Текст книги "Альфред Нобель. Биография человека, который изменил мир"

В своем воображении Альфред Нобель мог парить высоко над землей, однако всегда твердо стоял на земле хотя бы одной ногой. Он следил за тем, что происходило в общественной жизни, впитывая в себя мысли и идеи своего времени. Даже в отношении собственных планов и надежд он оставался реалистом. Роберт, считавший, что брат планирует вскоре вернуться в Петербург, узнал, что Альфред намеревается сначала «построить множество воздушных замков»²³.

В данном случае воздушные замки существовали не только в воображении. Они были в высшей степени реальными и касались «гремучего масла» и патента на новый хитроумный воспламенитель. Посылая в начале июня 1864 года заявку на регистрацию патента, он четко указал, что имеет в виду использование в первую очередь в горном деле. По мнению Альфреда, новое гремучее масло слишком мощное для пушек и ружей шведской армии²⁴.

* * *

Отто Шварцман был директором цинкового рудника в Оммеберге на северном берегу озера Веттерн. Родом из Германии, он прославился своими зелеными костюмами и неукротимой энергией. Он управлял шведским рудником с тех пор, как его выкупила в конце 1850-х бельгийская фирма Vieille Montagne. В последние годы над рудником стали сгущаться тучи. Поговаривали о кризисе и о том, что на самом деле шведский минерал не совсем хорош.

Трудности действительно не были связаны с самим методом работы. Добыча здесь шла так же безнадежно тяжело, как и в других местах. Горняки вручную сверлили или пробивали молотком дырки, в которые потом закладывали порох. Пройти за час десять сантиметров считалось хорошим показателем. Нужно было проделать многочисленные отверстия глубиной восемьдесят сантиметров, чтобы заполнить их порохом и взорвать небольшой кусок горной породы.

Отто Шварцмана не было на месте в Оммеберге в декабре, когда Альфред провел там свое первое, неудачное, как он считал, испытание нитроглицерина. Однако на его рабочих демонстрация произвела сильное впечатление, и в условиях кризиса оптимист Шварцман был не из тех, кто упустит шанс, не попытав удачи. Когда Альфред связался с ним, предложив опробовать усовершенствованное взрывчатое вещество, Шварцман немедленно ответил согласием. И вот они на месте.

Альфред потребовал разрешения остаться на две недели. В июне Шварцман допустил его на территорию рудника, и наконец все пошло так, как надеялся Альфред. Его новое изобретение оказалось отнюдь не мыльным пузырем. Впервые после возвращения в Швецию он смог применить к себе слово «успех». «С изумлением можно было наблюдать, как огромные глыбы горной породы разрывало на мелкие части одним взрывом», – писала потом газета Aftonbladet. Многие газеты предсказывали, что новое «гремучее масло» Нобеля вытеснит из горного дела порох. Говорилось о колоссальной экономии, когда горнякам и строителям тоннелей не придется сверлить так много дыр для каждого взрыва. Это убережет и многие жизни. Жидкий порох Нобеля куда безопаснее для рабочих, утверждали газеты²⁵.

Когда 7 июля Альфред вернулся в Стокгольм, успех стал свершившимся фактом. Неделю спустя он получил патент. Высокопарная фраза в его заявке, что он «первым перенес эти вещества из области Науки в область Промышленности», теперь вовсе не казалась преувеличением. Он разрешил проблему Зинина и сделал из интересного изобретения Собреро нечто полезное для человечества.

Разве что его утверждение, что несчастные случаи «будут практически невозможны», оказалось слегка опрометчивым.

Один за другим к нему стали обращаться владельцы рудников. Альфреду и Эмилю пришлось наладить производство больших объемов нитроглицерина в Хеленеборге и нанять новых сотрудников. Среди прочих Эмиль привел своего сверстника Карла Эрика Херцмана, который изучал технологию и интересовался химическими опытами. Херцман много работал с Альфредом, порой выступая в роли его единственного ассистента.

Альфред ездил на рудники в Даннемуру, в Вигсельбу и Херрэнг. Лето превратилось в демонстрационное турне, и Эмилю пришлось разъезжать туда-сюда в запряженных лошадьми экипажах, возя с собой новое «гремучее масло» в бутылках для шампанского²⁶.

О реакции Иммануила нам ничего не известно. Но мы знаем, что он по-прежнему не видел причин сообщать оптовому торговцу Бюрместеру о необходимости страховки на случай пожара в Хеленеборге.

* * *

Похоже, Альфред Нобель действовал методом проб и ошибок. В своей заявке на получение патента на взрывчатое масло и капсюль-детонатор в 1864 году он пишет «на теоретической основе», но в его бумагах за этот период нет никаких следов химических формул или научных рассуждений. Если имели место систематические наблюдения, то они не записывались. Альфред стоял у своих сосудов, смешивал нитроглицерин и отправлял Эмиля к заказчику с взрывчатым маслом в бутылках для шампанского. Весь проект скорее напоминает игру на удачу, чем научную деятельность.

Неужели будущий великий благотворитель в науке сам действовал совершенно ненаучно?

Этот вопрос я задаю Андерсу Лундгрену, почетному профессору интеллектуальной истории Уппсальского университета, автору книги «Знания и химическая промышленность в Швеции в XIX веке». Мы встретились за чашкой кофе в Стокгольме в конце 2017 года, в те прекрасные декабрьские дни, когда Люсия[24]24
  День святой Люсии отмечается в Швеции 13 декабря, сопровождается пением и праздничным шествием с горящими свечами. – Прим. перев.


[Закрыть] и блеск только что награжденных нобелевских лауреатов озаряют ночную тьму, царящую в это время года в Швеции.

«Нам мало что известно о том, какие мысли посещали Альфреда Нобеля во время его экспериментов, – рассказывает профессор Лундгрен. – Он был скорее ремесленником, который в процессе практической работы добивался желаемого результата. Следует помнить, что в те времена этот путь нередко и был оптимальным. Научные теории не могли объяснить сложную практическую реальность. “Теории уходят, факты остаются”, – говорили в те времена шведские химики. Альфред Нобель много знал, этого вполне хватало».

Я думаю о Джоне Дальтоне, британском ученом, который еще в 1803 году теоретически описал атомы, но так и не сумел научно доказать их существование. Пройдет еще сто лет, прежде чем появятся доказательства. В 1896 году, когда умер Альфред Нобель, существование атомов и молекул все еще оставалось лишь гипотезой.

Андерс Лундгрен, нисколько не сомневаясь, отдает немалую часть славы за успехи химической промышленности в XIX веке ремесленникам и новаторам. Он подчеркивает, что среди них Альфред Нобель – далеко не единственный, кто не получил полноценного образования. Невозможно стать ученым после нескольких месяцев лабораторной практики, даже если она, как в случае с Альфредом Нобелем, проходит в Париже или Санкт-Петербурге. Эксперт по взрывчатым веществам сказал позднее: «Если внимательно изучить химические данные, содержащиеся в описаниях патентов, то оказывается невероятно трудно найти в них сколь бы то ни было существенные химические знания»²⁷.

«Многое определяли практические навыки. А их часто столь же трудно приобрести, как и научные, ценность же их не менее велика», – говорит Андерс Лундгрен.

«Альфред Нобель рисковал по-крупному?» – спрашиваю я.

«Да уж, в те времена дерзости им было не занимать».

* * *

На некоторое время Альфред забыл об амбициях отца, стремившегося усовершенствовать оружие. Теперь он целиком отдался продаже своего нового взрывчатого вещества владельцам рудников и строителям тоннелей. По иронии судьбы его переориентация совпала с драматическими военными событиями совсем близко, когда Швеция оказалась на волоске от вступления в войну. Можно предположить, что Иммануил Нобель ворчал по поводу упущенных возможностей заработать, особенно когда узнал, что американец, с которым он столкнулся в Петербурге, двигался в противоположном направлении. Теперь неподражаемый энтузиаст телеграфа Талиаферро Престон Шаффнер внезапно объявился в соседней воюющей Дании как изобретатель подводных мин.

Война между Данией и Пруссией разразилась в январе 1864 года, воевали за право управлять приграничными провинциями Шлезвиг и Гольштейн, где немецкого населения было не меньше, чем датского. В боях пруссаки жестко теснили датчан, и многие шведы считали, что надо послать войска на помощь. В надежде завладеть датской короной Карл XV даже пообещал датскому королю Фредерику VII военную помощь. Карл XV хотел повторить подвиг славного Гарибальди 1860 года, занять Копенгаген и под торжествующие крики объединить, но в данном случае не Италию, а Скандинавию.

Идея панскандинавизма имела в Швеции много сторонников, но государственный совет положил конец дебатам, и Карлу XV пришлось отказаться от своих намерений. Поэтому датчане в одиночку бились с мощной прусской армией. Именно в этой ситуации на сцене снова появляется Талиаферро Престон Шаффнер. В начале июля 1864 года, одновременно с первыми опытами Альфреда в Оммеберге, предстояло решающее сражение между датскими и прусскими войсками у острова Альс в проливе Малый Бельт. В то время полковник Шаффнер возглавлял «минный», как он его называл, департамент датской армии. По заказу датчан Шаффнер расставил у южной части острова Альс подводные мины, которые, по его утверждению, он сам и изобрел²⁸.

В 1855 году, когда полковник Шаффнер последний раз разъезжал по Скандинавии, он хвастался своей ролью в масштабном проекте по строительству подводного телеграфа между Европой и Америкой. Он фигурировал в газетах и получил королевские концессии на прокладку кабеля в Норвегии, Дании и Швеции. Наконец он по тому же поводу добрался до Петербурга, встречался с Иммануилом Нобелем и конечно же немало слышал о подводных минах шведа, бывших тогда на пике популярности.

В своих разговорах об атлантическом телеграфе Шаффнер сильно приврал. Правда в том, что его уже тогда исключили из проекта. Вернувшись в США, он тут же принялся поносить атлантический кабель. Это был точный ход, достойный опытного игрока. Те, кто взялся за прокладку кабеля, на самом деле были такими же дилетантами, как и он сам²⁹.

В августе 1858 года первый атлантический кабель был проложен. Восторгам не было предела, когда поздравительная телеграмма английской королевы весь путь к американскому президенту проделала под океаном. Устраивали фейерверки, звонили в колокола. Атлантический кабель назвали важнейшим событием в истории с тех пор, как Колумб открыл Америку, и утверждали, что он навсегда обеспечит мир во всем мире.

Однако в реальности все выглядело совсем не так радужно. Телеграмму королевы – всего-то каких-нибудь девяносто девять слов – пересылали целых шестнадцать часов, поскольку связь постоянно прерывалась, и принять сигналы не удавалось. Проблем все прибывало, а месяц спустя связь прервалась окончательно.

Этот первый атлантический кабель стал классическим примером того, к чему приводит недостаток практического опыта и теоретических знаний. Создатели проекта не учли эксперименты Майкла Фарадея с электричеством и магнитами, не обратили внимания на его наблюдение, что электричество не сводится к пересылке частиц по проводам, а может также приводить в действие невидимые магнитные поля. Первый атлантический кабель подвела недостаточная изоляция. Электричество распространилось по воде, что вызвало короткое замыкание.

Фарадею пришлось нелегко, оказалось трудно и сформулировать свои теории, и заставить мир прислушаться к ним. Но в конце 1850-х годов он обратился к шотландскому физику Джеймсу Максвеллу с просьбой помочь ему с формулами. В 1864 году Джеймс Клерк Максвелл сумел вывести необходимое уравнение, описывающее электромагнетизм. Идею электромагнитного поля учли при прокладке следующего атлантического кабеля, который с самого начала, с 1866 года, работал как часы.

Но ни Майкл Фарадей, умерший в 1867 году, ни Джеймс Клерк Максвелл, умерший в 1879-м, не дожили до истинного признания. Настоящая слава пришла к ним только в 1902 году. Когда вторая Нобелевская премия в области физики вручалась за исследование электромагнетизма, сами лауреаты оказались в тени. Большая часть восторженных речей была посвящена ушедшим первопроходцам – Фарадею и Максвеллу.

Сын простого рабочего, Майкл Фарадей, к которому так пренебрежительно относились при жизни коллеги-ученые, теперь именовался великим основателем современной науки об электричестве³⁰.

Полковник Талиаферро Престон Шаффнер сам не внес никакого научного вклада в развитие принципов передачи сигналов по телеграфному кабелю. Однако легко было впасть в заблуждение, если прочесть многочисленные презентации, в которых уже в 1864-м содержались слова о выдающейся карьере Шаффнера, его гениальности и неутомимой погоне за истиной. Многое о личности Шаффнера говорит тот факт, что большинство этих восторженных текстов вышли из-под его собственного пера. Доказательства его мнимого военного чина (полковник) теряются во мраке, так же как и фактические основания для звания профессора, которым он величал себя на более позднем этапе жизни, когда представлялся как «самый информированный эксперт в области электричества в Соединенных Штатах»³¹.

Шаффнер проживал в Кентукки, изучал юриспруденцию, подрабатывал журналистом, работал на местном телеграфе, издавал несколько газет и журналов, а также выпустил несколько книг, в том числе по истории телеграфа и Гражданской войны в США. Летом 1864 года ему было уже за пятьдесят, и он вновь отправился в Европу – на этот раз в качестве новоиспеченного эксперта по подводным минам. Как он оказался на месте последнего боя датской армии у острова Альс, история умалчивает. Но в середине августа, когда датский генерал Штейнман вынужден был капитулировать (и Дания лишилась Шлезвига и Гольштейна), в шведских газетах появилась любопытная заметка: «Генерал Штейнман получил от полковника Т. П. Шаффнера из Северной Америки красивую шпагу изящной работы как свидетельство того искусства, с которым генерал руководил отступлением при Альсе 29 июня, при котором полковник Шаффнер лично присутствовал».

Второго сентября американский эксперт по минам фигурирует в стокгольмских газетах в списках прибывших иностранцев. В течение дня «Полковник Шаффнер из Америки» заселился в отель «Рюдберг» на площади Густава Адольфа. Стало быть, он прибыл как раз вовремя, чтобы на месте наблюдать катастрофу в Хеленеборге. Как гласит пословица: «Беда не приходит одна»³².

Глава 8. Нобелевский гром

Третье сентября 1864 года в Стокгольме, казалось, будет спокойным субботним днем. Утром в Кастельхольмене состоялись показательные выступления школы плавания перед королевой и принцессой Луизой. Вечером ресторан Hasselbacken предлагал посетителям роскошный банкет в саду в сопровождении музыки Штрауса. Между этими двумя событиями в магазине Lyonnais на Вестерлонггатан проходила распродажа шелка – для тех, у кого имелись деньги и время.

В прессе сообщалось о мирных переговорах между Данией и Пруссией. Большой Королевский театр приглашал на субботнее представление, шел «Севильский цирюльник, или Тщетная предосторожность».

В Хеленеборге утро началось рано. Альфреду Нобелю нанес визит инженер Блум с Лонгхольмена. В квартире, расположенной на первом этаже, они беседовали, пока Андриетта прибиралась в другой комнате. Эмиль и его друг, студент-химик Карл Эрик Херцман, уже вовсю работали в лаборатории вместе с папой Иммануилом.

В последнее время среди окрестных жителей пошли разговоры. Во вторник, когда Нобелям доставили очередную партию бутылок с кислотой, жена кузнеца Андерссона выпалила то, о чем многие думали: «Опять господин Нобель сооружает свои адские машины. Одному Богу известно, чем все это может кончиться!» Несколько соседей пожаловались оптовику Бюрместеру, владельцу Хеленеборга, на эксперименты. Бюрместер успокоил их. Никаких оснований для беспокойства нет, как заверил его господин Нобель.

Все произошло около одиннадцати. Раздался взрыв невероятной силы, грохот «во много раз сильнее, чем при пушечном выстреле». Даже на Кунгсхольмене выбило стекла, а у торговок на мосту Мункбрун товары слетели с прилавка. Ярко-красный столб пламени поднялся до небес, его сменило желтое пламя, а затем гигантский столб черного дыма.

Альфреда Нобеля и инженера Блума швырнуло на пол. Их осыпало дождем осколков из разбитых окон, и оба получили травмы головы, Блум – весьма серьезную, Андриетта отделалась легким сотрясением мозга, а ангел-хранитель Иммануила точно не дремал. Иммануил как раз направлялся из лаборатории в сторону квартиры, чтобы получить письмо. На него обрушился град камней и осколков, однако сам папаша Нобель не пострадал¹.

Что же произошло с остальными?

На месте происшествия мгновенно появились журналисты. Их ждало ужасающее зрелище. От лаборатории остались лишь почерневшие обломки. Вокруг валялись обезображенные трупы. «Мало того что с них была сорвана одежда, у некоторых не было голов, мясо содрано с костей, иными словами, это было даже не похоже на обычные трупы. Бесформенная груда мяса и костей, мало походящая на человеческое тело», – писал один из репортеров.

Жена кузнеца Хелена Андерссон стряпала в каменном доме по соседству, когда стены вдруг обвалились. Ей проломило голову, оторвало одну руку, и «на спинке от дивана» она была отправлена пароходом в Серафимовский лазарет. О ней было сказано, что она «уже, вероятно, скончалась, когда писались эти строки».

Во многих домах поблизости, в том числе на Лонгхольмене, снесло крыши, выбило оконные стекла и повредило мебель. Отмечалось, что пароход, проходивший по проливу, слава Богу, только что миновал опасное место, когда прозвучал взрыв.

Газете Aftonbladet удалось узнать имена некоторых погибших, прежде чем тираж ушел в печать. В газете сообщалось, что «в обнаруженных на данный момент останках» опознали труп молодого технолога Херцмана, 13-летнего мальчика и 19-летнюю дочь ночного сторожа в Бергсунде, а также плотника, работавшего в одной из пристроек Нобеля.

«Между тем не удалось обнаружить никаких следов младшего сына инженера Нобеля, который в момент взрыва находился в лаборатории (другие утверждают, что в одном из трупов опознали младшего Нобеля)».

Многие газеты возмущались неосторожностью и выражали удивление, как такое опасное производство могло осуществляться посреди жилого квартала. «Тяжелая ответственность лежит на том или на тех, кто разрешил таковую деятельность», – писала Aftonbladet². Газета Nya Dagligt Allehanda отмечала, что кому-то придется выплачивать компенсацию несчастным, оставшимся вдовами или сиротами.

На улице Хурнсгатан столпился народ, пытающийся пробраться к усадьбе Хеленеборг, чтобы собственными глазами увидеть произошедшее. На пароходах, отходивших каждые полчаса от Риддархольмена в сторону пострадавшей усадьбы, тоже началась давка. Пришлось организовать дополнительные рейсы, поскольку несколько сотен человек стремились на место происшествия. Любопытные могли заглянуть в обезображенные здания и увидеть клочки одежды, висевшей тут и там. Занавески на окнах превратились в ошметки, а сорванные с деревьев листья лежали на земле, словно конфетти. Стоял сильнейший запах азотной кислоты.

Во второй половине дня все тела увезли. То, чего ранее опасались, стало тяжелейшей правдой. Одним из тех, кто погиб во время катастрофы в Хеленеборге, стал 20-летний Эмиль Нобель, младший сын Иммануила и Андриетты. Его обезображенное тело извлекли из-под обломков через несколько часов после взрыва.

Жена кузнеца Андерссона все еще боролась за жизнь.

В газетах репортажи о «Нобелевском громе» неудачно совпали с официальным заявлением о патенте Альфреда Нобеля на новое взрывчатое вещество и капсюль-детонатор. В тот самый день, когда произошло несчастье, Aftonbladet умудрилась опубликовать длинную статью о новом «совершенно безопасном» взрывчатом веществе, которое вскоре сделает полностью невозможными «массовые несчастные случаи, столь часто возникающие с обычным порохом». Позднее газета оправдывалась тем, что статья писалась днем ранее.

* * *

Уже в понедельник, 5 сентября, полиция начала допросы. Иммануила Нобеля и оптовика Вильхельма Бюрместера вызвали в полицейский участок по адресу Мюнтгатан, 5. Допрашивал их сам главный полицмейстер Стокгольма.

Бюрместеру задали вопрос, имелось ли у него разрешение на проведение в Хеленеборге деятельности, связанной с производством взрывчатых веществ. Он ответил, что нет. Бюрместер оправдывался: Нобель заверил его, что то, чем он занимается, совершенно безопасно. Оптовый торговец объяснил, что у него, по крайней мере, есть страховка на случай пожара, по которой он надеялся получить возмещение убытков.

Полицмейстер спросил, была ли недвижимость застрахована от взрыва и сообщал ли он при составлении страховки о производстве нитроглицерина? Смущенный Бюрместер ответил, что нет.

Насчитали пятерых погибших. Четверо из них работали в лаборатории. Помимо Эмиля и его друга Карла Эрика это были 13-летний мальчик-посыльный Херман Норд и 19-летняя лаборантка Мария Нурдквист. Плотник Юхан Петер Нюман сорока пяти лет скончался по дороге в лазарет.

При допросе присутствовали несколько родственников погибших, в том числе отец 13-летнего Хермана, отец Марии и новоиспеченная вдова Нюман, которая после внезапной гибели мужа оказалась «в исключительно затруднительном положении».

Вероятно, напряжение в зале еще усилилось, когда полицмейстер обратил свой взгляд на Иммануила Нобеля. Скорее всего, Иммануил поднялся, полный мужчина шестидесяти с небольшим лет, с пышными седыми волосами, круглой бородкой и живыми глазами за стеклами очков. Легко представить себе, как быстро и нервно он заговорил.

Иммануил с самого начала противоречил сам себе. Поначалу он заявил, что они не производили нитроглицерин в помещении, а только во дворе. После этого он сказал, что в то утро Эмиль и его друг экспериментировали в лаборатории именно с нитроглицериновой смесью. Они хотели упростить процесс. Когда полицмейстер спросил, что именно вызвало взрыв, Иммануил ответил, что Эмиль и Карл Эрик, должно быть, добавили слишком много азотной кислоты или же забыли про термометр и случайно перегрели нитроглицерин, доведя его до температуры детонации.

Он честно заявил, что страшное несчастье вызвала неосторожность его сына Эмиля. Сам он покинул лабораторию за несколько минут до взрыва.

Затем Иммануил зачитал вслух по бумажке текст, который составил заранее. Он рассказал, что у них в лаборатории в Хеленеборге хранилось 130 кг (300 скальпундов[25]25
  Скальпунд – старинная скандинавская мера веса, в Швеции составляла 0,425 кг. – Прим. перев.


[Закрыть]) нитроглицерина, частично в лаборатории, частично на дворе. Они не видели причин официально сообщать о производстве, поскольку речь шла только об экспериментах. Ведь они еще даже не дали объявлений в газеты.

Кроме того, он сообщил, что его имущество – ни в доме, ни в лаборатории – не застраховано.

После этого полицмейстер прервал допрос. Присутствующие направились в Хеленеборг, чтобы осмотреть место происшествия.

* * *

Скорбь в связи с гибелью Эмиля потом еще даст о себе знать, но в эти первые дни Иммануил и Альфред, похоже, постарались вытеснить все эмоции. Положение сложилось отчаянное. Приходилось действовать осмотрительно. В первую очередь нужно было, невзирая на трагедию, попытаться спасти то, что еще можно было спасти, осколки того будущего, которое только что казалось таким светлым. Они должны доказать, что несчастье – однократное явление. Все объяснить и всех успокоить.

Выступление Иммануила на допросе никого не убедило. Альфред с раздражением наблюдал, как газеты добавляют от себя все новые ошибки и неточности. Он ответил, послав письмо в редакцию Aftonbladet. «[Поскольку] в газетных сообщениях содержалось много ошибок, я хочу изложить все, что мне известно о причине взрыва», – начал он. Разумеется, производство такого мощного взрывчатого вещества в жилом квартале может рассматриваться как неосторожность, соглашался Альфред. Однако далее он пояснил, что нитроглицерин – совершенно особое вещество. Если начнет гореть пороховой склад, все взорвется. Между тем нитроглицерин вовсе не является пожароопасным. При помощи огня нитроглицерин нельзя заставить детонировать и даже загореться, утверждал он. Поэтому они сочли, что их работа не связана с опасностью. Взрывчатое масло взрывается только при 180 градусах Цельсия, а в Хеленеборге они никогда не нагревали его выше «безопасных» 60 градусов.

Так что же произошло? Альфред тоже возложил всю вину на Эмиля. Брат не только позабыл о термометре. Он упустил из виду, что химические реакции могут вызвать сильное выделение тепла и легко довести температуру до 180 градусов. К тому же Эмиль не сделал самого главного: не охладил немедленно смесь в холодной воде, как они всегда делали.

«Я очень надеялся, что использование нового взрывчатого вещества, помимо других его больших преимуществ, положит конец горькому списку погибших при взрывных работах. И это уже решено, как и покажет ближайшее будущее, но его польза для общего блага не может облегчить горе родных и друзей от потери, – писал Альфред. – Однако с точки зрения гуманности и государственной экономики в смысле сохранения жизни и экономии труда, нельзя отрицать, что все преимущества на стороне нитроглицерина по сравнению с порохом».

Под статьей он поставил подпись: «А. Нобель»³.

Два дня спустя в той же газете появилось объявление о смерти Эмиля:

Учащийся

ОСКАР ЭМИЛЬ НОБЕЛЬ

погиб в результате несчастного случая

в Хеленеборге 3 сентября 1864 года

в половине одиннадцатого утра

в возрасте 20 лет 10 месяцев и 4 дней;

глубоко скорбящие Родители, Братья,

Родственники и Друзья;

О чем сообщается только таким образом.

В личных открытках, разосланных семьей ближайшему кругу знакомых, в конце значилось ОСГС. Это принятое тогда сокращение означало «От Соболезнований Горе сильнее»⁴.

Невозможно точно установить, где находились Людвиг и Роберт в момент несчастного случая и похорон младшего брата неделей позже. Судя по сохранившемуся письму Людвига Роберту, Людвиг с Миной и детьми находился в начале августа в Швеции, на даче семейства Альсель на острове Даларё. Заметки о въезжающих в газете Aftonbladet дают информацию о том, что еще один инженер Нобель прибыл в Стокгольм из Санкт-Петербурга 24 августа 1864-го. Судя по всему, это был Роберт, который часто бывал в Санкт-Петербурге и который, как нам известно, отправился в Стокгольм осенью 1864-го, чтобы посмотреть, нет ли и для него возможностей извлечь пользу из нового успешного патента Альфреда⁵.

Косвенные факты говорят за то, что в момент семейной трагедии вся семья собралась в Стокгольме. Это объясняет, почему нет писем по поводу взрыва и невосполнимой потери Эмиля. В письмах не было нужды. Они могли поговорить друг с другом и обнять друг друга – так хочется в это верить.

В субботу 10 сентября, через неделю после катастрофы, Эмиль Нобель и его друг Карл Эрик Херцман отправились в последний путь. Ветреный осенний день был наполнен грустью. Совместное погребение состоялось около полудня на кладбище церкви Св. Марии. Друзей похоронили в одной могиле⁶.

* * *

Полковник Талиаферро Престон Шаффнер времени даром не терял. Теперь он именовал себя «ведущий эксперт по минам нашего времени» и именно в этом качестве в один из первых дней своего пребывания в Швеции обратился к американскому посланнику в Стокгольме Джеймсу Кэмпбеллу. Кэмпбелл узнал, что мины Шаффнера остановили нападение на датчан пятнадцатитысячной прусской армии. Вскоре американский полковник завел нужные знакомства в шведской столице. «Этот раскрашенный цветок на кактусе Господнем» – так назвал его позднее специалист по Нобелям Эрик Бергенгрен.

Разумеется, его не обошла новость о взрыве в Хеленеборге. Утверждают, что Шаффнер на очень раннем этапе начал задавать вопросы о новом интересном взрывчатом веществе и попросил Кэмпбелла навести справки. Впрочем, имя Нобелей американскому гостю было хорошо известно. Шаффнер встречался с Иммануилом Нобелем (и, предположительно, с Альфредом) в Петербурге в 1850-е годы, когда американец пытался продать русскому правительству свой телеграф, а Нобель – подводные мины.

У полковника Шаффнера была роскошная темная шевелюра и ухоженная бородка, пристальный, но дружелюбный взгляд. Он носил прекрасно сшитые черные костюмы и блестящий цилиндр и, разумеется, принимал своих знакомых в единственном отеле Стокгольма, заслуживающем своего названия, – отеле «Рюдберг» на площади Густава Адольфа.

Уже в первую неделю своего пребывания Шаффнер связался с начальником департамента морской обороны и предложил бесплатно продемонстрировать изобретенные им мины. Во вторник после похорон Эмиля он получил одобрение тех же экспертов минного комитета, которые ранее отклонили предложение Нобеля. Шаффнеру выделили затребованное количество пороха и два списанных шлюпа. Опыт с взрыванием мин, которые в варианте Шаффнера управлялись дистанционно при помощи электричества, проходил на озере Меларен вскоре после этого.

Неверно было бы назвать демонстрацию Шаффнера успехом. В своем рапорте в Вашингтон посол Кэмпбелл всячески превозносил мины Шаффнера, однако в шведской Военной академии ворчали, что мины американца не лучше, чем у других. Вскоре у Кэмпбелла появились причины пожалеть о своей поспешной эйфории. В ответном письме из Вашингтона пришло суровое предупреждение. В Америке полным ходом шла Гражданская война, и у северян Шаффнер был объявлен персоной нон грата, что и доводилось до сведения посла. Несколькими годами раньше Шаффнер выпустил в Лондоне книгу, где однозначно высказал свою позицию в поддержку южных штатов. Кроме того, на титульном листе он неправомочно назвал себя членом Верховного суда США, что никак не улучшило отношение к нему в Вашингтоне.

Относительно недавно назначенный на свой пост посланник Кэмпбелл вскоре начал осознавать, что если Шаффнер что-то ему и принесет, то разве что головную боль⁷.

В ожидании решения комитета по минам Шаффнер попытался своими силами собрать информацию о новом взрывчатом масле Нобелей. Ему повезло. В том же отеле проживал Роберт Нобель, а Стокгольм в те времена был городом небольшим, так что однажды вечером Шаффнер и Иммануил Нобель оказались за соседними столиками в популярном ресторане Рюдберга. Вот уже несколько лет рестораном заправлял французский повар Режи Кадье, тоже, кстати, работавший в 1850-е годы в Санкт-Петербурге⁸.

В один из дней вскоре после этого случая Шаффнер сел на пароход до Хеленеборга. Визит получился странноватый. Иммануил не владел английским, Шаффнер не говорил по-шведски, а на этот раз ни Альфреда, ни Роберта рядом не оказалось. К счастью, через некоторое время в дверях возник инженер по строительству железных дорог Адольф Эжен фон Русен, агент Джона Эрикссона. Он пришел к Иммануилу по делу и помог этим двоим объясниться.