружием этого человека, как и его тайных сообщников, является обман. Поэтому я прошу всех вас ответить на мою откровенность верой и преданностью, которые помогут вам принять эти слова в качестве единственного критерия истины. Кроме того, мне иногда кажется, что меньшего осуждения заслуживает тот, кто вводит в заблуждение других, чем тот, кто вводит в заблуждение себя. Поэтому отбросим узаконенный обман! Давайте называть вещи своими именами: не набивные ткани или шелковая тафта, а волшебные фрукты. И если будет доказано, что какой-то человек, кто бы он ни был, привез подобный товар в Доримар, то пусть его предадут смертной казни через повешение.

Мастер Натаниэль сел.

Но где же буря аплодисментов, которыми сенаторы приветствовали бы его речь, на что он втайне так надеялся? Где слезы, взволнованные вопросы, проявление глубоких чувств и растроганности?

За исключение выкрика «Браво!» из уст мастера Амброзия, речь мэра была встречена гробовым молчанием. Все лица, окружавшие его, были мрачными и напряженными, губы – сжатыми, а брови – нахмуренными, и только герцог Обри, смотревший с портрета, как всегда, едва заметно улыбался.

Но вот встал мастер Полидор Виджил и нарушил зловещее молчание.

– Сенаторы Доримара! – начал он. – Образец красноречия, которым является выступление его милости мэра, может, как это ни странно, послужить прелюдией – золотой прелюдией – к моим далеко не столь красноречивым словам. Я тоже пришел сюда с намерением привлечь ваше внимание к узаконенному обману, который, что греха таить, действительно существовал. Но, может быть, перед тем, как я скажу то, что хочу сказать, его милость позволит секретарю прочитать древнейший узаконенный обман из нашего Кодекса. Вы найдете его в первом томе законодательных актов двадцать пятого года Республики, глава 9, статья 5.

Мастер Полидор Виджил сел, и, казалось, мрачная улыбка появилась на лицах сенаторов, а затем исчезла в насмешливых глазах герцога Обри на портрете.

Мастер Натаниэль обменялся удивленным взглядом с мастером Амброзием, но ему ничего не оставалось, как позволить секретарю поступить в соответствии с желанием господина Виджила.

Итак, тихим, высоким и бесцветным голосом, словно это был голос самого Закона, секретарь прочитал следующее:

Далее мы предписываем, что ничто, кроме смерти, не может являться достаточно веской причиной, чтобы сместить с поста мэра Луда-Туманного Верховного Сенешаля Доримара ранее, чем по истечении пятилетнего срока его правления. Но мертвые немы, слабы, вероломны и тщеславны, и если мэр во времена, когда безопасность доримарцев находится под угрозой, по мнению его коллег, будет соответствовать какому-либо из вышеупомянутых эпитетов, то пусть он считается мертвым в глазах Закона и пусть на его место изберут другого.

Глава 15
«Хо-хо-хох!»

Секретарь закрыл огромный фолиант, низко поклонился и вернулся на свое место. А в зале воцарилась зловещая тишина.

Мастер Натаниэль взирал на сенаторов холодно и отчужденно, словно сам Закон. Что они могли с ним сделать, если им движет таинственный импульс, побудивший идти по белой прямой дороге, ведущей – он и сам не знал, куда.

Но мастер Амброзий вскочил и сурово потребовал, чтобы многоуважаемый сенатор пояснил, что он имел в виду, прибегнув к столь оскорбительным инсинуациям.

Мастер Полидор снова встал и, угрожающе показывая пальцем на мастера Натаниэля, сказал:

– Его милость мэр говорил нам о человеке хитром, опасном и скрытном, который недавно навлек на нас позор и беду. Но этим человеком является не кто иной, как его милость мэр.

Мастер Амброзий опять вскочил и стал гневно протестовать, но мастер Натаниэль ex cathedra[6]6
  Официально (лат.).


[Закрыть] сурово приказал ему замолчать и сесть на место.

А тем временем Полидор Виджил продолжал:

– Он был нем, когда нужно было говорить; слаб, когда нужно было действовать; вероломен – что могут подтвердить безутешные семьи его друзей… и тщеславен. Да, тщеславен, ибо чем, кроме тщеславия, – иронично улыбнулся он, – можно объяснить такую страсть к заморским тканям, тафте и прочим дорогим шелкам? Таким образом, я настаиваю на том, чтобы в глазах Закона его считали мертвым.

По залу прокатился негромкий ропот одобрения.

– Будет ли он отрицать, что питает чрезмерную страсть к шелкам?

Мастер Натаниэль дал понять, что он это отрицает.

Мастер Полидор спросил, не будет ли мэр в таком случае возражать, чтобы его дом подверг ли обыску; и мастер Натаниэль кивнул утвердительно.

– Немедленно и безотлагательно? Ответ был тот же.

Итак, весь сенат встал, и двадцать сенаторов, не снимая мантий, покинули Палату Гильдий и направились к дому мастера Натаниэля.

А кто же присоединился к процессии по пути, как не Эндимион Хитровэн? Тут уж мастер Амброзий вышел из себя. Хотелось бы ему знать, почему этот закоренелый негодяй, этот бесстыжий выскочка сует свой нос в конфиденциальные дела сената! Но мастер Натаниэль крикнул ему раздраженно:

– Да пусть идет, Амброзий, если ему хочется. Чем больше людей, тем веселее!

Можете представить себе ужас и изумление госпожи Златорады, когда спустя несколько минут ее брат с толпой сенаторов, теснившихся за его спиной, потребовал, чтобы она принесла ему все ключи, имеющиеся в доме.

Они стали производить тщательнейший обыск, перерывая ящики в комодах, сундуки и письменные столы. Но нигде не обнаружили ни кусочка уличающей кожуры, ни пятнышка подозрительного цвета.

– Ну что ж, – начал мастер Полидор тоном, в котором звучало одновременно облегчение и разочарование, – наши поиски, кажется, оказались…

– Бесплодными, а? – подсказал Эндимион Хитровэн, потирая руки и поглядывая на присутствующих своими яркими глазами.

– Ну что ж, может быть. Может быть…

Они стояли в зале рядом с прадедовскими часами, тикающими с невинным и глупым видом.

Эндимион Хитровэн подошел к часам и, кривляясь, уставился на них, склонив голову на бок. Потом постучал по корпусу из красного де рева, напомнив этим госпоже Златораде слова стражника Палаты Гильдий о его сходстве с дятлом.

Затем, отступив на несколько шагов, с комическим предостережением погрозил им пальцем.

– Мерзкий фигляр! – довольно отчетливо произнес мастер Амброзий.

Повернувшись к Полидору Виджилу, весельчак Хитровэн сказал:

– Чтобы ни у кого не осталось никаких сомнений, давайте-ка заглянем в эти часы.

Мастер Полидор в душе был согласен с восклицанием мастера Амброзия. Он тоже подумал, что доктор, паясничая в такую минуту самым отвратительным образом, проявил полное отсутствие хорошего воспитания.

Но все же Закон не боится довести основательность до абсурда. Поэтому мастер Полидор спросил мэра, не будет ли тот так любезен предоставить в его распоряжение ключ от часов. Мастер Натаниэль предоставил, и часы открыли. Лицо госпожи Златорады исказила гримаса, она поднесла к носу нюхательную соль, так как, ко всеобщему изумлению, эти глупые, такие добродушные на вид прадедовские часы предстали перед присутствующими этаким рогом изобилия, полным экзотических, странного цвета и зловещего вида фруктов.

Побеги, сродни виноградным, усыпанные яркими, опасными и порочными ягодами, обвивались вокруг маятника и цепи, на которой висели две свинцовые гири; а на дне ящика лежала тыква невиданного цвета, выдолбленная и наполненная чем-то похожим на малиновый виноград, рыжевато-коричневый инжир, изумрудно-зеленую малину и прочие фрукты, еще более странные, самого невероятного цвета и формы, не присущие ни одному из видов, известных в Доримаре.

Вздох ужаса и удивления вырвался у собравшихся. А из часов или из дымохода – а может, из плюща, заглядывавшего в окно? – откуда-то совсем близко раздалось насмешливое «Хо-хо-хох!»

Конечно же, не прошло и нескольких часов, как весь Луд-Туманный смеялся над провалом такой эмоциональной речи мэра в сенате.

А вечером толпа сожгла на костре его чучело, и среди тех, кто танцевал вокруг костра, были Шлендра Бесс и матушка Тиббс. Понимала ли матушка Тиббс, что происходит, или нет, сказать было трудно. Был повод потанцевать, а ей этого было вполне достаточно.

Стало также известно, что конная полиция во главе со своим капитаном хоть и не принимала участия в этих событиях, но находилась рядом и взирала на все со снисходительной улыбкой.

Из уважаемых граждан в этой несимпатичной толпе зрителей был также Эбенизер Прим, часовщик. Однако он не позволил своим дочерям присутствовать при этом зрелище, и они сидели дома, не снимая с огня ужин для отца и его подмастерья в черном парике.

Но Эбенизер вернулся один, а Рози и Салат слишком боялись отца, чтобы задавать ему какие-либо вопросы. Вечер тянулся бесконечно: Эбенизер читал «Похождения доброго мэра в Луде-Туманном» (дидактическую и невыразимо скучную поэму времен ранних лет Республики) и время от времени бросал поверх очков суровые взгляды на дочерей, которые шептались, склонившись над работой, – они плели кружева, – и часто поглядывали на дверь.

Девушки поднялись к себе в спальню, так и не дождавшись подмастерья. Оставшись вдвоем, они признались друг другу, что провели самый скучный вечер с тех пор, как ранней весной он появился у них в доме. Было просто удивительно, какая невероятная веселость скрывалась за чопорной внешностью этого молодого человека.

Достаточно было понаблюдать за уморительными гримасами, которые он корчил за спиной их папочки, чтобы оживить вечер, проведенный в обществе этого достойного джентльмена! А как их веселило, когда он вдруг пронзительно выкрикивал «Хо-хо-хох!» и на самой высокой ноте ханжеское выражение на его лице мгновенно исчезало. Кроме того, запас загадок и смешных песенок, казалось, был у него неистощимым, а когда речь шла о всевозможных розыгрышах, изобретательность подмастерья не знала предела.

Сестры с раннего детства жаждали иметь обезьянку или попугая какаду, которых привозили матросы, однако отец всегда решительно отказывался. Но этот подмастерье был в десять раз забавнее любой обезьянки или какаду!

На следующее утро, когда помощник отца не пришел за своей традиционной булочкой и стаканом тонизирующего напитка домашнего приготовления, девушки заглянули к нему в комнату и обнаружили, что постель не тронута, а на полу валяется аккуратный черный парик. Юноша так и не пришел за ним. А когда они робко спросили отца, что случилось с подмастерьем, тот сурово запретил им даже упоминать когда-либо его имя и прибавил, многозначительно покачивая головой:

– Я давно подозревал, что он был не тем, за кого себя выдавал. – Огорченно вздохнув, он пробормотал: – Но никогда еще у меня не было подмастерья с такими изумительно искусными руками.

Что касается мастера Натаниэля, то пока его чучело сжигали на рыночной площади, он удобно расположился у себя в курительной и погрузился в чтение объемистого тома.

Он вдруг вспомнил, что каким-то образом дело вдовы Бормоти ассоциировалось у него с шуткой мастера Амброзия о том, может ли у покойников идти кровь. И он стал перечитывать материалы судебного процесса – на этот раз очень внимательно.

По мере чтения его душевное состояние постепенно менялось, как меняются цвета ландшафта с движением солнца. Но если этот ландшафт прорезает белая дорога, то она все так же мерцает белым, даже когда Солнце сменяет Луна. И прямая белая дорога все так же мерцала белым в душевном ландшафте мастера Натаниэля.

Глава 16
Суд над вдовой Бормоти

На следующий день, со всем приличествующим случаю маскарадом, к которому Закон относится столь педантично, мастера Натаниэля объявили мертвым. У него забрали официальные мантии, соответствующие его чину, и отдали их мастеру Полидору Виджилу, новому мэру. Самого же мастера Натаниэля завернули в саван, положили на похоронные носилки, и четыре сенатора понесли его домой, а толпа стояла по обе стороны улицы и приветствовала издевательские похороны свистом и торжествующими воплями.

Но по окончании церемонии, когда мастер Амброзий, кипя от возмущения из-за такого надругательства, пришел с визитом к своему другу, его встретил очень жизнерадостный «труп», который вместо приветствия похлопал его по спине и воскликнул:

– Не говори мне о смерти, Брози! Я тут обнаружил кое-что, тебя это заинтересует.

И он вручил ему открытый том in folio.[7]7
  В половину бумажного листа (лат.).


[Закрыть]

– Что это? – спросил ошарашенный мастер Амброзий.

В ответе мастера Натаниэля чувствовалась некоторая торжественность:

– Это – Закон, Амброзий, гомеопатическое противоядие от иллюзии, изобретенное нашими предками. Садись и сию же минуту прочти это дело.

Мастер Амброзий хорошо знал, что разговаривать о чем-нибудь с Натом, когда голова его была забита другим, совершенно бесполезно. Кроме того, у него разыгралось любопытство, так как он начинал понимать, что за неожиданными причудами Ната иногда скрывалась острая интуиция. Поэтому, проворчав, как обычно, что у него нет времени на всякую чепуху, он уселся и стал читать том в том месте, где его открыл мастер Натаниэль, а именно – протокол суда над вдовой Бормоти за убийство мужа.

Истцом, как мы уже знаем, был батрак по имени Копайри Карп, служивший у покойного фермера. Он говорил, что ответчица уволила его внезапно и сразу же после сбора урожая, когда найти другую работу было нелегко.

Ему никак не объяснили причину увольнения, поэтому Копайри пошел к самому фермеру – по его словам, доброму и справедливому хозяину, – просить, чтобы его оставили. Фермер фактически признался, что для его увольнения не было никаких причин, кроме той, что его невзлюбила хозяйка. «Женщины – странные существа, Копайри, – сказал он с неловкой улыбкой. – И лучше не противоречить им. Тяжко придется тому, в кого они решили запустить коготок. Поэтому для всех будет лучше, если ты от нас уйдешь, Копайри».

Он дал ему пригоршню флоринов сверх жалованья и разрешил взять себе мешок чечевицы из амбара, но осторожно, чтобы об этом не узнала хозяйка.

Так вот, у Копайри было серьезное подозрение относительно того, почему ответчица хотела от него избавиться. Хотя хозяйка была почти девочкой – будучи второй женой фермера, она больше походила на старшую сестру его дочери, чем на мачеху, – она пользовалась репутацией женщины степенной и рассудительной, как если бы ей было лет сорок. Но Копайри знал еще кое-что. Он узнал, что у нее был любовник. Однажды вечером он застал ее в саду, лежащей в объятиях молодого иностранца по имени Кристофер Следопыт, травника, появившегося в этих краях незадолго до Великой засухи.

«Вот с тех пор она меня и невзлюбила, – говорил Копайри, – и все, что бы я ни делал, было плохо. И думаю, она не имела ни минуты покоя, пока от меня не избавилась. Она, к сожалению, не знала, что я совсем не болтун и не собирался осуждать молодую кровь – жену, которая была почти вдвое младше своего мужа».

Итак, его с женой и детьми пустили по миру.

Первую ночь они провели в поле, и, разведя костер, Копайри заглянул в мешок, взятый с позволения фермера в амбаре, чтобы жена могла сварить на ужин чечевичный суп. Но что это? Вместо чечевицы в мешке были фрукты – те самые, которые Копайри Карп, будучи сельским жителем западных областей, родившимся и выросшим неподалеку от Эльфских Пределов, узнал с первого взгляда. Это был сорт, к которому он ни за что не прикоснулся бы сам и никогда не позволил бы сделать этого жене и детям… Словом, в мешке находились волшебные фрукты. Они закопали его в поле, так как Копайри говорил, что «хотя эта штука – отрава для людей, но для посевов, говорят, это отличное удобрение».

С неделю или более того они бродили по стране, перебиваясь кое-как. Иногда Копайри выручал немного денег, работая подсобным рабочим на фермах или играя на скрипке на сельской свадьбе, потому что он был отличным скрипачом.

Но с наступлением зимы нищета подобралась к ним еще ближе, и его жена вспомнила, что в юности обучалась плести корзины. В том месте, где они тогда проживали, росла самая лучшая для этих целей порода ивы, и женщина решила проверить, не утратили ли ее пальцы былых навыков. Но сок этой породы ивы был смертельным ядом, поэтому она не позволяла детям помогать ей резать лозу.

Итак, она принялась за работу и стала делать плетеные емкости, чтобы жены фермеров могли хранить в них зимой зерно, и корзинки самых причудливых форм, чтобы юноши могли дарить их своим возлюбленным для лент и всяких безделушек. Дети продавали ее изделия по деревням, и таким образом им удавалось прокормиться.

Следующим летом, незадолго до сбора урожая, старшая дочь Копайри пошла продавать корзины в Лебедь. Там она встретила жену фермера Бормоти и предложила ей свой товар. Девушка была уверена, что та не узнает в ней дочь Копайри, так как она служила в другом месте, когда ее отец работал на ферме. Госпоже Бормоти понравились корзины, она купила две-три штуки и завела с девушкой беседу. Ее заинтересовало, как делаются корзины. Из разговора она узнала, что больше всего для этих целей подходит ядовитая порода ивы. Под конец она попросила девушку принести ей охапку вышеупомянутой лозы, так как плетение корзин, по ее словам, будет приятным разнообразием по вечерам вместо надоевшей прялки. Через несколько дней девушка принесла ей охапку ивовых прутьев, за которые та ей хорошо заплатила.

Вскоре после этих событий стало известно, что фермер Бормоти внезапно скончался. Поползли разные слухи. В том краю существовал старинный обычай: все обитатели дома, где лежал покойник, должны были поочередно пройти мимо тела. Это в некотором роде заменяло дознание, так как, по преданию, если дело нечисто, то когда мимо гроба пройдет убийца, у покойника пойдет кровь из носа. Эта традиция, по словам Копайри, соблюдалась в том краю повсеместно, даже в тех случаях, где не могло возникнуть никаких подозрений (например, смерть женщины при родах). И во всех тавернах и фермерских домах шептались о том, что у покойного фермера Бормоти было обильное кровотечение, когда вдова проходила мимо гроба, а когда за ней последовал Кристофер Следопыт, у трупа пошла кровь вторично.

Подытожив все ему известное, Копайри Карп пришел к выводу, что его долг – выдвинуть обвинение против вдовы Бормоти.

Он считал ее виновной по двум причинам: у покойника шла кровь, когда она проходила мимо гроба, и она купила у его дочери лозу, сок которой был ядовитым. Мотивом преступления он считал желание хозяйки фермы заменить пожилого мужа молодым любовником. Ответчица не могла отрицать тот факт, что она находилась в преступной связи со Следопытом. По этому поводу разразился скандал на всю округу, а она, совсем потеряв стыд, фактически поселила его на ферме за несколько месяцев до смерти мужа. Это было доказано со всей очевидностью, не оставляющей и тени сомнения, свидетелями, которых пригласил Копайри.

Что касается кровотечения у трупа, то народные суеверия не признавались Законом, а вдова просто проигнорировала этот факт в своей защитительной речи. Но относительно второго народного суеверия, упомянутого истцом – волшебных фруктов, – она мимоходом призналась, что, невзирая на ее возражения, покойный муж иногда использовал их в качестве удобрения, хотя она якобы не знала, где он их доставал.

Что же касается ивовых прутьев, то вдова подтвердила – да, действительно, она купила охапку ивовой лозы у дочери истца, но без всякого злого умысла, и может это доказать. У нее было несколько свидетелей, среди прочих – деревенская повивальная бабка; к ней всегда обращались, если кто-то болел, и те, кто присутствовал при последних часах фермера, все как один клялись, что смерть была совершенно безболезненной. А несколько врачей, которых пригласили в качестве экспертов, утверждали, что жертва ядовитого сока ивы всегда умирает в тяжких муках.

Затем ответчица стала бить истца его же оружием. Она доказала, что увольнение батрака не было неожиданным или несправедливым, так как из-за воровских наклонностей Копайри ее покойный муж часто грозился его выгнать. Несколько слуг с фермы подтвердили слова хозяйки.

Упомянув о пригоршне флоринов и мешке чечевицы, она заметила, что фермеру незачем было одаривать нечестного слугу. И ничего не было сказано о двух мешках пшеницы, свинье и курице редкой породы с выводком цыплят, которые исчезли одновременно с уходом батрака. Ее муж, говорила она, очень разозлился по этому поводу, он хотел разыскать Копайри и посадить его в тюрьму, но она упросила мужа проявить милосердие.

Так или иначе, но вдова вышла из зала суда без пятнышка на репутации, а Копайри Карпа за кражу приговорили к десяти годам тюремного заключения.

Что касается Кристофера Следопыта, то он исчез до суда, и ответчица категорически отрицала, что ей известно его местонахождение.