Текст книги "Чужая дуэль"

Глава 13. Скелет в шкафу.

Просыпался я тяжко и первое, что почувствовал, вырвавшись из липких объятий кошмара, в котором приснопамятный азиат со всего маха бил по темени увесистым молотком, была кошмарная головная боль.

Смутно знакомый женский голос, собственно и разбудивший меня, на высоких тонах гневно распекал время от времени лениво огрызающегося околоточного. Я, недовольно кривясь, за цепочку, пропущенную сквозь петлю на жилете, выдернул часы и, с трудом сконцентрировавшись на циферблате, понял, что спал меньше четырех часов. Угомонились мы в начале шестого, а сейчас не было и десяти.

Ощущая себя абсолютно разбитым, в три приема встал с лежанки и, растирая горящие сухим огнем глаза, вышел к столу. Не обращая никакого внимания на присутствующих, отыскал на залитом липком столе самый чистый стакан. Предварительно понюхав жидкость в стоящем рядом кувшине, чтобы ненароком не хватить спиртного, до краев наполнил его, жадно выпил и снова налил. Только после третьего стакана боль в голове стала терпимой, а в желудке угас пожар и я, наконец, обрел способность соображать.

– Хорош гусь, ничего не скажешь! – язвительная реплика за спиной была явно адресована в мой адрес.

Обернувшись, я с вялым удивлением обнаружил пристроившуюся на краешке покрытого чистым полотенцем стула, облаченную в роскошную голубую шубу графиню Шепильскую.

– Вас здесь только не хватало, – в нынешнем состоянии мне было совершенно наплевать на статус гостьи, тем более что по ее вине проснулся гораздо раньше, чем было нужно для относительно безболезненного выхода из состояния похмелья.

– Нет, вы только на него посмотрите? – возмущенно фыркнула Шепильская. – Мало того, что дел натворил, пьянствует, так еще и хамит!

Растирая тошнотворно нывший затылок, я сквозь зубы прошипел:

– Вам-то что за дело? Заскучали в своей глуши? Решили прокатиться скандальчик посмаковать? Уверяю, напрасно время потратили.

Крылья породистого носа графини гневно затрепетали, лицо вспыхнуло и, невооруженным глазом было видно, что она едва сдерживается. Я же, как ни в чем не бывало, закурил, с некоторым интересом ожидая продолжения.

Однако порода взяла свое и Шепильская сумела взять себя в руки. Подчеркнуто ровно обратилась к Селиверстову, с любопытством наблюдавшим за происходящим:

– Петя, дружочек, будь любезен, оставь нас с господином Исаковым наедине.

Разочарованно вздохнув, полицейский подхватил под руку перепуганную, мало что понимающую Христину, и утащил ее на кухню, где они тут же начали оживленно шептаться. Меня же неприятно царапнула показательная фамильярность Шепильской по отношению к околоточному.

Графиня, несмотря на раскочегаренную печку, зябко укрыла колени полами шубы, уколола меня коротким взглядом, затем, опустив глаза, спросила:

– Теперь, надеюсь, мы можем поговорить без эмоций?

Я стряхнул пепел в первую попавшуюся тарелку, опустился на табуретку и, подперев щеку ладонью, буркнул:

– Слушаю вас внимательно.

Никак не реагируя на язвительность, Шепильская, примирительно улыбнувшись, мягко поинтересовалась:

– Откройтесь, любезный Степан Дмитриевич, как же вы так оплошали? Ну, зачем полезли под юбку этой, с позволения сказать, наследнице? Прекрасно же знали, как ревностно относиться к подобным пассажам ее батюшка.

Гася окурок, я с удивлением отметил, что графиня относиться к Марии Прохоровой с откровенной антипатией и не считает нужным это скрывать. И только потом до меня дошел смысл вопроса.

Первым порывом было снова начать грубить. Но в глубине души давно зрело понимание скорейшей необходимости разобраться в произошедшем. События последнего времени развивались слишком стремительно, и, пожалуй, только теперь, появилась реальная возможность, наконец, их осмыслить. Поэтому, вытряхнув из портсигара и разминая очередную папиросу, желчно ответил вопросом на вопрос:

– А с чего, вы, дражайшая Ксения Германовна, решили, что это я полез под юбку к барышне, а, не, скажем, она первая запустила шаловливые ручки в мои штаны?

Судя по выражению лица, изумилась Шепильская неподдельно:

Это… правда? – наконец смогла выдавить она, пока полицейский, с хозяйкой дома не обращая на нас никакого внимания, вполголоса пересмеивались на кухне.

Я грустно усмехнулся:

– А какой смысл врать? Прошлого все равно не вернешь, как бы не хотелось. – Помимо воли тот злополучный день всплыл в памяти мельчайших деталях, и почему-то сразу, словно наяву в нос ударил запах необычных духов.

В похмельном мозгу натужно, со скрипом, но, все же начали проворачиваться шестеренки. Я прищурился на графиню:

– Знаете, можете считать меня круглым идиотом, однако, сдается мне, во всем виноваты ее духи. Похоже, именно из-за них я так непотребно возбудился. Другого объяснения у меня нет.

Собеседница неожиданно напряглась:

– Расскажите-ка поподробнее про эти самые духи.

Я задумчиво покачал головой. В голове всплыло мудреное определение – афродизиак. Но делиться предположения, основанными на научных достижениях будущего, не стал.

– Да, собственно, и духами-то их назвать нельзя. Такое ощущение, что она, прежде чем ко мне идти, в болоте искупалась. Чудной такой запах. Раньше ни с чем подобным встречаться не приходилось.

Графиня вдруг побледнела, подхватилась со стула и, нервно кусая губы, подскочила к подслеповатому окошку. Долго молчала, отвернувшись, а затем еле слышно прошептала:

– Кто бы мог подумать?

– Вы что-то сказали? – я сделал вид, что не расслышал, стараясь таким образом вывести ее из прострации.

– А? – заметно вздрогнула Шепильская, медленно повернулась, тяжело ступая, подошла ко мне и легко потрепала по плечу. – Да-да… Теперь все встало на свои места. Вы действительно не виноваты. Шансов противостоять не было никаких… Но, Боже мой, как?.. Как, это дьявольское снадобье оказалось в ее руках?

Утро переставало быть томным. Без всякого сомнения, я опять, сам того не ведая, вляпался в какую-то темную историю. То-то полночи, аккурат перед тем, как покойный Ахмед принялся меня пытать, снилась мутная водичка.

Однако, семь бед – один ответ. Я решил, пользуясь случаем, на этот раз попытаться вытащить из графини максимум информации. Без прежнего грубого нажима, мягко поинтересовался:

– Ксения Германовна, не будете ли так любезны, все же пояснить мне, что, по вашему мнению, произошло? А то все больше загадками какими-то говорите.

Шепильская потеряно кивнула, вернулась к стулу и опустилась на него, не обращая внимания на сползшее с засаленного сиденья полотенце.

– Глубоко в лесу мои владения граничат с землями алхимиков…

– Кого-кого? – не смог я сдержаться. – А эти-то здесь причем? Разве они в средние века не вымерли?

Собеседница строго взглянула на меня, заставив прикусить язык.

– Алхимиками я называю их по обыкновению, так с детства привязалось. На самом деле, так называемые алхимики, тайное общество естествоиспытателей, имеющих чрезвычайно широкие интересы. И за время своего существования, а это, ни много, ни мало более двух столетий, они раскрыли немало тайн.

Меня весьма озадачила информация о некоем законспирированном научном центре. Не оттуда ли растут ноги провала во времени? Но, на всякий случай, привычно не акцентируя интереса, я подчеркнуто расслабленно закурил.

Между тем, графиня продолжала:

– Так сложилось, что мой род издавна поддерживал с ними добрые отношения, несмотря на их совершенную закрытость от мира. А со старейшиной алхимиков я впервые познакомилась лет двенадцати-тринадцати отроду. Теперь уж доподлинно и не упомнишь, – она печально усмехнулась. – За эти годы я успела превратиться в старуху, а он, уже тогда будучи мужчиной в летах, ничуть не изменился.

– Так уж и в старуху? – я решил польстить Шепильской, сглаживая резкое начало нашего общения, но она только отмахнулась в ответ.

– А, бросьте. Я распрекрасно помню, сколько мне лет. Да и разговор сейчас не об этом. Дело в том, что волею обстоятельств мне стало известно о невероятном изобретении алхимиков – жидкости, запах которой совершенно размягчает волю человека. Вдохнувший даже малую толику паров зелья становился послушной игрушкой в руках того, кто успел обезопасить себя противоядием, которое было создано буквально вслед за отравой. Однако, казавшееся безупречным, оружие, – она неожиданно твердо взглянула мне в глаза, – давайте будем откровенны, сотворено было именно оружие, дало жуткий сбой. Все подопытные, подвергшиеся энергичному окуриванию, одновременно обезумели, обернувшись неуправляемыми кровожадными зверьми. Само собой, изыскания немедленно прервали, а запасы зелья и противоядия, нет, не уничтожили, а надежно схоронили до лучших времен. Но, увы, как выяснилось впоследствии, какая-то часть все же непостижимым образом исчезла. Самые тщательные поиски успехом не увенчались. И вот теперь, похоже, именно оно было применено против вас.

– То есть вы хотите сказать, – я озадачено почесал в затылке, ощущая, как в животе начинает неприятно крутить, – что в ближайшем будущем мне уготована участь безумного монстра?

– Да Бог с вами! Что вы такое говорите? – всплеснула руками графиня. – Те несколько капель, которыми вас охмурила маленькая ведьма, к помешательству ни в коем случае не приведут. Слишком мала доза. Иначе мы бы уже не беседовали… Но, где? Где, скажите мне на милость, она умудрилась их добыть?

Теперь подскочил я и начал мерить комнатенку широкими шагами, лавируя между скамьей и табуреткой. Нервно затягиваясь, с тревогой прислушивался к текущим внутри организма процессам и не совсем понимая, то ли не до конца отпустило похмелье, то ли уже дает о себе знать отрава. Словам Шепильской о незначительности дозы я поверил мало. А перспектива превратиться в агрессивного болвана оптимизма отнюдь не внушала.

Затем выкинул окурок в печку, попутно обжегшись о заслонку. Тряся пальцами, шипя и вполголоса чертыхаясь, вернулся на место. Боль, как ни странно, вправила мозги. Приложив моментально вздувшийся волдырь к ледяной глине кувшина, я сварливо заговорил:

– Раз уж так пришлось, давайте потревожим один из скелетов в шкафах имения достопочтейнейшего Александра Юрьевича. Будьте так любезны, расскажите-ка мне, что же на самом деле случилось с его женой? Отчего она умерла? А то их высокопревосходительство так и не удосужился это сделать.

Графиня закаменела лицом:

– К чему ворошить былое?

Кривясь от жгучей боли, так как примитивная анестезия помогала мало, пробормотал под нос:

– Ну, кто б сомневался, что там не все чисто. – Потом тяжело вздохнул и продолжил в полный голос: – Раз вы здесь, то я, так понимаю, еще в игре?

Шепильская вздохнула в ответ, нехотя кивнула. И я поднажал:

– Рассказывайте, рассказываете, Ксения Германовна. Теперь между нами не может быть секретов. Иначе, умываю руки.

Графиня долго ерзала на стуле, и, наконец, после мучительных колебаний, сломалась. Приглушив голос до такой степени, что мне пришлось наклоняться к ней, заговорила:

– Жуткая тогда приключилась история. Коленька покойный еще подростком был, а Маша совсем малышкой, четырех лет отроду. Летом семья обычно здесь жила, в загородном имении. Как-то раз, мать прихворнула. Ничего серьезного, мигрень вдруг разыгралась. И тут, Коля, как на грех вызвался сам за ней поухаживать – стакан воды поднести. Она отпила и тут же упала замертво. В воде-то сильный яд потом нашли. За давностью лет, не упомню какой. Да уж и не важно это, – Шепильская подрагивающими пальцами разгладила морщины на лбу, судорожно сглотнула. – С тех пор фамилию несчастья и преследуют. Коля-то, когда осознал, что стал невольным убийцей матери, едва умом не тронулся. Год целый ни с кем не знаться не хотел, только молился. Я уже, было, решила – в постриг готовится. А он вдруг, ни с того, ни с сего взял да вразнос пошел. Еще усы толком не выросли, дитя дитем, а горькую пить принялся, да таскаться по всяким заведениям сомнительного толка… Саша, Александр Юрьевич то есть, как с ним ни бился, ничего сделать не смог. Ну не в острог же сажать родного сына? В конце концов, махнул на наследника рукой, назначил пансион, и закрыл глаза на все его чудачества.

Я, втихаря дуя на обожженный палец, с удовлетворением отметил про себя, что в целом рассказ графини соответствовал услышанному в свое время от Селиверстова. А Шепильская вдруг неожиданно громко потребовала:

– Покажите!

– Что показать? – я даже вздрогнул от такого оборота.

– На что вы там все дуете?

Пришлось выставить на обозрение мертвенно бледный пузырь на указательном пальце левой руки.

– Экий вы батенька, неловкий, – проворчала графиня, роясь в кожаном ридикюле и извлекая на свет флакон из толстого матового стекла. – Слава Богу, не выложила. Вот, возьмите и намажьте ваш ожег.

Больше для того, чтобы не выглядеть невежливым, чем ожидая реального эффекта я покрыл волдырь извлеченным из флакона жирным слоем густой мази, по внешнему виду очень похожей на гель для бритья. Затем закрыл его и протянул его владелице. Однако графиня отрицательно качнула головой:

– Оставьте у себя. Через пару часов еще разок смажьте, и последний раз перед сном. На утро, можете мне поверить на слово, напрочь забудете о хвори.

Пока я крутил флакон в руках, прикидывая, куда бы его лучше пристроить, с удивлением почувствовал, что боль утихла, а травма напоминала о себе едва заметным жжением. Мазь, обильно покрывающая обожженный участок, на глазах всосалась в кожу.

Озадаченно хмыкнув, прищурился на Шепильскую:

– У вас чудесные снадобья на все случаи имеются?

Она чуть растянула губы, обозначив улыбку.

– На все, не на все, но кое-что водится. Ваш друг Селиверстов об этом лучше знает. Пришлось помаяться, дырку в нем штопая… Однако, тайну я вам поведала. Теперь, хотелось бы знать, что вы по этому поводу думаете?

– Что думаю? – Очередная папироса покинула портсигар. Я неспешно прогулялся от стены к стене, и вдруг на меня снизошло просветление. Все детали головоломки сами по себе встали на место.

– После отравления, конечно, пропал слуга, или даже несколько слуг?

Графиня кивнула, не удивляясь моей прозорливости:

– Исчезли два молодых парня – буфетчик и конюх.

– Само собой с концами?

– Саша всю губернию перевернул, и никаких следов.

– Да уж, – я неряшливо обронил серый столбик пепла мимо тарелки на стол. – Искать действительно бессмысленно. За столько лет от них, дай Бог, если кости остались. Но, дело, собственно, не в этом. А в том, что никакой Николай мать не убивал.

– То есть? – собеседница удивленно вскинула брови.

Не обращая внимания на вопрос, я продолжил:

– Мне с самого начала не давали покоя множество нестыковок во всей этой темной истории. И особенно странности поведения покойного. Так вот, объяснить их можно только одним – ни умышленно, ни случайно Николай никого не убивал. Он взял себя чужую вину.

– Чью же? – напряженно подалась вперед Шепильская.

– Родной сестры, – спокойно ответил я, опускаясь на стул напротив нее.

– Чушь! – отмахнулась графиня. – Она тогда совсем малышкой была. Что называется, под стол пешком ходила.

– Ну, ведь ходила же. Значит, и стакан больной матери вполне поднести могла, а?.. Сами подумайте, несмышленого ребенка обмануть легче легкого. Чтобы вручить ей стакан с отравой совсем не нужно было огород городить с всякими снадобьями, ломающими волю. И потом, какая мать заподозрит собственное, тем более, малолетнее дитя. Старший же брат случайно, а скорее, все по тому же злому умыслу, стал свидетелем трагедии. Зная, как трепетно отец относится к дочери, он, не задумываясь, взял вину на себя. Хотя, – задумчиво почесал я в затылке, – возможно, ему кто-то мог и подсказать подобный ход. Как раз тот, кто тогда срежиссировал весь спектакль. И, не исключено, что и сейчас этот кто-то, посмеиваясь, наблюдает за нашими потугами его высчитать. Во всяком случае, меня-то он с помощью подросшей малышки лихо за порог благодетеля выставил. Или, вы считаете, что она своим умом дошла до того, как это сделать? Да и чем я ей так уж помешал? Ненароком соли на хвост сыпанул? И откуда она дрянь эту вонючую взяла, которая дурнушек волшебным образом в красавиц писанных превращает?.. Хватит вопросов, или продолжить?

По мере моего монолога лицо Шепильской темнело. Она нервно барабанила пальцами по столу, кусая губы. Затем глухим, каким-то надтреснутым голосом, заговорила:

– Ваши догадки похожи на правду. Мне нужно все это обдумать… К вам же, Степан Дмитриевич, у меня есть предложение, за чем, я, собственно, сюда и приехала. Несмотря на возникшие сложности, розыск убийц Николая нужно продолжать. Раз уж так вышло, траты я возьму на себя. И не возражайте, – пристукнула она сухоньким кулаком по столу, хотя у меня и в мыслях не было ей перечить, – мой капитал значительно больше, чем можно предположить.

– О чем речь? – развел я руками. – Хотите платить, ради Бога. У меня-то выбор не велик. Нужно искать – будем искать. Теперь к этой компании и личные счеты имеются. Нужно же кому-то и за мои неприятности ответить.

– Вот и славно, – невесело подвела итог графиня. А теперь собирайтесь. Разговор продолжим в более подходящих условиях у меня в имении.

…Съезжать было решено всей компанией. Селиверстов, вслед за мной посекретничав с Шепильской, объявил Христине, что она переселяется к графине.

Все попытки возражений пресекла лично Шепильская:

– Не упрямься девка. Лучше головой подумай. Тебе рожать вот-вот, а здесь ни повитух, ни условий для младенца. Принимать-то, кто будет, он? – графиня раздраженно кивнула на переминающегося с ноги на ногу околоточного. – Не робей, не в прислуги беру, дальней родней представлю. Лишнего болтать не будешь, так никто ни о чем не догадается.

Отправив Христину в теплой карете Шепильской, мы преступили к поискам непонятно куда запропастившегося Стахова. Первым его сумел обнаружить Селиверстов исключительно благодаря острому нюху. Но не специфическому полицейскому чутью, а обычному обонянию.

Андрюха почему-то настолько перепугался графини, что забился на чердак и трясся в самом дальнем углу. Никто бы и не подумал туда сунуться, но от насквозь пропитавшихся навозом и потом валенок, оттаявших возле нагретой печной трубы, потянуло едким зловонием, просочившимся в дом.

Когда, отплевываясь и зажимая нос, околоточный за шиворот стащил Стахова вниз, я, посмеиваясь, порекомендовал ему добавить Андрюхины валенки в пыточный арсенал, к знаменитому колоколу. Однако полицейский резонно возразил, что за столь бесчеловечные методы ведения дознания его, безусловно, отправят на бессрочную каторгу. Стараясь дышать исключительно ртом, я вынужден был с ним согласиться.

До владений Шепильской добрались без приключений и в относительном комфорте. К полудню мороз отпустил, а небо затянуло низкими облаками. Поднявшийся сырой и теплый ветер, пока больше трепал верхушки деревьев, чем гнал поземку по земле.

По дороге я принял однозначное решение вернуться в посад, так как сидение в имении графини, расположенном у черта на куличиках, ни коем образом не способствовало решению задачи по распутыванию клубка последних событий. Но и появляться там, где меня знали, как облупленного, значит неизбежно навлечь на себя неприятности. Слухи о конфликте с Прохоровым, несомненно, как круги на воде, уже разбежались по округе.

Когда мы добрались до места, Селиверстов, первым делом понесся узнавать, как устроилась Христина, а я отправился на поиски хозяйки. У меня родилась идея, которую стоило с ней обсудить.

Я решил, сколько возможно изменить внешность и заодно поменять имя, чтобы пока исчезнуть из поля зрения противника, тем самым, развязав себе руки. Однако незамысловатый, в сущности, замысел без посторонней помощи, в первую очередь Шепильской, воплотить в жизнь было непросто.

Чем-то озабоченная графиня выслушала в пол уха, но, тем не менее, пообещала пособить. Не прошло и часа, как звероподобный мажордом проводил меня в небольшую комнату, напоминающую театральную гримерную.

Парик с длинными седыми волосами, накладная бородка, очки с круглыми, затемненными стеклами, а главное, специальные вкладки в нос, выворачивающие ноздри, полностью меня преобразили. Судя по тому, как личный цирюльник графини споро и без лишних вопросов сделал свою работу, у него имелся весьма специфический опыт подобных превращений, что наводило на определенные размышления. Однако сейчас это только играло мне на руку, и я не стал забивать себе голову.

Превращение довершил специальный пояс, увеличивший живот. В результате на меня из зеркала смотрел не первой молодости малосимпатичный грузный господин. Но, несмотря на разительные перемены в собственном облике, в глубине души продолжали скрести кошки. Чем дольше я вертелся перед зеркалом, тем больше узнавал знакомых черт, а уверенность в правильности принятого решения таяла на глазах.

Однако отступать было некуда. Я сердечно поблагодарил сдержанно поклонившегося в ответ гримера и прямиком направился в тот самый зал, с охотничьими трофеями на стенах, где впервые познакомился с Шепильской.

В этот раз громадное помещение ярко осветили и хорошо протопили. А вокруг появившегося в центре сервированного стола в одиночестве, если не считать за компанию застывших по углам молчаливыми изваяниями великанов лакеев, неприкаянно слонялся Селиверстов.

Я сразу смекнул, что лучшего случая для проверки действенности камуфляжа вряд ли представится и, подойдя к околоточному со спины, степенно поздоровался. Полицейский вздрогнул от неожиданности, резко повернулся и, смерив меня с ног до головы подозрительным взглядом, буркнул дежурное приветствие. Затем, потеряв интерес, отошел к жарко пылающему камину, демонстративно вытащив из кармана часы.

Довольный произведенным эффектом, я сложил руки на отчетливо выступающем фальшивом животе, покачался с пятки на носок, и насмешливо окликнул Селиверстова:

– Какой-то ты, Петр Аполлонович, страсть как неприветливый. Старых друзей совсем признавать не желаешь? Вроде я тебе плохого ничего не сделал, а?

Околоточный, запоздало реагируя, щелкнул крышкой, закрывая часы, вновь озадаченно уставился на меня. Немая сцена тянулась с минуту, пока он, наконец, начиная соображать, что к чему, неуверенно протянул:

– Ты-ы-ыыы?

Я, – представление меня уже откровенно забавляло. – А ты думал – кто?

Селиверстов шагнул ближе, присматриваясь, обошел кругом, вслед за тем восхищенно покачал головой:

– Вот это да! Если б не голос, нипочем бы не узнал… И к чему весь маскарад?

– Не догадываешься? – я похлопал товарища по плечу. – Вернуться хочу обратно, но так, чтобы ни у кого проблем из-за этого не было. И у тебя в первую очередь. Как думаешь, Буханевич в таком виде не признает?

– А Буханевич-то здесь причем? – приподнял брови околоточный.

– Как причем? – удивился я непонятливости полицейского. – А жить мне где? У тебя что ли? Так извини, ни к чему это. Выбора-то особо нет, только постоялый двор и остается.

Селиверстов кисло скривился.

– Не стоит тебе туда селиться. Нехорошее это место.

– С чего бы это? – разговор становился интересным. – Вроде как Палыч у тебя личность доверенная. Опять же часть свою у него после пожара расквартировал.

– Я, другое дело, – машинально разглаживая усы и отведя глаза в сторону, околоточный явно колебался, продолжать ли ему дальше, но, все же решился. – Может, и разместился там, дабы за старым плутом приглядывать. Сдается мне, не так он прост, как прикидывается. Если в его делишках поглубже покопаться, боюсь, ой как много чего гадкого на свет божий выплывет. Более того, перед тем, как Никодим сбежать попытался и пулю словил, намекнул он мне на нехорошую роль Палыча в твоих злоключениях. Жаль, не успел поподробнее с ним на эту тему побеседовать… Посему, я тебе лучше другую квартиру найду. Есть у меня тут мыслишка одна.

Не сказать, что подозрения Селиверстова в отношении Буханевича огорошили меня. Владелец трактира и постоялого двора с первого дня знакомства показался человеком с двойным дном и, похоже, теперь придется пристальнее к нему присмотреться.

Закурив, я неодобрительно покосился на полицейского.

– Раньше-то чего молчал, а?

Околоточный криво усмехнулся:

– Могут у меня быть свои маленькие тайны?

– Могут, – обманчиво легко согласился я. – Мне все твои тайны знать совсем неинтересно. Только давай на будущее договоримся так. Когда они касаются моей личности, если мы действительно друзья, будь уж так любезен, посвяти. Хорошо?

Чувствуя мое откровенное недовольство и понимая, что не совсем прав, Селиверстов пошел на попятную.

– Да ладно тебе, не серчай, – демонстрируя свое расположение, он дружески подхватил меня под руку и увлек прогуляться по необъятному залу, вдоль ряда сияющих рыцарских доспехов. – Я тебе еще у Прохорова хотел об этом рассказать, да запамятовал. А тут вроде к слову пришлось. У меня-то все до Палыча руки никак не дойдут. Сам понимаешь, то одно, то другое.

Здесь мой внутренний голос подсказал, что настала пора озадачить полицейского еще одной проблемой. Несмотря на общую патриархальность обстановки, какие-нибудь документы, удостоверяющие личность все же иметь стоило. Пользуясь покровительством Прохорова и связями с местным полицейским начальством, мне до сего времени удавалось обходиться без проблем по этому поводу, а выправить соответствующие бумаги все было недосуг. Теперь придется решать вопрос в пожарном порядке.

Выслушав мою просьбу, Селиверстов думал недолго. Хитро подмигнув, спросил:

– Фамилия Бурмистров тебя устроит? А точнее – Иннокентий Поликарпович Бурмистров.

– А почему именно Бурмистров? – повернулся я к околоточному.

– Да тут такое дело, – хмыкнул полицейский, – пару лет назад местные шулера купчишку залетного здорово в картишки нагрели. До копейки все вытащили. А он возьми с горя и утопись. Только по привычке ли, то ли еще почему, но одежку-то свою вместе с паспортом на берегу оставил. Вот я его, паспорт, то есть и прибрал на всякий случай. Как почуял тогда, что сгодиться.

Подсознательно ища подвох в столь удачно сложившейся ситуации, я подозрительно поинтересовался:

– А вдруг хозяина кто вспомнит?

– Не морочь себе голову, – беспечно отмахнулся Селиверстов. – Купчик тот даже до Буханевича не добрался. В шалмане продулся. Никто его здесь толком не видел и не вспомнит. А шулера, как узнали про самоубийство, в бега подались. С тех пор не появлялись. Так что пользуй спокойно… Ладно, как говориться: делу – время, потехе – час. Сейчас вот отобедаем, да тронусь я. Паспорт этот надо в бумагах сыскать, насчет постоя договориться, а завтра поутру, чуть свет, за тобой заеду…

Весь вечер я крутил в голове различные варианты легенды для своего нового образа и остановился на следующей: привлеченный серией убийств малоизвестный репортер, подвизающийся на вольных хлебах, решил накопать как можно больше жареных фактов для спасения изрядно подмоченной репутации. Такой образ идеально подходил под задачу. Без особого риска быть заподозренным в излишнем любопытстве можно сколь угодно долго крутиться возле околоточного, задавать любые вопросы, и вообще, совать нос, куда ни попадя. Тут и паспорт, так удачно сохраненный моим товарищем-полицейским, будет весьма кстати. Фотографии-то в нем нет, не придумали еще. Поди, проверь, кто им на самом деле пользуется?

Селиверстов, верный слову, прибыл в имение около восьми утра, едва забрезжил серенький зимний рассвет. Но я был уже готов и даже успел позавтракать с графиней, в отличие от типичных представителей знати поднимавшейся ни свет ни заря.

До приезда околоточного мы с Шепильской успели обсудить все необходимые детали совместной деятельности. Он же наскоро, обжигаясь и фыркая, проглотил только стакан чая. Резонно рассудив, что Христину все будить в такую рань не стоит, раскланялся с хозяйкой и потащил меня на выход.

Дорогу до посада мы проделали в закрытых санях, позволяющих разговаривать свободно, не опасаясь ямщика. Тем не менее, я сразу перешел на хриплый шепот, имитируя потерю голоса вследствие простуды. На удивленный вопрос Селиверстова, назидательно заметил:

– Ты меня, милостивый государь, вчера как опознал, а?

Несколько ошарашенный околоточный с запинкой ответил:

– Как-как? По голосу и признал.

– Вот! – мой указательный палец назидательно уставился в потолок. – Если ты мой голос узнал, то где гарантия, что другие не узнают? Тот же, скажем, Буханевич?

– И впрямь, – почесал в затылке полицейский, затем поднял взгляд на меня. – Откуда только ты все знаешь? Никак сыскному делу учился?

– Да как тебе сказать? – постарался уйти я от прямого ответа. – Жизнь научила, – и чтобы сменить скользкую тему, спросил: – С жильем-то что-нибудь изобрел?

Селиверстов оживился:

– А ты как думал? Мы тоже не лыком шиты. Вчера вечерком заехал к знакомцу одному – городовому отставному, вот с ним и оговорил твое расквартирование. Место, – он оттопырил большой палец, – лучше не придумаешь.

Квартиросдатчик оказался глубоким стариком. Подслеповато щуря выцветшие слезящиеся глаза, шаркая подбитыми грубой кожей подошвами валенок, с коротко обрезанными голенищами и тяжело налегая на узловатую самодельную клюку, он с трудом выполз отодвинуть засов на калитке. Перед этим околоточный долго грохотал кулаком по внушительной высоты глухому забору, напрочь скрывающему внутренности двора.

Огромный двухэтажный дом, сложенный из потемневших бревен полуметрового диаметра, когда-то служил родовым гнездом большой семье. Но жизнь разметала ее по необъятным просторам империи. Теперь в десятке комнат коротали век хозяин да старуха-экономка, со времени смерти супруги отставного полицейского ставшая его невенчанной женой.

В теплое время года дед сдавал пустующие покои дачникам, получая существенную прибавку к скудной пенсии, зимой же дом пустовал. Цена постоя была на порядок ниже стоимости номера на постоялом дворе и вполне меня устроила.

– Да вы, сынки, не тушуйтесь, проходьте смелее, – дребезжал старик. – Места свободного полно, всем хватит. А Лукерья… Бабка, ты, где шатаешься? Скорей постояльца принимай… И обед сготовит, и бельишко коли надобно простирнет. В обиде еще никто не оставался.

Я выбрал большую угловую комнату на втором этаже с двумя окнами. Одно из них выходило во двор над козырьком крыльца, а второе на прилегающую улицу, обеспечивая хороший обзор. Опять же, при наличии элементарных гимнастических навыков, можно без особого труда ретироваться из жилища, минуя дверь. В плюс к этому меня сразу купил исполинский, занимающий почти всю стену, камин.

Пока мы с Селиверстовым покупали в ближайшей лавке продукты, затем неторопливо обедали, выпивая и степенно беседуя с хозяевами, короткий зимний день погас. Когда же за окнами окончательно стемнело, я выпроводил изрядно осоловевшего околоточного, а сам, получив от Аристарха Платоновича, или, как он по-простецки представлялся – деда Стаха, толстенную восковую свечу в массивном медном подсвечнике, и устало побрел по скрипучей лестнице в свою новую обитель.