Текст книги "Приз лотереи счастья"

Глава 9

Вернувшись из больницы домой, Эрик не находил себе места ни днём, ни ночью. Душа болела так нестерпимо, что хотелось выть. Он чувствовал каждой клеточкой своего тела, что Диме очень плохо. За окном серели тоскливые ноябрьские дни, похожие один на другой, как близнецы, что тоже не прибавляло оптимизма и радости.

Днём, когда отца не было дома, Эрик то бесцельно ходил туда-сюда по квартире, то часами сидел, глядя в окно. Иногда включал телевизор и пытался вникнуть в то, что там показывали, но всё увиденное или раздражало, или вызывало презрение. Одна дурь, чушь и бессмыслица! Пытался он и читать, но глаза скользили по страницам, и порой до сознания доходили отдельные слова, но смысла написанного он понять не мог, как ни пытался. Махнул рукой и на книги.

Он ждал звонка. Ирина Николаевна убедила маму Дмитрия позвонить, когда станет известно, как прошла операция. Израильские врачи решились провести операцию, не гарантируя, тем не менее, стопроцентное исцеление, но Дмитрий был решительно настроен использовать любую возможность обрести зрение. В конце концов, он ничего не терял. Эрику так и не сказали, насколько серьезно стоит вопрос, не хотели раньше времени травмировать, вдруг да всё обойдется. Но Эрик чувствовал: что-то не так… Когда становилось невмоготу, он тыкался лицом в подушку и скулил, как волчонок, кусая пальцы.

Все мы – и верующие, и атеисты – в минуту, когда особенно тяжело и надеяться можно только на чудо и волеизъявление высшего существа, начинаем обращаться с мольбой о помощи к Богу. Вот и Эрик, время от времени с неистовством и фанатизмом первых христиан-мучеников молил Бога: «Господи, помоги моему другу Дмитрию Ястребову вернуть себе зрение! Господи, он хороший, умный и добрый парень, помоги ему! Ты же сам призывал людей жить в любви, с добром в сердце. Не наказывай его, Боже, за то, что он любит меня, пожалуйста, прояви милосердие. Если Тебе непременно нужно кого-то наказать, то накажи меня… Господи, хоть бы Дима поправился!.. Господи, прости его за все грехи вольные и невольные, ведомые и неведомые. Прости Диму за грешные мысли, слова и поступки. Накажи меня, Боже, убей меня, если хочешь, но помоги ему стать снова здоровым и верни ему зрение». И так без конца. Нет, Эрик не уверовал в Бога. Он по-прежнему не верил во все эти сказки, что придумала церковь. Он по-прежнему считал попов и священников просто бизнесменами. И потому ему не нужны были ни иконы, ни посещение церкви, ни тем более попы. Он обращался к высшей силе, к Богу напрямую не как «раб божий», а как равный к более сильному, более мудрому и более милосердному существу.

Когда силы заканчивались, Эрик подолгу лежал на кровати поверх покрывала и смотрел на потолок, где демонстрировали художественный фильм, в котором главными и единственными героями были он сам и Дима. Память заботливо спрятала в самый дальний закуток мозга Эрика то, каким он увидел друга в больнице – измождённым, в бинтах, с чёрными кругами под глазами, а главное – с этими смотрящими куда-то вдаль глазами. Мысленно он видел Дмитрия весёлым, крепким блондином с голубыми ласковыми глазами, с ямочкой на подбородке, ловкими и нежными руками, как раньше…

Вечерами, когда с работы домой возвращался отец, в квартире становилось особенно тяжело: давила гнетущая тишина, как при покойнике. Мать, как тень, бесшумно передвигалась по комнатам, стараясь быть незаметной. Отец в упор не замечал сына, смотрел сквозь него, когда случайно сталкивался с Эриком. Тот старался не попадаться отцу на глаза, не следует дразнить гусей…

Скрашивали убивающую неизвестность только приходы бабушки. Она подолгу сидела с внуком, обняв его за здоровое плечо. Они о чём-то тихо разговаривали, а чаще просто молчали, но это молчание вдвоём помогало Эрику хоть на время отвлечься от тревожных мыслей и расслабиться. Бабушка была для него как бы связью с Дмитрием. Она не считала Эрика извращенцем, уродом или ненормальным, она поняла и приняла как данность, что внук – гомосексуалист и любит не девушку, а парня. Что ж, у всех свои недостатки… Только с Ириной Николаевной Эрик мог говорить о Диме, рассказывать о нём и про него, а говорить о Диме стало его навязчивой потребностью.

***

…Эрик стоял на вершине горы, а вершина эта представляла собой небольшое плато. Ветер свистел и развевал волосы, мешая видеть. Он стянул их на затылке в хвост и огляделся. С боков и впереди ничего не было, как будто пространство конусом сходилось к вершине, на которой и находился Эрик. Он осторожно взглянул вниз: гора отвесно уходила куда-то в бесконечность. Там внизу всё кипело, бурлило, переливаясь всеми цветами радуги. Эрик отпрянул от края пропасти и почувствовал позади себя что-то, да нет, кого-то. Он чувствовал за спиной человека. Резко обернувшись, он на мгновение застыл на месте и бросился на грудь Дмитрию. Да, это был он, здоровый, красивый, веселый… Дмитрий смотрел ласково, но мягко отстранил парня от себя.

– Дима, ты?! Как я рад тебя видеть, ты даже не представляешь, как я намучился без тебя. Я так скучал… – Эрик снова было попытался обнять друга, но тот, выставив руки вперед, не дал парнишке подойти совсем близко к себе.

– Эрик, у нас мало времени… – начал Дмитрий, и Эрика вдруг захлестнуло ледяной волной отчаяния, он явственно осознал неотвратимость того, что скоро, очень скоро произойдёт. – Я должен уйти, меня уже ждут, но я не мог не попрощаться с тобой. Эрик, спасибо тебе за всё, последние полгода моей жизни были по-настоящему счастливыми, просто сказочными. Я любил тебя, зайка, и люблю… Ты не поверишь, тогда, в первый день нашего знакомства, я стоял, скучал и вдруг услышал у себя в голове: «Посмотри на меня!» Я обернулся на голос, и вдруг всё стало черно-белым и лишь одно яркое цветное пятно – ты, вернее, твоё лицо, твоё безумно красивое лицо… Сердце моё сначала рухнуло вниз, потом подпрыгнуло, сделало сальто и лихорадочно забилось, а я понял, что пропал. Влюбился в тебя сразу и бесповоротно.

Дима мягко улыбнулся своим воспоминаниям. Казалось, он забыл о присутствии друга. Эрик тяжело дышал и смотрел безумными глазами на Дмитрия. Ему хотелось закричать, но голос отказал, и он, как рыба, только бесшумно открывал рот. Хотелось подбежать к Диме и оттолкнуть его подальше от края бездны, но ноги как приросли к камням.

– Я любил тебя, я люблю тебя и буду ждать. Там. Когда-нибудь настанет время и твоего ухода. Тогда ничего не бойся, верь и помни – я буду ждать тебя. Мы снова будем вместе, – Дмитрий говорил, не сводя грустных глаз с лица Эрика. Он хотел запомнить каждую чёрточку любимого лица.

К Эрику наконец вернулся дар речи.

– Я не хочу оставаться без тебя! – громко воскликнул он, пытаясь перекричать усилившийся ветер. – Я не смогу жить без тебя! Я не хочу… – последние слова он пробормотал почти плача и умоляюще взглянул на Дмитрия. – Не бросай меня…

– Я не могу остаться, Эрик. Я даже прикоснуться к тебе больше не могу, – с мукой в голосе сказал Дмитрий. – Не терзай меня…

Эрика вдруг озарило: надо вместе прыгать, сейчас прыгать, вместе. Не нужно расставаться, не нужно ждать. Эта мысль сразу успокоила его и обрадовала. Он воскликнул:

– Дима, давай вместе прыгнем, чего ждать? И…

– Нет! – резко оборвал парня Дмитрий. – Не смей! Не вздумай что-нибудь с собой сделать, тогда мы никогда не увидимся, не будем вместе! Нам не разрешат…

– Кто?

– Не знаю, пока не знаю… Но это точно, это правда. А я хочу когда-нибудь снова быть с тобой. Я подожду. Эрик, пожалуйста, не делай глупостей, когда меня не станет. Я об алкоголе, наркотиках, сексуальном распутстве… Ты, зайка, учись, люби, живи, а я подожду. Я подожду, я подожду, – как молитву повторял Дмитрий, пятясь спиной к обрыву.

– Я люблю тебя, Эрик! – воскликнул Дима, повернулся и прыгнул в НИКУДА…

Глава 10

Эрик проснулся и резко сел на кровати, сердце бешено колотилось. Нескоро он пришел в себя. Слава Богу, это всего лишь сон! В комнате было ещё темно, лишь тусклый свет ночника вяло рассеивал мрак. Эрик смотрел перед собой невидящими глазами, снова и снова прокручивая в голове увиденный только что сон. Тело Эрика покрылось холодным потом, его трясло, но парень отчаянно пытался убедить себя, что сон – всего лишь сон, даже если он пугающе похож на явь.

«Просто я только и думаю, что о Диме, об его операции, весь измучился от неизвестности. Да, вот мозг и разрядился столь диким способом…» – помогал себе Эрик уверовать в бессмысленность сновидения.

«Если сегодня до обеда не будет звонка от Диминой мамы, я сам позвоню ей», – решил парень и немного успокоился.

Он слышал, как проснулась мать, потом встал и отец… Когда за отцом захлопнулась входная дверь, Эрик пошел на кухню – ему было уже невыносимо находиться в своей комнате, как в тюремной камере, в полном одиночестве.

– О, Эрик, ты проснулся? Отлично, сейчас вместе позавтракаем… – засуетилась мать, накрывая на стол и робко посматривая на сына. Она чувствовала себя бесконечно виноватой и несчастной, потому что ничем не могла помочь сыну. И рада бы, да не знала как.

Они позавтракали, Эрик вызвался помыть посуду, чем страшно удивил мать. Ей было не ведомо, что парнишка пытается чем-то занять себя, чтобы не думать, чтобы время бежало быстрее.

Когда в два часа по полудню зазвонил телефон, Эрик зразу почувствовал, что это тот звонок, которого он долго ждал. Он подбежал, схватил трубку и, услышав голос Диминой матери, понял всё, и мир для него рухнул.

– Димочка умер… сегодня… на операционном столе… сердце остановилось… а запустить врачи… не смогли… – прерываясь на всхлипы, с трудом проговорила несчастная женщина. – Умер… сыночек мой…

Она разрыдалась в полный голос, а Эрик стоял в оцепенении, не дыша. Вдруг женщина перестала плакать и чуть окрепшим от ненависти голосом прошипела сквозь зубы:

– Будь ты проклят, проклят! Это всё из-за тебя… Если бы не ты, ничего бы этого не было… Будь ты проклят! – Она снова захлебнулась слезами, и некоторое время из трубки доносились только всхлипывания. – Господи, что я говорю… Прости, Эрик, но не смей появляться на похоронах и, вообще, не попадайся больше нам на глаза. Смерть Димы на твоей совести, вот и живи с этим дальше. Попробуй, если сможешь, – ледяным тоном закончила мать Дмитрия и бросила трубку.

В словах женщины было столько боли, ненависти, презрения, но всё это отскочило от Эрика, не задев. Он просто не слышал этих убийственных слов. В голове гремело: «ДИМА УМЕР! ДИМЫ НЕТ!» Он лишь похлопал по руке мать, пытающуюся как-то утешить сына, мол, всё нормально, мама. Эрик ушёл в свою комнату и просидел на кровати до вечера с каменным лицом, почти не моргая, смотря невидящим взглядом перед собой. Из оцепенения его вывела бабушка, которая, не стучась, вошла и села рядом.

– Держись, зайка, – поглаживая его ладонь обеими руками, ласково проговорила Ирина Николаевна, не подозревая, что невольно задела за живое. Услышав «зайка», Эрик повернулся лицом к бабушке, губы его дрогнули, и слёзы, каменной глыбой льда застывшие в душе, вдруг растаяли и наконец-то нашли выход, унося с собой понемногу боль, вымывая мало-помалу отчаяние.

Ирина Николаевна молча гладила внука по спине, по волосам, прижав его голову к своей груди. Женщина понимала, что какие бы то ни было слова сейчас бессильны утешить мальчика. Пусть поплачет. Ничего, пусть поплачет. Бедный ребёнок! Выдержав время, дав Эрику выплакаться, Ирина Николаевна вытерла ему слёзы платочком, осторожно уложила на кровать и поцеловала в лоб.

– Поспи, детка, поспи, – она убрала с лица Эрика волосы, заправила их за ухо и поцеловала в висок. – Спи, Эрик.

Эрик лежал без сил, с закрытыми глазами, но спать не хотелось. Бабушка, похоже, решила, что он уснул, и бесшумно вышла из комнаты. Сколько он так лежал, Эрик не знал, но, видимо, всё-таки провалился в сон, потому что очнулся он глубокой ночью. Страшная действительность вновь предстала перед ним во весь рост, сверкнула своим омерзительным оскалом и стянула грудь стальным обручем, сердце мучительно болело, и пытке этой не было конца.

Он сходил в ванную, не издавая лишнего шума, умылся, разделся и лёг в постель, намереваясь уснуть и забыться надолго. Он нашёл лазейку для спасительного забвения – сон. Когда спишь – душа не болит.

Глава 11

Эрик долго ворочался, укладываясь поудобнее, но такая уютная и мягкая раньше постель, превратилась в покрытые простынёй деревянные доски. Ну, никак не уснуть! Парнишка зарылся лицом в подушку и заскулил, как маленький загнанный волчонок.

Господи, за что ты так с нами? За что?! Эрик резко сел на кровати, глаза его горели, дышал он часто и глубоко, не замечая, как вспыхнула огнём сломанная ключица. Парня теперь разрывала на части такая ненависть, что он вскочил и, обращаясь лицом куда-то вверх, зашипел злобным шёпотом:

– Господи! Теперь ты доволен, да? Конечно, радуйся! Наказал-таки грешников? Бог милосерден, Господь всех нас любит… Всё это чушь, лицемерие и обман! Да ничего ты не можешь! Миром давно уже правит Сатана! А ты, жалкий старикашка, ничего не можешь! Убивают и насилуют детей, грабят и выгоняют из квартир одиноких стариков, бомбят мирные города… Где твоя помощь, твоё милосердие, твоя любовь?! Ничего ты не можешь изменить. Почему ты не наказываешь бандитов, наркодилеров, убийц и насильников? Нет, ты только смотришь на слёзы людей и посмеиваешься. А, может, просто не хочешь? Может, тебя просто забавляют наши страдания? А что, забавно! Тебе интересно, да? Любопытно, как эти бедненькие и жалкенькие людишки будут выкручиваться? Никого ты не любишь! Если бы ты был такой, как тебя расписывают церковники, ты бы наказывал за зло, а не за любовь. Да, мы с Димой любили друг друга. Любили! Можешь ты понять?! Ничего ты не можешь… – выдохся Эрик и устало сел на краешек кровати. – Да, может, тебя и нет вовсе…

Эрик вдруг почувствовал, что он не один в комнате. Он явственно ощущал присутствие кого-то настолько величественного и огромного, что этот Некто заполнял всё пространство комнаты. Даже больше, оно, это существо, щупальцами вползло в самый мозг парнишки. Он вдруг увидел – не глазами, нет, а внутренним оком, как видят ясновидящие – крупного мужчину средних лет в белом одеянии и услышал – не вербальные звуки, в мозгу представали готовые слова, предложения, образы.

Чтобы видеть, Эрику сейчас не нужны были глаза и свет, чтобы слышать – уши и звуковые волны, чтобы говорить – открывать рот и издавать звуки. Чтобы чувствовать, не было нужды в теле. Это его освобожденная от бренного тела душа, обнажённая и напряжённая до предела, как натянутая струна, слышала, видела, общалась…

– Не кипятись ты, мальчик, успокойся. Смерть – не наказание, а естественный ход жизни, новая ступень… Твой друг умер не в наказание за преступную любовь, а просто пришло его время.

– Да почему «за преступную любовь»? – возмущённо воскликнул Эрик. – Любить девушку, живущую по принципу «вместе проведённая ночь – ещё не повод для знакомства», у которой ты будешь пятидесятым, – можно, жить в браке и изменять направо-налево – пожалуйста, а любить честного, доброго парня – великий грех. Не может быть любовь, настоящая любовь грехом!

– Ты не наглей, парень. Помни, с кем говоришь, – строго осадил юнца Гость. – Содомия – грех, но, согласен, каждый случай надо рассматривать особо. Я знаю, вы любили друг друга, потому и дал вам проститься…

– Да, но… – протянул недоумённо Эрик, – Диму во сне я видел часов за десять до того, как он умер.

– А, десять часов… – отмахнулся Он. – Что значат какие-то десять часов! Для меня нет ни прошлого, ни будущего, только – настоящее, всегда везде и всё одновременно. И люблю, и жалею, и учу я вас всех: ныне живущих, умерших и ещё не родившихся, праведников и грешников… Да, люблю и жалею… Ты не переживай – Дима не страдает, ему хорошо Там… А ты учись во всём находить и ценить добро.

– Добро? Во всём? – искренне удивился Эрик. – И чего же хорошего и доброго в том, что умный и замечательный парень умер в двадцать два года? Оставил меня одного?

– Ну, хорошо хотя бы то, что он вообще был в твоей жизни, – спокойно ответил Гость. – Ты же мог бы прожить долгую и насыщенную событиями или, наоборот, скучную и безрадостную жизнь, так и не встретив Дмитрия, не познав его душу, не испив его дружбу, не разделив с ним любовь. Ведь так? Но… просто так ничего не происходит.

Эрику стало страшно, даже жутко. Что же получается, если бы он не пошел тогда на День открытых дверей, если бы Дима не обратил на него внимание…

– Всё это не просто так, не случайно, – вдруг осенило парня, – мы должны были встретиться? Должны были подружиться, – уже утвердительно закончил он.

– Да. Вы оба очень похожи – домашние мальчики, хорошо воспитанные и образованные, но одинокие. У вас было много точек соприкосновения в интересах и пристрастиях, вот я и решил, что неплохо бы вам познакомиться, – согласился Гость. – Но я не подумал, как далеко могут зайти ваши пристрастия. Один красив, как ангел, другой способен видеть и ценить красоту. Один ласковый и милый, как котёнок, у другого – потребность нежно оберегать и окружать заботой и вниманием объект желания. Один нежный и гибкий, как цветок, другой – сильный и надёжный. К тому же оба молоды… – вздохнул Гость. – Да, моя промашка… – Он помолчал и добавил: – Ну, пора мне. Я тебя услышал, внемли и ты мне. Если хочешь, чтобы твоему другу было Там хорошо и счастливо, – живи, люби и постарайся быть счастливым. Живи – ты толковый и умный парень, есть множество занятий, которыми ты сможешь приносить пользу людям. Люби – на Земле живёт огромное множество хороших людей, достойных твоей любви. Будь счастлив!

– И ещё, – строго добавил Господь, – никогда не смей даже думать, что я оставил вас, людей, своим вниманием, заботой и любовью. Зло учит, тонизирует и развивает Добро, но контролируемое Зло. Чтобы я отдал Землю Сатане?! Надо такое сказать! – гневно возмутился Он и тут же: – А-а-а, ты ещё так молод, совсем юный человек, к тому же на тебя навалилось большое горе, потому ты не в состояние ничего понять, так что и толковать-то с тобой смысла большого нет.

– Да, сын мой, – добавил Он, и Эрик почувствовал, услышал тихое хихиканье, – а ты воистину похож на зайку – длинноногий, худенький, такой ласковый, доверчивый и безобидный. Белый и пушистый… Ты не пробовал рисовать? Мне кажется, у тебя получится. Ну, прощай, мой мальчик. А Диму ты отпусти, не рви ему душу, ваши пути пока разошлись, а потом – как знать… Не оплакивай его, а отпусти.

Все исчезло, Эрик повалился на подушку, мгновенно уснув, как будто у него закончилась зарядка. Позже, замерзнув, он не просыпаясь, заберётся под одеяло и проспит больше суток.

Пробудившись, Эрик не мог точно сказать, что произошло ночью. Он хорошо помнил всё, до самой последней мелочи, но дать объяснение тому, что же это было, не мог, как ни пытался. В самом деле, не Бог же с ним беседовал ночью?! Потом Эрик убедил себя в том, что это был сон. Но сон сном, а услышанное «Не оплакивай его, а отпусти» воспринял как приказ, не подлежащий обсуждению, а то Диме будет плохо.

С того дня Эрик спрятал свою боль от потери друга глубоко в своей душе, и больше никогда ни сам не поминал, ни кому-либо другому не давал даже заикнуться о чём-либо, связанном с Димой. Это ЕГО боль, ЕГО горе, огромный кусок, вырванный из ЕГО души. Даже с бабушкой он с тех пор ни разу не упомянул друга. Парень, как ревнивый муж, прячущий любимую от чужих глаз, с маниакальной одержимостью оберегал память о Диме. Как будто если он заговорит с кем-то о друге и любовнике, то сосуд, хранящий воспоминания, связанные с Дмитрием, рухнет на землю и разобьётся на мелкие черепки, а содержимое рассеется безвозвратно в бесконечности Вселенной.

У Эрика появилась способность и потребность рисовать, рисовать животных. Раньше он никогда и никем не был замечен за этим занятием, и мать очень удивилась, когда сын попросил её купить альбом и фломастеры. Он рисовал милых мультяшных зверюшек в самых разнообразных ситуациях – комичных, серьёзных, грустных, бытовых, – и они оживали под его рукой: смеялись и плакали, мошенничали и помогали друг другу, трусили и геройствовали, обижались и прощали, любили и ненавидели…

Мать нашла в кармане куртки отца диски, подаренные Димой на день рождения Эрику, но они долго лежали нетронутыми. Теперь парнишка слушал песни Тыковок целыми днями и рисовал. Боль и тоска по каплям оставляли изболевшуюся душу, возвращая истерзанного физически и психически юношу к жизни. Эрик отрастил волосы ещё длиннее, чем раньше – Дмитрий так любил играть ими, зарыться в них лицом…

От первой любви Эрику остались серебряный браслет, подаренный возлюбленным, и безмерная благодарность Диме за понимание, любовь и нежность, за то неземное счастье, дарёное ему, когда они оба растворялись в бесконечности мироздания.

Когда накатывала тоска и невыносимая боль, когда глаза мгновенно становились влажными, а губы кривились, удерживая крик, в мозгу Эрика вспыхивали слова «Ты Диму отпусти, не рви ему душу…». И этот восемнадцатилетний парень, почти мальчик, научился быть сильным, научился выходить победителем в борьбе с мучительной душевной болью, держать эмоции в ежовых рукавицах. Ради покоя и счастья Димы…