Текст книги "Альфред Нобель. Биография человека, который изменил мир"

Глава 7. Бунт против отца

Хеленеборг был одним из многочисленных пригородов Стокгольма. Когда-то он строился как дачный поселок для состоятельной элиты столицы, небольшой зеленый островок для семей, которые могли позволить себе отдых от городской толкотни и вони. С годами дачное настроение улетучилось, один за другим строились заводы. Теперь и менее состоятельные горожане могли за приемлемую цену снять жилье в пригороде.

В распоряжении Иммануила и Андриетты был весь первый этаж главного здания Хеленеборга. Сюда и въехал теперь Альфред. Двухэтажный каменный дом, напоминавший усадьбу, выходил окнами на Лонгхольмен. Между флигелями покрытые зеленью террасы уступами спускались к заливу, а на прекрасных просторах вокруг выращивали фрукты и овощи. У подножия склона стояли два фахверковых дома, а также несколько других хозяйственных построек и сараев.

Владел усадьбой богатый торговец Вильхельм Бюрместер. Тремя годами ранее он купил Хеленеборг после смерти промышленника, державшего ткацкую фабрику. Прежде на этом месте сажали табак и производили трубки¹. Теперь фабричная традиция продолжилась благодаря семье Нобель.

Практически с первого дня Иммануил и Альфред занялись экспериментами с порохом. Из соображений безопасности они работали на открытом воздухе, возле хозяйственных построек у воды, выстроив высокий забор, отделявший территорию работ от других жилых домов в округе. За этим забором они и начали производство нитроглицерина. Иммануил и Альфред следовали рецепту Собреро: смешивали серную кислоту с азотной и медленно добавляли глицерин, который они брали из отходов стеариновой фабрики на Лильехольмене.

Со временем, когда производство расширилось, и потребовались склад и лаборатория, Бюрместер сдал Нобелям несколько сараев и один из фахверковых домов. Иммануил заверил арендодателя, что простые химические опыты, которыми они намерены там заниматься, «не связаны ни с малейшей опасностью» для живущих вокруг. Поэтому Бюрместер не увидел оснований получать специальное разрешение. Он даже не озаботился тем, чтобы изменить свою противопожарную страховку².

Для Альфреда Нобеля первое лето в Хеленеборге стало сущей мукой. Всем заправлял Иммануил, помешанный на идее нового нитроглицеринового пороха для ружей. Один эксперимент ставился за другим, но они не вели к успеху. Альфред с раздражением констатировал, что они тратят недели на то, что знающий человек проделал бы за один день.

В разгар всего этого улучшенные подводные мины Иммануила должны были проходить испытания перед экспертным комитетом правительства. Одну из списанных шхун, L’Aigle[21]21
  «Орел» (фр.). — Прим. ред.


[Закрыть], укрепили бронированным щитом, чтобы придать ей сходство с Monitor Джона Эрикссона и другими современными военными кораблями. К щиту прикрепили одну из мин Иммануила, начиненную, если верить журналистам, десятью килограммами пороха Нобеля. Затем весь экипаж отбуксировали от Юргордена в залив Вертан.

Событие широко рекламировалось в газетах. Когда настал решающий день, оба министра – военный и морской – вместе с Иммануилом и Альфредом проследовали на небольшом катере с паровым двигателем к месту эксперимента. Наспех бронированная L’Aigle стояла на якоре к югу от Лидингё. Свистел ветер, шел дождь, когда Иммануил подъехал на гребной лодке и поджег свою мину. Вскоре раздался глухой взрыв. С берега было видно, как в воздух взлетели дверцы люков и пустые бочки. Больше ничего не произошло. Группка разочарованных наблюдателей могла констатировать, что старое судно чуть подпрыгнуло, «что, впрочем, не вызвало изменений в его внешнем виде». Как бы там ни было, шхуна не утонула. Присланные на место репортеры городских газет отправились на постоялый двор Лидингё, чтобы пропустить по стаканчику.

Альфред решил доработать взрывчатое вещество отца. Ради сохранения мира в семье он сделал это так, как хотел Иммануил, а не так, как сам делал в Санкт-Петербурге. В процессе работы ему пришлось вынести множество насмешливых комментариев от Иммануила и Эмиля. Альфред игнорировал их и продолжал трудиться: менял консистенцию пороха, повышал содержание нитроглицерина, пытаясь двигаться вперед. В сентябре он писал Роберту, жалуясь, как медленно продвигается дело, но в конце концов у него получилось. Он произвел смесь нитроглицерина и пороха, которая оказалась куда мощнее, чем обычный порох, и годилась для использования в огнестрельном оружии. Тогда Альфред отправил в Торговую коллегию патент на свое имя. В октябре, незадолго до его 30-летия, пришло решение. Альфред Нобель держал в руке патент на десять лет с красивой печатью. Это был его первый шведский патент. Должно быть, волнующий момент.

Как сам Альфред потом рассказывал эту историю через несколько лет после смерти Иммануила, отец скромно счел, что сыну должна достаться вся слава за изобретение, и призывал Альфреда получить патент на свое имя³. В таком случае речь идет о внезапном, чтобы не сказать уникальном, изменении личности Иммануила. Зная о том, что произошло позднее, мы можем предположить, что эта версия имела мало общего с правдой.

* * *

По вечерам Альфред уединялся с карандашом и бумагой. Он не отказался от мечты стать поэтом и продолжал работать над длинной лирической поэмой, которую начал в Петербурге. Canto I складывалась в возвышенное произведение объемом более 1000 строк, написанных белым стихом, в котором он упоминал имена Байрона и Шелли, восхищался ими и пытался им подражать.

Творения своих кумиров Альфред читал на английском языке. У него хранились и старые, и новые издания их поэзии. Лорда Байрона он также купил в переводе на шведский – в Швеции только что вышла его сатирическая поэма «Дон Жуан», которую нашли незаконченной после смерти поэта в 1824 году. А вот сборников Шелли на шведском Альфред в многочисленных книжных магазинах Стокгольма так и не нашел⁴.

Вряд ли он мог пройти мимо Bazaren на Норрбру – самой роскошной торговой улице Стокгольма. На углу неподалеку от королевского дворца, рядом с сигарной лавкой Дель Монте находился солидный книжный магазин Адольфа Бонниера с разноцветными стеклянными витринами. Там можно было полистать последние новинки, полюбоваться корешками книг и послушать спонтанные дебаты, постоянно возникавшие между образованными людьми, толпившимися среди полок. На улице Рейерингсгатан располагался большой магазин Хульдберга, где продавали книги и самые разнообразные канцелярские товары: гусиные перья и чернильницы, линейки из эбенового дерева и ножи для бумаг с перламутровыми рукоятками. Там были блокноты с застежкой с тканевыми или кожаными переплетами (Альфред предпочитал кожаные). У Хульдберга Альфред мог также купить популярные тогда книги для написания и копирования писем – в твердой обложке и со страницами из шелковой бумаги. Они отличались большим удобством. Если автор письма использовал нужные чернила, в книге оставался отпечаток написанного. Такими книгами для переписки он пользовался всю жизнь. Со временем Альфред Нобель будет писать по 30–50 писем в день.

В начале 1860-х годов шведские писатели в своем творчестве также начали двигаться в сторону большего реализма, изображения повседневной жизни и ангажированности в социальных вопросах. Альфред определенно чувствовал себя более комфортно в обществе «старой гвардии», уже ушедших звезд позднего романтизма – таких, как Эрик Юхан Стагнелиус или Эсайас Тегнер. Во взрослом возрасте Альфред Нобель знал почти наизусть стихотворный эпос Тегнера «Сага о Фритьофе».

Однако самой большой литературной сенсацией в Швеции 1860-х стала книга Виктора Рюдберга «Библейское учение о Христе» (1862), которую литературовед Йоран Хэгг назвал «одной из самых шокирующих книг, когда-либо изданных на шведском языке». Книга «Библейское учение о Христе» была расценена как смертельный удар по христианству и вызвала ожесточенные религиозные дебаты в Швеции, полемика не стихала все то время, пока Альфред находился на родине. Мы не знаем, приобрел ли он книгу уже тогда (экземпляр в его личной библиотеке – более позднее издание), но пройти мимо него эти дебаты никак не могли. Писатель Виктор Рюдберг, которого еще называли последним великим шведским идеалистом, займет в жизни Альфреда Нобеля совершенно особое место. Он будет заполнять свои полки произведениями Рюдберга и восторгаться «восхитительным языком» этого писателя, «благородством души и совершенством формы».

Когда в 1863 году Альфред вернулся в Швецию, Рюдбергу было тридцать пять лет, и он работал журналистом в Гётеборгской газете Handels– och Sjöfartstidning, GHT («Торговля и морское сообщение»). Рюдберг имел репутацию левого либерала с моралистическим пафосом, в газете он писал исторические рассказы с продолжением (первый назывался «Вампир»). Некоторые из них выросли впоследствии в романы, пользовавшиеся большим успехом. Однако «Библейское учение о Христе» – произведение совсем иного рода, теологический памфлет. Рюдберг бросал вызов в том числе и Церкви, утверждая, что она ошибочно настаивает на божественности Иисуса. Журналист перечитал Библию с лупой в руке и обнаружил, что Иисус везде описывается не иначе как человек – необычайно образцовый, идеальный человек.

Бывший директор Нобелевской библиотеки Оке Эрландссон считает, что Рюдберг своей «широкой образованностью, космополитическими взглядами, современным либерализмом и мощным свободолюбивым пафосом» оказал большое влияние на Альфреда Нобеля. Эрландссон – не единственный, кто придерживается гипотезы, что именно с мыслью об идеализме Виктора Рюдберга Альфред в своем завещании написал, что литературная премия должна присуждаться «создателю наиболее значительного литературного произведения идеалистической направленности».

Энтузиазм Альфреда Нобеля в отношении Виктора Рюдберга нетрудно понять, ведь сам он находился в состоянии внутреннего противоборства между разумом и чувством. Рюдбергу удалось объять и то и другое, он показал, что вполне возможно доверять разуму и рационализму, даже выступать против Церкви и религии, не расставаясь при этом с убеждением о духовности, высшем измерении бытия. Для Альфреда Нобеля это стало своего рода попаданием в десятку. Его в меньшей степени, чем остальных, смущал так называемый парадокс Рюдберга – когда человек, который в своей поэзии «заставил Вифлеемскую звезду сиять со всей своей мистической силой», в то же время «сделал более чем кто-либо другой, чтобы убедить шведский народ, что это была самая обычная звезда, вовсе не зажженная Господом»⁵.

Альфред Нобель предпочитал писателей, которые несли вдохновляющие идеи, и романы, где больше говорилось о том, какой жизнь должна быть, чем о том, какова она есть. Например, он очень любил истории про людей, отвернувшихся от бездушного материализма и пришедших к пониманию высших ценностей жизни. Тщеславие, жадность и лицемерие – по мнению Альфреда, не было ничего хуже, и не важно, наблюдал ли он эти качества в других или обнаруживал в самом себе. Ему хотелось, чтобы литература клеймила их, желательно с педагогическим пафосом. Современная реалистическая литература, как ему представлялось, лишь воспевала достойный осуждения образ жизни, но не указывала путь к жизни лучшей.

При этом политические симпатии 30-летнего Альфреда были на стороне левых либералов, таких как Рюдберг. Оба презирали лживость верхушки и их привилегии, мечтая свергнуть королевскую власть и поколебать положение дворянства. Жесткие нападки Виктора Рюдберга на духовенство и Церковь должны были прийтись по вкусу Альфреду, судя по его собственным поэтическим опытам того времени.

«Нет, не в переполненных церквях, где пастор проповедует свой бред перед легковерной паствой, зевающей или спящей, человек склонный к задумчивости желает вознести молитву, – писал Альфред Нобель. – Мудрый не ищет в небесах доказательств существования Бога, а обращается к человеку, бесконечно малое вмещает в себя бесконечно великое в мире Мышления»⁶.

* * *

Патент на новый рецепт пороха был оформлен на имя Альфреда Нобеля. Это не помешало Иммануилу получить свои 6000 риксдалеров для продолжения опытов с «порохом двойного действия». Король Карл XV намеревался лично присутствовать при испытании пороха Нобеля во время больших военных стрельб в крепости Карлсборг в начале ноября.

Король и его младший брат, наследник престола Оскар, прибыли скорым поездом в Тёребуду в сопровождении многочисленных адъютантов и камергеров. В Карлсборг они приехали в карете, запряженной четверкой лошадей. Все было подготовлено для триумфа, но, когда настал черед Иммануила и Альфреда продемонстрировать свой порох в пушках, что-то пошло не так. Залпы оказались не столь громкими, как ожидалось, вероятно, потому что смесь простояла слишком долго. Фиаско казалось неизбежным.

Альфред Нобель попытался спасти ситуацию. Не сходя с места, он смастерил бомбу из чугунной кружки. Увеличив долю нитроглицерина в порохе, он попросил уважаемую публику отойти подальше. Взрыв получился мощнейший – сильнее, чем могли вынести уши присутствующих. Чугунную бомбу Альфреда отнесло метров на восемьдесят. Утверждается, что присутствовавшие при этом военные эксперты были настолько перепуганы взрывной мощью, так потрясены опасным экспериментом, что шведская военная администрация впредь избегала иметь дело с Альфредом Нобелем⁷.

Пришлось искать другие области применения. В течение лета Иммануил уже прощупывал почву среди тех, кто занимался взрывами горных пород, те срочно нуждались в более эффективном взрывчатом веществе при прокладке строящегося тоннеля и для подобных работ в будущем. Другим возможным рынком могли стать рудники. Однако мало кто из владельцев шахт решался пригласить к себе Нобелей для проведения экспериментов. Исключением стал принадлежавший бельгийцам цинковый рудник в Оммеберге на озере Веттерн, который находился в состоянии экономического кризиса⁸.

В декабре Иммануил и Альфред прибыли в Оммеберг. Двадцать горняков, наблюдавших за происходящим, остались весьма довольны. Каждым зарядом Нобели взрывали куда больше горной породы, чем они сами смогли бы удалить. Но успеха не последовало, Альфред был разочарован. Оставлять бразды правления в руках отца не представлялось возможным. Альфред вспомнил собственные опыты в Санкт-Петербурге. Потенциал был гораздо больше!

Заканчивался 1863 год. Альфред потратил несколько месяцев, работая под руководством отца, однако они ни на шаг не приблизились к решению вопроса о стабильном доходе для семьи. Альфреду все это надоело. Ему было тридцать лет, и он больше не желал терпеть, что отец обращается с ним как со школяром. Альфред принял решение: с этого момента он будет жить своим умом⁹.

На самом деле все было не так драматично. У Иммануила остались его многообещающие мины, он сделал себе имя в Стокгольме. Как вскоре выяснилось, это имело и свои оборотные стороны.

В конце декабря состоялся прощальный вечер в честь популярного писателя Августа Бланша, отправлявшегося в Италию. 250 человек пришли на прием в концертном салоне ресторана Berns. Бланша пронесли на руках по залу под звуки марша, а певцы из Королевского театра исполнили постановку в стихах, где в шутливой форме называлась причина отъезда Бланша.

 
Может, Ваксхольм иль Карлсборг пугали его,
Но Нобеля мины ему баловство,
Он хочет вне Севера дом обрести,
Любимую родину чтобы спасти¹⁰.
 

* * *

Заключение относительно мин Иммануила ожидалось со дня на день. Все указывало на то, что экспертный комитет правительства даст согласие и обеспечит будущее отца. Перед Рождеством министр флота передал в дворянскую палату риксдага законодательное предложение: государству следует приобрести секрет подводных мин Нобеля в обмен на пожизненную пенсию. Кроме того, государственный совет планировал сделать крупный заказ этих мин для обороны морского фарватера Стокгольма.

Именно на такую новость сыновья очень надеялись. Как только родителям будет гарантировано обеспечение, братья смогут перевести дух и спокойно заняться собственной жизнью.

Впрочем, они не могли не почувствовать подвоха. Одним из тех, кто поднял свой голос против пожизненной пенсии в дебатах в дворянской палате, был майор Антон Людвиг Фанейельм. Он призвал дворян не спешить, а дождаться окончательного решения экспертного комитета.

Существовала одна важная деталь касательно давнего партнера Нобеля, пионера в области телеграфа Фанейельма, о которой Иммануилу следовало бы помнить. Антон Людвиг Фанейельм тоже был человеком творческим и занимался многими вещами – еще задолго до того, как выкупил фабрику резиновых изделий Иммануила Нобеля в связи с бегством последнего в Финляндию в 1837 году. Еще в начале 1830-х он сконструировал самовзрывающуюся мину, которую представил тогдашнему королю. Из этой затеи ничего не вышло, однако, по правде говоря, Фанейельм действительно первым выступил с этой идеей – вполне возможно, именно мины Фанейельма промелькнули в мозгу Иммануила, когда его осенило на приеме у князя Меншикова в Петербурге в 1838-м.

Так или иначе, но Фанейельм этой истории не забыл.

Известие прилетело в Хеленеборг в начале января. Пока неофициально, однако экспертный комитет по минам принял неожиданное решение отклонить предложение Иммануила Нобеля. Причина заключалась в том, что один из членов комитета разработал собственную мину, которая уже была представлена королю и одобрена. В качестве утешения Нобель мог получить компенсацию своих расходов.

Иммануил пришел в бешенство. Ах, этот Фанейельм, вот ведь шельма! Он-то доверился майору, поделился с ним всеми своими секретами, а тот так подло с ним поступил.

Когда дело получило огласку, пресса поддержала Нобеля. Комитет обвиняли в том, что они украли изобретение Иммануила, назвав его своим и бросив Нобелю «жалкую подачку». Aftonbladet писала об этой «скандальной тяжбе». «Весьма щекотливое положение, когда комитет, в чьи полномочия входит оценка некоторых изобретений, вдруг выступает конкурентом в отношении тех же самых изобретений», – подводила итог газета. Aftonbladet стало известно, что Иммануил потребовал справедливости и не менее 20 000 риксдалеров в качестве пенсии (около 1,5 млн крон на нынешние деньги) в качестве компенсации за кражу его изобретения. Aftonbladet нашла его требования разумными¹¹.

Король Карл XV ответил в той же газете, в статье за подписью КАРЛ. По словам короля, мина, которую он выбрал, совершенно отлична от представленной Иммануилом Нобелем. Посему Нобель не имеет никаких оснований для требований. Его заявление было отклонено.

Правда, кое-какие основания для этого решения король не стал предавать огласке. Одновременно в прессе появились сведения о русском военном, прибывшем в Стокгольм с тайным поручением: узнать, как далеко шведы продвинулись в вопросе о подводных минах. Русская военщина желала знать, сколько мин шведы собираются устанавливать, где именно и, что самое главное, «изменилась ли конструкция с тех пор, как Россия закупала их у инженера Нобеля»¹².

* * *

После отрицательного решения комитета Людвиг Нобель срочно выехал в Стокгольм. Его очень волновало будущее. Насколько он понимал, многое теперь зависело от него. Это чувство не покидало его еще осенью, когда предполагаемый интерес русских финансистов к пивоварне Роберта постепенно угас¹³.

Вместо пива Роберт взялся теперь за новое дело. Он пытался наладить продажу лампового масла на основе петролеума под названием «керосин». Керосин изобрели десятью годами ранее, однако продажи сильно возросли в последние годы в связи с открытием новых месторождений нефти в США. Керосин для керосиновых ламп внезапно стал продуктом, востребованным самыми широкими массами. Большие объемы петролеума переправлялись по морю в Европу и продавались далее по всему континенту.

Новая ламповая компания Роберта под названием Aurora тоже, разумеется, нуждалась в капитале. Людвиг выручил брата, оплатив большую часть американского керосина и тех ламп и горелок, которые Роберт намеревался продавать. Однако эта щедрость дорого ему стоила. Крупные расходы поставили Людвига в трудную ситуацию. Денег не хватало, теперь ему трудно было закупать сырье для своей мастерской. Хотя ему этого очень не хотелось, ему пришлось ограничить свою помощь Роберту. И дело тут не в эгоизме, как он подчеркивал в письме брату. Напротив, вся семья заинтересована в том, чтобы Людвиг позаботился о выживании своей мастерской. «Как бы там ни было со всеми грандиозными планами папы и Альфреда, нельзя отрицать, что единственный надежный источник дохода – мое маленькое дело, и, если я его заброшу или лишусь безусловно необходимого подвижного капитала и в результате производство остановится, судьба всех нас будет плачевной»¹⁴.

Роберт мог шутить, называя свою затею с лампами «блистательным» проектом, однако на фоне отцовских неудач с минами вынужден был признать, что на экономическую сторону дела это не распространяется. Конкуренция оказалась куда более жесткой, чем он мог предполагать. «С пустыми руками, какой бы доброй волей ты ни обладал, уже не удержаться на поверхности в бурном море. <…> Кто, черт возьми, мог представить себе всю эту безнадежность в прежние времена, когда наша звезда так ярко светила нам на Востоке; конечно же я понимал, что так будет не всегда, но что все станет настолько плохо, насколько становится сейчас, – такого я и в страшном сне не мог себе представить», – писал он Альфреду в это время¹⁵.

Людвиг пытался как мог подбодрить Роберта. Он только что слышал, что в глубине России, точнее, в кавказском городе Баку, начали продавать российскую каменную[22]22
  Добываемую на месторождении Нефтяные камни. — Прим. ред.


[Закрыть] нефть. Русская нефть по-прежнему слишком дорогая, но запасы ее не меньше, чем в США, так что дело многообещающее. «В целом за Петролеумом… блестящее будущее», – утверждал Людвиг¹⁶.

Сам же Людвиг намеревался пойти по пути отца и инвестировать в военную промышленность. В первую очередь он собирался производить ружья, пушки и лафеты. Во время краткого визита в Стокгольм он, среди прочего, подал заявку на патент, пытаясь запатентовать идею об укреплении пушек жестяными полосами, – изобретение, которое на самом деле первым сделал отец, Иммануил. Эту деталь Людвиг просто опустил в уверенности, что тот не будет против использования своей старой идеи «для нашего общего блага»¹⁷.

В тот раз Иммануил, похоже, и вправду спустил сыну «кражу» своей идеи. Но самое неприятное еще ждало впереди.

* * *

Через некоторое время Альфред съехал от родителей, поселившись в доме по Кардуансмакаргатан, 7, на углу с Дроттнинггатан в самом центре города. Однако свои эксперименты он продолжал в Хеленеборге. Весной 1864 года он проводил много времени в фахверковом домике у воды, снятом у Бюрместера под лабораторию¹⁸.

Отношения между 30-летним Альфредом и его 62-летним отцом становились все более напряженными. Атмосфера еще больше накалялась из-за психической неуравновешенности Иммануила, спровоцированной неудачей с минами и пенсией. Иммануил, и ранее известный своим взрывным характером, теперь с горьким чувством унижения бродил кругами, как снятая с предохранителя граната. Как это комитет не понимает, какая он звезда? Как они не догадываются, что Иммануил Нобель превосходит даже своего «знаменитого земляка» Джона Эрикссона из США? «Знай Эрикссон принцип и эффективность нобелевских мин, он никогда не стал бы предлагать никаких “Мониторов”», – заявлял обиженный Иммануил в одной из бесчисленных жалоб, которые без конца писал той весной – в экспертный комитет по минам, в государственный совет и в газеты.

Сколько из этих писем ушли адресатам, неизвестно.

Ко всему прочему Альфред перестал его слушать. Это бесило Иммануила до умопомрачения. Сын больше не верил в идею Иммануила смешать порох с нитроглицерином. Вместо этого Альфред настаивал на необходимости разделять вещества – примерно так, как он делал это годом ранее во время опытов вместе с Людвигом и Робертом в Санкт-Петербурге.

Альфред призвал на помощь младшего брата Эмиля, а отца держал на расстоянии. Он опробовал различные варианты. Среди прочего он помещал порох в маленькую стеклянную пробирку, которую опускал в нитроглицериновое масло, а не наоборот, как в Петербурге. Затем он поджигал порох при помощи фитиля. Метод оказался куда лучше, чем разные смеси, сделанные отцом. Когда порох детонировал, пробирка взрывалась с таким мощным разрядом, что весь окружавший ее нитроглицерин тоже мгновенно взрывался.

Наконец-то успех. Альфред осознал, что, вероятно, нашел ключ к загадке, которую профессор Зинин показывал им в Петербурге в 1850-х. Тогда Зинин ударял молотком по нескольким каплям нитроглицерина, демонстрируя это парадоксальное явление: взрывалась только та часть вещества, на которую приходился удар. При помощи мощного взрыва пороха Альфреду удалось вызвать взрывную реакцию во всем нитроглицерине разом.

Он использовал взрывчатое вещество в качестве детонатора, чтобы подорвать другое. Это было совершенно новое, немного даже гениальное открытие.

Но Иммануил только насмехался над ним. Эти штуки со стеклянными пробирками в качестве воспламенителя он уже не раз пробовал – все это сплошные глупости, фыркал отец, и не только в стенах дома. Иммануил рассказывал направо и налево о тех «детских шалостях», которым сын предавался в Хеленеборге. В конце концов Альфред услышал об отцовских насмешках в городе.

Он собрал всю волю в кулак. Жизненный принцип Иммануила по наследству передался и ему. Альфред решил «полагаться лишь на себя», игнорируя тот факт, что отец выставляет его дураком. В своей правоте он был так уверен, что начал писать заявку на патент на свое новое изобретение. Обнаружив это, Иммануил буквально взорвался от негодования. Он разразился такой ужасной тирадой, что Альфреду пришлось туго. Отец кричал, ругался и обвинял сына, что тот собирается получить патент на изобретение отца. В полном изумлении Альфред слушал рассказы отца о ранних экспериментах – оба знали, что это неправда. «Откровенное мошенничество», как охарактеризовал это Альфред.

Скандал разразился как раз на Вальборг[23]23
  Вальборг, или Вальпургиева ночь, – праздник, восходящий к дохристианской традиции, отмечается в Швеции 30 апреля. – Прим. перев.


[Закрыть] 1864 года. Что касается ссоры, до нас дошла лишь версия Альфреда. Мы можем представить себе, как разъяренный Альфред хлопнул дверью и отправился на пароходе в город. На следующий день он, по-прежнему возмущенный, начал писать длинное письмо, где в самых гневных формулировках отвечал на отцовские обвинения – несправедливые и ложные, по его мнению.

Жестокие слова Иммануила глубоко ранили Альфреда. В письме он упоминает о предательстве отца, когда сам он лежал тяжелобольной в Санкт-Петербурге в 1859 году. Вспоминает он об этом с болью. Вывод Альфред сделал один, как тогда, так и теперь: отец, который любит своего сына, вряд ли заметит: «похоже, ты уже на смертном одре», – чтобы тут же покинуть больного, отправившись в другую страну. Это просто-напросто не любовь. Расстроенный Альфред добавляет это воспоминание и продолжает, совсем отчаявшись: «Единственной причиной к примирению с моей стороны могла бы стать сыновняя любовь, но таковая, чтобы сохраниться, должна быть взаимной. <…> У папы же его отцовское чувство сходит на нет при малейшем припадке себялюбия или тщеславия».

Он перечитал написанное. Пожалуй, перегнул палку. Альфред решил зачеркнуть часть обвинений и эмоциональных всплесков.

Черновик письма сохранился. Долгое время он считался слишком личным для публикации. В ранних книгах об Альфреде Нобеле Нобелевский фонд подверг его суровой цензуре. Никакие выдержки из письма, бросающие тень на ту или другую сторону, не могли быть опубликованы.

Утверждалось, что эти честные строки Альфреда стали катарсисом в отношениях отца и сына, однако нет никаких доказательств того, что письмо было отослано или иным способом передано отцу. Не случилось и никакого внезапного улучшения в их отношениях. Напротив, размолвка продолжалась довольно долго¹⁹.

* * *

Весть о конфликте дошла до братьев в Санкт-Петербурге и Гельсингфорсе. Роберт написал Альфреду, утешая и давая совет:

«Дорогой мой Альфред, оставь проклятый путь изобретателя как можно скорее, от него одни несчастья. Ты обладаешь такими большими знаниями и множеством выдающихся качеств, что тебе стоит выбрать себе дорогу посерьезнее. Будь у меня твои знания и способности, я бы даже здесь, в унылой Финляндии, расправил крылья и взлетел высоко, а пока мне приходится парить над самой землей».

Должно быть, Роберт добавил несколько ободряющих слов от жены, Паулины, на что Альфред ответил:

«Дорогой мой Роберт, в твоем письме я нахожу очередное подтверждение моему мнению, что женщины умнее нас, ибо капитал надежд дает ренту в форме утешения, в то время как наше постоянное мельтешение часто дает мало толку, одни мыльные пузыри и досаду. Я предпочитаю строить воздушные замки, чем дома, которые рушатся, и поэтому часто сижу чудесными майскими вечерами (когда термометр показывает ноль) у камина и скрещиваю свое воображение с моим будущим, пока первое не породит прекрасные видения. <…> Посему поцелуй свою женушку и скажи ей, что весь смысл в любви…»²⁰.

Погода в мае стояла ужасная, с суровыми ветрами и зимними холодами. Июнь был уже на пороге, но северная часть Готланда все еще утопала в снегу. В окрестностях Стокгольма водоемы каждую ночь покрывались коркой льда. У камина Альфред провел много вечеров – много часов для чтения и писательства.

Альфред добавил в свою длинную поэму пару строк, напоминающих его майское письмо Роберту. В них говорилось о том, как мучительно надувать сказочные мыльные пузыри будущего и как прекрасно вместо этого «строить воздушные замки на поэтической почве»²¹.

Не только на словах проявлял он интерес к мудрым женским мыслям. Невозможно точно сказать, какие книги Альфред Нобель приобрел во время краткого пребывания в Швеции. В библиотеке, которую он оставил после себя, всего девять произведений шведской художественной литературы, изданных в 1860-е годы. Однако красноречиво то, что четыре из них написаны авторами-женщинами, это Фредрика Бремер, Анна Мария Леннгрен (новое издание), Эмили Флюгаре-Карлен и Мари Софи Шварц.

Роман «Обучение и происхождение» Мари Софи Шварц с большой вероятностью куплен в Стокгольме в 1863 или 1864 году. Шварц писала популярные романы на актуальные темы, была одним из самых читаемых и переводимых шведских писателей. Известность ей принес интерес к женскому вопросу. Как и стареющая Фредрика Бремер, Мари Софи Шварц много значила для распространения новых либеральных настроений в Швеции – не без ее влияния косный сословный риксдаг как раз тогда принял закон, по которому незамужние женщины в возрасте старше 25 лет автоматически становились дееспособными. Когда несколько недель спустя, в июне 1864 года, Швеция провозгласила полную свободу предпринимательства, этот закон уже распространялся на всех дееспособных – и мужчин, и женщин²².