Текст книги "Альфред Нобель. Биография человека, который изменил мир"

По словам графа фон Русена, Шаффнер утверждал, что приехал в Хеленеборг, чтобы купить права на взрывчатое масло Нобеля. Иммануил ответил, что в данный момент не в состоянии заниматься этим вопросом. Он плохо себя чувствует, завален работой, но более всего его отягощают горе и заботы. Если Шаффнер настаивает на своем желании, то придется ему переговорить с сыном Иммануила, Альфредом Нобелем.

Затем граф фон Русен и Шаффнер вместе отправились на пароходе обратно в Стокгольм. Шаффнер заверил графа в честности своих намерений и в том, что он стремится «всячески соблюсти интересы господина Нобеля». Год спустя, когда дело дошло до судебного процесса, фон Русен, давая показания, расскажет о событиях того дня. Он заявит, что ему было совершенно очевидно: Шаффнер «никогда ранее не располагал знаниями об использовании нитроглицерина, и все это было ему совершенно в новинку»⁹.

В конечном итоге эксперты комитета по минам проявили больше энтузиазма в отношении подводных мин Шаффнера, чем ранее по поводу мин Нобеля. Четвертого октября его величество принял решение вручить Талиаферро Престону Шаффнеру тысячу риксдалеров за его изобретение. В тот же день американец стал кавалером шведского ордена Шпаги и получил его лично из рук короля. Шаффнер даже отужинал с Карлом XV в королевском дворце, прежде чем покинуть страну.

И все же мина Шаффнера исчезла с горизонта так же стремительно, как и появилась. Внезапное возвышение американца, похоже, более всего отражало желание шведского короля выступить посредником в затянувшейся Гражданской войне в США. С самого начала войны Швеция четко давала понять, что симпатизирует северянам. В благодарность за поддержку президент Авраам Линкольн подарил Карлу XV два богато инкрустированных револьвера марки «Кольт» с личной надписью. Подарок был выбран не случайно, все знали, что шведский король коллекционирует оружие. Карл XV радовался как ребенок. В ответ он подарил президенту Линкольну каталог своей оружейной коллекции.

Осенью 1864 года отношение к американской войне начало потихоньку меняться. В кругах шведской аристократии появились сомнения – время шло, а северянам не удавалось положить конец кровопролитию. Может быть, южане столь же сильны? Не слишком ли либеральны призывы северян?

Импульсивный Карл XV имел склонность к сольным выступлениям во внешней политике. Говорят, описание причин войны из уст американского гостя, симпатизировавшего южанам, произвело на монарха сильное впечатление. Если верить Шаффнеру, после ужина они беседовали наедине в библиотеке короля. Король якобы принес карту США и попросил Шаффнера рассказать об истории каждого из штатов.

В письме, написанном несколько лет спустя, американец утверждал, что при той встрече он разъяснил королю: война между Севером и Югом началась не из-за рабства, как все думали, – просто северяне захотели отнять у южан их благосостояние, ограничив их права. После этого Карл XV якобы поставил автограф на фотографии и попросил Шаффнера лично вручить ее в подарок президенту Конфедерации Джефферсону Дэвису. «Передайте ему, что для меня это важно и что я готов в любой момент перейти от слов к делу», – заявил, по словам Шаффнера, Карл XV.

Полгода спустя южные штаты капитулировали. Джефферсон Дэвис получил от Шаффнера фотографию и письмо только через восемь лет, уже после смерти короля Карла XV.

Отправляясь в октябре в США, обласканный королем полковник Шаффнер написал письмо посланнику в Стокгольме Джеймсу Кэмпбеллу, требуя от него связаться с экспертами комитета по минам и через них обеспечить ему доступ к секрету взрывчатого масла Нобеля.

Кэмпбелл ответил суровым отказом. Заниматься промышленным шпионажем такого рода он не намерен¹⁰.

* * *

Статья Альфреда Нобеля в защиту нитроглицерина далеко не везде встретила понимание. В анонимном читательском письме, опубликованном в газете Nya Dagligt Allehanda, его обвинили в рекламе – «в ущерб правде» – «прекрасных качеств» своего «глицеринового пороха». Автор предъявил Альфреду и другое обвинение: якобы тот скрывает, что нитроглицерин ядовит. «Надежные анализы показывают, что в нитроглицерине содержится один из самых сильнодействующих ядов; одной капли… достаточно, чтобы вызвать сильнейшую головную боль», – утверждал автор письма, предсказывая, что нитроглицерин Нобеля унесет больше жизней рабочих, чем порох за всю его историю.

В ответной статье Альфред опроверг все инвективы, включая обвинение в рекламе (назвав ее «обманом», которым сам он, по его утверждению, не занимается). Он начинает словами: «Автор письма, похоже, много имеет против меня, но еще больше против правды. <…> Убежденный, что общественность уже по заслугам оценила его надменный тон, я намерен лишь вкратце… остановиться на самых грубых ошибках, допущенных им в письме». К ним, по мнению Альфреда, относилось утверждение, что Нобели что-то скрывают. Альфред заверил: проблемы с головной болью не настолько серьезны, чтобы их можно было назвать неразрешимыми¹¹.

Две недели спустя, 10 октября, начался процесс против Иммануила Нобеля и оптовика Бюрместера. Истцы – родственники погибших и жители изуродованных домов – находились в зале суда. Они, как и журналисты, узнали скорбную весть, что жена кузнеца Андерссона тоже скончалась.

Прокурор Сильверспарре начал с требования признать Нобеля и Бюрместера виновными в несчастном случае, повлекшем за собой смерть шести человек. Были также зачитаны требования компенсации на солидную сумму.

Иммануил Нобель заявил, что в несчастном случае не виноват. В связи с этим он считает себя обязанным возместить ущерб не в юридическом, а только в моральном плане. Он не отказывается, заверил он, но, к сожалению, он сам лишился всего, так что на данный момент денег у него нет. Владелец Хеленеборга, богатый торговец Бюрместер, решил придерживаться другой линии. Он заявил, что понятия не имел о том, что один из его арендаторов, Нобель, производил нитроглицерин, и потому не намерен выплачивать компенсацию¹².

Процесс продолжался больше года. Таким запасом терпения стокгольмские журналисты не обладали. Всего через несколько недель драма отошла в тень. Однако прокурор не сдавался. В зале заседаний пылали сильные чувства – гнев и бесконечная скорбь. Просто все это происходило не на глазах у общественности.

* * *

Что же происходило в здании суда? Вопрос не дает мне покоя, поскольку до сих пор мне не попадалась ни одна книга об Альфреде Нобеле, где упоминался бы суд по факту взрыва в Стокгольме. Осудили ли Иммануила за преступную халатность, повлекшую за собой смерть других людей? Разве не логично предположить, что Альфред должен проходить по делу, по крайней мере, как соучастник?

В посвященной Нобелям литературе приводятся лишь отрывочные цитаты из полицейских допросов. Создается впечатление, что госпожа Юстиция довольствовалась этим и предала дело забвению. «Не могу поверить», – говорит во мне журналист, привыкший вести собственные расследования. Я отправляюсь в Стокгольмский городской архив.

Переплетенные протоколы третьего отделения городского суда за 1864 год – пухлые, как средневековые библии. Толстые обложки обвязаны потрепанными веревками, которым, скорее всего, тоже не меньше 150 лет. Хронологическая последовательность расположения актов несколько импрессионистская. Натянув перчатки, я наобум листаю эту сагу о битвах тех времен, сочувствую мельнику, у которого украли чемодан, и на некоторое время застреваю на взломе, произошедшем на Стура-Нюгатан, где злоумышленники похитили три шерстяных шарфа.

Дело против Нобеля все же сложно пропустить – оно одно из немногих, достигающих в объеме ста страниц, включая приложения. Я снимаю копии всех страниц и беру домой, читаю в субботу вечером за чашкой чая, словно детектив. Поначалу рукописный архаичный текст трудно разобрать, но вскоре я совершенно захвачена чтением. Еще до наступления нового года состоялось девять заседаний.

Некоторые факты в деле уточняются по ходу разбирательства. Эмиль стоял не в лаборатории, а у стола во дворе. В руках у него была банка с нитроглицерином, который он собирался очистить. Иммануил велел ему швырнуть банку на землю, чтобы улучшить консистенцию, именно эта банка позднее взорвалась. Доказательства: Эмилю оторвало обе руки и изуродовало лицо. Взрывом его отбросило более чем на десять метров.

Тут Иммануил, насколько я вижу, делает ход конем. Он предлагает суду заслушать своего старого друга, инженера Блума. Блум болен, однако дает показания у себя на Лонгхольмене. Готовый к вопросам, он говорит именно то, что Иммануил хочет донести до суда. Откровенно пристрастный Блум утверждает, что несколько раз слышал, как господин Нобель строго наказывал своему сыну Эмилю прекратить эксперименты.

Я усмехаюсь. Не больно убедительное свидетельство – учитывая обстоятельства.

«Признает ли Нобель, что гремучее масло ядовито и самовозгорается?» – спрашивает не теряющий бдительности прокурор.

«Мне неизвестно, токсичен нитроглицерин или нет, но я сам держал его во рту, не ощущая потом плохого самочувствия, и до сих пор пока жив, – отвечает Иммануил. – К тому же у меня с 1854 года хранится в бутылке взрывчатое масло, и оно не загорелось».

Грустнее всего читать приложения, где приводятся слова родственников погибших. Кузнец Андерссон, потерявший жену, смиренно указывает, что, если даже вся наука на свете докажет, что взрыва быть не могло, остается непреложный факт: «Взрыв действительно произошел и причинил мне и другим значительные, невосполнимые потери». Кузнец требует возмещения за катафалк от Серафимовского лазарета, омовение тела и похоронные карточки. Кроме того, он хочет компенсации за испорченный комод красного дерева, позолоченный чайник, семь дюжин фарфоровых тарелок и две льняные простыни. И прочее. Всего 563 риксдалера.

Требования растут. Тюремное руководство требует возмещения за 260 разбитых окон в тюрьме Лонгхольмена. Вдова плотника хочет 600 риксдалеров, отцы Германа и Марии тоже: один – 175, другой – 250. Поврежденное пианино, пострадавшая серебряная посуда, уничтоженные плоды труда. Где-то на приложении Z я теряю нить. Записываю сумму возмещения убытков, которую мне удалось подсчитать: 4368 риксдалеров. Это соответствует арендной плате за квартиру в Хеленеборге в течение семи лет.

Но тут взгляд мой падает на письмо отца Херцмана, и сердце разрывается на части. Вот что пишет часовщик из Муталы, потерявший своего талантливого сына Карла Эрика 25 лет от роду:

«Благородный господин государственный фискал! В ответ на присланное мне отношение… могу сообщить, что я не прошу возмещения в связи с этим ужасным несчастьем и не требую никого призвать к ответственности, ибо моя глубочайшая скорбь такого свойства, что ничто земное не может ее возместить».

Прочитав оставшиеся документы, я могу сделать два вывода: 1) в январе 1865 года происходит нечто драматическое, из-за чего суд затягивается; 2) в течение всего процесса имя Альфреда Нобеля не упоминается ни разу, даже косвенно, хотя патент на его имя и идея производства принадлежит ему.

Похоже, Иммануил, чтобы спасти сына, сам бросился на амбразуру.

Один-единственный раз мне удается разглядеть тень Альфреда. Она появляется в неожиданной перепалке с отцом погибшей Марии Нурдквист. Во время чтения я, по крайней мере, радовалась, что Иммануил старается сдержать свое обещание заплатить. Парочка истцов заявляет, что они отказываются от своих требований, поскольку Нобель уже возместил их потери (в качестве «подарка», поскольку он не признает свою вину).

Однако отец 19-летней Марии Нурдквист к ним не относится. Его Нобелю не удалось задобрить подачками. Наконец терпению приходит конец. Официально это ответ Иммануила, но сердитое письмо написано явно Альфредом. Я узнаю его наклонные недописанные буквы, стремительность почерка. Взрыв ярости не делает ему чести. По поводу Нурдквиста сказано: он «отвечает мне неблагодарностью и, несмотря на мою добрую волю, проявленную по отношению к нему, преследует меня, обвиняя в бессердечности, и пытается предъявить мне почти что неограниченные материальные претензии».

Когда суд вынесет свое решение, по этому пункту все будет сказано четко. Нобель должен выплатить Нурдквисту все, что тот требует.

* * *

Люди по-прежнему могли выражать, в том числе публично, свое сочувствие в связи с горестями, выпавшими на долю Иммануила Нобеля. Однако не приходилось сомневаться: тех, кто желал бы сурово поставить на место семью экспериментаторов, оказалось гораздо больше. В адрес Нобелей поступали письма с угрозами. Однажды на Иммануила напали и столкнули с лестницы.

Семью не покидала тревога: переживет ли эту лихую пору триумф Альфреда, его новое изобретение?

Людвиг, оставшийся в Петербурге, страдал и мучился. Как и другие братья, он сильно тревожился за здоровье родителей, в первую очередь – как переживет случившееся Андриетта. Да тут еще и финансовая сторона дела. Они знали, что им не удастся перевести дух, даже если новое взрывчатое масло удастся запустить, несмотря на все ненавистнические нападки. Велик риск, что все заработанные деньги уйдут на выплату компенсации. Людвиг переживал, что мало чем может помочь. Он сам держится на честном слове, остался без денег и заказов. А керосиновые лампы Роберта по-прежнему не приносили доходов.

У Людвига родилась идея: когда буря уляжется, папе Иммануилу следует создать акционерное общество, «ибо тогда средства не будут утекать»¹³.

Кстати, общественное мнение не было однозначно негативным. Среди горняков и строителей железных дорог многие считали, что было бы катастрофой, если бы несчастье в Хеленеборге положило конец использованию нитроглицерина. Капсюль-детонатор Альфреда они считали гениальным. Благодаря изобретению Нобеля взрывать горные породы стало в два раза быстрее, чем с обычным порохом. Порох вообще не шел ни в какое сравнение с нитроглицерином. Разница во взрывном эффекте была «как попасть под велосипед или под колеса скорого поезда», – писал Джордж Браун в своей книге Exposives. History with a Bang, вышедшей в 2010 году¹⁴. Заказы по-прежнему текли рекой.

Решающий поворот в развитии событий произошел уже в октябре 1864-го. Государственное управление железных дорог приняло решение, несмотря на несчастный случай в Хеленеборге, использовать изобретение Альфреда Нобеля при прокладке длинного железнодорожного тоннеля под Сёдермальмом, которая как раз началась. Этому примеру последовали и другие. В затянувшихся взрывных работах у Тюскбагарберген в районе Эстермальм уже почти полностью перешли на взрывчатую смесь Нобеля. Один из инженеров, руководивших работами, опубликовал в газете Post– och Inrikes Tidningar[26]26
  Postoch Inrikes Tidningar («Почта и внутренние новости») – шведская правительственная газета, учрежденная в 1645 г. по указу королевы Кристины. — Прим. ред.


[Закрыть] статью, прославлявшую выдающиеся качества нитроглицерина. Правда, верны слухи, что у рабочих могли случаться головные боли. Однако с этим можно было справиться, говорилось в статье.

Иммануил и Альфред согласились с аргументами Людвига и, решив действовать вопреки обстоятельствам, начали готовить почву для создания акционерного общества. Средства следовало привлечь извне, это было ясно с самого начала. Поначалу Иммануил собирался предложить основателю Aftonbladet Ларсу Юхану Хиерте, владевшему стеариновой фабрикой на Лонгхольмене, стать – за небольшую сумму – владельцем половины акций. Альфреду удалось отговорить его от такой безумной, по его мнению, щедрости. Сам он сделал ставку на другое заинтересованное лицо – капитана Карла Веннерстрёма, который летом руководил опытами со взрывчаткой в Уппланде. К тому же в августе Альфред Нобель отправил капитана в Норвегию по тому же делу, в надежде обеспечить себе и норвежский патент¹⁵.

Капитан Веннерстрём обитал на Лонгхольмене, напротив Нобелей, по другую сторону пролива. Он организовал в тюрьме небольшую мастерскую, где около 300 заключенных шили одежду и обувь, а также выполняли плотницкие работы. Сейчас Веннерстрём как раз искал себе новое дело, и взрывчатая смесь его очень интересовала. Однако фирма нуждалась в более крупных инвесторах. Брат Андриетты Людвиг Альсель, не раз выручавший их, когда деньги заканчивались, таким капиталом не обладал. Однако сестра Иммануила, Бетти Эльде, во время сбора пожертвований познакомилась с кузиной одного из самых богатых людей Стокгольма, так называемого Кунгсхольмского короля Вильхельма Смитта. Именно на его пивоварне несколькими годами ранее работал подмастерьем Роберт Нобель.

Кузину Кунгсхольмского короля, подругу Бетти, звали Хульда Сульман, и была она замужем за главным редактором Aftonbladet Августом Сульманом. В данном контексте этот факт заслуживает упоминания. Дело в том, что через несколько лет у Августа и Хульды родится сын, которого они назовут Рагнаром. Этот самый Рагнар Сульман в возрасте 23 лет начнет работать у постаревшего и разбогатевшего Альфреда Нобеля. Юный Рагнар стал тем человеком, которому после смерти Альфреда в 1896 году выпала неблагодарная миссия: в качестве душеприказчика исполнить последнюю волю покойного – учредить Нобелевскую премию.

Совершенно очевидно, что именно Хульда Сульман и сестра Иммануила Бетти смогли заинтересовать Вильхельма Смитта инвестициями в такое сомнительное дело, как нитроглицерин. Будучи одним из крупнейших шведских венчурных инвесторов того времени, он пользовался в Стокгольме славой странной личности. Смитт, владевший половиной Кунгсхольмена, был только что назначен генеральным консулом Аргентины в Стокгольме. В остальном же он посвящал немало времени своему главному увлечению: грибам. Цветной плакат Смитта, «Наиболее распространенные съедобные и ядовитые грибы Скандинавии», раскупался в книжных магазинах в 1864 году как горячие пирожки.

У мецената Смитта и более молодого Альфреда Нобеля было много общего. Оба выросли в бедности. Оба вели себя просто и непритязательно, демонстрируя полное равнодушие к медалям и прочим наградам. Слова, сказанные о Вильхельме Смитте в Шведском биографическом лексиконе, со временем прекрасно подойдут и для Альфреда Нобеля: «За несколько суровым и сдержанным фасадом скрывалась личность сердечная и заботливая. Он много занимался анонимной благотворительностью»¹⁶.

Благодаря инвестициям Смитта и Веннерстрёма нужные средства были собраны. Еще до истечения октября новое Nitroglycerinaktiebolaget (Нитроглицериновое акционерное общество) было формально основано. Альфред Нобель, не имевший капитала, внес вклад в виде патента, оцененного в баснословную сумму, 100 000 риксдалеров (на сегодняшний день около 7 млн крон). Из этой суммы Ситт и Веннерстрём обещали со временем выплатить ему 38 000 наличными. Остаток суммы Альфред получал в виде акций, 62 штуки. Смитт и Веннерстрём увеличили свой вклад еще на 25 000 риксдалеров и тем самым получили контрольный пакет. Альфред решил подарить половину своих акций папе Иммануилу. За счет этого Смитт, имевший на одну акцию больше, чем Веннерстрём, стал крупнейшим акционером новой компании.

Перед созданием акционерного общества Альфред составил план, в котором пообещал акционерам золотые горы. Он смело подсчитал, что весь порох, использовавшийся тогда в горном деле в Швеции, полностью вытеснится его взрывчатой смесью. Прогнозируемая прибыль казалась фантастической – 300 000 риксладеров всего через пару лет¹⁷. Всем им, похоже, казалось, что они присутствуют при великом историческом событии, которое принесет решение всех финансовых проблем, по крайней мере для семьи Нобель. Или они просто рвались в бой?

Как бы там ни было, все оказалось совсем не так просто.

В начале ноября в Стокгольм вернулся Роберт. Он ездил в Гамбург, чтобы разузнать кое-что по поводу импорта лампового масла¹⁸. Столица встречала его в парадном убранстве. Отмечалось пятидесятилетие Унии между Швецией и Норвегией, и весь Стокгольм украшали газовые лампы. На Риддархольмене, где король отмечал эту дату с представителями правящей верхушки, горели бенгальские огни. Там угощали говяжьими стейками и пирожными с крыжовником. Каждому гостю полагалось по три бокала пунша¹⁹.

Несколькими днями ранее был подписан мирный договор между Данией и Пруссией, и датчане навсегда лишились Шлезвиг-Гольштейна. Отсутствие шведской военной помощи окончательно торпедировало мечты о единой Скандинавии. сохраняла свою силу только Шведско-норвежская уния. Она не дожила до своего столетнего юбилея, однако, несмотря на все постоянно возникающие трения, продержалась так долго, что Альфред Нобель так и не увидел при жизни никакого другого государственного устройства.

Все это немного напоминало ситуацию в собственной семье Альфреда. Роберту выпала сомнительная честь вернуться в пылающий ад: перед первым собранием акционеров нового Нитроглицеринового акционерного общества между Иммануилом и Альфредом внезапно развернулась жесткая борьба за власть. Старший брат почувствовал, что обязан вмешаться и попытаться примирить воюющие стороны. Позднее Роберт так писал об этом Людвигу:

Мне пришлось призвать на помощь все свое красноречие, чтобы убедить старика отказаться от поста директора. Я указал ему на его слабые стороны как оратора, составителя документов и химика, и ему пришлось признать, что я прав, а также пообещать, что он не будет занимать эту должность, а уступит ее Альфреду.

Отец ужасен, когда на него найдет; он может довести до белого каления даже камень, и я бы никогда не выдержал все это так долго, как Альфред. Но безотносительно ко всему этому мне не вполне нравится стиль поведения Альфреда. Он горяч и деспотичен, и вот они уже снова повздорили. Слишком уступать старику тоже не имеет смысла, ибо в финансовом отношении он только загубил бы такое хорошее дело. Положение Альфреда, говоря начистоту, очень трудное, однако маме тем более не позавидуешь, ибо она из чувства справедливости берется защищать Альфреда, и потому ей приходится выносить от отца всяческие обиды²⁰.

Роберт был кровно заинтересован в спасении ситуации. Его ламповый бизнес совсем не пошел. Теперь план заключался в том, что по возращении в Гельсингфорс он немедленно возьмет патент на взрывчатую смесь с капсюлем-детонатором в Финляндии и откроет там собственное акционерное общество по производству нитроглицерина. Он аккуратно подвел стороны семейного конфликта к компромиссу. Капитан Веннерстрём стал исполнительным директором, Вильхельм Смитт – председателем правления, а Альфред Нобель – обычным членом правления. Иммануилу Нобелю пришлось довольствоваться ролью заместителя.

Вся эта затея конечно же сильно напоминала авантюру. Иммануил Нобель все еще находился под судом за причинение смерти, и нитроглицерину во время судебного процесса уделялось так много внимания, что нельзя было исключить его полный запрет в будущем. Полицейское управление в Стокгольме уже приостановило всякое его производство в черте города.

Вместе с тем существовали и многообещающие заказы: для прокладки тоннеля под Сёдером, шахты в Тюскбагарберген и нескольких рудниках по стране. Вмешательство полиции привело к тому, что им пришлось уйти из города, чтобы продолжать производство. Все, что осталось от лабораторного оборудования Нобелей, перенесли на паром, который стоял у причала в проливе Бокхольмссунд в восточной части озера Меларен²¹.

Все держалось на честном слове, а вопросов, на которые пока никто не знал ответов, накопилось слишком много. Насколько опасен нитроглицерин? Что говорит наука? Что можно доказать? Во время одного из последних перед Рождеством заседаний суда Иммануила Нобеля посетила идея затребовать научное заключение Технологического института по поводу взрывчатой смеси. Возможно, он догадывался, что это все решит, но в какую сторону повернется дело?²²

* * *

Весной 2018 года химик на пенсии, специалист по взрывчатым веществам Ларс-Эрик Паульссон выступает с докладом под будоражащим фантазию названием: «Чего Альфред Нобель не знал о нитроглицерине». Узнав об этом с опозданием, я чертыхаюсь. Я, как никто, мечтаю развеять этот туман.

Через несколько недель мы с ним встречаемся в бывшей конторе Бофорского завода взрывчатых веществ на окраине Карлскуги. Стоит чудесный весенний день, небо ярко-голубое, на березах распустились почки. Легкий теплый ветерок проносится над идиллическим историческим ландшафтом. Именно здесь обосновался Альфред Нобель в последние два года жизни. Он купил завод по производству пушек, чтобы начать новое крупное дело, но смерть помешала ему осуществить этот план. По мнению Ларса-Эрика Паульссона, Альфред Нобель ушел, не осознав до конца истинных проблем, связанных с нитроглицерином.

На сегодняшний день на этой территории находится единственный в Швеции завод по производству нитроглицерина, принадлежащий фирме Eurenco Bofors. Директор завода Шарлотта Бустрём рассказывает, что сегодня никто не бегает с чистым нитроглицерином – это исключено даже на территории завода, огороженной колючей проволокой. Нитроглицерин считается таким опасным, что все производство осуществляется в подземных бункерах в нескольких километрах, за бронированными дверями и толстыми цементными стенами. Управляют процессом операторы с пульта, расположенного на безопасном расстоянии.

В 1864 году многого еще не знали.

Внезапно раздается мощный взрыв. Сердце начинает колотиться в груди, но тут меня успокаивают, что это всего лишь испытание бомбы в лаборатории у реки.

Ларс-Эрик Паульссон проработал на этом заводе тридцать пять лет. Нитроглицерин стал предметом его особенно пристального интереса, когда новые измерительные инструменты дали возможность выведать все секреты взрывчатой смеси – того особого спонтанного распада (диссоциации), характерного для этого вещества. Держа руку горизонтально перед собой, он объясняет мне ошибочность оценки Альфреда Нобеля. При комнатной температуре нитроглицерин может храниться целый год, и ничего не случится. Но вдруг – рука Ларса-Эрика взлетает вертикально вверх – нарастающий распад пересекает некий рубеж, и вскоре самовозгорание становится фактом.

«Во время Альфреда Нобеля об этом не подозревали. При температуре в семьдесят градусов взрыв может произойти через несколько дней», – говорит он.

«Этот внезапно происходящий распад нарастает постепенно благодаря влаге, которая всегда присутствует в нитроглицерине, – рассказывает Ларс-Эрик. – Влага постепенно разрушает молекулы. Высвобождается кислота, которая, вступая в реакцию и соединяясь с кислородом, вызывает рост температуры. На этом этапе образуются нитрозные газы, которые, в свою очередь, поднимают температуру, дают новые газы, что в конце концов приводит к самовозгоранию и взрыву».

«Когда нитроглицерин начинает выпускать дым и пену – дело плохо. Если взрывчатая смесь в чем-то заключена, то она рванет на свободу, – поясняет Ларс-Эрик. – Если до этого она была скромна, как овечка, то тут становится опасна, как волк».

Да, многого Альфред Нобель не знал и не мог знать о нитроглицерине.

* * *

Иммануил Нобель стремился привлечь экспертов, но беда в том, что наука в 1860-е годы мало что могла сказать по поводу взрывоопасности нитроглицерина. Конечно же можно было перечислить компоненты открытия Асканио Собреро, но Нобели выступали пионерами в приручении вещества и использовании его для контролируемых взрывов. Когда Технологический институт решился наконец дать экспертное заключение о свойствах нитроглицерина, его текст изобиловал такими фразами, как «пока мало изучено» и «насколько известно на сегодняшний день».

Однако в те годы нитроглицерином интересовались не только подрывники. Некоторые медики и гомеопаты тоже обратили внимание на это вещество, вызывавшее сильнейшую головную боль. Гомеопаты, следовавшие девизу «Лечить подобное подобным», рано опробовали нитроглицерин как средство от головной боли. Несколько британских врачей и фармакологов использовали это вещество для лечения «грудной жабы», однако пройдет еще немало лет, прежде чем взрывчатая смесь Собреро найдет себе применение в качестве лекарства от стенокардии²³.

В последние недели жизни Альфреда Нобеля, кстати, лечили нитроглицерином от больного сердца. «По иронии судьбы», – как писал об этом он сам²⁴.

Середина 1860-х годов была отмечена прорывом в медицинских исследованиях. Большую роль в этом сыграло рождение органической химии – осознание того, что с химической точки зрения нет особой разницы между мертвой материей и живыми организмами. Повысился интерес к серьезному изучению химических процессов в человеческом организме, построенные на догадках теории все более уступали под натиском точных естественно-научных экспериментов. Свою роль сыграли и новые точные микроскопы. Ученые научились разрезать ткани организма так тонко, что их можно было рассмотреть насквозь, положив на предметное стекло. Еще в 1830-х годах два немецких исследователя при помощи микроскопа доказали, что все живые организмы состоят из мельчайших клеток – самых малых составных частей жизни.

Появлялось все больше физиологов, изучавших, как функционирует человеческое тело. Измерялось все поддающееся измерению. Цель была предельно ясна: если наука лучше научится понимать физиологию человека, станет легче устранять отклонения – заболевания. Как раз в столь драматичный для семьи Нобель 1864 год в Швеции появился первый профессор физиологии. Именно высоким статусом этой дисциплины во второй половине XIX века объясняется тот факт, что Альфред Нобель учредил премию «тому, кто сделает наиболее важное открытие в области физиологии или медицины».

Нобелевской премии только по медицине не существует. Альфред назвал физиологию первой.

Физиологи (и анатомы) чувствовали себя, как бодрые коровы на зеленом лугу. Как функционирует человеческое тело? Как оно выглядит в деталях? Вдохновленные новым учением о клетке, они решились вторгнуться в такие области, к которым ранее не смели приближаться, и внимательно разглядывали в микроскоп ткани человеческого мозга. Однако от этих первых опытов до объяснения того, что случилось с Иммануилом Нобелем в январе 1865 года, было еще очень далеко, хотя случайные и разрозненные клинические наблюдения уже направили научную мысль в нужном направлении. Вот история, со временем приобретшая мифологические пропорции. В сентябре 1848 года американскому бригадиру взрывников Финеасу Гейджу в результате несчастного случая голову проткнул железный прут, прошедший через лобную долю мозга. Мужчина выжил, но, по словам лечащего врача, в результате травмы мозга у него наблюдалось значительное изменение личности. Гейдж полностью потерял контроль над собой, ругался бранными словами, тратил все деньги и не мог спланировать свой день. Этот случай дал ученым ценнейший материал для изучения того, как травмы лобных долей могут повлиять на поведение человека.