Текст книги "Луд-Туманный"

Глава 25
Закон подкрадывается и прыгает

Мастер Полидор Виджил в полном смысле – слова пережил самое большое в жизни потрясение, когда через несколько дней после событий, описанных в предыдущей главе, получил ордер на арест Эндимиона Хитровэна, составленный по всем правилам, с печатью и подписью окружного судьи из Лебеди-на-Пестрой.

Госпожа Златорада была права, когда говорила, что ее брат находится во власти доктора. Мастер Полидор был человеком слабым и праздным, однако он очень любил знаки отличия власти. Поэтому настоящее положение его идеально устраивало: он пользовался почетом и славой первого гражданина Луда-Туманного, который, к тому же, совершил coup d'etat[12]12
  Государственный переворот (фр.).


[Закрыть], но реально, как это обычно бывает, ни за что не нес ответственности.

И вдруг пришел этот ужасный документ – словно попытка отсечь ему правую руку. Первой его мыслью по получении бумаги было бежать советоваться с самим Эндимионом Хитровэном – несомненно, всезнающий и изобретательный доктор сможет доказать абсурдность обвинений. Но уважение к Закону и вера в то, что абсолютно все может оказаться тщеславием и иллюзией, но Закон всегда будет обладать устрашающей незыблемостью, пустило глубокие корни в душе мастера Полидора. Если существовал ордер на арест Эндимиона Хитровэна, ну что же – тот должен склонить голову, как любой другой гражданин и предстать перед судом.

Он еще раз перечитал ордер в надежде, что при повторном прочтении тот утратит свою реальность, окажется подделкой или мистификацией. Увы! Ошибиться в подлинности документа было абсолютно невозможно.

В унынии мастер Полидор уронил руки. Тяжело вздохнув, он медленно встал: ничего не оставалось, как вызвать Мамшанса и поручить ему сейчас же арестовать Эндимиона Хитровэна. Ведь вполне вероятно, что на суде доктор сможет с триумфом оправдаться, и чем быстрее все это произойдет, тем лучше.

Когда появился Мамшанс, мастер Полидор сказал самым небрежным тоном, на какой только был способен:

– Ах да, Мамшанс, да… Я попросил вас прийти, так как, – тут он отпустил короткий смешок, – только что я получил ордер на арест; несомненно, это какое-то досадное недоразумение, что совсем несложно будет выяснить на суде. Но дело в том, что ордер прибыл на арест… Да, на арест не кого-нибудь, а доктора Эндимиона Хитровэна!

И он снова засмеялся.

– Да, ваша милость, – сказал Мамшанс, и его лицо не только не выразило никакого удивления, но явно помрачнело.

– Абсурд, правда? – спросил мастер Полидор. – И как неудобно!

Мамшанс прочистил горло.

– Убийца есть убийца, ваша милость, – сказал он – Мы с женой были вчера в Зеленом Мотыльке. Кузен моей жены держит там таверну. Он праздновал свою серебряную свадьбу – ваша милость извинит меня за то, что я упоминаю такой факт, – и среди друзей, которых он пригласил, были истица и ее тетушка… Так вот… В этом деле есть некоторые детали, настолько вопиющие, что ни один обвиняемый, кем бы он ни был, не сможет уйти от возмездия. Но я больше ничего не скажу, ваша милость.

– Я думаю, Мамшанс, что вы заблуждаетесь. – Мастер Полидор злобно уставился на Мамшанса. Услышав его мнение, он все-таки не мог не почувствовать некоторого беспокойства.

Через два часа после утренних визитов к пациентам, а, возможно, и не к пациентам, Эндимион Хитровэн сел обедать. Не было в Луде человека, счастливее его: он стал самой влиятельной личностью в городе, он посвящен во все дела магистрата; а что касается Шантиклеров, которых он боялся, – ну что ж, он вырвал у них жало. Жизнь стала цельной, а если человек чувствует, что жизнь хороша, то самые скромные ее проявления радуют. В то утро даже кислые ягоды крыжовника показались бы доктору сладкими – что и говорить об обильной трапезе, которая его ожидала. Но судьба воспрепятствовала тому, чтобы Эндимион Хитровэн спокойно пообедал. Раздался громкий стук в дверь, и голос капитана Мамшанса потребовал немедленно провести его к доктору. Напрасно протестовала служанка, объясняя, что хозяин строго-настрого приказал никогда не беспокоить его за едой, – капитан грубо отстранил ее со словами, достойными даже такого выдающегося юриста, каким был покойный мастер Джошуа Шантиклер:

– Закон, уважаемая, не для того придумали, чтобы заботиться о желудке, поэтому потрудитесь пропустить меня. – И он решительно направился в гостиную.

– Доброе утро, Мамшанс! – жизнерадостно приветствовал его доктор. – Не хотите ли присоединиться к трапезе и отведать этот чудесный пирог с голубями?

Секунду или две капитан с отвращением глядел на него. Его профессиональная гордость страдала от того, что он не смог сразу распознать убийцу.

Нельзя сказать, чтобы капитан Мамшанс имел богатое воображение, но пристально глядя на доктора, он был почти уверен, что черты и выражение его лица претерпели едва уловимое изменение с тех пор, как он видел его в последний раз. Казалось, доктор сидит в призрачном мертвенно-зеленом свете, обезображивающем и зловещем, который ассоциируется со словом «убийца».

– Нет, благодарю вас, – ответил он резко. – Я не сажусь за стол с такими, как вы.

Доктор пристально посмотрел на него и приподняв, бровь, сухо заметил:

– Однако мне кажется, что еще совсем недавно вы не раз оказывали честь моему скромному столу.

Капитан презрительно фыркнул, а затем торжественно произнес:

– Эндимион Хитровэн! Именем государства Доримар, чтобы мертвые, живые и те, кто еще не родились, могли спать спокойно в своих могилах, постелях и утробах, вы арестованы!

– Вздор и чепуха! – раздраженно ответил доктор. – Что за игру вы затеяли, Мамшанс?

– Разве убийство – это игра? – вкрадчиво поинтересовался капитан.

Кровь отхлынула от лица доктора, а Мамшанс прибавил:

– Вы обвиняетесь в убийстве фермера Бормоти.

Эти слова подействовали, словно удар плеткой. Коварная личина Эндимиона Хитровэна сползла с него, как маска. Несколько секунд он сидел, смертельно бледный, не произнося ни слова, а потом вскочил и вне себя выкрикнул:

– Измена! Измена! Молчальники предали меня! Не стоит служить вероломному хозяину!

Новость об аресте Эндимиона Хитровэна по обвинению в убийстве распространилась по Луду со скоростью лесного пожара.

На каждом углу стояли небольшие группы торговцев, подмастерьев и матросов, увлеченно обсуждавших случившееся. От группы к группе переходила глухонемая шлюха Шлендра Бесс, что-то нечленораздельно бормоча, а за ней танцующей походкой неотступно следовала старая матушка Тиббс, то смеясь, то ликуя, то плача, выкрикивая и заламывая руки, сокрушаясь, что она не успела отнести доктору его последнюю стирку: печально, что ему придется совершить свой последний путь в грязном белье!

– Ведь он оседлает деревянного коня герцога Обри – те господа мне так сказали, – таинственно кивая головой, прибавляла она.

А тем временем Люк Коноплин сообщил Мамшансу о «рыбе», которую ночью ловила вдова с доктором.

В том месте, где Пестрая с шумом вырывалась из-под Гор Раздора, ее перекрыли и обнаружили на дне корзины с волшебными фруктами. Это обстоятельство поразило мастера Полидора Виджила, и отношение его к Эндимиону Хитровэну изменилось.

Глава 26
«Ни деревья, ни люди»

По причине сильных волнений, происшедших в народе из-за ареста доктора, сенат счел предпочтительным, чтобы суд над ним и вдовой Бормоти произошел ранее всех других официальных дел; поэтому как только два главных свидетеля, Питер Горох и Марджори, прибыли в Луд-Туманный, суд назначили безотлагательно.

Никогда еще за всю историю Доримара судебного заседания не ожидали с таким любопытством и нетерпением. Суд должен был начаться в девять утра, а в семь чесов зал заседаний был уже переполнен и бурлящая толпа во внутреннем дворе здания все прибывала и выплескивалась на Хай-стрит.

В первом ряду в зале сидели госпожа Златорада, госпожа Жасмина, госпожа Сладкосон и другие жены членов магистрата; средние скамьи занимали купцы с женами и прочие добропорядочные члены общины, а за ними шумела толпа из подмастерьев, матросов, уличных разносчиков, проституток. Они хохотали, ругались, выкрикивали непристойности, острили:

– Попугай моей бабушки очень любит вишни, нужно сообщить об этом в полицию, чтобы его посадили в тюрьму как контрабандиста!

– Где Мамшанс? Зовите Мамшанса и мэра! Двести лет назад деревенский дед съел галлон супа из крабов и в ту же ночь умер – арестуйте доктора Хитровэна и повесьте его за это!

Но когда часы пробили девять и мастер Полидор Виджил в пурпурной мантии, расшитой золотыми Солнцем, Луной и Звездами, похожей скорее на жреческое одеяние, чем на официальное облачение, и остальные десять судей, одетые в алые мантии, отороченные горностаем, один за другим вошли в зал и, торжественно поклонившись собранию, заняли свои места на возвышении, воцарилась тишина, ибо страх перед Законом с молоком матери впитал в себя каждый доримарец, даже самый неблагонадежный.

Однако когда капитан Мамшанс в зеленом мундире и с топором в руках вместе с двумя стражниками из городской конницы ввел двух арестованных, занявших свои места на скамье подсудимых, по залу пробежал возбужденный ропот.

Хотя Эндимион Хитровэн давно был одним из самых известных лиц в Луде, все глаза обратились к нему с таким жадным любопытством, словно он был дикарем из Янтарной пустыни, впервые попавшим в Доримар. Многие из присутствующих не сомневались, что смогут прочитать в знакомых чертах описание его зловещей, порочной жизни.

Однако для менее впечатлительных зрителей он выглядел как обычно, может, чуть бледнее и слегка уставшим.

Он окинул аудиторию свойственным ему оценивающим взглядом, словно говоря: «Абсурд! Бессмыслица! Но нужно уметь извлекать пользу даже из самого нелепого положения».

– Он собирается заставить судей отработать их деньги!

– Если он и умрет, то умрет героем! – торжествующе шептали его почитатели.

Что касается вдовы, то ее лицо было смертельно бледным и лишенным всякого выражения, что придавало ему какую-то трагическую, зловещую красоту, напоминавшую лики кладбищенских статуй с Полей Греммери.

Со всех сторон слышались негодующие возгласы. Но вот судебный клерк выкрикнул:

– Тишина!

И торжественным голосом мэр Луда-Туманного Полидор Виджил произнес:

– Эндимион Хитровэн и Клементина Бормоти, поднимите руки.

Они повиновались. Мэр прочитал обвинение, сформулированное следующим образом:

– Эндимион Хитровэн и Клементина Бормоти, вы обвиняетесь в том, что тридцать лет на зад отравили фермера и окружного судью Лебеди-на-Пестрой плодами, известными под названием ягоды милосердной смерти.

После чего истица, молоденькая свежая девушка (не кто иная, конечно же, как наша старая знакомая мисс Хейзел) опустилась на колени перед помостом и поцеловала великую печать. Судебный пристав провел ее к кафедре из резного дерева, откуда она тихо, но достаточно четко, чтобы ее могли слышать в самых дальних уголках зала, рассказала все, что знала, об убийстве своего дедушки.

Далее госпожа Перчинка, робея и волнуясь, немного сбивчиво повторила судьям то, что она уже рассказывала мастеру Натаниэлю.

Затем последовали свидетельские показания Питера Гороха и Марджори, и наконец судьям передали письмо покойного фермера.

– Эндимион Хитровэн! – провозгласил мастер Полидор. – Закон велит вам говорить или молчать – как подскажет вам ваша совесть.

И когда Эндимион Хитровэн встал, чтобы сказать слово в свою защиту, от тишины в зале зазвенело в ушах.

– Господа судьи! – начал он. – Мое положение, возможно, недостаточно высоко, чтобы быть вне досягаемости для виселицы, однако выше всех присутствующих здесь сегодня. В первую очередь я хочу обратить ваше внимание на то, что всю свою жизнь я посвятил служению гражданам Доримара.

Тут на галерке произошло некоторое волнение и раздались выкрики: «Долой сенаторов!», «Да здравствует добрый доктор!» Но потенциальные бунтовщики были усмирены громоподобным голосом Закона, прозвеневшим в возгласе судебного пристава:

– Тишина!

Обвиняемый продолжал:

– Я исцелял ваши тела, я пытался сделать то же самое с вашими душами. Для этого я сначала написал книгу, анонимно напечатанную несколько лет назад, в которой пытался показать странное семя, дремлющее в каждом из вас. Но нельзя сказать, чтобы книга вызвала энтузиазм, как она того заслуживала. – Тут он отпустил знакомый всем короткий сухой смешок. – Фактически, чтобы она не привлекала к себе особого внимания, ее сожгли, а если бы смогли найти ее автора, то с радостью сожгли бы и его. Могу признаться, что после написания этой книги я стал серьезно опасаться за свою жизнь и едва осмеливался посмотреть в лицо рыжеволосому человеку, а тем более голубой корове!

Его сторонники на галерке громко засмеялись.

Он сделал паузу и продолжал уже серьезней:

– Зачем я взвалил на себя все эти хлопоты? Зачем я тратил на вас свои знания и свое искусство? По правде говоря, я и сам не знаю… Может быть, потому что люблю играть с огнем, а может, из-за своего безграничного сострадания.

Друзья мои, вы – парии, хотя и не знаете об этом, вы утратили свое место на Земле. Ибо существует две расы: деревья и люди, и у каждой – свой завет и закон. Деревья – безмолвны, неподвижны, безмятежны. Они живут и умирают, но не знают вкуса ни жизни, ни смерти, им доверили тайну, но не открыли ее.

А другое племя – страстное, трагическое древо без корней – это люди. Что такое человек?

Увы! Это существо, высшие привилегии которого являются проклятием. Он постоянно ощущает во рту горько-сладкий вкус жизни и смерти, неведомый деревьям. Его непрерывно раздирают два диких коня: память и надежда. И его мучает тайна, которую он никогда не сможет никому открыть. Ибо каждый человек достоин имени посвященного, но Мистерии у каждого свои. Поэтому некоторые бродят среди своих собратьев с презрительной улыбкой, чувствуя себя адептами среди новообращенных.

Иные доверчивы и словоохотливы и с радостью сообщают свою уникальную тайну всем же лающим – напрасно! Ибо будут ли они кричать о ней с рыночной площади или шептать языком музыки и поэзии, в любом случае то, что они говорят, никогда не соответствует тому, что они знают. Они подобны привидениям, владеющим посланием чрезвычайной важности, но могущим лишь греметь цепями и невнятно бормотать.

Таковы два племени. Граждане Луда-Туманного, к какому из них принадлежите вы? Ни к какому! Ибо вы не безмятежны, не величественны и не молчаливы, не беспокойны, не страстны и не трагичны.

Я не мог превратить вас в деревья, но я надеялся, что смогу превратить вас в людей.

Я исцелял ваши тела, мне хотелось сделать то же и с вашими душами. – Хитровэн прервал свою речь, чтобы утереть пот со лба, очевидно, эта речь требовала от него больших усилий. Потом он снова заговорил, и голос его странно звенел от внутреннего волнения. – Есть страна, где не светят ни Солнце, ни Луна, где птицы – это мечты, а Звезды – видения, где вместо бессмертных цветов расцветают мысли о смерти. В этой стране произрастают фрукты, сок которых иногда вызывает безумие, а иногда – мужество, ибо эти фрукты несут в себе вкус жизни и смерти, а это пища, достойная души человека. Недавно вы обнаружили, что годами я помогал незаконно поставлять эти фрукты в Доримар. Фермер Бормоти хотел лишить вас этих фруктов, поэтому я прописал ему ягоды милосердной смерти.

Такое признание своей вины вызвало новый взрыв эмоций на галерке, стали слышны выкрики: «Не верьте ему!», «Не думай о смерти, доктор!» – и тому подобное.

Страже пришлось вывести нескольких свирепого вида мужчин, среди которых мастер Амброзий, сидевший на возвышении, узнал матроса Себастьяна Душителя, которого они с мастером Натаниэлем видели в Полях Греммери.

Когда тишина и порядок были восстановлены, Эндимион Хитровэн продолжал:

– Да, я прописал ему ягоды милосердной смерти. Не все ли равно миру, будет он обрабатывать поля пшеницы в Доримаре или поля левкоев за горами? А теперь, господа судьи, я жду вашего приговора. Я признал себя виновным, и вы отправите меня прокатиться на том, что в просторечии называют деревянным конем герцога Обри. Вы будете считать, что отправляете меня туда за то, что я участвовал в убийстве фермера Бормоти. Но, господа судьи, вы близоруки и даже в очках можете читать только крупный и жирный шрифт. Не вы казните меня, но другие – за моральный грех. Во время заключения я много размышлял о своей жизни и пришел к выводу, что согрешил. В чем? Я считал себя хорошим химиком и в своих тиглях мог заставить любое коварное снадобье выдать свой секрет, будь то белый мышьяк, розальгар, сублимат ртути или шпанских мушек. Но какой химик сможет проанализировать моральный грех?

Но я жил не напрасно. Вы отправите меня прокатиться на деревянном коне герцога Обри, и со временем лицемерный доктор будет забыт; забудут и вас, господа судьи. Но Луд-Туманный будет существовать, и Доримар, и внушающая вам ужас страна за горами, и деревья будут продолжать питаться от Земли и от облаков, и ветер будет все так же завывать по ночам, и людям будут сниться сны. И кто знает? Быть может, однажды мой изменчивый жестоко-милосердный хозяин, властелин жизни и смерти, смеха и слез, придет, танцуя по головам своих безмолвных батальонов, чтобы наполнить Доримар неистовой музыкой. Такова, господа судьи, моя защитительная речь.

И он церемонно поклонился в сторону помоста.

Во время его речи судьи все чаще проявляли признаки раздражения и нетерпения. Так не говорят с Законом!

Что касается публики – она разделилась. Какая-то часть слушала с напряженным вниманием, приоткрыв губы, с мечтательным выражением в глазах, словно музыку. Но большинство – даже многие сторонники доктора – чувствовало, что их обманули. Они ожидали, что их герой, виновен он или нет, одурачит судей своей способностью подтасовывать факты и блестящей казуистикой. Вместо этого его речь оказалась туманной и, по их мнению, неприличной, поэтому девушки глупо посмеивались, а молодые люди корчили гримасы, которыми простонародье отвечает на все, по его мнению, оскорбительное и непристойное.

– Ужасно дурной вкус, я бы сказала, – прошептала госпожа Сладкосон госпоже Златораде (золовки, наконец, решили помириться). – Ты всегда говорила, что это низкий и вульгарный тип.

Но вместо ответа госпожа Златорада слегка пожала плечами и еле заметно вздохнула.

Пришла очередь вдовы Бормоти занять место на резной кафедре и произнести защитительную речь.

Прежде чем начать говорить, она поочередно смерила наглым, насмешливым взглядом судей, истицу и публику. Потом глубоким, грудным голосом заговорила:

– Вы задали мне вопрос, ответ на который хорошо знаете, иначе бы я здесь не стояла. Да, я убила Бормоти – и счастлива, что избавилась от него. Я хотела убить его соком ивы, но этот тип, которого вы называете Эндимионом Хитровэном, всегда был слишком щепетильным и мягкосердечным (если ничего при этом не терял). Он дал мне ягоды смерти и заставил приготовить из них варенье. И не только потому, что смерть от них – безболезненна, он предпочел эти ягоды. Он никогда раньше не видел, как они действуют, а всегда был большим любителем и знатоком смерти: пробовал, нюхал и пересыпал в руках смерть, как фермер – пшеницу на ярмарке.

Однако нужно отдать ему должное: если бы не он, эта девчонка, которая стоит здесь и обвиняет нас, – она кивнула в сторону бледной, трепещущей Хейзел, – и ее отец давно последовали бы за фермером. Я говорю это в надежде, что муки совести не дадут ей спать ночами в будущем, когда она будет вспоминать, как поступила с человеком, спасшим ее от смерти. Больше я ничего не могу для нее сделать.

А теперь, добрые люди, перед тем как я отправлюсь в последний путь вместе со своим старым другом Эндимионом Хитровэном, я хочу дать вам совет. Никогда не дружите с мертвецами. Потому что мертвые – это грязные собаки, кусающие руку, которая их кормит.

И со злобной улыбкой она сошла с кафедры. Немало людей в аудитории были близки к обмороку от ужаса и с радостью покинули бы зал.

Мэру осталось только объявить приговор и, хотя речи обвиняемых произвели громоподобный эффект, торжественные, выверенные временем слова вызвали у аудитории трепет:

– Эндимион Хитровэн и Клементина Бормоти, вы признаетесь виновными в убийстве, и я поручаю ваши тела птицам, а души пусть отправляются туда, откуда пришли. И пусть ваша участь послужит примером для всех присутствующих, и они изменят свое поведение, если оно нуждается в исправлении, или останутся прежними, если вели себя безупречно. Ибо каждое дерево может стать виселицей, и у каждого человека есть шея, за которую его можно повесить.

Вдова выслушала свой приговор абсолютно бесстрастно, а Эндимион Хитровэн ответил на него презрительной усмешкой. Но когда приговор был произнесен, в глубине зала начались какие-то волнение и суматоха, и вдруг некая странная фигура, в неистовстве вырвавшись из рук удерживающих ее соседей, пробралась к по мосту и бросилась к ногам мастера Полидора. Это была мисс Примроза Крабьяблонс.

– Ваша милость! Ваша милость! – пронзительно кричала она. – Повесьте меня вместо него! Возьмите мою жизнь вместо его жизни! Ведь это я дала волшебные фрукты вашим дочерям, зная, что делаю! И я горжусь, что послужила презренным орудием тому же хозяину, которому он так прекрасно служил. Дорогой мастер Полидор, сжальтесь над своей страной, пощадите благодетеля вашей страны, и если Закон требует жертвы, пусть ею буду я – глупая бесполезная женщина, чьим единственным достоинством была вера в чудо, хотя она никогда и не видела его.

Рыдая, с лицом, искаженным гримасой, похожей на трагическую маску, под смех и улюлюканье публики она была силой выведена из зала.

Вечером того же дня Мамшанс пришел сообщить мастеру Полидору, что молоденькая служанка из Академии только что прибежала в караульную и сообщила, что мисс Примроза Крабьяблонс покончила с собой.

Мастер Полидор немедленно поспешил на место, где разыгралась трагедия, и там, в старом саду, где резвились, смеялись и делились секретами многие поколения Цветочков Крабьяблонс, на одной из яблонь висело окоченевшее тело их наставницы.

– Ну что ж, как поется в одной старой песне, Мамшанс, – сказал мастер Полидор, – «Вот висит девица, умершая за любовь».

Невозмутимость мастера Полидора, когда он шутил, была общеизвестна.

Виселицу установили в большом дворе Палаты Гильдий, и на рассвете следующего дня Эндимион Хитровэн и вдова Бормоти были преданы смертной казни через повешение.

Ходили слухи, что в момент, когда лицо доктора исказилось в последней гримасе, раздались раскаты странного серебряного смеха. Они доносились из той комнаты, где давным-давно покончил с собой шут герцога Обри.