Текст книги "Последние рыцари. Фантастическая сага «Миллениум». Книга 1. Том 1"

Глава 6. Орден

Я брел по Елисейским полям, совершенно бесцельно проматывая время, оставшееся от лета, чтобы поскорее погрузиться в атмосферу Ордена. Поля я издавна облюбовал для прогулок. В них было что-то такое, что помогало отвлечься от всех проблем и суеты, погрузиться в себя – как ни странно, внутреннее сосредоточение все же в немалой степени зависело от внешних обстоятельств, и я даже не имею в виду шум как таковой. Трудно полностью отрешиться от всего в каком-нибудь обычном парке, уж не знаю, почему – а здесь все словно само располагает к тому, чтобы, спрятавшись за холм, сесть среди травы, и, вдыхая летний, теплый и сладковатый, как молочный коктейль, воздух, задуматься – так, что не можешь сходу даже понять, открыты у тебя глаза или нет. Сегодня я ощутил непривычное для себя умиротворение. Одиночество, что преследовало меня всю мою жизнь, было то врагом, то другом – и хотя у меня были и настоящие друзья, я смутно понимал, что нашему веселью чего-то недостает. Возможно, это лишь мое мрачное критиканство – но сейчас, сидя в предзакатных сумерках, я как-то отчетливо понял нечто новое – дело даже не в нас самих. Мы, наверное, самые обычные – во всех смыслах – люди, самые типичные, каких только можно найти. От простых, близких к земле работяг вроде Жана до витающей в облаках и мрачной Каролин, обожающей читать мутных, неразборчивых философов. Возможно, именно за их мутность и неразборчивость. Наверняка все мы – обычные типажи, но сам наш мир чем-то необычен. Я видел мало, по сути – лишь школу да Университет, да дом дяди с редкими гостями. Но ничего подобного Университету не было, наверное, во всем мире. Он вполне оправдывал название, действительно был маленькой вселенной, игрушечной, но при этом очень точной, копией мира. Грандмейстер был, конечно же, богом-творцом, демиургом, властно восседающим на небесном престоле, Кей – его подручным бойцом-архангелом, мрачным и воинственным. Кляуниц – одобренное и разрешенное зло, стихии – вечные начала, уравновешивающие друг друга. Томашевский, если подумать, был гостем из внешнего мира, его представителем и выразителем идей. Бычиха… это, наверное, падший ангел, агент темных сил, извне пытающихся пошатнуть небесный трон.

Словом, здесь было все, и Университет умел сделаться настоящим домом. Однако, он, хотя и был вселенной – но все же игрушечной, искусственной. Из нее тоже вырастаешь – и ищешь в настоящем мире истинное подобие, только более величественное и славное. Но где оно? Мы все – в цивилизации, мы все вписаны еще до рождения в научно обоснованные рамки. Мы считаемся «поколением эпсилон», и ученые предписали нам высокую самооценку, завышенные ожидания от мира, склонность к уверенному потреблению и при этом стремление к самостоятельному конструированию реальности. Понять бы еще, что это такое. Впрочем, и без этого понятно кое-что другое – все наши шаги и желания предсказаны и предписаны. В соответствии с пожеланиями для нас готово место в мире – даже целый набор, бери не хочу. Но все-таки, все-таки, не дает покоя один вопрос – куда и зачем движется весь этот мир? Я слышу лишь одно: «Каждый сам выбирает для себя смысл жизни». Но разумно ли это? Об этом говорят с гордостью, как о великом достижении – и действительно, никаких общих идеологий и ценностей, никакой общей цели нет – но легко ли придумать смысл жизни самому? И потом, мой смысл может заключаться в том, чтобы, скажем, искусно создавать порталы – но разве может смысл быть один, сам по себе, без связи со всем остальным? Ведь нет смысла в порталах, они просто нужны для чьего-то перемещения, так? Если я строю порталы, то те, кто по ним перемещается, уж наверняка знают настоящую цель, а я лишь делаю ее осуществление возможной. Пусть бы так, я согласен, но беда в том, что по порталам будут летать такие же, как я, не знающие или вовсе не думающие о том, чему они служат. Они делают еду, одежду, големов, дома, развлечения, рассказывают друг о другие, растят детей – только для того, чтобы они лишь поддерживали бесконечный круг, как молоток, который воспроизводит молотки… Прав был Беркли, это – тупик. Наверное, именно из-за этой тупиковости меня не покидает чувство фальшивости притворно-бодрых улыбок окружающих и всего прочего. Как хотел бы я оказаться в другом месте или времени, где будет место для иного, где будет не замкнутый круг, а тропа, ведущая в неизвестность, но где она, как туда попасть? Слабая надежда привела меня в Орден, но что-то подсказывает, что всесокрушающая рутина догонит меня и там. Что я буду делать тогда? Пока не знаю, надеюсь, что-то придумаю. Наверное, соберу вещи, деньги и брошу все, двинусь в земли на краю мира, может, в Восточный Орден, куда, как говорят, вход есть лишь для избранных, одобренных волшебным зеркалом Белой Чародейки, быть может – к югу от Южных Штатов, где нет ни закона, ни правил, где каждый – хозяин сам себе и только. Почему не бросить все уже сейчас? Не знаю, должно быть, я все же трус, да и соображаю медленно, так что куда быстрее там сгину, чем найду что-то интересное. А может, я лишь боюсь, что вблизи даже эти полумифические места окажутся тривиальными, и лучше пусть они остаются чем-то далеким и издалека – загадочным. Так или иначе, осталось как-то дожить еще неделю с небольшим – и тогда, наконец, начнется новая жизнь, жизнь в Ордене.

*** – И запомните, какими бы вы крутыми себя ни считали, вы пока – ЩЕН-КИ! Ясно вам? – байлиф Голдхайд был огромным, как бык, широкоплечим, квадратным со всех сторон – квадратными были его плечи, голова, челюсть, даже седеющий ежик волос и то стремился к идеальному квадрату.

– Так-точ-гдин-нчаль! – рявкнул Алекс, явно пародируя военную скороговорку байлиф. Тот свирепо посмотрел на наглеца, казалось, из маленьких ноздрей под плоским носом вот-вот вылетят два облачка пара. – Та-ак, я смотрю, у нас имеется умник? ШАГ ВПЕРЕД!

Алекс шагнул и тут же был сбит с ног ударом магического кулака, сжатого в плотный шар энергии – Голдхайд сделал лишь короткое движение, стоя в нескольких метрах поодаль, а Алекс уже сжался на полу, держась руками за живот. – А когда встанешь, сынок, пробежишь десять километров с препятствиями. Это Орден, – промолвил Голдхайд торжественно и весомо, расставив могучие ноги, облаченные в зеленую форму, на ширину плеч, – это вам не гражданская жизнь, дамочки.

– По какому праву… – начал было Давид, но тут же упал навзничь, сбитый невидимой подсечкой. – По такому, что здесь служат люди, которые могут погибнуть в любой момент, и должны быть ГОТОВЫ! Бросаться башкой вперед в огонь, черт подери, и вытаскивать оттуда нежных моллюсков вроде тех, какими вы были до того, как пересекли порог этого здания. Леди! – рявкнул капитан, повернувшись к девочкам, – особые пожелания будут?

Те молчали, нахмурившись, и байлиф, явно не дожидаясь ответа, тут же продолжил: – Отлично, потому что никакие вы к чертям не леди! Вы – солдаты, и если вы думаете, что я не буду драть вас, как этих сопливых щенков, то лучше соберите платьица и косметички прямо сейчас, и шагом марш – В БУ-ТИК! – Это возмутительно, байлиф, – вежливо, но сурово начала было Элли, – мы ведь еще ничего не…

Ее прервал звонкий хлопок, и Элли с громким криком подпрыгнула на месте, схватившись за пятую точку, и тут же присела на корточки, тонко застонав. Я инстинктивно рванулся, но что-то удержало меня, будто я натолкнулся на невидимую стену. Остальные смотрели молча с ужасом или безмерным удивлением, словно не поверив своим глазам. – Больно, девочка? – заботливо спросил байлиф, наклонившись к Элли. Она распрямилась, быстро смахнула слезу, шмыгнула носом, но упрямо покачала головой.

– Вот это другой разговор. Потому что если кого-то из вас маленький дружеский шлепок способен заставить хныкать, как ребенка, то лучше идите домой прямо сейчас, как хорошие домашние девочки. Это место не для нежных принцесс, и здесь никто вам не даст скидку за пол. Вас ждут боль, пот и слезы, как и этих молокососов!

Голдхайд задрал рукав, ручища его была толщиной едва ли не с ногу той же Элли – и всю ее с внутренней стороны покрывала темная сеть, кожа под ней сморщилась и была безжизненной. – Всем видно? Это то, чем меня наградил один колдун, наемный убийца, помогавший любящим супругам стать безутешными вдовами и вдовцами при немалом утешительном состоянии. Это заклинание попало мне в руку, и я, уж поверьте, не плакса, катался в слезах и выл без остановки несколько дней, пока прецептор Дженкинс, чудо, а не целитель, не ослабил чуть-чуть боль и не остановил распространение этой заразы. Потом мне помогли люди посильнее, но руку уже не восстановишь. Теперь, я надеюсь, до всех доходит, где вы оказались? Вы привыкнете к боли, к усталости, к бессоннице, к унижению – потому что вам наверняка доведется хоть раз да попасть в плен к худшим мерзавцам и садистам планеты, и вы должны быть ГОТОВЫ! Ко всему! А это значит, что сначала вы попадете к, мать его, несправедливому сукину сыну, придирающемуся по поводу и без – то есть ко мне – потому что без стальных нервов и умения терпеть нечеловеческие условия здесь делать нечего! Вас ничто не должно смущать, отвращать, пугать, сбивать с толку и так далее! Скажу копаться в кишках – будете копаться в кишках. Скажу прирезать собачку – будете резать собачку. Ибо не далее как год назад одна злобная ведьма ходила под маской десятилетней девочки – ну сущий ангелочек, только вот добрые люди, которые принимали бедную сиротку, как-то быстро заболевали и умирали. А наш стажер, салага, не смог поднять руку на ребенка – так тот «ребенок» ему кишки и выпустил, тот и глазом моргнуть не успел. Короче, сейчас вас ждет маленький персональный ад, а потом у вас всех будет аж три дня на раздумья, готовы вы вступить в число нас, смертников, тех, кому жизнь не мила без адреналина, или вам по душе что-нибудь поспокойнее. А теперь – РАВ-НЯЙСЬ!

… За три дня, однако, никто так и не дезертировал – кому хочется показать слабость перед остальными? Несмотря на боль и унижение, все стиснули зубы и прорвались сквозь первые дни ада – а потом даже Голдхайд оказался не так уж страшен – он, как оказалось, куда чаще хвалил, чем ругал, да и шутить был мастер, хотя юмор у него был довольно брутальный. Это были три дня изнурительных тренировок, сражений с монстрами и жестких, без каких-либо смягчений, боев с самим Голдхайдом – после которых мы падали с ног и неизменно поднимались снова. По сравнению с Голдхайдом Кей был мягким и нежным наставником. Эти три дня мы дрались так, как дерутся настоящие враги, и без увечий не обошлось. Конечно, не таких, после которых остаются незаживающие следы, и целители Ордена тут же ставили нас на ноги, после чего мы возвращались к тому же безумию. Это были три дня побоев, когда нам просто приходилось терпеть столько боли, сколько было сил вытерпеть, три дня самых отвратительных занятий, от ползания в слизи до умерщвления и потрошения животных голыми руками. Меня Голдхайд не щадил в особенности, и понятно, из-за чего. Пот стекал ручьями, я не вылезал из душа и клялся себе, что немедленно уйду – но каждый раз, когда очередная тренировка заканчивалась, с болью во всем теле, жгучей усталостью, я думал о том, что не стану тем, кто сбежит, сдастся, отступит – и я оставался. Всем было тяжело. Девочки плакали, даже всегда оптимистичная Анджела, но и они находили в себе силы преодолевать эти трудности. Мог ли я позволить себе оказаться слабее? Да, это шовинизм, это мерзко, это недостойно цивилизованного человека и все такое, но меня действительно удерживала именно эта мысль. Через три дня, когда мы вновь пришли в зал, готовые уже решительно ко всему, Голдхайд вошел не один, а в сопровождении элегантного человека в черном плаще, с идеальным пробором, тонким лицом и тонкими подкрученными усиками.

– Месье Леманжан, они ваши, – учтиво прогудел капитан, и напоследок обратился к ребятам: – А это, орлы, специалист – не мне чета. Научит вас, как видеть всех насквозь и распознавать вранье за десять шагов!

– Ну, месье командор, как всегда, преувеличивает, – изысканно улыбнулся Леманжан. – Да не скромничай ты, старый черт, – Голдхайд хлопнул его по плечу и ушел. – Ну-с, леди и джентльмены, прошу переодеваться и жду вас в главном холле через десять минут! И не опаздывать, друзья! Да, забыл представиться – Шарль Леманжан, байлиф!

Из главного тренировочного зала, грандиозного и сурового, выполненного в слегка мрачноватом стиле, Леманжан привел нас, попетляв среди коридоров, в неприметную комнатку. Внутри все было мягко и уютно, даже слишком – диваны и кресла были столь мягки, что в них проваливаешься, как в море, ковры – так словно умоляли снять обувь и доставить себе радость, пройдясь по ним босиком. «Это, надо думать, неспроста» – подумал я, – «наверняка ловушка, чтобы нас расслабить – после того, что было у Голдхайда…». А расслабиться хотелось – все тело ныло от постоянной, уже ставшей привычной, боли. Леманжан расположился в кресле, стоявшем посередине кабинета.

– Итак, друзья, скажите мне, что привело вас в Орден? Жажда приключений? Романтика? Или… желание отомстить? – он посмотрел в упор на Элли. – Вы смотрели наши личные дела? – спросила она. – Нет, мадемуазель. Я заглянул в ваш разум. Впрочем, вы вряд ли мне поверите на слово. Молодой человек, – обратился он неожиданно ко мне, – вы ведь здесь не только для того, чтобы быть ближе к девушке, которую любите? Или для вас важнее то, что во всем остальном мы не видите смысла, а здесь надеетесь повидать отдаленные уголки мира? Полагаю, этого в вашем личном деле все равно нет. – Что до вас, мадемуазель, – Леманжан резко развернулся к Альбине, – вас, возможно, утомила необходимость быть хорошей девочкой, вы боитесь быть отвергнуты, остаться в одиночестве, без друзей, и потому оказались здесь за компанию? Ай-ай, хороший ли это выбор? – Прекратите! – поднялся Давид, – вы влезаете в личное пространство, по-вашему, люди хотят, чтобы вы оглашали при всех их тайны и… – А вы, молодой человек, просто хотите славы, хотите доказать всему миру, что относитесь к избранным, к немногим – не это ли вам с детства внушали, когда рассказывали о неравенстве, угнетении, борьбе за права?

– А вы считаете эту борьбу чем-то плохим? – Давид скрестил руки на груди.

– Поймите, друг мой. Если в мире есть маги, которым залезть в вашу голову и вытащить оттуда все сокровенные мысли так же легко и непринужденно, как вам – залезть в тераном – то о каком личном пространстве может идти речь? Я научу вас не давать другим проникнуть в ваше сознание – или по крайней мере делать так, чтобы в худшем случае вы это заметили; а также проникать в сознание других – а это вам, поверьте, пригодится. Вы научитесь не только отличать правду от лжи, но и отличать истинные воспоминания от ложных. Наконец, вы не всегда будете иметь возможность применять магию – надо уметь вычислять ложь и по мимике, и логически, и даже – со временем, конечно – интуитивно. Впрочем, это дано не всем.

Поскольку со мной вам пока практиковаться в этом деле бессмысленно, вы сейчас разобьетесь на пары и будете спрашивать друг друга… о самом сокровенном – а сами пытайтесь понять, лгут вам или нет.

Леманжан поставил меня в пару с Давидом – что за тонкое издевательство… они все здесь, должно быть, обожают издеваться над новичками на свой лад. Давид сел напротив меня, более серьезный, чем обычно, но все же где-то в углу рта тлела ненавистная улыбочка… На миг захотелось расколотить вихрастую голову о выступ камина, но я взял себя в руки.

– До скольки лет ты спал с мягкими игрушками в постели? – первым выпалил вопрос Давид. Что ж, мимо. – Никогда, – ответил я честно. – Врет! Врет! – Давид засмеялся, обнажив ровный ряд белоснежных зубов. Никогда я не рассматривал его с такого близкого расстояния, никогда не ощущал такой ненависти, как в эту минуту. А ведь он еще наполовину ребенок – подумал я неожиданно. Какие-то полудетские черты, как у мальчишки лет четырнадцати. Ну как, как можно было ей, ЕЙ – влюбиться в этого пустоголового болвана? Одна наглость, дерзкая усмешечка да умение шутить – и то еще спорное.

– Ты часто думал о том, что если бы не лез вперед всеми силами, то остался бы последним, всеми презираемым чужаком? – спросил я, высвободив часть накопившейся ненависти. Удар, кажется, достиг цели – Давид выпрямился, улыбка превратилась в оскал. На миг вдруг стало страшно, в животе под его взглядом что-то сжалось. – А ты представь, – произнес он негромко, но от того еще более грозно, – что можно не только лежать на боку и мечтать о том, как бы сделаться популярным. Можно им просто быть. А секрет прост – меньше слов, больше внимания к людям. Знаешь, почему ты был обречен, Антуан? Потому что ты вечно думаешь о себе и о своих переживаниях. Тебе нет дела больше ни до чего, вот Элли и не смогла с тобой остаться. А у тебя было куда больше шансов. А вот мне она интересна, и ты удивишься, что я узнал о ней за какой-то год в разы больше, чем ты – за всю жизнь. Тебе некого винить, кроме себя. Смирись – и живи дальше.

Я чуть не ударил его – по крайней мере, представил, как это делаю, но что-то словно пригвоздило мои руки намертво, будто привязав к ним пудовые гири.

Я совершенно потерял из вида остальных, и теперь, когда наваждение ярости меня покинуло, наконец смог оглядеться. Судя по всему, остальные были не очень-то веселы – в кабинете царило недовольное гудение, в воздухе висело почти ощутимое напряжение. Леманжан хлопнул в ладоши. – Видите? Я практически добился того, чтобы вы впились друг другу в глотки, причем даже не коснувшись вас и файерболом! Всего лишь одно легчайшее касание магии разума, и все, что копилось на душе, ожило. Видите теперь, насколько мощным бывает воздействие на разум? Понимаете, насколько важно держать сознание закрытым и всегда быть настороже? Если вы встретите действительно опасного противника, он уничтожит вас задолго до того, как вы вообще встретитесь с ним лицом к лицу. Вы просто зарежете лучшего друга, решив, что он вознамерился зарезать вас, и окажетесь в тюрьме. Это и есть настоящие методы Тьмы, и не зная их, не умея им противостоять, вы все будете обречены – еще до того, как выйдете на сцену.

…Это действительно был новый уровень жестокости. Если Голдхайд истязал наши тела, то Леманжан с изяществом и любезной улыбкой терзал души, не оставляя ни одного потайного уголка, надавливая на самые болезненные воспоминания без малейшей жалости, смеясь над слезами и гневом. День за днем, неделя за неделей два палача – два наставника – проводили нас через все муки ада, материального и нематериального, когда наконец забрезжил впереди свет – сквозь боль, слезы и гнев мы чувствовали, как внутри рождается новая сила, уверенность. Мы знали, что нас не сломить ничем – ни голодом, ни унижениями, ни побоями, ни самыми страшными кошмарами и наваждениями. Мы сами учились не только противостоять этому давлению, но и оказывать его, учились находить болевые точки друг у друга – и, когда задыхаясь от слез жалости, когда – с болезненным садизмом – давили на них, не отпуская, пока нам не скажут. Мы учились азам психологической игры, допроса, вербовки агентов – у Леманжана, – и тому, как выживать в невозможных условиях: например, подо льдом на дне моря, или в горящем лесу – у Голдхайда.

Прошло полтора месяца (хотя, казалось, целый год) – и вот вместо уже привычной рутины нас встретил новый человек – это была изящная дама средних, на вид, лет – в длинном платье, с убранными в пучок светлыми волосами. Мы инстинктивно отодвинулись, не зная, какого рода новым мучениям она нас подвергнет. Дама, увидев нашу реакцию, улыбнулась. – О, бедняжки, кажется, эти двое поработали над вами в своем духе… Бедные дети, вы ведь наверняка и не подозревали до этого, что такое вообще возможно… Меня зовут мадам Грансон, Оливия Грансон. Я преподаю искусство особого рода – способы тайной войны. Яды, противоядия, изменение внешности, способы быстрого и бесшумного убийства, слежки, проникновения на чужую территорию. Как я понимаю, хоть вам этого пока и не сообщили (мания секретности мистера Кси, что поделать), вас готовят в отряд противодействия темным магам и опасным преступникам. Это отряд особенного назначения, но вам пока будет рано практиковаться на настоящих делах. Сначала вам придется понюхать рутины – вроде оборотней в глуши или вставших из могилы гулей в какой-нибудь деревне. Вы это, конечно, проходили, но всегда есть разница между учебой и реальностью. Потом вы побываете на границе, затем вас допустят до контрабандистов и прочей мелкой швали. И уже потом дойдет очередь и до действительно сложных случаев. Я же, как нетрудно догадаться, буду вашим куратором и надсмотрщиком – ну, и наставником, ведь мой предмет в огромной степени требует… практического подхода, – мадам Грансон улыбнулась, прикрыв ладошкой рот, – кстати, официально я – хозяйка кондитерской лавки с небольшим ресторанчиком, вас я обслужу бесплатно!

Я с сомнением подумал о том, хочу ли я пробовать эклеры и заварные пирожные у этой очаровательной дамы – и судя по лицам ребят, они были настроены не менее скептически. Оливия только рассмеялась. Заодно я припомнил мистера Кси, точнее, Иеронимуса Марию Фейхенбаума, Великого Магистра Ордена. Это был, как считается, самый скрытный человек в Королевстве – он избегал любой публичности и общественных мероприятий, появлялся везде лишь тайком, а в его кабинете, как говорят, было всегда темно – по слухам, Кси знал немало магических секретов и не нуждался в свете, чтобы все видеть – что ж, немудрено для мага пятого ранга.

Сами ребята его ни разу не видели – он казался просто невидимкой, призраком, и все их пересуды о таинственном начальнике, который доносил свою волю до подчиненных не иначе как через секретарей и магистров, не прибавляли ровным счетом ничего. Конечно, магистры знали его лично, но это были точно не те джентльмены, которые склонны в принципе лишний раз открывать рот.

– …Что ж, а теперь начнем! Конечно, Стефан (о, мир волшебников выше третьего ранга тесен, мы давние приятели!) учил вас и маскировке, но все же в рамках общего или пусть даже продвинутого курса, а у меня вы будете постигать настоящее искусство! Ваше первое задание будет сущим пустяком – стойте неподвижно так, чтобы не спугнуть белку, сидящую в пяти метрах от вас. Она пробудет там до рассвета, а начнем мы ровно в полночь. А пока – немного разминки!

…Новые занятия не были легче ни на йоту, но мы уже, что называется, вошли во вкус. Из того, что человек прошел с наибольшим трудом, он охотнее всего делает шутку – и наш юмор показался бы обычным людям несколько странным, и что куда важнее, попросту вопиюще дискриминационным. Что ж, определенный результат был – если раньше я, к примеру, всерьез мог расстроиться и обидеться из-за чьих-то слов, каких-нибудь одноклассников или одногруппников, то теперь это, казалось, отскакивало от меня как чародейская стрела от портала.

Конечно, вглубь это не проникло, и я по-прежнему, в редкие минуты покоя, задавался теми же вопросами, что и до Ордена. Однажды, когда речь зашла о нашем выпуске, мы стали вспоминать, что с кем стало. Чарльз, конечно, пошел по стезе общественного деятеля, став помощником одного из сенаторов, Этьен, с которым мы периодически еще виделись, пошел в полицию, учиться на следователя, а об остальных мало кто знал.

– А помните Диану Кирри? – как-то рассмеялась Кэрол. – Вы мне рассказывали, она у отца Альбины истерику устроила. Теперь учится на курсах педагогической подготовки. Хочет стать учительницей начальных классов. Алекс пошутил (или не пошутил?), что ее бы надо было отправить на месяц-два к нам, под опеку Голдхайда и Леманжана.

– Только бы не мадам Оливии, – томно возразила Каролин, – Диану нельзя учить изготовлению ядов. – Я думаю, – серьезно сказала Элли, – она либо сломалась бы окончательно, что вероятнее, либо мог бы случиться резкий перелом в обратную сторону. Рискованное дело.

– Признаюсь, – заявила Кэрол, – в эти дни я сначала думала, что просто не доживу до конца недели, или сотворю что-нибудь… А потом стало как-то намного легче, веселее. Ну, как будто худшее уже случилось, и оказалось не так страшно. – И теперь бояться вообще нечего, – лихо улыбнулась Элли, – мне тоже хотелось лечь и сдохнуть каждую минуту, а сейчас… Да хоть с драконом голыми руками! – А помните, как я истерику устроил? – смеялся Давид, – меня Леманжан своими речами просто с ума сводил. – Проще говоря, ты разревелся, как мамкина принцесска, – отчеканил Алекс.

Давид двинул его кулаком в живот. – Я всего лишь эмоционален, в этом нет ничего плохого! Ты сам ревел на испытании болью. – Все равно я выдержал больше всех!

Альбина вздохнула:

– Мне кажется, Голдхайд – самый добрый из них, просто его в самом деле изуродовало то, через что он прошел. Мадам Оливию не могу понять… А вот Леманжану, пожалуй, нравится то, что он делает. Да и мадам Оливии, наверное, тоже. Самой смешно на себя: ну почему я надеялась, что будет легче? – она сморгнула слезы. Физические испытания Альбина, как ни странно, проходила почти так же стойко, как и остальные, а вот занятие с Леманжаном каждый раз кончалось для нее слезами. – А как же, – произнесла Кэрол тоном человека, вынужденного рассказывать вслух алфавит, – иначе какой бы от них был прок? Они на своем месте… Но погоди, если тебе так тяжело, почему ты не уходишь? Ты ведь хороший целитель, можешь просто пойти в госпиталь!

Альбина довольно долго молчала, но в итоге все же призналась: – Не могу до конца понять, почему, но мне и раньше казалось, что в госпитале будет что-то не то. Мне кажется, что Антуан и профессор Кей в чем-то правы. Нельзя спать спокойно, если где-то рядом творится такое, о чем рассказывали наставники. Надо быть настороже, быть готовым защитить… обычных целителей этому не учат. И где-то… где-то есть люди, которым никто и не поможет, если не будет Ордена. – Да ладно, вы все драматизируете, – легкомысленно бросила Анджела, которая быстрее всех адаптировалась к испытаниям, – лично мне уже скучно, раньше было страшно, а сейчас скучно, скорее бы уже настоящее задание, настоящих преступников… ведь не зря же мы это все прошли, так ведь?

Вдруг что-то, словно кольнуло мне в спину. Я долго не мог понять, что именно, какая мысль так обеспокоила меня – я перестал слышать ребят, уйдя в себя, и, наконец, увидел, ощутил, слово на десятую долю мгновения выглянув куда-то за рамки времени, в будущее или еще дальше. – А я понял, кажется, к чему было все это, все последние месяцы, – произнес я, и что-то, видимо, было в моем тоне такого, что голоса и смех смолкли как-то разом, не сговариваясь. – Из нас выбили остатки детства, ничуть не считаясь с нашими чувствами, я почти уверен, что с нами были жестче, чем здесь обычно делается. И это, – не знаю почему, но пришло в голову, как будто… предчувствие, – это неслучайно. Нас готовят к чему-то. К чему-то, что случится скоро. К чему-то, к чему мы должны быть готовы, что могло бы сломать нас, будь мы такими, какими были три месяца назад, полудетьми. Кому-то очень нужно, чтобы мы резко повысили свою моральную стойкость, потому что… что-то будет. И не знаю, как вам, ребята, а мне от этой мысли – не по себе.