Текст книги "Чужая дуэль"

Дальнейшее происходило, словно во сне. Более-менее я пришел в себя только в трактире, куда меня доставил все тот же бессменный хозяйственный экипаж. Заспанный лакей натужно крякнул, приподнимая саквояж с презентом от графини. Зато недавно, будто по наитию приобретенный чемодан с моими вещами, подхватил как пушинку.

Отправив его в уже знакомый номер, из которого, казалось, совсем недавно забирали меня полицейские, в тяжкой задумчивости вяло ковырялся в поданной еде. Раздраженно отодвинув тарелку, вытащил часы и откинул крышку. Стрелки показывали двадцать три минуты восьмого.

Поддавшись внезапному интуитивному порыву, я вскочил, швырнул, не считая, деньги на стол и бросился к выходу. В дверях нос к носу столкнулся с Буханевичем. Тот попытался меня остановить, на ходу хватая за рукав. Но, довольно невежливо его оттолкнув, я выскочил во двор и со всех ног кинулся к околоточному.

Селиверстов, что-то увлеченно строчивший в отдельной комнате, выторгованной у хозяина постоялого двора, изумленно выкатил глаза:

– Ты?!

– Нет, тень отца Гамлета, – с раздражением огрызнулся я. – За три дня так изменился, что не узнать? Или не вовремя? Могу уйти, если теперь знать не хочешь.

– Что ты, в самом деле?! – полицейский отложил ручку и поднялся из-за стола. – При чем тут – вовремя, не вовремя? И когда я тебя знать не хотел? Мне вообще Шепильская строго-настрого запретила тебя еще минимум неделю беспокоить. А тут ни с того заявляешься и с порога лаяться начинаешь. Я-то тебе что-то дурное сделал?

Нотки неподдельной, даже какой-то детской обиды, прорезавшиеся в его голосе, моментально остудили гнев. Сдувшись, словно шарик, из которого выпустили воздух, я, с трудом переставляя ноги, добрел до стула и рухнул на него, закрыв лицо ладонями.

– Попал я, Петя, как кур в ощип. Влип, по самые уши.

Околоточный молча вернулся к столу, небрежно сдвинул бумаги в сторону, погремел ящиками, поочередно извлекая на свет початый штоф и две граненые стопки. Налил по самый рубчик и приказал, как отрезал:

– Пей.

Степлившаяся водка неприятно обожгла пищевод, оставив во рту противную горечь. Селиверстов дождавшись, когда я, скривившись и шумно выдохнул, брякнул пустую посудину на стол, опрокинул свою. Занюхал согнутым указательным пальцем, откинулся на стуле и закурил.

– Отпустило?.. Тогда рассказывай.

Я не смог удержаться от усмешки. На глазах растет, молодчина. Профессионально релаксирует. Не забыл, как самого после пожара в чувство приводили. И ощущая разливающееся внутри тепло, не столько от водки, сколько от дружеского участия, приступил к печальному повествованию.

Выслушав, в общем-то, недолгую и незамысловатую историю, Селиверстов не стал никак ее комментировать, а лишь тяжко вздохнул.

– Схорониться тебе, Степан Дмитриевич, нужно. И чем быстрее, тем лучше.

– Думаешь? – озадачено почесал я в затылке.

– Уверен, – твердо ответил полицейский и в упор тяжело посмотрел на меня.

Не выдержав, я отвел глаза и промямлил:

– Ладно, подумаю. Утро вечера мудренее. Переночую на постоялом дворе, а завтра-послезавтра в столицу, наверное, подамся… У тебя там, кстати, никого нет, на первое время перекантоваться?

Селиверстов продолжал сверлить меня взглядом:

– Не завтра-послезавтра, а немедля. И никаких столиц. Сейчас пошлю за твоими вещами, и поедешь в одно укромное местечко. Там точно никто не найдет. Отсидишься, пока все стихнет, а там поглядим… Все, не вздумай высовываться, пока не вернусь, – и он выскочил за дверь.

Мне же оставалось нервно курить и мерить шагами комнату, уныло размышляя об идиотской ошибке, которая, если смотреть правде в глаза, несомненно, изменит мою и без того непростую судьбу далеко не в лучшую сторону…

Глава 12. Из огня да в полымя.

– Эй, любезный! – очнувшись от безрадостных мыслей, окликнул я с головой закутанного в засаленный тулуп возницу. – Ты куда, собственно, меня везешь, а?

Легкие санки с черепашьей скоростью пробирались по засыпанной снегом дороге, все глубже забираясь в ночной лес. Мороз чувствительно щипал открытую кожу и выжимал из глаз тут же намерзающие на ресницах слезы.

– Куда приказано, туда и везу, – глухо прозвучало с облучка.

Я обомлел от такой откровенной дерзости и уже набрал в грудь воздуха, чтобы примерно отчитать наглеца, когда тот обернулся. Надо сказать, что грузится в транспорт пришлось впопыхах, и мне было совсем не до личности какого-то там кучера. А сейчас на меня смотрел довольно щерящийся Андрюха Стахов.

С момента нашей последней встречи он разительно изменился. Вечно растрепанная борода аккуратно подстрижена, физиономия сыто округлилась и даже пропали отечные мешки под глазами. По всему было видно, что мой осведомитель если и не совсем отказался, то, во всяком случае, значительно сократил потребление горячительных напитков.

– Здравия желаю, барин! Уж и не чаял встретиться. Слухи ходили, угробили тебя оборотни, те, которые себя за полицаев выдавали.

С остервенением растирая перчаткой щеки, я пробурчал, с трудом двигая костенеющими на холоде губами:

– Что ж вы все меня хоронить торопитесь?.. Ты-то как здесь оказался?

Андрюха шлепнул вожжами по крупу, горяча еле-еле переставляющую ноги лошадь и вновь обернулся ко мне:

– А это все Петра Апполоныча, заслуга. Век добрым словом поминать буду. Я ж, когда от тебя денежки-то в остатний раз получил, грешен, запил по-черному. Вот по этому-то делу в историю и вляпался. Повязали меня дюже хмельного при облаве на хате, битком набитой барахлом краденным. А там кто-то из корешей, язви их в душу, на дознании стукнул, мол, это все моя работа. Короче, как ранее судимому, годков пять рудников мне корячилось, к бабке не ходи, если бы не господин околоточный, дай Бог ему здоровья, – Стахов с чувством перекрестился и с гордостью продолжил. – Во всем ведь разобрался, всех истинных жуликов на чистую воду вывел. Потом, опять же участие поимел. Вот возничим служить на станцию пристроил. Да не на сдельщину, а за оклад твердый.

«Ну, Селиверстов, ну, сукин сын! – восхищенно подумал я. – На ходу подметки рвет. Не успел глазом моргнуть и считай, без агента остался», – а вслух спросил:

– Так ты что ж, получается, совсем пить бросил?

Андрюха замялся, нерешительно пожевал губами, затем, нехотя, выдавил:

– Ну, не то чтобы совсем. В праздник, допустим, отчего ж себе не позволить?

Я понимающе усмехнулся:

– Все с тобой ясно. Черного кобеля не отмоешь добела… Доберемся-то скоро? А то так и околеть не долго, на улице чай не май месяц.

– Скоро, барин, скоро, – успокоил Стахов, размахивая кнутом над головой. – Почитай уже и приехали…

Развалившийся по разным сторонам забор казалось, удерживался на весу, только наметенными под него сугробами. Неказистый домик притулился в глубине когда-то отвоеванного у векового бора квадрата двора, по колено засыпанного снегом. Лишь узенькие тропки вели к дровянику и покосившейся будке, предназначение которой не вызывало сомнения.

Обметя обувь брошенным у двери веником, мы, в клубах морозного пара с шумом ввалились в низенькие, темные сени.

Из-за двери в жилую половину испуганный женский голос спросил:

– Кто там?

– Не боись, свои, – ответил Андрюха и, оттерев меня плечом, первым дернул за ручку.

В жарко натопленной кухоньке, отделенной от комнаты массивной русской печью, стояла статная молодуха на сносях, бережно поддерживая огромный живот. Узнав Стахова, она облегченно улыбнулась:

– Это ты, дядько Андрий? Фу ты, божешь мой, напугал-то как! Я ж так поздненько и ни ждала никого.

– А сколь тебе говорено, дверь на крючок запирать? – не здороваясь, с порога забурчал Стахов. – Как об стенку горох. Вот приедет Петр Аполлонович, все как есть доложу.

– И Петичка будет? – зарумянилась хозяйка, опустив глаза.

– Обещались, – Андрюха посторонился и подтолкнул меня вперед. – Вот, принимай гостя. Прошу любить и жаловать – Степан, – он, запнувшись, обернулся: – Как там тебя, барин, по батюшке?

– Для вас – просто Степан, – я, проявляя галантность, осторожно подхватил ее ладонь и поднес к губам.

– Христя, – залилась краской девушка, смущенно высвобождая руку.

– Ну, вот и познакомились, – нарочито бодро провозгласил я, перехватывая у Стахова инициативу. – Вы не против моей компании на несколько дней?

– Та ни дай Бог? – всплеснула она руками. – Тильки буду раденька. Тут насомоти, одной, то есть, дуже боязно, особливо по ночам.

– Вот и ладушки, – в тон ответил я и повернулся, крепко прихватил Андрюху за рукав. – Тогда мы сейчас перекурим, и располагаться будем.

Вытолкнув удивленного Стахова обратно в сени и плотно притворив за собой дверь, прошипел ему в ухо:

– Быстро, охламон, рассказывай, к кому меня привез?

– Дык это, – в полный голос попытался он ответить, но я тут же шикнул:

– Тихо ты, не ори.

Андрюха прикрыл ладонью рот и понимающе затряс головой. Затем шепотом продолжил:

– Это ж Христинка, бывшая зазноба их превосходительства Николая Александровича.

– Какого такого Николая Александровича? – не сразу дошло до меня.

– Как какого?! – возмутился Стахов, вновь повышая голос. – Прохорова, разумеется. Иль запамятовал? Я ж сказывал тебе про нее. Сам же тогда наказал встречу устроить.

И тут меня словно обухом по голове ударило.

– Так это что ж получается, покойник успел наследника заделать?

– Ну да, – без особых эмоций отреагировал Андрюха. – Трепали много про слабость его превосходительства по женскому полу. Но враки это, ей-богу враки. Сам видишь.

Опираясь спиной о стену, я сполз вниз на ослабевших ногах. Сидя на корточках, обхватил руками голову.

– Что ж ты мне раньше-то не сказал, черт рыжий?

Растерявшийся Стахов испуганно открестился:

– Дык я и сам недавно узнал, – словно испуганный ребенок оправдывался он. – Мне и рассказать-то некому было. Ты, барин, пропал. Вот и я раскрылся господину околоточному. Он-то Христинку здеся разыскал, да под крыло взял.

Больше не слушая вполголоса бубнившего Андрюху, я вспотел в промороженных сенях, уразумев, на каком краю балансировал, так беспечно проживая в имении бывшего покровителя.

Кое-как выковырнув дрожащими пальцами папиросу из портсигара и прикурив, пробормотал под нос:

– Добрейшей души барышня оказалась. А могла бы и притравить между делом.

– Ась?.. Сказал что? – прервался Стахов.

– Ничего, – выкинув окурок за дверь, рывком поднялся. – Пошли в дом. Зябко здесь.

Повесив пальто на гвоздь в крохотной выгородке для хранения верхней одежды, я прошелся по дому. Потрясенный царившей в нем стерильной чистотой не удержался и отвесил хозяйке цветистый комплимент по этому поводу.

Порозовев, она опустила глаза и видимо от смущения окончательно перешла на родной язык:

– Вот у мойый матуси в хате з пидлоги можна було йысти. А цей хлив невзмози вимити.

Я усмехнулся в усы:

– Да уж тут, с чем сравнивать. Буханевич вон, пройдоха, за первый разряд немалые деньги дерет, а пыли по углам – траву сеять можно. И тараканы среди бела дня шастают, как дома у себя.

– Та ни дай боже, – мелко перекрестилась Христина. – Нема в нас цего смиття, ни тарганив, ни щурив, ни мишей бо йым тут йссти нема чого. – И горько улыбнулась.

Хлопнув себя по лбу, я поманил пальцем пристроившегося за кухонным столом и хрустевшего невесть откуда взявшейся черствой краюхой Андрюху. Когда тот, с грохотом отодвинув табуретку, подошел, смахивая крошки с бороды, сунул ему червонец.

– Мухой лети в лавку и вези сюда провиант. Да не жадись, на все бери. Понял? – я погрозил ему пальцем. – Проверю.

Нисколько не обиженный нескрываемым недоверием, Стахов выразительно щелкнул пальцем по густо заросшему рыжим волосом кадыку.

– А с этим как?

После секундного колебания я обреченно уронил руку.

– Черт с тобой, давай. Только порядочное, да про даму не забудь, – и, не обращая внимания на робкий протест Христины, вытолкнул его за дверь с напутствием: – Одна нога здесь, другая там.

– Ой, лишенько, ну нащо так себе непокойыть Я же ни в чом не маю потреби. – Тихонько причитала хозяйка, опершись о косяк и машинально поглаживая живот. – Ви все не так зрозумили. Я-то сюди писля Колинойы смерти перейыхала. Попершее, це так было, ледве з голодухи не померла. Хиба не Петичка… Петро Аполлонович, – она всхлипнула, прикрыв лицо подолом фартука.

Я подошел ближе и легонько потрепал ее по плечу:

– Будет уже, будет… Давай-ка лучше чайку, что ли организуй. А то продрог с дороги.

Христина встрепенулась, заохала:

– Ой, боже ж мий, що ж я, зовсим з глузду зйыхала. Гостя як привичаю. Ви до столу сидайте, а я зараз…

* * *

Когда через час, заполняя комнату шумом и ядреным морозным духом, заявился Стахов в компании с Селиверстовым, я успел выпить три чашки чая и подробно ознакомится с биографией собеседницы, изголодавшейся по общению.

Околоточный, с застывшей улыбкой, больше походящей на оскал, обдирал намерзшие на усах сосульки и исподтишка настороженно стрелял глазами по комнате. Затем, помогая выгружать на стол продукты и бутылки, фальшиво балагурил, откровенно сверля меня подозрительным взглядом.

Улучив момент, я оттер полицейского в кухоньку и прошипел в самое ухо:

– Как-то ты, Петр Аполлонович, вдруг стал не слишком приветлив. Или обидел кто? Так ты прямо скажи, не томи.

Селиверстов вздрогнул, отстранился и тихо, но очень твердо заговорил:

– Тебя, Степан Дмитрич, очень уважаю, и можно даже сказать, люблю. Но за женщину эту, – он мотнул головой в сторону комнаты, где хлопотала, накрывая на стол, Христина, – любого в клочья порву.

Я отвернулся, кусая губы, чтобы не дай Бог не расхохотаться в голос, такой комичной показалась неожиданная вспышка ревности околоточного.

Овладев собой, я приобнял новоявленного Отелло за плечи, проникновенно заглянул ему в глаза и как можно мягче сказал:

– Петя, клянусь, чем хочешь, хоть собственным здоровьем, здесь я тебе совсем не соперник. Честное-пречестное, самое благородное, можно сказать – благороднейшее слово. – И протянул раскрытую ладонь. – Ты мне веришь?

Селиверстов некоторое время заворожено смотрел на нее, затем вздрогнул, наконец, обретая способность трезво соображать, и ответил крепким, прочувствованным рукопожатием. Как раз в этот момент нудно заныл Андрюха:

– Эй, господа хорошие. Хватит уже по углам жаться. Стол давно накрыт, а хозяйка меня к нему никак не допускает. Теперича что ли с голоду подыхать, всю ночь вас дожидаючись?

Полицейский облегченно хохотнул и крикнул в ответ:

– А у тебя одно в жизни счастье – лишь бы брюхо набить. Идем уже, идем…

Застолье затянулось далеко за полночь. Съестного и выпивки привезли столько, что даже неугомонный Стахов, как ни старался умять все, вынужден был сдаться. Когда он отвалился на спинку стула, сытно рыгнув и поглаживая заметно выпирающий живот, оживленный общий разговор уже распался.

Пока Селиверстов, что-то нашептывал на ухо смущенно разрумянившейся Христине, тиская под столом ее руку, я, ощущая приятную легкость от выпитого вина, слегка пошатываясь, вышел на крыльцо.

Справив малую нужду, запрокинул лицо и вдохнул полной грудью. Голова закружилась не столько от гуляющего внутри алкоголя, сколько от хрустальной чистоты обжигающе холодного воздуха и открывшегося великолепия – переливающегося замысловатой вязью созвездий черного бархата неба.

Загипнотизированный величественным зрелищем я лишь периферическим зрением сумел ухватить летящую на меня из глубины леса глыбу мрака. Несмотря на нешуточный крещенский мороз, откровенно постреливающий стволами вековых сосен, от нее дохнуло таким космическим холодом, что казалось, в моих жилах застыла кровь.

Однако инстинкт самосохранения, стократно обострившийся за последние месяцы, выручил и на этот раз. Рука сама рванула «Гассель» из кобуры. Вспышки следующих один за другим выстрелов стробоскопом вырывали из тьмы жуткую, ни на что непохожую фигуру, от которой с визгом и искрами, рикошетили пули.

Нечто чудовищное с тяжелым гулом пронеслось над самой моей головой, обдав непереносимым смрадом. Громадная, отчетливо различимая на ясном фоне Млечного пути лапа, гигантскими когтями вспорола крышу. На меня, сбивая с ног, обрушилась колоссальная масса перемешанного с соломой снега.

Пока я с проклятиями барахтался в сугробе, с грохотом распахнулась дверь и на крыльцо с выпученными глазами вылетели Селиверстов со Стаховым. Причем полицейский размахивал длинноствольным револьвером, а Андрюха, невесть где найденным топором.

Их вид показался мне настолько комичным, что удержаться от смеха не было никакой возможности. Не в силах остановиться, задыхаясь и давясь слезами, я хохотал, извиваясь в снегу.

Справиться с истерикой удалось только в доме и лишь после того, как меня, толком не отряхнув, подхватили под руки и доволокли до стола. Стахов, больно царапая кожу мозолистой лапищей, ухватил за лоб, крепко прижимая голову к своему животу, другой же бесцеремонно оттянул подбородок вниз. Околоточный, тем временем, второпях расплескивая на скатерть, до краев наполнил водкой стакан и влил его содержимое в мой раззявленный рот.

Давясь и захлебываясь, я, тем не менее, сумел проглотить большую часть обжигающей жидкости. Оттолкнув Андрюху, зашелся в надрывном кашле. Когда немного отпустило, схватил со стола портсигар и дрожащими пальцами выковырнул из него папиросу. Стахов, продолжавший дежурить за спиной, услужливо поднес зажженную спичку.

Селиверстов, решив, что я, наконец, обрел способность к общению, тихонько, с едва уловимой иронией, спросил:

– Если не секрет, на кого охотился?

Стряхнув повисшую на левом ухе соломину и поправив неприятно холодивший шею, мокрый от растаявшего за шиворотом снега воротник, я прохрипел в ответ:

– Не знаю.

– То есть? – откинувшись на спинку единственного в комнате стула, полицейский нехорошо прищурился.

– А вот так и есть! – из пылающего желудка, наливая кровью глаза, плеснула волна ядовитого бешенства.

Изо всей силы раздавив окурок в пепельнице, я резко, едва не перевернув, оттолкнул ее. Селиверстов, видя мое состояние, тут же осадил:

– Ну что ты, что ты, Степан Дмитриевич? Не кипятись. Я ж так, без задней мысли. Любопытно, сам понимаешь.

– Любопытно ему, – внезапно полыхнувший гнев, так же быстро потух. – Мне вот тоже любопытно, что за пакость меня чуть в блин не раскатала, да еще в придачу дом едва не снесла? Мало того, от этого чудища еще и пули как от каменной стены отскакивают.

Белая как мел Христина, застывшая в дверном проеме, приглушенно охнула, зажав рот ладонью. Стахов озадаченно крякнул. Лишь околоточный недоверчиво покачал головой.

– Прямо уж и отскакивают?

Я тяжело вздохнул, прикуривая еще одну папиросу, и съязвил:

– Прямо или криво они отскакивают, мне неведомо, – затем прикрыл глаза, медленно выпуская дым из ноздрей и вспоминая. – Попал я все семь раз. До сих пор как наяву вижу искры при рикошете от каждой пули. А оно легко порхнуло через меня, только что лапищей за крышу зацепило. Когти, между прочим, на той лапище, чуть не с руку длиной.

Пока мои собеседники переваривали рассказ, повисла вязкая пауза. И тут мне в голову пришла занимательная мысль. Я подмигнул Селиверстову.

– А что, Петя, не сходить ли нам проверить, вдруг и правда, не все пули отскочили? Может ты и прав в своих сомнениях. Монстр этот где-нибудь подраненный завалился, или вовсе издох? Как смотришь?

Моя идея откровенно пришлась не по душе Христине. Сначала она громким шепотом пыталась уговорить полицейского совсем не выходить из дома, потом, хотя бы повременить до рассвета. Но Селиверстов остался непреклонен. А вот рвущегося в бой изрядно хмельного Стахова притормозил я:

– Слышишь, Андрей Васильевич, ты бы в хате остался. За барышней вон присмотрел.

Тут же, со слезой в голосе, вступила Христина:

– Залишитесь, дядько Андрий. Я ж тут, насомоти, геть з глузду зийду.

Андрюха было возмутился, по блатному рванув ворот рубахи, но его тут же унял околоточный, напоследок пригрозивший:

– И смотри у меня, герой! Не дай тебе Боже еще хоть одну каплю принять! Остаешься здесь охранять и если что случиться, – тут он поперхнулся, закашлявшись, – считай себя сразу покойником.

Вмиг присмиревший Стахов всплеснул руками и обиженно запричитал:

– Да что я, совсем без понятия, барин. Ей-богу обижаете, Петр Аполлонович. Не извольте сумлеваться, все будет в лучшем виде.

Селиверстов подошел к нему вплотную, ухватил в бороду горсть и, строго посмотрев в глаза, прошипел:

– Попробуй хоть на секунду глаз сомкни, пока нас не будет. Головой за нее отвечаешь, понял? – Затем, звонко хлопнув Андрюху по плечу, повернулся ко мне: – Давай собираться, что ли? А то и впрямь до свету прокопаемся.

…Поиски начались от глубокой борозды возле дома, которую оставила после себя существо, пропахавшее метровый слой снега до самой земли. После минутного обсуждения было принято решение осмотреть окрестный лес.

Доверху набив карманы револьверными патронами и, на скорую руку смастерив из подручных средств некое подобие факелов, мы больше часа утюжили снежную целину, порой проваливаясь в сугробы по пояс.

Странную отметину на дереве околоточный высмотрел, когда я уже готов был сдаться и повернуть обратно. Подозвав меня коротким свистом и вплотную придвинув к стволу почти прогоревший факел, он показал расположенную на уровне глаз горизонтальную полосу содранной коры.

Размочаленная светлая древесина еще не успела заплыть янтарной смолой. Осыпавшаяся коричневая чешуя коры контрастно выделялась на девственно чистом, нетронутом снегу.

– Интересная картинка вырисовывается? – я озадачено сдвинул шапку со вспотевшего лба на затылок. – Зарубка-то свеженькая, а следов вокруг никаких. Что бы это значило, а, Петя?

Тяжело дышавший Селиверстов, от которого, как и от меня, вовсю валил пар, лишь неопределенно пожал плечами.

– Получается, не показалось мне, что оно летать умеет? Или ты считаешь, здесь еще кто-то забавляется?

Полицейский снова молча помотал головой, попутно обламывая моментально нарастающие на усах сосульки. Ближе к утру, судя по ощущениям, температура опустилась градусов до тридцати мороза.

Прикинув возможное направление движения таинственной твари, я вопросительно посмотрел на околоточного:

– Посмотрим? Или все, обратно на лежанку?

Тот призадумался, тяжело вздохнул, откинул ставший бесполезным окончательно прогоревший факел:

– Для бешеной собаки шесть верст не околица. Чего уж там, пошли, а то пробирать начинает. Как бы насморк не подхватить.

И на этот раз усилия не пропали даром. Нам посчастливилось откопать иголку в стоге сена – в бескрайнем лесу наткнуться на небольшую вытоптанную полянку. На ней явно порезвилось крупное животное, местами взрыв снег до подложки из ярко-зеленого мха.

Более того, с вершин окаймляющих поляну елей были сбиты белые шапки, украшавшие деревья после недавнего снегопада. Во многом, благодаря этому и удалось обнаружить нужное место.

Пыхтя, и паря как два паровоза, на подгибающихся от усталости ногах мы вывалились на поляну. Но, едва переведя дух, начали детальный осмотр местности и были сполна вознаграждены.

Вытащив папиросу из портсигара и протянув вторую Селиверстову, я с удовлетворением показал на цепочку отчетливых следов. Даже света звезд было достаточно, чтобы детально их рассмотреть.

Опустившись на корточки и глубоко затянувшись, я слегка пихнул локтем околоточного, присевшего рядом.

– Петя, тебе эти отпечаточки, случаем ничего не напоминают?

Полицейский подхватил снег на перчатку, просеял его между пальцами и ответил вопросом на вопрос:

– Ты что, заранее знал?

Я довольно улыбнулся.

– Нет, Петр Аполлонович, не знал. Но догадывался. А догадку проверить нужно было… Нет, не зря мы с тобой ноги ломали. Эх, не зря.

Полицейский, однако, не разделяя моего энтузиазма, задумчиво протянул:

– Выходит, ты стрелял в ту же зверюгу, что младшего Прохорова порвала, да, похоже, и остальных тоже? – Он помолчал и сделал неожиданный вывод: – Получается, теперь она на тебя охотится?

В горячке событий последних часов я как-то не догадался взглянуть на ситуацию с этого ракурса и, несмотря на продирающий до костей мороз, застыл, осмысливая сказанное. Затем, воткнув в снег обреченно зашипевший окурок, категорично ответил:

– Нет. Однозначно нет. С ее возможностям и неуязвимостью для обычного оружия, хотела бы убить – убила. Я, судя по всему, с ней случайно столкнулся. И, как ни странно это звучит, вполне возможно – вспугнул… Ладно, в любом случае утро вечера мудренее. Давай двигать в сторону дома, пока окончательно в сосульки не превратились…

Как и следовало ожидать, оставленный без присмотра Стахов, пользуясь моментом, изрядно проредил запасы спиртного, и теперь беспечно храпел, развалившись на лавке. Христина, свернувшись калачиком, бесшумно спала поверх не расстеленной кровати.

Насквозь мокрый от пота и набившегося под одежду снега, еле держащийся на ногах от усталости и злой, как тысяча чертей, околоточный, яростно скрипнув зубами, сильным пинком опрокинул лавку. Андрюха, толком не успевший проснуться, опрокидывая стоящие на пути табуретки с грохотом покатился под стол.

Заполошно подхватилась на кровати Христина, а Селиверстов, склонившись над возившимся на полу Стаховым, потрясая кулаками, орал как резаный:

– Я тебя, сволочь, предупреждал?!! Предупреждал, спрашиваю?! Все, скотина, лопнуло мое терпение! Сейчас убивать тебя буду! – и судорожно рванул из-за пазухи револьвер.

Пришлось мне силой оттащить не на шутку разбушевавшегося полицейского в другой угол комнаты. Затем цикнуть на возмутившегося, было, Андрюху, очумевшего от нежданно-негаданно свалившейся напасти, и попутно попросить Христину сообразить на скорую руку какую-нибудь закуску.

Когда мир с грехом пополам был восстановлен, мы с Селиверстовым с устатку опрокинули по стопке водки, чтобы хоть немного расслабиться и согреться. Хмель моментально ударил в голову. Меня качнуло, стены медленно поплыли перед глазами. Судя по остекленевшему взгляду околоточного, он был не в лучшем состоянии.

Невероятным усилием воли собравшись, я откровенно заплетающимся языком предложил отправиться на боковую. Полицейский, расслабленно кивнул, соглашаясь, и тут же ткнул указательным пальцем в Стахова, испуганно забившегося в угол.

– А ты, пока мы почиваем, будешь на часах. И, не дай тебе Бог, еще раз хоть один глаз сомкнуть. Собственными руками задавлю. Даже пулю тратить не буду, просто шею сломаю. Понял меня, собака?

Не слушая невнятное бурчание пытающегося оправдываться Андрюхи, я, неверно ступая, добрался до лежанки и, не раздеваясь, упал, моментально провалившись в каменный сон.