Текст книги "Доктор Ахтин. Возвращение"

19

Я начинаю понимать, что изменился. Я уже не тот доктор Ахтин, который легко и непринужденно говорит о своей божественной сути. Сейчас я так не скажу вслух. Я знаю, что дар со мной, но не хочу им пользоваться. Пока не хочу. Я не вижу никого, кому бы был нужен. И кого бы я захотел исцелить. Так же, как я не вижу достойной кандидатуры для избавления от этой жизни.

Наверное, изменился не только я, но и человеческое стадо, бредущее в неизвестность. Люди в подавляющем большинстве медленно и верно превращаются в особи, способные только исходить черной завистью, ненавидеть и жадно подгребать под себя материальные блага, словно они им понадобятся в потустороннем мире.

Мне казалось, что еще совсем недавно, может, лет десять назад, всё было не так. Люди были чуть-чуть отзывчивее и добрее. Они делали скорбные лица и несли цветы к местам массовой гибели людей. Они отдавали свою кровь и зажигали поминальные свечи.

Сейчас каждый сам за себя. И никому, кроме родителей, нет дела до больного ребенка, которого может спасти операция. За любой благотворительностью есть голый расчет, несущий в первую очередь выгоду самому благотворителю. И в огромном миллионном мегаполисе во время какой-либо беды кровь сдают сотни, а не тысячи.

Бесценность жизни человека – понятие декларативное. Жизнь любого члена стада имеет вполне определенную ценность в денежных знаках, и если их нет, то никто и не заметит исчезновение этой неполноценной особи.

Я изменился. И думаю, что это к лучшему.

Возвращение – всего лишь часть моего пути. Я сделал шаг вперед. И вернул себе имя.

Мне надо сделать еще один шаг.

И обрести мир.

Когда я прихожу на работу, то Марина говорит мне, что меня вызывает главный врач. Она говорит это испуганным голосом, словно этот вызов несет какую-то беду, в первую очередь для неё.

Я неторопливо переодеваюсь. Причесавшись у зеркала, я поворачиваюсь к медсестре и, увидев её большие испуганные глаза, говорю:

– Наверное, она хочет познакомиться со мной.

Главный врач поликлиники, Басова Алевтина Александровна, оказывается молодой и привлекательной женщиной. Идеально отутюженный белоснежный халат на стройной фигуре. Легкий макияж, красиво уложенная прическа. Ухоженные руки, два золотых кольца на пальцах. Войдя в её кабинет, я представляюсь и сажусь на предложенный стул. Она деловито перебирает бумаги и не смотрит на меня, словно давая возможность мне рассмотреть её. И после пары минут молчания, она поднимает глаза и спрашивает:

– Михаил Борисович, как вам у нас?

– Отлично, – прямо глядя в её глаза, отвечаю я, – прекрасный коллектив единомышленников и замечательный участок с благодарными пациентами. Мне всё нравится в поликлинике, и я рад, что пришел к вам работать.

Алевтина Александровна заметно удивлена.

– Вы, проработав неделю у нас, пришли к такому выводу? Не быстро ли?

Я пожимаю плечами. И не отвечаю на вопрос.

– Ну, то, что коллектив прекрасный, я, конечно же, согласна с вами. А вот благодарные пациенты – это вряд ли, – главврач поднимает лист бумаги и, помахав им, добавляет, – жалоба на вас, Михаил Борисович. Девушка вот пишет, что вы на приеме расспрашивали об интимных подробностях её сексуальной жизни. Она полагает, что, – Алевтина Александровна опустила глаза к тексту и процитировала, – «доктор проявлял нездоровое внимание к моей интимной жизни и, пользуясь своим положением, сексуально домогался меня».

Я жизнерадостно улыбаюсь. Внутри я смеюсь. И отвечаю на немой вопрос в глазах главного врача:

– Вот я и говорю. Благодарные пациенты. Она увидела во мне Мужчину с большой буквы, настоящего Мачо. Это льстит моему самолюбию.

– Это не смешно, Михаил Борисович, – с серьезным выражением лица говорит Алевтина Александровна, – объясните, что всё это значит.

– У девушки сифилис. Первичный шанкр на задней стенке глотки. Увеличенные регионарные лимфоузлы. Положительная микрореакция. Я предположил, что заражение произошло при орально-гинетальном контакте, и прямо спросил её об этом. Она ответила положительно, то есть, призналась, что активно использует минет в интимной жизни. Я отправил её к венерологу. Вот, собственно, и всё. Медсестра присутствовала и может это подтвердить.

Главный врач пристально смотрит на меня, и я легко выдерживаю её взгляд. Затем она смотрит на лист бумаги, который держит в руке, и брезгливым движением выбрасывает её в мусорную корзину. Встав со стула, она идет к умывальнику и тщательно моет руки. Затем настежь распахнула окно. Вернувшись к столу, она говорит:

– Гадость-то какая! Она стояла тут и выдыхала спирохеты. Я держала в руках бумагу, на которой остались заразные следы. Наверное, надо произвести дезинфекцию кабинета.

– Алевтина Александровна, я могу идти.

– Да, Михаил Борисович. Рада была с вами познакомиться.

– Я тоже очень рад.

Вернувшись в кабинет, на немой вопрос Марины, я отвечаю:

– Блондинка-сифилитичка жалобу написала, что на приеме я её сексуально домогался.

Марина смеется, и я тоже.

Совместный смех сближает. Я это знаю, а она догадывается. Мне это не надо, а она мечтает об этом.

Заходит первый пациент. Мужчина пятидесяти лет с открытым больничным листом. Он лежал в больнице с хронической обструктивной болезнью легких, и с улучшением выписан на амбулаторное лечение. Его зовут Сергей Глущенков, он работает на заводе двадцать лет и он курит с пятнадцатилетнего возраста. Раньше он курил папиросы и сигареты без фильтра, а сейчас обманывается себя, используя фильтр или мундштук.

Я слушаю через фонендоскоп влажные хрипы в легких, отмечаю незначительную одышку и ровный пульс. Да, он еще не совсем работоспособен, но на больничном листе он уже двадцать девять дней, а, значит, я единолично не смогу продлить его еще на некоторое время. А заместитель главного врача по экспертизе сочтет его работоспособным. Расписав ему профилактическое лечение и дав бланки анализов, я закрываю лист нетрудоспособности и говорю, что курить ему категорически нельзя, потому что у него больные легкие и каждая затяжка ухудшает их состояние.

Сергей задумчиво смотрит на меня и спокойно говорит:

– Доктор, если завтра ко мне придет Смерть с косой и спросит, что бы я хотел сделать перед тем, как уйти с ней, то я бы выбрал сигарету.

Он уходит, а я думаю о том, что мужчина умрет не от сигареты.

И для него это будет лучшим лечением неизлечимого хронического заболевания.

20

Суббота. Выходной день. И еще завтра день. Пока я не знаю, чем их занять. Целых два дня, которые становятся для меня черной дырой. И в моем сознании, и в настоящем времени. Невозможно жить текущим мгновением, если оно застыло в состоянии перманентного умирания.

Я бы спал, если бы мог.

Я бы рисовал, если бы знал, кого или что.

Я бы ел, если бы мой желудок смог вместить то количество пищи, которое я уже съел.

За окном пасмурно. Вот-вот пойдет дождь. Я собираюсь и выхожу из комнаты. На мне болоньевая куртка с капюшоном и черная бейсболка на голове. На ногах кроссовки и джинсы. Дождь и ветер – я думаю, что прогулка в таких условиях взбодрит меня. Быстрыми шагами ухожу от общежития, ощущая лицом первые мелкие капли дождя. Встречные люди открывают зонты и прячутся под любой крышей. Я набрасываю капюшон куртки на голову и иду навстречу ветру, несущему обжигающе холодные капли.

Я направляюсь в лес. Он совсем недалеко, – около километра по тротуару вдоль дороги и затем налево через поле мимо студенческих общежитий. Смешанный лес слишком часто посещают люди. Здесь совсем не так, как в лесу рядом с деревней, где я жил полгода. Мусора больше, чем деревьев. Причем, лес загажен так основательно, что, кажется – сначала здесь были разбитые банки и бутылки, целлофановые кульки и использованные презервативы, разломанные останки бытовой техники и ржавые детали непонятного назначения, и только потом на этом месте начали расти деревья и кусты.

Я осторожно обхожу поваленное дерево, за которым лежит ржавый остов велосипеда и автомобильная шина. Местами лесная поросль скрывает нелицеприятные картины в виде человеческих испражнений, но скрыть всё невозможно. Разочарование велико, но я не спешу уходить. Мне надо было выбраться из комнаты общежития и развеяться. Мне надо подумать, и я считаю, что лучшего места не найти. Пусть даже в этом месте невозможно идти, не глядя себе под ноги.

Я слышу шум. Веселые молодые голоса, жизнерадостный мат. Я невольно стараюсь спрятаться. Почему-то мне кажется, что веселящаяся молодежь будет мне не рада.

– Вот так! Молодца! Впендюрь ей по самые помидоры!

Небольшая поляна, на которой, судя по черному пятну от костровища и сваленным в кучу бутылкам, часто собираются компании. На примятой траве лежит женское тело. Юбка задрана до лица, ноги разведены. Первый парень со спущенными штанами, пристроившись между ног, ритмично двигается. Второй подбадривает друга словами и себя правой рукой. На лицах – веселое удовольствие, движения тел и конечностей неловки и хаотичны. Похоже, парни или пьяны, или под кайфом. В любом случае, им очень хорошо. Они довольны и жизнью, и ситуацией.

Я смотрю на девушку. Симпатичное лицо, на котором бледность соседствует с безмятежностью. Глаза закрыты. Русые волосы разметались по траве. Уж она-то точно под кайфом.

Осторожно осмотревшись вокруг, я сажусь на пенек. Кусты закрывают меня от живописной картины совокупления наркоманов, которым нет никакого дела до мелкого дождя и холодного ветра. Я сижу и наблюдаю за процессом. Прекрасное место для раздумий о людях и тенях. Наверное, я знал, что увижу что-то подобное. Интуиция привела меня сюда и всё, что видят мои глаза, мне надо увидеть.

Первый парень протяжно выдыхает воздух. Его хриплый крик отскакивает эхом от окружающих еловых стволов. Его друг тоже кончает, но не так громко. Затем на мгновение в лесу наступает тишина, после которой парни, оживлено переговариваясь, натягивают штаны на чресла и уходят. Они словно не замечают, что оставляют девушку в той же позе – с раздвинутыми ногами и задранной юбкой. И в этой позе есть своеобразная красота, – белая кожа живота контрастирует с зеленью травы. Девственная белизна на фоне успокаивающего цвета примятой жизни.

Через пару минут девушка выпрямляет ноги, поворачивается на бок, и словно поняв, что ей холодно, подтягивает колени к животу. Еще через пару минут она начинает беспокойно двигаться, и, наконец-то, открывает глаза. Осмысленность во взоре появляется далеко не сразу, но когда она понимает, что находится в лесу, что ей холодно и сыро, то девушка начинает медленно вставать. Это ей удается, но с большим трудом. Она стоит, покачиваясь, и, одернув юбку, поправляет складки одежды.

Мне грустно видеть это жалкое подобие человека. Она даже не тень. Взлохмаченные волосы, на бледном лице темные впадины глаз – она похожа на чучело, поставленное для отпугивания чертей.

Правда, черти её ничуть не испугались.

Девушка медленно уходит, ничего не видя вокруг. Она натыкается на деревья, спотыкается о пни. Она даже падает и с трудом встает вновь.

Наверное, я бы мог помочь ей.

Я бы мог избавить её от этой жизни, прямо здесь и сейчас.

Нет никаких свидетелей. Затяжной холодный дождь выгнал всех из леса.

Я бы мог, но не стал ничего делать. Я, по-прежнему, сижу и смотрю, как девушка исчезает между деревьев.

Я думаю о тенях, которые бессмысленно бредут по темному лесу. У каждого он свой, и абсолютное большинство не видят света дальних фонарей. Им никто не протягивает руку, и не называет по имени.

У них нет ни Бога, ни Богини, ни даже обычного поводыря.

Они просто тащат своё тело, передвигаясь наощупь.

И эта хаотично движущаяся биомасса обречена умереть, так и не узнав, что в Тростниковых Полях жизнь продолжается. Смерть можно избежать. Умерев здесь, человек вечно будет пребывать в Тростниковых Полях. Там тихо и хорошо, не надо выживать и пытаться урвать лучший кусок. Нет необходимости совершать однотипные движения и бороться с пустыми желаниями. Там отпадает надобность в физических усилиях и физиологических реакциях.

В Тростниковых Полях Человек становится Личностью.

Тень никогда не попадет туда, потому что невозможно достигнуть места, о котором даже не подозреваешь, и до которого никто не отведет за руку.

Называя тебя по имени.

Я поднимаюсь на ноги, собираясь уходить. И замечаю темное пятно на примятой траве. Я иду к этому месту и смотрю на черную испачканную рваную тряпку.

Девушка оставила своё нижнее белье.

Так и бредут тени по темному лесу, оставляя за собой сначала одежду, затем кожу и части тела, после сознание и разум. И закономерным окончанием их жизнедеятельности является смерть.

Если бы я убил её здесь и сейчас, то я бы ничего не изменил.

Оставив её в живых, я дал ей шанс сделать шаг к Богу.

Я иду домой. Прогулка оказалась очень удачна. В моем сознании взошли первые ростки, еще слабые и робкие, но вполне жизнеспособные.

Я дам им возможность окрепнуть. И только тогда сделаю следующий шаг.

21

В поликлинике произошли изменения. Во-первых, в выходные заместитель главного врача по медицинской части улетела во Францию, написав перед этим в пятницу заявление об увольнении по собственному желанию. Во-вторых, уже с этого понедельника этот пост занял новый начмед.

– Мужчина. Зовут Сергей Максимович. Выглядит, примерно, на пятьдесят лет. Говорят, что он работал хирургом в восьмой медсанчасти. Говорят, классный хирург.

Марина с довольной улыбкой на лице вываливает на меня новую информацию. Вообще-то, на утренней оперативке я видел этого мужчину, но я делаю вид, что её слова интересны мне. Я киваю, улыбаюсь в ответ и спрашиваю:

– Кто говорит?

Марина на мгновение замирает, не сразу поняв вопрос, а потом, пожав плечами, отвечает:

– Как кто? Все.

Утром перед оперативкой новый начмед, здороваясь, демократично пожал всем мужчинам руку, и я много узнал о нем. Сергей Максимович Бусиков. Действительно, работал около десяти лет в хирургическом стационаре восьмой медсанчасти. Врач, имеющий на своем личном кладбище больше могил, чем у всех остальных хирургов вместе взятых. Амбициозный и упрямый доктор, он никогда не отступался от своих слов и действий, даже когда сам понимал, что не прав. Считая себя умным и образованным, часто давал советы и указания, как и что делать, произнося специальные слова с такими ошибками, что сразу становилось заметно его поверхностная образованность. К счастью для него, в Областном Управлении здравоохранения у него работал родственник, благодаря которому он сделал свой первый шаг по административной лестнице. Врачи Восьмерки перекрестились, когда он ушел. А мы еще не осознали, что получили в его лице.

Хороший врач никогда не станет эффективным менеджером в медицине. А у плохого врача такой шанс есть, если он будет заниматься только менеджментом, и не будет встревать в лечебный процесс.

Рабочий день продолжается. Мы с Мариной приняли около десяти пациентов, по большей части здоровых, – профилактические осмотры при поступлении на работу. Женщина пришла оформлять санаторно-курортную карту. Две женщины с маленькими сроками беременности, которым нужен осмотр терапевта до двенадцати недель.

Пришел мужчина, у которого есть проблемы психологического характера. Мы с ним говорили о пользе и вреде гидроколонотерапии. Он использует этот метод очищения организма раз в неделю, и по сути, уже не может без него обходится. Начиналось всё с банального запора, а закончилось дисбактериозом кишечника. Я не пытаюсь переубедить его, потому что мужик с удовольствием ожидает день, когда он ходит на процедуру.

Молодая девушка, студентка одного из институтов города, жалуется на першение в горле, сухой кашель и повышение температуры к вечеру. Она тоже здорова, но ей надо уехать домой в деревню на неделю, и она хочет получить справку, освобождающую её от занятий. Конечно, она мне это не говорит, но я вижу, что в горле у неё чисто, а температура на приеме соответствует норме. Я улыбаюсь, когда говорю, что она здорова.

Я не сразу узнаю в вошедшей пациентке позавчерашнюю девушку в лесу. Сегодня она причесана, накрашена и опрятно одета. Кожа по-прежнему бледная, но в глазах есть жизнь.

– На что жалуетесь? – спрашиваю я.

– Рези, когда хожу по-маленькому.

– То есть боли при мочеиспускании, – уточняю я.

– Да.

– Как давно они у вас появились?

– Со вчерашнего дня.

Я смотрю на лицевую сторону амбулаторной карты – Оксана Мельниченко, двадцать пять лет. Начав писать жалобы, я продолжаю задавать вопросы:

– Раньше что-то подобное было?

– Нет.

Она отвечает односложно и не сразу. Ей надо пять-шесть секунд, чтобы понять мой вопрос и еще несколько секунд, чтобы сформулировать ответ.

– Эти резкие боли возникают в начале мочеиспускания или в конце?

Оксана смотрит на меня и через долгую паузу отвечает:

– Доктор, мне больно ссать. Мне очень больно ссать. Помогите, пожалуйста.

Я слышу волшебное слово. И это хорошо. У девушки есть шанс. Пусть он призрачный и мучительно долгий, пусть ей придется многое пережить и осознать, пусть она через боль и кровь преодолеет себя, но лет через десять, вернувшись к обычной жизни, она станет тем, кто она есть. Любимой женщиной и счастливой матерью.

Расписав лечение и выдав бланки анализов, я смотрю ей вслед.

Я думаю о том шансе, который есть у меня.

Стать самим собой, чтобы вернувшаяся Богиня называла меня моим именем.

22

В кафедральном соборе, среди гулкой тишины высоких сводов, в легком полумраке горящих свечей, было хорошо. Спокойно и благостно. Иконные лики смотрели со стен строго, но справедливо, – за грехи и проступки надо отвечать. Все продумано для того, чтобы человек, пришедший сюда, узрел силу Господа. Понял, принял и понес веру дальше, вербуя новых адептов и оставляя служителям церкви свои дары. Даже говорить здесь можно было только шепотом.

И думать можно только о Боге.

Оксана Мельниченко считала день потерянным, если не приходила сюда. Строгие лики со стен не пугали её, – Бог милостив, не так много она грешила в своей непутевой жизни, чтобы молитвами не заслужить прощения. Он защитит её от искушений мирской жизни, от людской грязи и похоти.

Привычно начав со свечки за упокой, – прости, Господи, рабу свою за грех смертоубийства, за то, что не приняла дар твой, за то, что самонадеянно решила судьбу милости твоей, – она подошла к иконе Николая Чудотворца и, помолившись, приложилась к ней.

Запах ладана и горящих свечей настраивал на размеренное мироощущение. Забывались мирская суета, оставшаяся за стенами храма, проблемы в той жизни, что осталась за воротами. Хотелось служить Господу, не смотря на то, что она знала другой путь в его Храм, который был короче, ярче и прекраснее.

Она ходила по залу и помогала людям в отправлении ритуалов, – куда правильно поставить свечу, у какой иконы помолиться. Она сама когда-то пришла первый раз к Богу, и ей помогли найти правильную дорогу. И ничего, что ей всего двадцать пять, – за последний год она узнала все нюансы богослужения. Она поздно приняла крещение, пройдя все его этапы. Главное, принять истину, остальное приложится.

«Продвинутая», – сказала бы она про себя год назад.

Прошлое иногда вторгалось в её веру, проделывая брешь в возведенной стене, но Оксана терпеливо вновь заделывала её, укрепляясь в силе Господа. Страшнее всего были сны, возвращавшие её в наркотические галлюцинации, такие реальные в своем приближении к Богу, что, проснувшись, она долго молилась, глядя на иконный лик, висящий у изголовья её кровати. И горящий внутри огонь затухал, и забывался сон-галлюцинация, и можно было жить дальше.

Она старалась проводить меньше времени за стенами храма, словно они защищали её от искушений внешнего мира. Здесь она так редко вспоминала о своей непутевой жизни, что казалось, ничего и не было. Здесь – реальность, там – сон. Яркий наркотический сон.

Однако каждый вечер приходилось возвращаться домой. Она закрывалась в своей комнате, стараясь не слышать голоса за стенкой. Она молилась, когда раздавался стук в дверь. Она смотрела на икону, когда сладкий голос за дверью искушал приятными мгновениями. Она облегченно крестилась, когда наступала тишина.

Родной брат посадил её на иглу. Он же давал на очередную дозу, заставляя расплачиваться телом. И даже сейчас, когда она вырвалась из наркотического плена, он продолжал приходить и искушать.

Оксана прокляла его в своем сердце.

И она прокляла свою слабость. Потому что приходилось кусать свои пальцы, чтобы не закричать. Чтобы не броситься к двери, забыв о виртуальном Боге, и принять из рук родного брата реального Бога. Она так часто видела, как рушится возведенная стена. Как падают, скрепленные молитвами, заграждения. Как прорывается сквозь щели сознания муть прошлого.

В своих снах она открывала дверь брату и умоляла дать дозу.

В церкви она спрашивала у батюшки, почему столько соблазнов для человека, почему грех настолько притягателен, что практически никто не в состоянии противится ему, зачем Бог дал людям столько непреодолимых соблазнов, словно Он хочет, чтобы к нему пришел раскаявшийся грешник, а не истовый праведник. Для чего эти испытания, если рай недостижим?

Оксана слушала ответы священнослужителя и верила каждому слову. Верила, когда находилась в церкви, и сомневалась в каждом слове, когда уходила домой. И это было хуже всего. Терзающие душу сомнения. Рвущее сознание нестерпимое желание. И отсутствие Бога рядом, когда его спокойный и кроткий взгляд с иконы не проникает в сознание.

Сон стал явью. Она открыла дверь брату.

Оксана плохо помнила, что было потом, но днем в воскресенье она очнулась дома от боли в животе. Добравшись до туалета, она чуть не закричала, когда обжигающая струя мочи ударила в унитаз. Боль разрывала низ живота, и она так крепко стиснула зубы, что почувствовала соленый вкус крови.

Промучившись весь выходной день, в понедельник она помчалась в поликлинику. А потом туда, где уже давно не была. Купила дозу – родной брат был не единственный, кто давал ей возможность улететь, и дома сделала инъекцию. Приятное чувство возвращения, словно и не было этих месяцев, когда она боролась сама с собой. Счастливая и довольная, Оксана провела ночь, глядя в экран телевизора и не понимая происходящего там. В своем сознании она стояла на руинах храма. Никаких стен вокруг, – бескрайная ширь и простор. Она свободна, и если захочет, то может взлететь. Она всегда это знала, но пыталась заточить свое тело в подвале, а мысли занять молитвами.

И она взлетела. С высоты птичьего полета Оксана созерцала этот странный и пугающий мир, где люди, боясь адова огня, сжигали себя в пламени греховных страстей. Где церковные праведники совершали немыслимые поступки. Где молитвенный хор сотен голосов заглушался ревом тысячеголосой глотки рок-концерта. И где всемирно признанный миротворец начинал очередную кровавую войну.

Рано утром, еще до рассвета, она пришла в церковь. Под пустыми гулкими сводами Оксана вылила остро пахнущую жидкость на алтарь и поднесла спичку. Глядя на жадные языки пламени, облизывающие иконостас, созерцая, как плавятся святые лики, она улыбалась. Счастливой улыбкой человека, нашедшего себя.

Она сделала свой первый реальный шаг к Богу, в которого всегда верила.