Текст книги "Альфред Нобель. Биография человека, который изменил мир"

Санкт-петербургская пресса не обошла вниманием достижения Эрикссона. Так, в газете «Северная пчела» сообщалось, что инженер Нобель побывал у великого князя Константина и показал ему «значительное улучшение» всемирно известного теплового двигателя. На испытаниях в феврале новое творение Нобеля прекрасно проработало в течение часа, писала газета. Секрет заключался в том, говорилось в заметке, что Нобель поместил два цилиндра двигателя один в другой, а не один над другим, как у Эрикссона. Новость вскоре стала известна за границами России, долетела и до Швеции. В США это событие восприняли как нарушение авторских прав. Американские газеты отметили, что российское правительство еще на раннем этапе заинтересовалось тепловым двигателем Эрикссона, «однако похоже, что у капитана Эрикссона здесь [в России] есть соперник, пользующийся поддержкой правительства», писала, например, New York Tribune, упомянув некоего «господина Нобеля»²¹.

Узнав об этих обвинениях, Нобель отреагировал мгновенно. В апреле 1853 года в шведских газетах было опубликовано опровержение. Иммануил писал, что «Северная пчела» совершила «неприятную» для него ошибку, сообщив, что он якобы улучшил двигатель Эрикссона. На самом деле он внес лишь незначительные изменения, эффективность которых пока не доказана. «Я ни в коей мере не претендую на то, что я в состоянии внести сколь-нибудь серьезные изменения, по сути, в предмет, вышедший столь совершенным из-под руки такого гения, как Эриксон [sic]», – писал Иммануил. Нобель подчеркивал, что такая ошибка бросает на него «в высшей степени нежелательную тень». Он никак не намеревался «украсть у Эриксона [sic] хоть часть той благодарности и того восхищения, которые ему должен оказывать весь мир»²².

Тем временем в США Джон Эрикссон удачно провел ходовые испытания своего корабля Ericsson с тепловым двигателем. Успех вызвал овации. Газета The New York Times назвала это историческим событием, важнейшей вехой в истории человечества с тех пор, как была открыта роль пара в качестве движущей силы. Утверждалось, что Джон Эрикссон благодаря использованию горячего воздуха свел на нет риск взрывов. The New York Times заявила, что его корабль – «одно из величайших благословений, когда-либо дарованных роду человеческому». Знаменитый профессор-химик не жалел высокопарных слов: «Я считаю, что существуют две научные эпохи: эпоха Ньютона и эпоха Эрикссона»²³.

Все в один голос утверждали: время пара прошло.

Год спустя Ericsson затонул в Нью-Йоркском порту при попытке выжать из двигателя еще более высокую скорость. Последовали и другие трудности, и в конце концов разочарованный изобретатель вынужден был признать, что его тепловой двигатель, который сам он считал своим величайшим изобретением, не сможет на сто процентов заменить пар.

Однако позднее ему удалось взять реванш, и его пророчество сбылось: со временем пар заменила другая, более совершенная техника.

* * *

Между тем ученым, оказавшим самое значительное влияние на технический прогресс XIX века, стал его современник, британский физик и химик Майкл Фарадей. Именно он в 1833 году раскритиковал первый патент Эрикссона на тепловой двигатель. По мнению Фарадея, будущее не за теплым воздухом, а за электричеством. Он более чем кто-либо другой сделал для того, чтобы проложить дорогу электрическому двигателю.

Фарадей был необычным ученым. Он вырос в бедной семье, принадлежал к религиозной секте, имел лишь начальное образование и попал в науку с «черного хода», став помощником знаменитого британского химика Гемфри Дэви, у которого мыл пробирки. Вскоре он уже помогал Дэви в проведении опытов и начинал ставить собственные.

Преподаватель химии Альфреда Нобеля Николай Зинин лично встречался с Майклом Фарадеем и утверждал, что тот выглядел скорее как пивовар, нежели как ученый. Как и Альфред Нобель, Фарадей любил романтическую поэзию и читал вслух своим падчерицам творения лорда Байрона и Вальтера Скотта. Кроме того, он не видел никакого противоречия между верой и наукой. «Книга природы, которую мы должны прочесть, написана перстом Господним», – говаривал он, и именно с таким настроем взялся за изучение электричества.

Человек с незапамятных времен наблюдал электрические феномены – молнии в небе или статические электрические реакции – как захватывающие и загадочные силы природы. Но лишь когда итальянец Алессандро Вольта создал в 1798 году первую стабильную электрическую батарею, люди начали понимать, о чем речь и как это можно использовать. Как отметил Дэвид Боданис в своей книге «Электрическая Вселенная», знания по этому вопросу долгое время ограничивались базовыми представлениями, основанными на опытах Вольты: «Если два металла поместить близко друг к другу, может случиться так, что они произведут ток с искрами в соединяющем их проводе».

И только в 1890-е годы британский исследователь Джозеф Джон Томсон, открывший электрон, смог показать, что же на самом деле происходит в электрических проводах, за что в 1906 году был удостоен Нобелевской премии.

До того момента исследователи занимались лишь поиском возможных областей применения электричества. В начале 1820-х годов француз Андре Ампер, наряду с другими, представил результат новых исследований, указывающий на связь между электричеством и магнетизмом. Но дальше доказательства существования таковой они не пошли. Майкл Фарадей, человек невероятно креативный, сумел дойти до сути. Прежде всего, ему удалось показать в различных экспериментах, что катушка с токопроводящей обмоткой намагничивалась при включении и выключении тока. Верно было и обратное. Если провести туда-сюда магнитом в непосредственной близости от обмотки, она становилась токопроводящей. Приходили в движение электромагнитные волны, давая электрический ток, который передавался без проводов. Фарадей открыл невидимые электромагнитные поля и заложил основу для создания электромотора.

К сожалению, Фарадею не хватало математических знаний, чтобы убедить современников в существовании этих полей. К его открытию отнеслись скептически, ситуацию усугубило еще и то, что некоторые коллеги из зависти оговаривали его. Ведь не мог же необразованный сын простого рабочего самостоятельно добиться столь значимых научных результатов?

Примерно в таком положении находился сам Майкл Фарадей, когда в научной статье 1833 года он раскритиковал тепловой двигатель Эрикссона. В 1850-е годы он пытался убедить других помочь ему с математическим обоснованием своих идей. Однако с этим ничего не вышло. Лишь много лет спустя к Фарадею придет наконец заслуженное признание. Со временем именно его открытия будут сравнивать по значению с открытиями Ньютона²⁴.

Альфред Нобель не переставал думать о тепловом двигателе. В конце жизни он поручил своим сотрудникам доработать давнюю идею Джона Эрикссона. За три месяца до смерти Альфреда Нобеля в его лаборатории в Бофорсе был испытан принципиально новый тепловой двигатель²⁵.

* * *

Когда в начале 1853 года Иммануил Нобель представлял царской семье свой модифицированный двигатель Эрикссона, он был владельцем нового предприятия «Чугунолитейная и механическая мастерская Нобель и сыновья». Его блестящий, но не всегда предсказуемый партнер полковник Огарев был произведен в чин генерал-адъютанта и продал семейству Нобель свою половину завода. По договору Иммануил должен был взять на себя все долги, которые Огарев брал под залог их совместного завода. Это обстоятельство ни отец, ни сыновья не воспринимали как проблему. По крайней мере до поры до времени²⁶.

Теперь они совместными усилиями развивали семейный бизнес. С тех пор как из США вернулся Альфред, Иммануил работал со всеми тремя взрослыми сыновьями.

Великий князь Михаил Павлович, всегда поддерживавший Огарева и Нобеля, скончался несколькими годами ранее от удара во время инспекции войск в Варшаве. Однако Николай I по-прежнему благоволил к шведскому инноватору. Угроза войны, нависшая над Европой, лишь упрочила позиции Иммануила.

Альфред, соблюдая внешние приличия, в душе испытывал к российской царской семье лишь отвращение: «И главные из них, убийца и блудница, / Подходят для тюрьмы и для борделя, / Но рукоплещут им шуты и шлюхи. / Они – надежда нации? Прозрите! / Давно хотим мы правды! Маски прочь!»²⁷

В своем скепсисе он был далеко не одинок. Дипломаты, находившиеся в Санкт-Петербурге, писали домой отчеты о высокомерном и напыщенном самодержце, который, казалось, вдруг резко постарел лет на десять и находится в состоянии полного морального и физического упадка. Исайя Берлин называет период с 1848 по 1855 год «самым темным часом в ночи русского обскурантизма XIX века»²⁸. Назвать царя миролюбивым было уже нельзя. Напряженность в Европе достигла предела, и теперь вопрос заключался не в том, начнется ли война, а когда она разразится.

Официально разногласия возникли из-за ключей от церкви Рождества в Вифлееме и доступа к другим святым местам в Палестине, которая уже несколько веков была частью Османской империи. В эпицентре конфликта оказались Россия и Франция, выступившие в защиту тысяч православных и католиков в мусульманском мире. Обе страны претендовали на то, чтобы представлять интересы всех христиан. После государственного мятежа в Париже в декабре 1851 года началась борьба между двумя императорами – Николаем I и самопровозглашенным Наполеоном III (так назвал себя президент Франции Луи Наполеон Бонапарт).

Султаны в Константинополе в течение многих лет имели обыкновение обещать защиту святых мест обеим сторонам одновременно. В последний раз это случилось в 1852 году. В феврале этого года правительство Османской империи сначала уступило притязаниям католика Наполеона III, а всего несколько месяцев спустя поддалось угрозам православного царя. В ответ Наполеон III послал военный корабль, который был готов в любой момент выполнить приказ, после чего султан опять переметнулся и как раз перед Рождеством вручил французам ключи от церкви Рождества в Вифлееме.

Николай I пришел в ярость. Весной 1853 года он отправил в Константинополь посланника, чтобы убедить или запугать султана с тем, чтобы передать христианские привилегии России. Имя посланника было хорошо знакомо семье Нобель. Его звали князь Александр Меншиков, он оставался генерал-губернатором Финляндии и по-прежнему возглавлял российский флот. Однажды на ужине в его дворце Иммануила сподвигли на то, чтобы взялся за доработку своей идеи морских мин.

65-летний Меншиков, за двадцать пять лет до того кастрированный турецким пушечным ядром, был, пожалуй, не самым уравновешенным эмиссаром. Во время визита в Константинополь он предъявил султану ненужный ультиматум, на который тот ответил отказом. Другого ответа, кроме военного, Николай I не нашел. Он сделал осторожный шаг: ввел русские войска в два небольших османских княжества: Молдавию и Валахию, надеясь избежать реакции со стороны других великих держав.

Предосторожность была оправдана, ибо за красивыми словами обоих императоров о защите христианских интересов стояли национализм, экспансионизм и дерзкая политическая игра, затрагивающая самую могущественную на тот момент страну в мире, Великобританию. Османы пребывали в смятении, и ни для кого не было секретом, что царь хочет взять под свой контроль Константинополь, а тем самым и Черное море. Эти амбиции возмутили Великобританию, которая усмотрела в них прямую угрозу торговым связям со своей главной колонией – Индией. Из сугубо своекорыстных интересов лондонское правительство взяло на себя роль защитника османского Константинополя.

Николай I хладнокровно рассчитывал, что другие европейские державы оставят ввод его немногочисленных войск в Молдавию и Валахию без внимания. От Пруссии и Австрии он ожидал проявления лояльности после той помощи, которую они получили от России во время восстаний 1848 года. Великобритания и Франция враждебно относятся друг к другу, и вряд ли можно было ожидать, что они объединятся против России.

Он ошибся в своих расчетах. Первое, что произошло после ввода русских войск весной 1853 года в Молдавию и Валахию, так это то, что Англия послала в Средиземное море шесть военных кораблей, которые, как и французские, встали в Дарданеллах в полной боевой готовности. Кроме того, ожидаемая помощь от Пруссии и Австрии не пришла. Говорят, что это настолько возмутило Николая I, что он повернул к стене портрет австрийского императора Франца Иосифа, висевший у него в кабинете, и написал на обратной стороне «Du undankbare»[15]15
  Ты, неблагодарный (нем.). — Прим. перев.


[Закрыть].

В воскресенье 2 октября 1853 года на Санкт-Петербург обрушился ужасный шторм. Два дня спустя султан в Константинополе выдвинул ультиматум и объявил войну русским захватчикам. Вскоре между русскими и османскими войсками начались бои.

В конце ноября адмирал Меншиков привел российский флот к первой большой победе над Османской империей на побережье Черного моря.

* * *

Расцвет русской военной славы остался позади. Необученные солдаты по-прежнему таскали за собой допотопные мушкеты с кремневым замком. Технический уровень развития флота был не лучше. Великобритания и Франция имели на своем вооружении в общей сложности семнадцать суперсовременных паровых судов с гребными винтами, Россия – ни одного. По словам российского военного историка Владимира Лапина, тогдашние русские парусные суда годились лишь на то, чтобы затопить их, заблокировав тем самым фарватер.

У русского морского руководства возникла проблема. К тому же время поджимало. В такой ситуации находчивые изобретатели вроде Иммануила Нобеля были на вес золота. Через неделю после объявления ультиматума Иммануил Нобель, как и многие другие фабриканты в России, получил от правительства письмо, в котором их призывали как можно скорее наладить выпуск паровых кораблей для русского флота. Класс двигателей должен был соответствовать тем, что стояли на британских судах. Предложение выглядело заманчивым, поскольку руководство флота с самого начала обещало последующие заказы. Тот, кто откликнется быстрее всех, мог рассчитывать на долгосрочные и довольно масштабные поставки двигателей для русских военных кораблей²⁹.

Такой шанс компания Nobel & Söner[16]16
  Компания Nobel & Söner («Э. Нобель и сыновья») была основана в 1851 г. — Прим. ред.


[Закрыть] упустить не могла. Уже в декабре предприятие подписало договор на паровые двигатели для трех 84-пушечных судов: «Гангут», «Воля» и «Ретвизан». Вероятно, Нобель получил некую фору по сравнению с остальными. Иммануил и его сыновья чувствовали себя как дома в российском военно-промышленном комплексе, к тому же семейное предприятие уже ранее включилось в подготовку к войне. В апреле 1853 года компания Nobel & Söner подписала контракт на строительство трех артиллерийских и продуктовых складов в Кронштадте – городе-крепости на острове на морском пути у входа в Санкт-Петербург³⁰.

Война не всем несла трудности, напротив. Иммануил Нобель воспользовался случаем, чтобы достать свои старые чертежи морских мин. Размышляя над возможным усовершенствованием их конструкции, он получил неожиданную помощь от Николая Зинина, учителя химии детей Нобеля. К этому моменту Зинин вплотную взялся за нитроглицерин – опасное изобретение своего коллеги Асканио Собреро, несмотря на то что итальянец сам решительно предостерегал от использования этого взрывчатого вещества. Возможно, идею Зинину подал их с Собреро общий парижский наставник профессор Жюль Пелуз, у которого к тому же только что учился Альфред Нобель³¹.

Известно, что Зинин и Иммануил Нобель одно время снимали дачи по соседству в Петергофе, неподалеку от Санкт-Петербурга. Зинин, которому Военное министерство поручило ставить эксперименты с новым опасным веществом, из соображений секретности работал в старой кузнице рядом с дачей. Зинин верил: нитроглицерин можно укротить³².

Задача состояла в том, чтобы взять под контроль детонацию нитроглицерина. Поджигать его, как порох, при помощи бикфордова шнура, не получалось. Для того чтобы вызвать взрыв, требовалась более высокая температура или мощный толчок. Но как безопасно использовать капризную маслянистую жидкость, этого пока не знал никто.

Зинин был человеком жизнерадостным и довольно неформальным. В один прекрасный день он пригласил своего соседа Иммануила Нобеля и его сына Альфреда к себе в кузницу. Зинин знал мины Нобеля и хотел показать ему взрывчатое вещество. Много лет спустя во время допроса на судебном процессе по поводу права на патент Альфред Нобель расскажет о демонстрации у Зинина «в начале Крымской войны». Зинин нанес вещество на наковальню, ударил молотом и показал: взорвалась лишь та часть вещества, на которую пришелся удар.

Профессор пояснил отцу и сыну Нобелям, что нитроглицерин послужит военным целям, если только найти практичный и надежный способ его детонации. «Я был тогда еще очень молод, – заявил на допросе Альфред Нобель, – но меня все это чрезвычайно заинтересовало»³³.

Иммануила тем более, как показывает неизвестная ранее переписка между ним и русским военным ведомством, обнаруженная в Военно-морском архиве России. В конце марта 1854 года Иммануил Нобель отправил письмо генерал-инженеру Кронштадтской крепости. Помимо паровых двигателей и складских сооружений, он предлагал еще и морские мины, канувшие в забытье в дебрях русской военной бюрократии. Швед писал о двух типах мин: с одной стороны, мины с порохом, с другой – «с взрывной силой пироглицерина», то есть с нитроглицерином³⁴.

Новое взрывчатое вещество? Генерал-инженер Кронштадта немедленно обратился к новому министру флота, сыну Николая I, молодому великому князю Константину. В письме от 27 марта 1854 года главнокомандующий Кронштадтом писал:

Когда Ваше Императорское Высочество отъехали из Кронштадта, я получил письмо от иностранца Нобеля о плавучих минах, которые он предлагает для обороны Кронштадта, и считаю своим долгом уведомить о том Ваше Императорское Высочество, поскольку нахожу предложение Нобеля заслуживающим внимания.

На случай, если Вашему Высочеству захочется обсудить вопрос с Нобелем лично, ему приказано явиться к Вашему Высочеству в Санкт-Петербурге³⁵.

На следующий день Россия оказалась участницей крупнейшей европейской войны со времен победы над Наполеоном.

* * *

Великобритания и Франция до последнего держались в стороне от русско-османского конфликта. Правда, в январе 1854 года объединенный британский и французский флот выдвинулся в Черное море, чтобы оказать давление на главнокомандующего Меншикова, находившегося на главной базе русского флота – Севастополе на Крымском полуострове. Однако первые недели протянулись в смутном промежуточном состоянии взаимного сдерживания: «ни война ни мир» – так это время назвали в дебатах британской палаты общин.

Только в конце февраля – начале марта Великобритания и Франция сформулировали наконец свой ультиматум: Россия должна немедленно отозвать свои войска из османских княжеств. Отказ или молчание «равносильны объявлению войны». Николай I выбрал молчание, и 28 марта Великобритания и Франция объявили войну России.

Новые британские и французские корабли с солдатами на борту пустились теперь в длинное утомительное плавание в сторону Крыма. Параллельно готовилось открытие второго фронта на севере. Британский вице-адмирал Чарльз Нейпир со своим огромным флотом уже ушел в Балтийское море. Королева Виктория, до последнего возражавшая против войны, вместе с принцем Альбертом стояла на причале в Портсмуте и махала вслед кораблю вице-адмирала Duke of Wellington.

Опьяненные войной британские журналисты предсказывали Нейпиру и его флоту «небывалые победы». Вскоре ожидалось подкрепление в виде девятнадцати французских судов. В Великобритании многие надеялись, что наступление в Балтийском море заставит и Швецию примкнуть к альянсу, но шведский король Оскар I не поддался искушению.

Главнокомандующий Чарльз Нейпир, бесстрашный 68-летний шотландец, был бравым воякой с длинным списком заслуг, в том числе времен Наполеоновских войн. За долгие годы он снискал себе славу отважного искателя приключений, гордого и всегда готового ринуться в бой. Историк Тревол Ройл в своей книге «Крым» описывает Нейпира на склоне лет как безудержного потребителя виски и странную двойственную натуру: «прославленный воин, который в глубине души сомневался в своих военных способностях, герой на публике, неотесанный чурбан в личной жизни. Нейпир ни в чем не знал золотой середины…»

К середине апреля британский флот добрался до Балтийского моря. Первые разведки донесли, что русские корабли по-прежнему заперты во льдах в Финском заливе. Адмирал Нейпир решил подождать оттепели, став на якоря возле шведского острова Эльвснаббен. «До конца лета я окажусь либо в Кронштадте, либо на небе», – столь пафосно, как говорят, заявил командующий перед тем, как отплыть из Великобритании. Но те, кто был с Нейпиром в Балтийском море, сообщали на родину, что адмирал нервничает³⁶.

Как бы то ни было, в Санкт-Петербурге предложение Иммануила Нобеля быстро стало приоритетным.

Письмо из Кронштадта о минах Нобеля достигло царской семьи почти одновременно с известием об объявлении войны Великобританией и Францией. Более удачного момента для такого предложения и представить себе невозможно, и дело пошло. Уже 3 апреля Николай I прочел письмо и согласился с оценкой командования Кронштадта, что «нельзя упустить такой случай», хотя никто не мог точно знать, насколько хорошо работают эти мины.

Николай лично поставил на письме резолюцию: «Исполнять!»

Две недели спустя компания Nobel & Söner подписала с русским Военным министерством контракт на производство и размещение 400 мин «с целью уничтожения и затопления вражеских судов в Финском заливе».

Вознаграждение было астрономическим: 60 000 рублей, или около 4 млн крон на современные деньги³⁷. Время поджимало, и Нобель пообещал, что первые мины будут готовы уже к середине марта.

Одновременно шла интенсивная работа над паровыми двигателями. Nobel & Söner вынуждена была полностью перестроить свою деятельность, чтобы успеть выполнить крупные военные заказы: прекратить все строительные работы и отказаться от остальных литейных работ. И тем не менее приходилось работать почти круглосуточно. По словам Людвига Нобеля, годы войны станут «непрерывной лихорадочной работой» для всех четверых³⁸. Вскоре число работающих в фирме перевалит за тысячу, но все это время они будут заняты поиском компетентных сотрудников.

В русском ведомстве звучали недовольные голоса, поскольку шведам были предоставлены неожиданные привилегии. В морском министерстве удивлялись столь поспешному контракту на поставку мин и щедрым условиям, которые были подписаны без привлечения их экспертов. Даже великий князь Константин Николаевич, сын царя, был озабочен. «Я имел беседу с царем об опытах Нобеля. Я считаю, что он (Нобель) исключительно одарен, однако зачастую горячится по поводу своих изобретений, поэтому с ним надо быть в высшей степени осторожным, – писал он в личном письме кронштадтскому руководству. – Если Нобель будет издавать какие-либо неразумные директивы, необходимо выразить мощный протест и тем самым защитить нас от неприятностей».

В Кронштадте тоже не все однозначно позитивно относились к проекту. «Насколько я могу судить на основании того, что до сих пор слышал, мины Нобеля – полнейшая чушь, они так же не опасны для нас, как и для остальных», – писал великому князю Константину один из генерал-губернаторов³⁹.

Однако император сделал ставку на шведа. Ничто не должно было помешать усилиям «фабриканта Нобеля» в пользу русской военной мощи. Особое отношение сохранялось. Например, в мае 1854 года по давно утвержденному плану о расширении улиц было приостановлено расширение завода Иммануила Нобеля. «Пусть фабрикант Нобель строит свой флигель», – наложил свою резолюцию император⁴⁰.

Прежний компаньон Нобеля, ныне генерал-адъютант Огарев, был человеком поэтического склада. Теперь ему захотелось отразить настроение всеобщего возбуждения в стихах, в том числе в таких строках: «Докажем мы, сыны России, / Порочным Запада сынам, / Что памятно, заветно нам / Святое имя Византии! / Россия грозною пятой / Попрет врага»⁴¹.

Весной военного 1854 года Иммануилу Нобелю и его старшим сыновьям довелось часто бывать в Кронштадте. Сначала им предстояло провести необходимые испытания, потом установить мины. От идеи использовать нитроглицерин пришлось отказаться еще на ранней стадии, поскольку никак не удавалось задать параметры взрывов. Но и изготовить в кратчайшие сроки 400 пороховых мин – задача тоже не из легких.

Благодаря новым архивным находкам известно, что в основном именно Альфреду Нобелю пришлось вести переписку с властями от имени семейного предприятия. Обычно он писал по-французски, но некоторые письма написаны по-русски. К тому же параллельно с минным проектом Альфреду предстояло попытаться организовать вывоз из России 123 000 рублей (около 8 млн крон на нынешние деньги) – непростое дело, когда страна охвачена войной. Деньги предназначались на закупку сырья для производства паровых двигателей. Альфред послал заявку на получение разрешения, но чуть было не пропустил дату, когда надо было ответить на письмо от властей. Альфред объяснил это (по-русски) так: «Я был в Кронштадте»⁴².

Людвиг по большей части занимался паровыми двигателями, в то время как Роберту поручили самое сложное – устанавливать мины. «Никогда еще ни одна механическая мастерская не работала с такой энергией и таким многообразием» – так описывает Людвиг Нобель их деятельность в те годы⁴³.

Новая нобелевская мина была изготовлена из цинка и имела коническую форму. Иммануил и сыновья заполняли ее четырьмя килограммами пороха, помещая сверху стеклянную трубку с легко воспламеняющимися химикатами. Мина располагалась под самой поверхностью воды и закреплялась на месте при помощи цепи и грузила. При ударе, предпочтительно при столкновении с вражеским кораблем, стеклянная трубка лопалась, химикаты перемешивались и загорались, поджигая порох.

Производство затягивалось. В начале июня в переписке с русскими военными властями явно читалось раздражение. Адмирал Нейпир со своим флотом двинулся в сторону Финского залива, теперь уже в сопровождении французских кораблей. Чем же тем временем занимался Нобель?

Только 19 июня Роберт вплотную занялся установкой мин на подходах к Кронштадту. К этому моменту британские корабли Нейпира уже были хорошо видны – как жителям острова, так и царской семье в летнем дворце в Петергофе. «Их паруса и струйки дыма стали диковинкой этого лета», – пишет Тревор Ройл в книге «Крым». Людвигу пришлось забраться на трубу одного из складов Нобеля, чтобы следить за кораблями, пока велась работа.

Они клялись и божились все закончить на следующий день⁴⁴.

* * *

Военный историк Владимир Лапин, в клетчатой рубашке и черном кожаном жилете, смеется невероятно заразительно. Он профессор Европейского университета, научный сотрудник Российской академии наук, увенчан многими наградами. Я назначила ему встречу в конференц-зале отеля в Санкт-Петербурге, чтобы уточнить детали событий тех лет.

Владимир Лапин рассказывает, что мины Нобеля и по сей день памятны россиянам. Не случайно 20 июня отмечается День минера. Профессионалы, имеющие отношение к этому празднику, от души чокаются и изображают, как взрывались британские корабли.

Дата связана с инцидентом, произошедшим, как утверждается, 20 июня 1854 года. Британский корабль-разведчик выловил одну из только что установленных Робертом Нобелем мин. Оторвавшись от цепи, она покачивалась на волнах. Британская версия: мина Нобелей взорвалась, когда контр-адмирал намеревался ее осмотреть, в результате чего контр-адмиралу выбило один глаз. Русская версия: весь британский корабль взорвался и пошел ко дну.

«Как в сегодняшней пропаганде… На войне первой погибает правда, – с улыбкой говорит Владимир Лапин. – Но с патриотической точки зрения это стало невероятно значимым событием, всячески превозносившимся в тогдашних средствах массовой информации. И не только потому, что русские оказались сильнее и защитили город, но в первую очередь потому, что мы посрамили технически продвинутых англичан минами, которых те даже не знали».

Владимир Лапин подсчитал, что во время Крымской войны семья Нобель установила в Балтийском море 1391 контактную мину. Их главный конкурент Мориц Герман фон Якоби – только 474. Его мины, управлявшиеся по электрическим проводам от батареи Вольты, ставились в первую очередь в Черном море.

«Но мины Якоби не сработали. Что-то произошло с тумблерами, которые надо было поворачивать», – говорит Лапин.

Вернувшись в свой номер, я достаю бухгалтерский отчет Роберта Нобеля за несколько недель «минного проекта» летом 1854 года. Копии документов я сняла в Лунде в Региональном архиве – четыре страницы, мелко исписанные каллиграфическим почерком, день за днем. Похоже, поездки были не лишены приятности. Вот несколько примеров тогдашних расходов Роберта Нобеля:

Водка и хлеб для людей – 5,00 рублей. Ужин для меня, извозчика и двух рабочих – 1,50. Наемный извозчик в Кронштадте – 2,50. Два гребца в течение трех дней – 8,50. Деньги на еду для 15 человек – 3,00. Ужин с офицерами и папой – 8,00. Водка для людей – 4,00. Лимонад папе – 0,40. Комната и питание для меня и майора – 5,25. Завтрак с офицерами – 4,70. Ночевка и ужин в летнем саду –2,60. Вино – 5,00. Еда и водка для людей – 4,00.

Уже тогда русские минеры знали толк в выпивке.

* * *

Британского адмирала Чарльза Нейпира терзали сомнения. Его корабль Duke of Wellington наконец достиг кронштадтского фарватера, однако из-за серьезной задержки командующий сильно нервничал. Из Лондона поступали сигналы о растущем недовольстве среди лордов в британском правительстве: скоро июль, когда же атака в Балтийском море?

Нейпир пытался объясниться, но какое дело политикам до того, что он целых десять дней вынужден был простоять в плотном тумане у шведского берега?

Британские катера-разведчики вернулись из Кронштадта с убийственной информацией. Мелководье, множество островов, отмелей и банок сильно затрудняли путь. Только менее габаритные и не столь оснащенные корабли могли там пройти и атаковать крепость, которая, как было известно, хорошо вооружена.

Нейпир уже жалел о своих громких заявлениях. Перед тем как покинуть Портсмут, он получил четкий приказ не действовать наобум, не рисковать без нужды ни одним британским судном. Теперь же от него требовали только победы.

А тут еще эти «адские машины». О минах Нобеля Нейпир знал еще до инцидента с глазом контр-адмирала. Один проживающий в Гельсингфорсе швед связался с британским флотом и подтвердил тревожные слухи. Швед сообщил, что русские расположили под водой такие самовзрывающиеся ящики, которые при первом же контакте потопят атакующее судно. Похоже, этот человек знал, о чем говорит. По его словам, он был даже знаком с механиком, ставившим мины.