Текст книги "Петербургский сыск. 1874 год, апрель"

Глава двадцать вторая. В кабинете

Очередной апрельский день, Иван Дмитриевич сидел за столом, в спину начальника сыскного отделения устремил немигающий взгляд карих глаз Государь, стоящий в военном мундире, словно собрался принимать парад. Едва минуло пять часов пополудни – большая стрелка чуть—чуть качнулась вправо, казалось, вместе с Жуковым в кабинет ворвался поток свежего весеннего воздуха.

Напротив Путилина сидел штабс—капитан, повернувший голову в сторону двери, по взгляду Василия Михайловича Миша понял, что Орлов знает о данном Иваном Дмитриевичем задании своему помощнику. Чиновник по поручениям кивнул головой Жукову и отвернулся.

– Проходи, Михал Силантич, не стой, как сирота в гостях, – произнёс бесцветным голосом Иван Дмитриевич, добавил, – и садись, в ногах правды нет.

Жуков сел на свободный стул, стоящий напротив штабс—капитана.

Повисло неловкое молчание, словно Миша прервал конфиденциальный разговор своим невольным вмешательством.

– Н—да, господа, – Путилин барабанил пальцами по столу, – расследование в тупике, топчемся на месте, впереди никакого просвета не вижу. Ходим по кругу, знаем только троих на станции да юношу в пальто. И то, их найти не можем. Чем все—таки порадуете, господа сыскные агенты?

Миша было открыл рот, но так и не произнёс ни слова. Путилин пребывал в отвратительном настроении, и возражать не имело никакого смысла, видимо, ко всему прочему Иван Дмитриевич был вызван к градоначальнику и там, наверняка, Фёдор Фёдорович выразил неудовольствие тем, что в столице режут головы юнцам, почти что перед самым дворцом Великого Князя, а сыскное отделение до сих пор не соизволило пошевелиться, чтобы найти кровавого злодея. Не начнёшь же в самом деле возражать Его Превосходительству о том, что принимаются все надлежащие меры и брошены все агенты сыскного отделения для розыска убийцы. Вот и пребывает Путилин в крайне раздражённом состоянии, что бывает крайне редко. Иван Дмитриевич всегда держит себя в руках, но иной, крайне редкий раз, достаётся от начальника сыскного отделения, но признать правду, исключительно за дело.

Штабс—капитан кашлянул, прикрыв рот ладонью.

– Иван Дмитрич, – Василий Михайлович смотрел на начальника открытым взглядом, в котором не было ни заискивающих ноток, ни откровенного вызова, – пока считать, что мы зашли в тупик рано, есть ещё сын статского советника Нартова Иван, мне хочется, чтобы на него взглянул кассир со станции Стрельна и я не выяснил, где этот самый Иван был в день убийства, по крайней мере, в гимназии его не было.

– А ты, чем порадуешь? – Путилин, не отрывая взора от бумаг, лежащих на столе, обратился к Жукову.

– Я? – Хотя Миша и был готов к начальственному вопросу, но как—то растерялся, в горле вмиг пересохло и сдавило горло, словно это он, помощник начальника сыскной полиции, губернский секретарь Жуков повинен в том, что преступник ходит по земле, смеётся, дышит воздухом и кого—то, может быть, обнимает руками, обагрёнными человеческой кровью. – Мне похвастать нечем…

– Похвастать, – вспылил Путилин, резко поднявшись с кресла, – похвастать, – зло повторил Иван Дмитрич, —посмотрите, Михал Силантич пришёл в сыскную полицию ради хвастовства. Какой герой! Поведай—ка нам, сирым, сколько преступников на твоём счёту или, нет, я не прав, сыскное только и держится на успехах губернского секретаря Жукова…

– Позвольте, – попытался вставить Миша.

– Нет, – Иван Дмитриевич махнул рукой, – не позволю, – и ударил ладонью по столешнице, – не позволю, толчемся слепыми щенками на одном месте. А он видите ли, похвастать нечем, – передразнил помощника Путилин и тут же откинулся на спинку кресла, провёл рукой по лицу, – н—да, – и с горечью в голосе добавил, – так хорошо начинался день, солнце, голубое небо, весна, – повернул голову в сторону окна и совсем другим тоном, в котором слышалась усталость, сказал, – так что там у тебя, Миша.

– Юноша в темном пальто, – Миша смотрел на Путилина, стараясь не пересекаться взглядами со штабс—капитаном, – словно шапку—невидимку надел, многие видели, но ничего толком показать не могут. Их с Мякотиным ожидала пролётка, но найти её нет никакой возможности. Извозчики говорят, что возница был не из их числа.

– Значит, никакого просвета ты не видишь?

– Отчего же? – Жуков взял себя, в руки и даже на лице появилось спокойное выражение, словно минуту назад не было обидных слов Ивана Дмитриевича. – Если Сергея ждал молодой человек, значит, он из числа знакомых. Признаюсь честно, что пока не придумал, где разыскивать юношу, ведь госпожа Мякотина сказала, что не знает друзей сына, да и брат убиенного тоже ничего не смог добавить.

– От того я и говорю, что нет никаких ниточек?

– Не думаю, что Мякотин был настолько скрытен и утаивал от всех приятелей, кто—то что—то слышал и мог знать.

– Конечно, возможно все, но я все—таки не вижу, шагов которые стоит предпринять, – Иван Дмитриевич успокоился и теперь хотел услышать от Миши, что тот предлагает для дальнейших шагов розыска.

– Мне кажется, – медленно произносил Жуков, пытаясь между словами обдумать предложение, – Иван Нартов и соученики по классу в гимназии должны что—то знать.

– Что даёт тебе так думать?

– Юношеское хвастовство.

– Зыбко, – сказал Путилин, но тут же добавил, – хотя не исключён такой вариант. Как вы думаете, Василий Михайлович?

– Про хвастовство, верно, однако, – штабс—капитан смотрел на помощника Путилина, – сомнительно, мне кажется, что замкнутый молодой человек не склонен к бахвальству, ему достаточно того, что он, именно, он, имеет тайну, которая его греет. Но если Миша хочет, – Орлов пожал плечами, – не стоит этому препятствовать.

– Хочет, не хочет, – пробурчал Иван Дмитриевич, но теперь в голосе слышалось не раздражение, а только едва заметное недовольство, – мы в сыскном отделении и не гадаем, как барышни на святках.

– Я постараюсь, – Жуков сидел красный, как рак, ощущая себя ребенком, уличённым в поедании сладостей, закрытых, к тому же, на замок.

– Да, уж ты будь любезен, постарайся, не урони чести сыскного агента, – начальник сыскного отделения барабанил пальцами по столу.

– Иван Дмитриевич, – штабс—капитан делал вид, что не замечает колкостей, направленных на Жукова, – доктор Воскресенский, если я не ошибаюсь, присутствовавший на месте преступления, когда мы приехали, предоставил отчёт?

– Да, господа агенты, – Путилин произнёс то ли с наигранным негодованием, то ли, в самом деле, пытался убрать это негодование с лица, – прошёл не один день, а вы только ныне интересуетесь отчётом.

– Иван Дмитриевич, мы исходили из положения, что выводы доктора не принесут ничего нового. Ведь Мякотина четвёртого числа видели и служанка квартиры, где он остановился, и дворник, и служащий на станции, от этих посылов мы и рассуждали, что Сергея убили четвёртого, конечно, час важен, но он по сути немного нам давал.

– Верно, – махнул головой в знак согласия Путилин, – но вы забываете, что со станции уехало двое и, следовательно, мы можем отследить, где они могли выйти.

Миша от неожиданной мысли, которую не мог уловить, поднялся с места, потер виски руками и, словно он и есть начальник сыскного отделения, прошел мягкими шагами к окну и там обернулся, подражая Ивану Дмитриевичу.

– А ведь, в самом деле, – Жуков продолжал тереть виски, – такое обстоятельство мы упустили, а ведь со станции после свершённого злодеяния они могли разъехаться в разные стороны, а это даёт нам возможность… – и умолк.

– Вот именно, что даёт возможность, которую, к слову, мы упускаем и чем дальше, тем меньше помнит человек.

– Разрешите мне заняться поездками спутников Мякотина? – На лице штабс—капитана читалась серьёзность и решительность.

– Я…

– Иван Дмитрич, – перебил покрасневший Миша, – можно и мне присоединиться к Василию Михайловичу?

Путилин засопел, но в глазах мелькнул озорной огонёк.

– Хотя дел невпроворот, но один день могу вам выделить, чтобы вы могли заняться перемещениями наших незнакомцев и надеюсь, что вы получите новые сведения для продолжения следствия.

– Непременно, – ответил Жуков за двоих, словно пытался взять реванш за полученные от начальника сыскной полиции обидные слова, и улыбка все—таки украсила бесцветные губы, – мы непременно представим вам их маршруты.

Иван Дмитриевич посмотрел долгим взглядом в глаза Жукова, казалось, с языка Путилина должны сорваться едкие слова, но начальник сыскной полиции промолчал.

– Разрешите приступить, – штабс—капитан резко поднялся со стула, иной раз привычки, оставшиеся с военной службы, брали верх, и Василий Михайлович, хотя и был вдумчивым агентом, подчинялся приказам, которые стремился выполнять со всей тщательностью, не отступая иногда ни на йоту в сторону.

– Я вас не держу, – Иван Дмитриевич подвинул к себе ближе лист серой бумаги, испещрённый размашистым каллиграфическим почерком и присланный из канцелярии градоначальника. Часто приходили циркуляры, которые, казалось, написаны только для того, чтобы на них поставить очередной помер и показать, что в канцелярии работают и беспокоятся о благе государства.

Когда сотрудники вышли из кабинета, Путилин без особой злости отбросил на стол лист бумаги, который держал в руках. Сперва откинулся на спинку кресла, закрыв глаза. Так просидел, не двигаясь с места, несколько минут, потом резко поднялся, и на лице появилась гримаса от внезапной боли, замер на миг, словно превратился в мраморную статую. Поковылял к окну, там облокотился на подоконник.

Сегодня вышла неприятная сцена в кабинете градоначальника. Его Превосходительство генерал—адъютант Трепов, не взирая на хорошее отношение к Ивану Дмитриевичу, сделал выволочку за некоторые дела, расследование которых тянулись не неделями, а годами, хотя, казалось бы, сделано было все возможное и невозможное, перебрано множество сведений и вариантов, неоднократно переопрошены свидетели, подключены ниточки в преступной среде, но все впустую. Следствие так и оставалось неоконченным. А здесь новое и притом какое! Юноше отрезали головы и где? В нескольких сотнях саженей от дворца Великого князя. Если бы даже на Невском, ближе к Лавре, так и шума бы не было. А тут… одни неприятности для сыскного отделения, царственные особы и иже с ними под особым покровительством и здесь требования к путилинским «орлам» особые, пристрастные.

Как бывало раньше! Иван Дмитриевич сжал губы и покачал головой. Прижался лбом к холодному стеклу окна, наблюдая, как внизу, на улице течёт городская жизнь, и нет никому, никакого дела до полиции, сыскного отделения. Помнится в пору, когда Путилин, тогда ещё губернский секретарь, ставший всего три месяца тому квартальным надзирателем, по службе находящийся в подчинении частного пристава и долженствующий выполнять только поручения, вопреки приказам занимался самостоятельными расследованиями.

Глава двадцать третья. Путилин вспоминает

Май 1858 года в столице выдался тёплым, горожане поснимали с себя тёплое верхнее платье и щеголяли по улицам в лёгких сюртуках и пиджаках, а дамы укрывали плечи шалями и платками, солнце радовало глаза и заставляло на улице щурится от яркого света. В начале месяца небольшая тучка сделала попытку вернуть городу истинно петербургскую слякотную погоду, но испустив дух в виде небольшого четвертьчасового дождя, сбежала куда—то на Ладогу.

Губернский секретарь Путилин, недавно назначенный квартальным надзирателем при 3 квартале Адмиралтельско– Спасской части, позволил себе поселиться по соседству местом службы в квартирке с маленькой спальней, больше напоминавшей чулан с узкой кроватью и квадратной комнатой, которую сам считал гостиной в четыре аршина. Поднимался рано, в шестом часу, перед умыванием запаливал медный тульский самовар с круглым клеймом над краником. Потом пил обжигающий чай, обычно с пирожками или расстегаем, купленными с вечера в пекарне, что открылась в начале года неподалёку. Отутюженный мундир, словно влитой сидел на плечах молодого квартального надзирателя, получившего должность за отличие по службе. Хотя по чести говоря, форменную одежду Путилин недолюбливал и стремился ходить в статском платье. Будучи младшим помощником, Иван начал изучать преступный мир Толкучего рынка, понимая, что без знания этих людей, их законов, поведения, отношения между собой, нечего и думать о раскрытии злодеяний. Иной раз молодой полицейский ставил себя на место злоумышленника, пытаясь понять, как те мыслят, ведь следствие приходилось вести самому, не полагаясь более ни на кого.

В то утро вышел, как обычно на улицу, не взирая на предстоящий жаркий день, прохладный ветерок заставил поёжиться и губернский секретарь ускорил шаг, чтобы согреться.

У дверей квартального помещения, которое полицейский департамент нанимал для своих нужд в доме госпожи Лерхе, поёживаясь от прохлады, стоял мальчишка лет десяти—двенадцати с большой, не по росту кацавейке с заплатами и маленьком, едва держащемся на голове, картузе с оторванным с одной стороны околышем, торчащим, словно алебарда стрельца, компанию козырьку составляли космы нечёсаных волос.

«Неужто по мою душу», – мелькнуло в голове у Путилина, когда до дома оставалось всего несколько шагов. Из четырёх этажей занимали один, первый, имеющий парадный выход на Фонтанку и второй – с чёрного входа, выходящей в узкий переулок между высокими домами.

– Господин Путилин, – с нескрываемой радостью в голосе произнёс мальчишка, – я уж заждался вас, – добавил он, потирая руки.

Губернский секретарь остановился, внимательно посмотрел на сорванца, слегка наклонив голову к левому плечу.

– Чем же я могу быть полезен? – С усмешкой сказал квартальный надзиратель.

– Серафим Петрович за вами послали.

– Так что стряслось?

– Ну, они пришли магазин открывать, а у них замки взломаны.

– Это который Серафим Петрович?

Губернский секретарь ещё не всех владельцев лавок, магазинов знал по имени—отчеству, хотя большинство лоточников были знакомы по имени.

– Господин Пузиков, – с изумлением произнёс мальчишка, уверенный, что купца Пузикова должны знать не только на Сенном рынке, а уж по крайней мере в Санкт—Петербургской губернии.

– Пузиков, – повторил новоиспечённый квартальный надзиратель, на миг на губах появилась улыбка и тотчас же исчезла, словно никогда её и не было, – если Пузиков, тогда это серьёзно. Кто прибыл к магазину?

– Никто, – замотал головой мальчишка, – Серафим Петрович велели звать только вас, господин Путилин.

– Ладненько, – губернский секретарь положил руку на хрупкое плечо посыльного, – веди уж к господину Пузикову, – и добавил, подтолкнув мальчишку, – посмотрим, что натворили воры в магазине.

По Гороховой шли молча, квартальный надзиратель наблюдал, как присланный украдкой и с большим интересом в глазах смотрел на его полицейскую форма, так ладно подчеркивающую стройную фигуру.

Мальчишка не выдержал, видимо, любопытство взяло верх над впитанным страхом перед полицейским.

– Господин Путилин, – посыльный выдохнул на одном дыхании, – а в правду говорят, что вы в одиночку парголовских душителей арестовали?

Иван улыбнулся.

– Боюсь тебя разочаровать, но в одиночку бы я с ними не справился, уж больно они были велики кулаки у них, что твоя голова, а я—то, ты и сам видишь, – и он развёл руками, – так, где магазин господина Пузикова? – Квартальный надзиратель припомнил, что после того, как услышал о злодеянии, обо всем остальном позабыл, даже адреса не уточнил, где находится магазин несчастного купца. Надо внимательнее быть, пронеслось в голове губернского секретаря.

Не прошло и пяти минут, как они подошли к магазину, занимавшему первый этаж серого невысокого дома, расположенного на пересечении Садовой и Гороховой. У входа толпились любопытные, пытающиеся заглянуть сквозь окна. Квартальный надзиратель потянул на себя потёртую до блеска ручку, но дверь оказалась закрытой.

– Они расстроены, – сказал мальчишка и постучал.

Дверь сразу же отворилась, словно человек стоял в ожидании. В образовавшейся щели появилось бледное лицо, большая пышная борода придавала выглянувшему выражение полного месяца. В глазах мелькнули искры неподдельной радости.

– Здравия вам, Иван Дмитрич! – Сам хозяин стоял на пороге. – Проходите, заждался я вас, – и свирепо посмотрел на мальчика, словно тот должен был иметь за спиною крылья и почтовым голубем летать.

Квартальный поздоровался, не обращая никакого внимания на слова господина Пузикова.

– Показывайте, что тут у вас стряслось.

– Дак, ограбили меня, – удручённо произнёс Серафим Петрович, – вынесли половину магазина, сукна не на одну сотню, готового платья, – указывал куда—то в глубь хозяин.

– Давайте по порядку, – перебил чуть ли не заголосившего Пузикова Иван Дмитриевич, по опыту знал, что, если не прервать вовремя стенания, то никакого опроса не получится.

Серафим Петрович по—женски всхлипнул, вздохнул, словно, тяжесть давившая его миг исчезла.

– В шесть часов я отворяю заднюю дверь и приготовляюсь к торговле. Положиться ни на кого нельзя, все приходится делать самому, – добавил он, немного конфузясь.

– Открыли вы, – спросил нетерпеливо Путилин.

– Да, да, хотел открыть, ан вижу, дверь—то уже открыта, – с каким—то непонятным для Путилина трепетом выдавил из себя купец, – я быстро в магазин, а там, – и замотал головою. Иван Дмитриевич сложил руки на груди и нетерпеливо засопел, но взял себя в руки и приготовился к излияниям Серафима Петровича, – разорение полное, вынесли сукна….

– Господин Пузиков, – с едва сдерживаемым раздражением произнёс квартальный надзиратель, при этом выдавив на губы кислую улыбку, словно откусил кислое яблоко, – сколько у вас украли, это мы отпишем в протоколе. А ныне мне хотелось бы от вас услышать более существенное.

– Иван Дмитрич, Иван Дмитрич, – в глазах купца стояли слезы, – для меня нет более существенного, чем мой магазин. Памятуя о том, что о вас говорят только, как исключительно порядочном человек, я к вам и обратился. Придут с участка, так я большего не досчитаюсь, – и Серафим Петрович прикусил язык, что в сердцах сболтнул лишнего, – это я со зла, – промолвил он, но был остановлен квартальным.

– Я вас понимаю, поэтому—то и хотелось услышать. Вы может, что заметили? Не крутился ли кто подле магазина в последнее время? Не собирался ли кто покупать у вас много товара? В магазине не заметили ли чего лишнего? Может, воры от беспечности что забыли?

Пузиков успокоился, с лица сошла краска.

– Так вот, – его брови взлетели к верху и он громко крикнул, – Санька, подь сюда, паршивец ты эдакий. Санька, – повернул голову к квартальному, – как нужен, так и не дозваться его.

Мальчишка стоял за дверью и улыбался, делая рожицы, наблюдая из—за двери, как нервничает хозяин. Посыльный заметил, что его видит Иван Дмитриевич, смутился и предстал перед купцом.

– Ну, где ж тебя черти носят, – повысил голос Серафим Петрович.

– Да я, – начал было Санька, но купец его оборвал.

– Сколько раз говорить, раз нужен, должен одной ногой уже здесь быть.

– Так точно, – видно мальчишке нравилось исподтишка дерзить хозяину и вот сейчас он, в подражание военному, вытянулся во фрунт, руки вытянув вдоль тела.

– Помнишь, третьего дня в магазине двое долго крутились?

– Это те, кому вы сукно предлагали?

– Да—да, помнишь их?

– Как сказать?

– Так помнишь или нет? – Вскипел купец.

– Да, помню я, – мальчишка устало вздохнул, – они чуть ли не час присматривались, сукно щупали, а сами так глазами и рыскали по сторонам, словно для этого и пришли.

– Что ж ты мне сразу не сказал? – Чуть ли не с обидой в голосе произнёс купец.

– Так вы отмахнулись бы от меня, мол, не мешай, не твоё дело.

– Ладно, – прервал квартальный Пузикова и обратился к мальчишке, – ты их помнишь?

Санька пожал плечами.

– Одни такой, ростом поменьше вашего будет, с аккуратностью причёсан.

– Без бороды, глаза голубые, в пиджаке с цветастым жилетом и в сапогах «гармошкой»? – Спросил Путилин, скорее по наитию, нежели по тому, что кого—то узнал. На территории части произошла в течении зимы семь краж, ограблены магазины, вынесено много ценного, но там воры орудовали с помощью инструмента, изготовленного, как сказали привлечённые рабочие люди, одной рукой и брошенные на месте преступления, словно бы за ненадобностью. Но Иван Дмитриевич усмотрел в этом какое—то ухарство преступников. Что, мол, мы не лыком шиты и не словите нас.

– Он самый, – с удивлением сказал Санька, – хотя сапоги надраены и щегольского вида, а вот каблук на левом сбит, словно человек косолапит.

– Молодец, – улыбнулся квартальный, – узнаешь его, если увидишь?

Санька наморщил нос, почесал его.

– Узнаю, – сказал с недетской уверенностью.

– А второй, как выглядел?

– Повыше первого, – припоминал Санька, – все время нос вытирал, словно из него потоком лилось.

– Платком или рукавом?

– Рукавом, – вставил купец, – я ж ещё удивился, что они хотели сукна прикупить рублей на двести, как они говорили, а сам нос рукавом, словно босяк какой.

– Так? – Путилин обратился к мальчишке.

– Так и ещё у него передних зубов нет, взгляд такой бегающий, словно что нехорошее замыслил.

– Какое у него платье было?

– Хорошее, – пожал плечами Санька совсем по—взрослому, – но поношенная, словно надел и давно не меняет.

– Понятно, его тоже сможешь узнать?

– Если увижу, то смогу, только…

– Что только?

– Говорят. – понизил голос мальчишка и озернулся, – они не прощают такого, ну, вы понимаете, – и он подмигнул одним глазом квартальному. Не иначе почувствовал в нем то, что можно довериться.

– Глупости, – на губах Ивана Дмитриевича появилась тень улыбки, – преступники не мстят, ибо знают, что они воруют или убивают, а мы их ловим и кто проворней и головастей тот впереди. И они не пытаются без нужды трогать мещан. Чем те виноваты? Что жертвами становятся? Так вот эти воры, – Путилин помахал в воздухе рукой, – знают, что каждый пострадавший хочет вернуть потерянное. Так что не бойся, поймаем их в скорости.

– Вы правду говорите? – снова подал голос купец.

– Несомненно, можете не сомневаться.