Текст книги "Хроники Ворона. Книга первая"

Отбившийся от стаи волк столь самозабвенно поглощал убитого им кролика, что создавалось впечатление, будто он не отвлечется от этого занятия, какая бы опасность ему не грозила.

«Странная удача. Только бы не спугнуть».

Сжимая в одной руке обнаженный кинжал, а в другой – амулет Ордена, Зоран вплотную подкрался к волку и, представив его взору скрещенные крест-накрест черные крылья, распорядился:

– Не сопротивляйся мне, – и вонзил бритвенно острое лезвие неглубоко в тело обездвиженного хищника.

Едва живой волк продолжал стоять и жалобно скулил, когда Зоран, не вынимая кинжала из его тела, пророкотал на весь лес:

– Рудольф вар Пацифор! Я пришел сюда за тобой, и никто другой мне не нужен! Выйди ко мне немедленно, иначе я убью этого волка и отправлюсь за следующим! И я не успокоюсь, пока не вырежу всю твою паскудную стаю! Рудольф вар Пацифор! Выходи!

Зоран кричал, бесстрашно призывая Рудольфа показаться, пока через несколько минут сердце его не охватил леденящий ужас. Мастер-ворон осознал, что со словами «вырежу всю стаю» фатально погорячился.

На него из темноты, буквально со всех сторон, почти одновременно стали глядеть десятки пар глаз: желтых, зеленых, оранжево-красных. Это была стая. Та самая, которую Зоран поклялся вырезать. Десятки волков, а может, и целая сотня. Они были повсюду, скалились и яростно рычали, взяв Зорана в широкое кольцо, покинуть которое представлялось возможным только по частям – в многочисленных желудках.

Тем не менее, волки почему-то не спешили атаковать, чем истязавший их собрата Зоран и решил воспользоваться. Он медленно попятился в сторону находящегося у него за спиной дерева, в надежде после приближения забраться на него проворней, чем это делают даже белки.

Но не тут-то было.

Несколько находящихся напротив Зорана волков расступились, и на него из образовавшегося промежутка быстрее ветра помчался огромный – размером скорее с небольшого медведя, чем с волка – хищник. Однако он определенно относился к волчьей породе, о чем говорили его морда и растущая всюду серая шерсть. Тело зверя напоминало симбиоз человека и волка, и хоть бежал он к Зорану на четырех лапах, при желании, казалось, мог, встать только на задние.

Оцепеневший от ужаса Зоран, даже если бы попытался уклониться, не сумел бы этого сделать, несмотря на выдающиеся реакцию и ловкость. Волкоподобный зверь не бежал, а будто летел, словно рвущая воздух в клочья стрела. Приблизившись к Зорану на расстояние трех-четырех метров, он оттолкнулся от земли задними лапами и с силой бодающегося быка влетел в наемного убийцу, отчего тот впечатался спиной и затылком в ствол того дерева, к которому отступал.

В глазах Зорана мгновенно потемнело, и он перестал что-либо чувствовать, так как потерял сознание.

***

Ближе к полудню он очнулся, обнаружив себя на полу небольшого помещения, напоминавшее скромное интерьером и явно заброшенное жилище.

Например, лесную хижину.

Вся мебель, стены и потолки были покрыты пылью и паутиной. К одной из стен прилегала кровать, к другой – комод. Посередине комнаты располагался деревянный стол, с одним-единственным стулом, где восседал высокий, богато одетый мужчина благородной наружности, с черными длинными волосами и густой, но ухоженной бородой, подчеркивающей волевой подбородок. Взгляд его был твердым, но при этом достаточно добрым. Мужчина вопросительно посмотрел на Зорана голубыми глазами.

Мастер-ворон покосился на свои ножны и с удовлетворением отметил, что его полуторный меч находится в них. А мужчина заговорил:

– Я не стал забирать у тебя оружие, потому что в бою со мной оно тебе все равно не поможет. Ты даже вынуть его не успеешь, как я уже превращусь. Другое дело, что убивать тебя я совершенно не хочу, но отчего ты решил сделать это со мной, мне абсолютно не ясно. Мы же даже не знакомы, хоть мне и понятен в общих чертах род твоей деятельности. От тебя за километр несет кровью.

Зоран приподнялся и сел на пол, уперевшись спиной в стену. Ребра его жутко болели, а голова раскалывалась и немного кружилась. Но отказываться от нападения на графа он все же не собирался, просто решил дождаться для этого более удобного момента. А пока можно и обменяться парой фраз:

– Да, мы не знакомы. Вернее, знакомы только наполовину: ты меня не знаешь, в то время как мне о тебе известно все: зовут тебя Рудольф вар Пацифор. По своему титулу ты – граф, а по призванию – выродок и убийца.

Рудольф поднял брови и посмотрел на Зорана с выраженным удивлением.

– Похоже, знакомы мы все-таки едва на четверть, поскольку лишь с именем моим ты не ошибся. Я действительно граф Рудольф вар Пацифор. Но я никакой не убийца, а напротив, пацифист и исключительно миролюбивый чело… исключительно миролюбивый оборотень. Ума не приложу, кто сочиняет байки о моей кровожадности, ведь мои когти и зубы до сих пор не забрали ни одной жизни. Во всем Ригерхейме у меня не найдется ни одного врага, и посылать за мной убийцу вряд ли кто-то захотел бы. Из этого я делаю вывод, что ты пришел сюда по собственной инициативе. Но ради чего? Ради славы? Впрочем, я думаю, ты сам меня просветишь. Так может, представишься для начала?

– Зоран из Норэграда. Можешь считать, что я наемник. Только очень избирательный. Сражаюсь с теми, кто приносит слабым боль и страдания. С такими, как ты.

– Значит, тобой движет рыцарское начало?

– Мной движет мечта о справедливости. С рыцарским началом она не синонимична.

Рудольф грустно ухмыльнулся.

– Пока ты еще не собрался с силами, чтобы напасть на меня, я тебе кое-что расскажу. Историю, противоположную той лжи, в которую ты поверил с большой охотой, как я вижу. Итак, моя болезнь начала проявлять себя, когда мне было ровно тридцать, причем ее форма в медицинской практике встречалась крайне редко. Уникальность случая заключалась в симптоматике, которая отличала меня, от большинства тех, кто страдает ликантропией. Спонтанно в вервольфа я превратился лишь однажды: это был мой самый первый раз, но даже тогда превращение отличалось от превращений других больных. Типичной считается ситуация, при которой впервые обратившийся в хищника ликантроп, буквально сходит с ума от нахлынувшей ярости и жажды крови. Он выбегает на улицу и разрывает на куски всякого, кто попадется ему под когти. Со мной же все было иначе. Я проснулся однажды ночью от того, что почувствовал, как чешу себя за ухом… ногой. Я вскочил и подошел к зеркалу странной непривычной походкой: мне было неудобно идти и хотелось встать на четвереньки. В зеркале я увидел чудовище. Никакой жажды крови я, однако, не испытывал, а был полностью контролирующим себя человеком, просто в теле зверя. Превращение обратно произошло тоже спонтанно. После него я мигом отправился в медицинскую библиотеку и набрал кучу книг о ликантропии. Изучив их, я узнал, что моя болезнь называется «контролируемая ликантропия», очень редкая разновидность, при которой пациент меняет лишь свою оболочку, но сознание остается нетронутым. Изучая книги дальше, я научился контролировать не только свой рассудок во время превращений, но и сами превращения: теперь я мог превращаться в волка, когда и где мне вздумается. Но я не пользовался своей способностью, потому что находил ее ужасной и отвратительной. Более того, будучи человеком чести, я сообщил о своем недуге властям. Вот тут-то и начались все мои беды. По городу разошелся слух о моей болезни, и люди начали бояться. Тогда власти решили провести ряд экспертиз, чтобы убедиться в отсутствии угрозы для жизни граждан с моей стороны. Во время них я сотни раз превращался из человека в волка и обратно, ни разу не проявив при этом агрессии, а, напротив, демонстрируя способность к мышлению даже в обличье зверя. Но власти это впечатлило лишь частично: они не стали применять в отношении меня крайние меры вроде казни, сохранили мой титул, но признали потенциально опасным и депортировали из Мечеграда в Ярру. В этой деревне я продолжил мирно жить с людьми и пытаться наладить с ними хорошие отношения. Даже дарил некоторым из них драгоценности из своей бесчисленной коллекции, когда они по очереди убирались в моей усадьбе. Мне казалось, что в Ярре меня со временем приняли, и был благодарен крестьянам за это. Но не тут-то было; лесника Йохана загрыз волк, что вызвало во всех глубокую скорбь. Сначала жители деревни решили, что это я, и пришли ко мне с вилами и топорами, грозясь убить, если не уйду. Я объяснил им, что к смерти Йохана не причастен, а порвали его волки, которыми я, кстати, еще не командовал тогда. Пришлось даже превратился в зверя у них на глазах и в таком виде, с демонстрацией всех анатомических особенностей, доказывать, что мои клыки и когти намного больше волчьих, и раны на теле Йохана явно нанесены не мной. И знаешь, Зоран, я видел, что крестьяне верят мне. Верят, но не признаются в этом, потому что уже все решили. Точно так же, как в свое время это сделали жители Мечеграда. Решили, что без чудовища, пусть и неопасного, им будет спокойней. И думаю, это правильно. Действительно правильно. Инстинкт самосохранения присущ всему живому, это нужно принимать как данность: без обиды и без злобы. Я понял крестьян и ушел, поклявшись перед уходом, что ни один волк в этом лесу их больше не тронет, и держу свое слово до сих пор. Поэтому меня и удивляет тот факт, что ты пришел сюда за мной. Я безобиден, Зоран, и не представляю угрозы ни для жителей Ярры – о чем те прекрасно знают, – ни для горожан, ни для кого-либо еще. Добавлю также в свою защиту, что я мог с легкостью убить тебя в лесу и до сих пор могу это сделать, но не делаю и делать ни капли не хочу. Убивать людей нельзя. Волков, впрочем, тоже. – Рудольф с укором посмотрел на Зорана. – Такой вот рассказ о главенстве содержания над формой. Надеюсь, теперь твое мнение обо мне изменилось?

Мнение Зорана о графе действительно изменилось, причем радикально. Сраженный той простотой и искренностью, с которой говорил граф, а также трагедией и смирением, которые читались в его глазах во время повествования, мастер-ворон счел его историю правдивой, а доводы – более чем убедительными. Так, как рассказывает Рудольф, действительно могло быть, а если бы было по-другому, то тело Зорана уже переваривалось бы в многочисленных желудках волков из стаи. Но он еще дышал.

– Да, Рудольф, – грустно ответил наемный убийца.

Граф улыбнулся. У него оказалась приятная и доброжелательная улыбка. Он снова заговорил:

– А теперь ответь мне еще на один вопрос, Зоран, потому как ты кажешься мне порядочным человеком, и от этого запах крови, пропитавший твою одежду, вводит меня в недоумение. Зачем ты убиваешь?

Зоран задумался, но довольно быстро нашел, что ответить:

– Видишь ли, граф, быть пацифистом вроде тебя, конечно, хорошо. Это избавляет от выбора, ведь прикрываясь подобными убеждениями, можно спокойно проходить, к примеру, мимо несчастной матери, сына которой подсадил на наркотики какой-нибудь барыга, и не пытаться избавить мир от этого подонка. Мимо невинного работяги, который остался без нескольких пальцев и не способен теперь зарабатывать на жизнь после пыток какого-нибудь дознавателя-садиста, желающего «повесить» на него преступление, которое тот не совершал. Мимо должника, у которого алчный ростовщик за крохотные долги отнял жилище, вовсю орудуя обманом и угрозами. Пацифизм, принимающий форму равнодушия, преступен, а нейтралитет – худшая позиция, какую только можно принять. Кровь и слезы всегда требует крови и слез, граф.

Рудольф печально улыбнулся, словно знает что-то такое, что Зорану в силу возраста пока непостижимо, и ответил:

– Не знаю, кто внушил тебе такие представления о справедливости, Зоран, но при всем уважении, их даже искаженными не назовешь… Они больные, Зоран. Уродливые. Черно-белые как и весь идеализм. Неужели ты сам этого не понимаешь?

– Я понимаю лишь то, что уродливое мировоззрение далеко не всегда является неправильным. Оно просто слишком неудобное, потому что переполнено правдой. А правда очень редко бывает завернута в красивую цветную обертку, граф.

– И как же твоя правда поможет вернуть тому работяге пальцы, Зоран?

– Никак, но она и не преследует такую цель.

– А дом банковскому должнику?

– Не поможет, но и не в этом смысл.

– А тот наркоман, о котором ты говорил? Ты можешь вылечить его своей правдой?

– Нет, не могу.

– Тогда в чем же польза твоей правды? Зачем ты тогда убиваешь, если это не несет никакой пользы тем, ради кого ты это делаешь? Зачем эта лицемерная жестокость под личиной высокой идейности?

Зоран задумался. Он абсолютно не был согласен с Рудольфом, но подобрать весомые аргументы для дальнейшего спора с эти умным собеседником не мог, да и не хотел. Его миссия – это только его дело, и никого более она не касается. Он ответил:

– Я избавлен от выбора. Закончим дискуссию.

Рудольф посмотрел на Зорана как на наивного ребенка и, покачав головой, произнес:

– Ты достаточно умен. Когда-нибудь сам все поймешь.

Несколько минут они оба молчали, погруженные каждый в свои мысли. Зоран прервал тишину:

– Рудольф.

– Да?

– Ты, наверное, хочешь знать, кто тебя заказал.

– Буду признателен, если ты все-таки приоткроешь завесу этой тайны.

– Меня наняли крестьяне из Ярры.

Граф явно не ожидал услышать подобного.

– Не может быть… Почему?

– Я думаю, в глубине души ты и сам знаешь ответ на этот вопрос, просто не хочешь этого признавать.

Рудольф поник. Он открыл было рот, чтобы ответить что-то, но промолчал. Видя его растерянность, Зоран продолжил, дабы избежать неловкой паузы:

– Вопреки твоим заверениям о том, что они просто искали повод тебя прогнать из-за страха перед редким недугом, могу авторитетно заявить, что они до сих пор заблуждаются на счет твой причастности к смерти Йохана.

Граф все молчал, но было видно, что каждое сказанное Зораном слово бьет его гораздо больнее, чем кнут бьет попавшегося на краже вора. Еще бы. Крестьяне, которых он так полюбил и с которыми был добр, искренен и щедр, действительно считали его убийцей. Люди, о которых он заботился даже после того, как они его изгнали, в ужасе послали за ним наемника, чтобы защитить себя от нападений, которых и так никогда бы не случилось.

Как жители Ярры могли так о нем подумать? Ведь он же все им объяснил…

Зоран чувствовал, что нужно найти какие-то слова:

– Убивать тебя я не стану, но твое изгнание оставить без внимания не могу. Ты должен жить там, где тебе место, – среди себе подобных. Ты можешь вернуться к людям, Рудольф. Можешь и обязан. Они примут тебя, вот увидишь. Вместе мы сможем донести до них то, что ты в одиночку смог донести до меня: чудовища измеряются не количеством шерсти, но поступками. Ты скажешь крестьянам нужные и правильные слова, я знаю это. И, в свою очередь, подпишусь под каждым из них. Я хочу сделать это для тебя в награду за твое благородство и… просто так. И я не приму отказа.

– Ты думаешь, шанс еще есть?

В глазах графа загорелась искорка надежды. Осталось только раздуть ее, чтобы появилось еще и пламя решимости.

– Сейчас самый подходящий момент, чтобы все исправить, граф. Другого такого может не представиться. Я скоро покину эти края, и больше некому будет подтвердить истинность твоих слов.

Трудно сказать, что заставило Рудольфа вар Пацифора прислушаться к Зорану из Норэграда. Может быть, доводы показались ему убедительными. Может быть, настрой наемного убийцы вселил в графа веру в успех этой затеи.

Но, скорее всего, он просто был наивным мечтателем. А таких, как правило, жизнь бьет больнее всего.

Подумав недолго, Рудольф, наконец, произнес фразу, за которую в последующем будет проклинать себя всю оставшуюся жизнь:

– Тогда не будем терять времени, мастер Зоран, и пойдем, пока светло.

Зоран обрадовался такому решению. Он действительно хотел сделать как лучше.

– Пойдем, граф.

– Только пообещай мне одну вещь.

– Конечно.

– Как бы ни сложился разговор, как бы ни отреагировали на нас крестьяне, ты никого из них не тронешь.

– Обещаю.

Рудольф вар Пацифор с признательным видом кивнул Зорану, и они отправились в деревню.

***

Начало смеркаться, когда вокруг них, в самом сердце селения собрались почти все его жители. Весть о возвращении графа быстро разнеслась по Ярре, и, выходя на улицу, кто-то брал с собой дубину, кто-то вилы, кто-то нож. Дружинники также находились в толпе, вооруженные своими ржавыми мечами.

Рудольф заговорил:

– Жители Ярры! Друзья! Я вернулся сюда, чтобы отстоять свою невиновность! Чтобы отстоять свое право называться человеком! Вы подослали ко мне убийцу, и он не даст соврать, что у меня была не одна возможность его прикончить! Но я не сделал этого! Как и не трогал Йохана! Вы приняли меня, когда другие от меня отказались! Я был благодарен вам тогда и благодарен до сих пор и никогда не трону никого из вас! Я не держу зла из-за решения избавиться от меня! Но, видит Бог, оно неверное! Примите меня назад, и я стократно отплачу вам добром за добро!

Зоран видел по глазам жителей, что они и так знают правду, но лица их все же были недоброжелательны. Неужели Рудольф оказался прав, и крестьяне просто искали повод избавиться от него?

Какой-то крестьянин, стоящий в первых рядах толпы, заговорил:

– Мы, граф, заверениям твоим не верим. Йохана ты убил. И видеть тебя мы здесь не хотим. Не надобно нам это. Убийц мы к тебе не подсылали и подсылать не собираемся, но видеть тебя не хотим. Уходите по-доброму, ты и этот твой убийца. А не уйдете, так прямо здесь мы вас и закопаем.

Зоран недовольно фыркнул.

«Даже признаться не могут, что наняли меня».

Вдруг Рудольф начал с особым вниманием рассматривать стоящую перед ними толпу. Он переводил пристальный взгляд с одного крестьянина на другого и, в конце концов, после минуты таких наблюдений разочарованно и даже слегка презрительно улыбнулся, будто внезапно узнал о жителях деревни что-то отвратительное. А потом произнес:

– Пойдем, Зоран. Они все и так знают. Им просто были нужны мои драгоценности. Я не дарил им столько, сколько на них надето.

Зоран оглядел толпу точно так же, как до этого граф, и поразился увиденному: почти каждый крестьянин носил какое-нибудь изысканное ювелирное украшение, которое явно было ему не по карману.

Теперь все встало на свои места. И истинная причина изгнания Рудольфа вар Пацифора оказалась простой и до омерзения циничной.

Крестьяне не винили его в смерти Йохана. И они совершенно точно не боялись его болезни.

Они просто нашли способ его ограбить.

Наемный убийца смотрел на толпу испепеляющим взглядом.

– Зоран, пойдем. Тебе и мне тут не место.

Но Зоран отказывался подчиниться:

– Подожди.

Он подошел к тому человеку из толпы, который с ними заговорил, и с нескрываемой ненавистью произнес:

– Так вот в чем дело. Вы просто воры. Ради пары бесполезных для вас, олухов, побрякушек, вы готовы уничтожить жизнь человека, который был к вам добр. Человека, чьего мизинца на ноге не стоит ни один из вас. Будьте вы прокляты.

К Зорану, когда он, едва сдерживая гнев, уже собрался уходить, вплотную приблизились два дружинника. Клиф и Редрик. Последний заговорил:

– Советую убираться отсюда. А то и тебе придется здесь кое-что оставить.

Закончив фразу, Редрик лоб в лоб боднул наемного убийцу, продемонстрировав, что не потерпит возражений.

– Не влезай! – крикнул Рудольф Зорану. – Пойдем отсюда!

И Зоран хотел прислушаться к нему, но…

«Продолжай». – шепнул кто-то в его голове. Кто-то, чей голос был еще омерзительней, чем игра на скрипке в неумелых руках. Некто незнакомый.

Или знакомый с недавних пор…

Некто, кому по неведомой причине нельзя было не подчиниться.

Зоран почувствовал, как внутри него что-то изменилось.

Ярость. Та, которую он так старательно подавлял, загремела подобно снежной лавине, засидевшейся на склонах гор слишком долго. Она хлынула ему прямо в лицо, будто освежающий дождь. Она радугой зацвела на душе и принялась зазывать кровожадную улыбку на физиономию.

Зоран лбом стукнул Редрика прямо в нос, после чего молниеносно вынул меч из ножен. Затем увидел, как для удара коротким ржавым мечом замахнулся Клиф.

– Нет! – крикнул Рудольф Зорану. – Остановись!

Но тот уже ничего не слышал, кроме музыки гнева, которая играла в его душе. Предвкушение расправы растеклось по венам, наполнив их холодом и мощью. Сердце неистово забилось – бешеный зверь, запертый в клетку. И погнало кровь к жаждущим боя мышцам.

Он отскочил от удара Клифа на расстояние, не позволяющее короткому клинку дружинника до него дотянуться, развернулся при этом вокруг своей оси, после чего размашисто рубанул Клифа по горлу. Горячая багровая жидкость брызнула Зорану на лицо, на котором уже играла улыбка.

Дьявольская улыбка психопата. Жуткая и кривая, как забрызганный кровью частокол.

Следующим пал оправившийся от удара Редрик. Острое, как бритва, лезвие клинка Зорана прорубило ему левую ключицу, после чего, прорезая плоть, добралось до самого сердца.

Он просто делает свою работу – очищает мир от гнилого налета. Ничуть не хуже работы мясника, насаживающего туши животных на крючья, и куда как полезней. А уж насколько приятней…

Лезвие чьего-то топора блеснуло сверху, над головой. Затем оно устремилось прямо к голове Зорана, но едва ли у него был шанс прикоснуться к ней. Мастер-ворон коротким отскоком ушел с линии атаки и отточенным движением нарисовал в воздухе еще одну смертельную дугу. Та диагональю пересекла голову очередной жертвы, раскроив ее ровно на две половины. И новый труп, уже третий по счету, свалился на землю. Это был тот, кто говорил с Рудольфом от лица крестьян.

Погост возле Ярры был совсем крохотным, и Зоран об этом знал. Этот погост срочно нужно было пополнять свежими трупами, причем лучше всего – мертвыми ворами.

И он продолжал бойню.

Женщины и дети, вопя от страха, бежали. Мужчины же твердо намеревались отправить Зорана к праотцам. Единодушные, свирепые, но неумелые, дико крича и проклиная, они кидались на него с вилами, дубинами и топорами, но профессиональный убийца был неуловим как вихрь и беспощаден как палач.

Нет. Он и был палачом.

Блок, уклон, удар. Глубокая рана от пупка до шеи на теле очередной жертвы. Фонтан крови, брызнувший вверх. Алые капли, упавшие на искореженное в дьявольской улыбке лицо. Пьянящие, будто крепленое вино. Труп, упавший рядом.

Отскок, нырок, еще одна роковая линия, начерченная мечом. Еще одно вспоротое брюхо. Кишки, вывалившиеся наружу клубком окровавленных змей. Труп.

Локоть в кадык, колено в печень. Мужчина, еще живой, неуклюже рухнул на четвереньки, ловя ртом воздух.

Короткий замах. Лезвие, в мгновение ока опустившееся на шею крестьянина, что стоял на четвереньках. Голова, покатившаяся в сторону. Труп.

Один за другим нападавшие падали замертво, даже не сумев коснуться Зорана, и рядом с ними падали их отрубленные конечности. А одетый в черное потрошитель все отпрыгивал лягушкой, все уклонялся извивающимся змеем и все крутился юлой. И бил. Бил. Снова бил.

«Кто я? Я – Зоран из Норэграда! Я – справедливость! Я – смерть!»

Еще пятерых кое-как вооруженных человек удалось убить Зорану, до того как он споткнулся о чей-то труп и выронил меч, который кто-то из врагов тут же пнул подальше. У крестьян появился шанс, и они не растерялись.

Четверо деревенских мужиков окружили упавшего на землю убийцу, и один из них замахнулся вилами для решающего удара.

Он мог бы стать для Зорана последним. Он должен был стать последним для него. И когда все закончится, один ставший изгоем граф возненавидит себя за то, что не позволил этому случиться.

Вилы прошли только половину расстояния до груди Зорана, когда, бешено рыча, на крестьян налетел волкоподобный, колоссального размера монстр.

Крики ужаса. Звуки вгрызающихся в плоть зубов и когтей. Еще четыре изуродованных трупа меньше, чем за полминуты.

Драться было уже не с кем.

Зоран встал и, вытерев рукавом кровь с лица, огляделся по сторонам: повсюду были отделенные от тел конечности, кровь и застывшие на обезображенных мертвых лицах гримасы боли и страха.

С трудом приходя в себя после дикой вспышки ярости, словно очнувшись в холодном поту после ночного кошмара, он стоял посреди последствий учиненной им мясорубки, не способный поверить, что все это – его рук дело.

«Вам надолго запомнится Ярра счастливыми лицами ее благодарных жителей».

Затем он встретился глазами с огромным, на две головы выше него, стоящим на задних лапах, почти как обезьяна, зверем. Тот из-за особенностей полости рта (который более походил на пасть) скорее прорычал Зорану, чем проговорил:

– Ты – чудовище. Мясник. Убирайся из Ярры и никогда больше сюда не приходи, – и хоть это и было больше рычанием, чем речью, в нем все равно чувствовались горе, обида и подавленный плач.

Зверь встал на все четыре лапы и убежал в сторону леса.

«Подлый Рудольф обретет покой».

Зоран продолжил с ужасом смотреть на плоды своего гнева. Когда он принял контракт на Рудольфа, он и представить не мог, что это приведет к такому исходу. Зачем Гастрод попросил убить графа, ведь другие жители, оказывается, этого не хотели?

Вдруг Зоран увидел, как на кучу трупов уставился оцепеневший от страха мальчишка.

Зоран спросил его:

– Где староста?

Мальчик отстраненно ответил:

– Юлиан? Вот он, – мальчик пальцем показал на труп крестьянина, который говорил от лица деревни.

Наемный убийца недоуменно посмотрел на ребенка:

– Нет. Вашего старосту зовут Гастрод.

Мальчик все также отстраненно ответил:

– С таким именем у нас никого нет.

Диалог продолжить не удалось. Хохот зазвучал неожиданно и словно разрезал пространство.

Зоран услышал доносящийся наполовину из его головы, а наполовину где-то за спиной, со стороны большой дороги, сумасшедший, пугающий, демонический смех. Он узнал его. Это был смех Гастрода.

Вопль безумца, пробирающий до самых костей, подобно северной зиме.

Потустороннее улюлюканье, высасывающее из разума ощущение реальности.

Злобная радость того, из-за кого и произошла эта дрянная история.

Зоран быстро подобрал меч с земли, после чего с гримасой ненависти побежал в направлении, откуда доносился смех.

Когда большая дорога, пролегающая между рядами деревьев, свернула и оставленная им позади деревня скрылась из виду, Зоран сразу увидел впереди себя, метрах примерно в пятнадцати, силуэт. Это, определенно, был Гастрод. Но выглядел он далеко не таким, каким Зоран его запомнил.

Это был уже не маленький старый мужчина. Это было демоноподобное существо, тело которого было в высоту с двух взрослых человек и напоминало черное сгоревшее дерево. Монашеская одежда по-прежнему была на него надета, и из рукавов ее торчали огромные, белые как мел ладони, пальцы на которых напоминали невообразимой длинны сухие ветки.

Улыбка того, кто называл себя Гастродом, представляла собой огромную открытую пасть, из которой торчали редкие, но громадные зубы, напоминающие по форме кинжалы.

Глаза по-прежнему были черны и безжизненны, как два камня, а седые, развевающиеся на ветру волосы стали намного длинней: примерно в половину роста этой твари.

И он хохотал.

Зоран остановился. В глазах его не было страха, а только лишь ненависть. Он заговорил:

– Ты знал, что так случится?

– Конечно, зналль. Я же старр. И муддр, – Гастрод коверкал слова своим скрипучим голосом так, словно человеческий язык вдруг стал неудобен ему для произношения. При этом он абсолютно не шевелил губами, и рот при каждом звуке не менял принятой ранее формы уродливой улыбки.

– Кто ты? Дух? Демон?

– Я пррост-то старрик.

– Это ведь ты скомандовал продолжать? Когда Рудольф пытался меня остановить.

– О да! Я не хоч-чу, чтоббы ты подавляял себьбя! Я прост-то открылл то, что в тьеббе дреммалло! Открылл навек-ки! От отц-ца к сыну, Зорран, от отц-ца к сыну… Ты ж-жэ поммнишь свойего отц-ца?

Вспомнив о покойном отце, мастер-ворон побледнел, словно мертвец.

– Зачем ты это сделал? – прохрипел он.

– Такк нуужно. Нашщи суддьбы связонны. Тыы фсе уснайежь. Поззжэ.

– Я убью тебя.

Зоран побежал в сторону Гастрода, преисполненный самонадеянным желанием прикончить его. Но у него почему-то никак не получалось преодолеть разделяющее их расстояние: сколько бы он ни бежал, оно не сокращалось. Зоран в бессильной ярости рычал и продолжал перебирать ногами. Гастрод нечеловечески хохотал и через какое-то время спокойно произнес, махнув при этом своей костлявой, похожей на ветку высохшего дерева рукой:

– Спи.

Сразу после этого слова невероятная усталость лавиной накрыла Зорана, и шаги его поначалу замедлились, а затем и вовсе прекратились: засыпая, он неуклюже рухнул на землю.

Проснулся он буквально через несколько минут, но от Гастрода за это время не осталось даже следа.

А издалека, из самой глубины леса доносился одинокий волчий вой.

И, возможно, в те минуты не было на свете ничего тоскливее этого воя.