Текст книги "Альфред Нобель. Биография человека, который изменил мир"

В начале 1860-х годов французский невролог Поль Брока добавил к этому еще одно важное открытие. У него был пациент с тяжелыми нарушениями речи. Когда они общались, человек мог произнести только слово «тан» и вскоре после этого умер. Брока провел вскрытие и обнаружил травму в нижней задней части третьей извилины лобного полушария. Собрав другие примеры, он сделал вывод, что эта часть мозга является речевым центром – сегодня она называется зоной Брока²⁵.

* * *

Перед Рождеством 1864 года Иммануил и Альфред Нобели как будто снова помирились. Собрание акционеров прошло, и Иммануил смирился со своей должностью заместителя. «Старик и вправду добродушен и делает все, чтобы исправить старое, – писал Альфред Роберту в рождественском послании. – Сейчас я не вижу никаких причин для новых столкновений в будущем».

Его куда более волновало состояние Андриетты. «Мама немного плоха, но ведь и жить там, в Хеленеборге, в это время года ужасно, помимо всех прочих неприятностей».

Сам Альфред был болен и измотан. Власти продолжали досаждать ему.

Паром, которым они обзавелись, не мог выполнять роли постоянного пристанища – приходилось подыскивать новое место для производства нитроглицерина «в полумиле от города – иными словами, у черта на куличках», – жаловался Альфред Роберту²⁶.

До Рождества оставалось всего несколько дней. Роберту и Людвигу надо было позаботиться о своих семьях. Сыновьям Людвига, Эмануэлю и Карлу, было пять и три, а Мина снова ожидала прибавления. Сыну Роберта Яльмару было два с половиной, и Паулина тоже ждала к весне малыша²⁷.

Сам же Альфред намеревался провести Рождество в своей квартире на Кардуансмакаргатан, «в целительном тепле для души и тела». У него имелись все основания беспокоиться о своем здоровье. С некоторых пор его мучило воспаление на глазу, но дела вынуждали игнорировать болезнь. Теперь же он получил тревожное сообщение от доктора, который его обследовал. Досаждавшая ему опухоль на глазу была, по словам доктора, «старой Венерой», которая вновь дала о себе знать. «Он считает, что ей совершенно необходимо познакомиться с Меркурием. Все это весьма печально», – писал Альфред Роберту²⁸.

На всякий случай Альфред написал это предложение по-русски. Его зашифрованное послание на самом деле означало, что воспаление на глазу доктор счел проявлением сифилиса. В те времена венерические заболевания – сифилис и гонорею – лечили ртутью (по-французски mercure). Говорили, проведя одну ночь с богиней любви Венерой, можно было остаться на всю жизнь с Меркурием.

Страдал ли Альфред Нобель сифилисом и получил ли в то время напоминание о своей болезни? Ответа на этот вопрос никто не знает. Может быть, именно от венерического заболевания Альфред чуть не умер в Петербурге в 1854 году, а потом, по его собственным словам, вылечил сам себя «лучами тепла и света». Сифилис считался постыдной болезнью, о которой не говорили открыто. Кроме того, она часто заканчивалась преждевременной смертью. Однако в последующие десятилетия жизни Альфреда болезнь нигде больше не фигурирует – ни в виде симптомов, ни в виде сплетен и пересудов. В том трагическом водовороте, в котором ныне находился Альфред, и в тех новых обстоятельствах, в которых он вскоре окажется, его опасения за свое здоровье превратились в дело второстепенной важности.

Однако это не мешает предполагать, что в то Рождество он хворал и страдал. Как-никак все эти события происходили в те времена, когда, по словам историка медицины Нильса Удденберга, «опаснее было пойти к доктору, чем не ходить».

Не все поглотила тьма. Как писал Альфред брату Роберту, жизненные напасти он скорее воспринимал как «малые тучки на грядущем ясном небе». Несмотря ни на что, дела пошли неплохо. Новым веществом заинтересовались многие, заказы так и сыпались, и вскоре после Нового года предстоял пробный взрыв в Тюскбагарберген. Роберт только что получил патент в Финляндии, с Норвегией все прошло как по маслу, и Альфред обдумывал выход на рынок еще в нескольких странах²⁹.

Мечты о будущем поддерживало то, что и шведская пресса отказалась от негативного тона. В середине декабря корреспондент газеты Göteborgs Posten в Стокгольме написал критическую статью о поведении властей по отношению к семье Нобель. Он начал ее словами: «То, что новым открытиям, даже, возможно, в первую очередь тем, что более других способствуют прогрессу всего человечества, трудно пробиться, известно столь же давно, сколь существует человеческий род. И если сопротивление и трудности, которые должно преодолеть новое открытие, чтобы наконец добиться признания, является показателем будущей ценности данного открытия, то… изобретение нитроглицерина – одно из тех, которые история поставит в ряд ведущих побед в практической жизни человека»³⁰.

Газета, как и многие другие, упустила из виду ту маленькую подробность, что нитроглицерин изобрел Асканио Собреро, а не Альфред Нобель. Однако для создателей нового акционерного общества важнее всего был сам тон статьи – в нем звучало куда больше восхищения, чем ненависти.

В конце концов Вильхельм Смитт нашел хорошее защищенное место для завода в заливе Винтервикен к западу от Стокгольма. В один из первых дней 1865 года он купил окруженный высокими скалами участок, расположенный в глубине узкого залива на озере Меларен. Ему удалось убедить соседей подписать бумагу о том, что они не имеют ничего против производства на этом участке не вполне признанного нитроглицерина³¹.

До начала производства было еще далеко, однако покупка участка ознаменовала начало нового дела. В первые дни нового года прошли испытания в Тюскбагарберген, и газеты неожиданно отозвались восторженно. Aftonbladet описывала, как опытные взрывники безмолвно стояли в ошеломлении от эффекта одного-единственного взрыва при помощи новой взрывчатой смеси. «Можно было наблюдать, как огромная каменная масса распалась на большие куски и осыпалась. Понадобилось бы значительное количество пороха, чтобы добиться такого же действия».

Все снова представало в радужном свете – если бы не оптовый торговец Бюрместер, который в это время вцепился в Иммануила Нобеля «как пиявка», требуя компенсации и возмещения убытков. Сам он не намерен был выложить ни одного риксдалера. Альфред ходил озабоченный. Он не мог не видеть, как мучает отца перспектива очередной экономической катастрофы.

Когда Иммануила хватил удар, Альфред зашел так далеко, что даже возложил часть ответственности на Бюрместера. Доктор с ним не согласился, но Альфред был совершенно убежден, что несчастье, постигшее Иммануила Нобеля 6 января 1865 года, напрямую связано с постоянными огорчениями отца из-за Бюрместера и непомерных требований последнего по возмещению убытков.

Инсульт, поразивший Иммануила, кровоизлияние, или закупорка сосудов в правом полушарии мозга, по словам Альфреда, произошел «в легкой форме». Однако у Иммануила парализовало всю левую половину тела, после удара в ней отсутствовала чувствительность. Теперь он был прикован к постели и, если верить записям врачей, не мог подолгу бодрствовать и следить за сложными дискуссиями.

Осложнения не проходили. Ответчик Иммануил Нобель больше никогда не переступит порога здания суда³².

Глава 9. «Взрывы гремят на каждом углу»

Альфред выждал пару недель, прежде чем сообщить братьям об инсульте Иммануила. Видимо, надеялся успокоить их, что паралич проходит, и все снова хорошо. Но Иммануил не встал на ноги. Со временем к нему вернулась ясность мысли, но он так и остался в постели, не в состоянии даже пошевелиться без посторонней помощи. Через пару месяцев после инсульта у него случился новый кризис, с диареей и внутренним кровотечением. В какой-то момент Иммануил настолько ослаб, что Андриетта стала опасаться худшего, и супруги составили общее завещание.

Теперь к неиссякающим требованиям возмещения убытков добавились огромные расходы на круглосуточный уход за Иммануилом. Работоспособность он утратил полностью. На его прошение о пенсии и из Швеции, и из России пришли холодные отказы. За душой у него не было ни гроша, и он по-прежнему находился под следствием.

В последующие месяцы в семье Нобель все больше нарастало отчаяние.

А в Санкт-Петербурге Людвиг по-прежнему сидел без работы. Он уже один раз взял денег в долг, чтобы помочь родителям, и теперь, не имея новых заказов, ничего не мог сделать. У него, как сам он писал, «в избытке» водились «только блины». Роберт, в свою очередь, планировал открытие нового завода по изготовлению нитроглицерина в Финляндии, но не более того. Все надеялись на Альфреда.

Кризис достиг такого масштаба, что семья в Стокгольме не обратила особого внимания на то, что у Людвига и Мины в конце января родилась дочь¹.

К несчастью, у Альфреда начались трудности с производством нового взрывчатого вещества, которое по-прежнему происходило на пароме в восточной части озера Меларен. Повседневной работой руководил Т. Х. Ратсман, новоиспеченный инженер, которого нашел и принял на работу Смитт. 26-летний Ратсман делал все, что мог, но через пару недель после Нового года весь Стокгольм сковала невиданная стужа. В своих ежедневных отчетах Ратсман писал, как кислоты замерзали, превращаясь в лед, а глицерин становился «густым, как каша». Альфред понял, что так дальше продолжаться не может. Потребность в глицерине оставалась огромной, клиенты проявляли нетерпение. Для успеха предприятия было просто необходимо в кратчайшие сроки построить здание завода на только что приобретенном участке в Винтервикене².

В этом вопросе Альфред оказался в полной зависимости от своих инвесторов – не самая выигрышная ситуация. Денег у него не было, контроля над «своим» акционерным обществом – тоже. Правда, ему пообещали большую сумму наличными от Нитроглицериновой компании за его шведский патент, но для ее выплаты требовалось сначала наладить сбыт. Только тогда он сможет вздохнуть спокойно, зная, что «старики» не останутся нищими.

Веннерстрём и Смитт не скрывали, что считают свой вклад в компанию куда более значимым, чем вклад семьи Нобель. Такое отношение постепенно переросло во взаимную обиду между акционерами. Вдобавок ко всему именно Веннерстрём обеспечил Альфреду первый настоящий доход продажей патента в Норвегии в начале 1865 года. Этот эпизод многое говорит о тогдашнем положении Альфреда – в первый, и последний, раз он пренебрег акциями и влиянием на компанию, созданную на основе его изобретения. Он взял всю сумму наличными и получил долгожданные 10 000 риксдалеров.

Дыр, которые требовалось залатать, нашлось немало. Прежде всего нужно было выплатить хотя бы часть долгов Иммануила, чтобы родители могли перевести дух, и передышка могла продолжаться хотя бы несколько месяцев. С большим облегчением Альфред мог теперь написать братьям, что отец стал по крайней мере гораздо спокойнее.

От норвежских денег он оставил себе меньше половины. В его голове складывался все более четкий план. Он отправится за границу. Получит патент в других заинтересованных странах и будет продавать его в обмен на акции и влияние. Если все пойдет удачно, стремительное расширение железнодорожной сети на континенте быстро гарантирует ему большой и стабильный приток денег, в которых так нуждается семья. Но возможности открывались куда большие. Разве иностранные владельцы рудников не придут в такой же восторг от новой взрывной техники, как их шведские коллеги?

Важно, чтобы все произошло поскорее. Легко не будет. У него имелось несколько тысяч риксдалеров, однако надолго их не хватит, если он, как планировал, будет строить завод на континенте. А о кредитах даже речи не шло. Как он писал Роберту, получить заем в Швеции при данных обстоятельствах «труднее, чем достать звезду с неба или, как Мюнхгаузен, совершить путешествие к Луне»³. В одном Альфред был уверен. На этот раз он не станет проявлять ложной скромности. Теперь он намерен основательно разрекламировать свое изобретение, хотя в глубине души считает маркетинг ерундой.

Во время своего турне с новой взрывчатой смесью по Швеции Альфред познакомился с братьями Винклер – Теодором и Вильгельмом. Они владели каменоломней на западном побережье, однако давно уже проживали в Гамбурге, где основали фирму по продаже строительных материалов. Братья Винклер предложили Альфреду попробовать удачи там и обещали всяческое содействие. Иммануил, поверхностно знакомый с Винклерами, сказал, что они, похоже, люди серьезные.

В те времена Гамбург был одним из самых оживленных торговых городов Европы. Огромный порт создавал возможности для торговых отношений с сотней стран по всему миру. Отсюда по всей Центральной Европе расходились речные и железнодорожные пути. Гамбург мог стать отличной базой для распространения на международном рынке, куда лучше Стокгольма, как представлялось тогда Альфреду Нобелю⁴.

* * *

На Европейском континенте установился относительный мир – благодаря новому международному порядку, утвержденному в 1815 году на Венском конгрессе. Крымская война основательно встряхнула всю конструкцию, однако не вовлекла в войну все крупные державы континента. И теперь большинство воспринимало датско-прусскую стычку как незначительное явление, которое не может всерьез угрожать всему зданию.

Они плохо знали Отто фон Бисмарка.

Мирные переговоры после Наполеоновских войн служили важной цели: воспрепятствовать появлению в Европе новой военной державы. Рецепт, который предлагался, именовался балансом сил и коллективной безопасностью. Стратегия переговорщиков в Вене состояла в том, чтобы не наказывать Францию слишком сурово и, таким образом, избежать жажды мести, которая в конечном итоге сделает проигравшими всех. Границы перенесли туда, где они находились до начала завоевательных войн. Вокруг Франции образовалось кольцо сильных нейтральных государств.

Второй дилеммой стали немецкие государства. Германия не должна была стать ни слишком сильной, ни слишком слабой. Решение, к которому пришли в Вене в 1815 году, отличалось элегантностью. Новой немецкой нации, на которую многие надеялись, не получилось. Вместо этого была создана рыхлая конфедерация независимых немецких государств, известная под названием Германского союза. В этот союз входили Пруссия, Австрия и около тридцати более мелких государств и «вольный ганзейский город Гамбург». Замысел предполагал, что два самых крупных германских государства – Австрия и Пруссия – будут уравновешивать друг друга в сфере совместных интересов. В остальном же почти все характерные признаки государства отсутствовали, например, у Германского союза не было единой армии.

Конструкция оказалась удачной. Германский союз стал одновременно «слишком силен, чтобы подвергнуться нападению со стороны Франции, но слишком слаб и децентрализован, чтобы угрожать соседям», – пишет Генри Киссинджер в своей книге «Дипломатия». Киссинджер не скрывает восхищение интуицией венских переговорщиков. Будь страны-победители столь же умны в Версале в 1918 году, никакой мировой войны не было бы, считает он.

Долгое время Пруссия и Австрия вели себя так сговорчиво, как и желали те, кто вел мирные переговоры. Но в последнее десятилетие в отношениях наметилась некая напряженность. Австрия не поспевала за индустриальным подъемом в Пруссии, и расстановка сил изменилась. Ведущая позиция, которую Австрия считала само собой разумеющейся, вдруг пошатнулась, а пруссаки, и ранее недовольные высокомерием Австрии, теперь обрели новые аргументы.

Одним из них был шумный министр-председатель правительства Пруссии Отто фон Бисмарк. Еще совсем молодым дипломатом он в 1850-е годы четко обозначил свою позицию. Придя в совет Германского союза, Бисмарк сразу устроил обструкцию неписаному правилу, согласно которому только австрийскому председателю разрешено курить сигары во время прений, и обозначил тем самым равноправный статус Пруссии. Драма с сигарой закончилась дуэлью.

Весной 1865 года Отто фон Бисмарк отмечал свое пятидесятилетие. Тремя годами ранее прусский король Вильгельм I назначил его министром-председателем, и он успел сделаться живой легендой. Бисмарк, солидного роста, отличался пышными моржовыми усами и высоким лбом. Он слыл человеком энергичным и решительным, никогда не скрывал свое мнение и формулировал его порой так жестко, что у слушателей дух перехватывало. При желании он умел излучать почти магнетическую харизму, некоторые хвалили также его чувство юмора. Однако куда чаще говорили о холодности и бесцеремонности как о наиболее характерных чертах его личности.

С самого начала Бисмарк четко видел цель – для себя и для Пруссии. Как и многие другие, он желал видеть объединенное немецкое государство, однако без Австрии. «Нет места нам обоим, пока Австрия сохраняет свои притязания. На дальней дистанции мы не можем сосуществовать», – писал в письме Бисмарк еще в 1853 году⁵.

Для прусского министра-председателя международная политика была игрой власти и собственного интереса, имевшей весьма мало отношения к политическим убеждениям и принципам. Зачастую он анализировал свои возможные действия в терминах игры – что будет, если я сделаю такой ход, сыграю этой картой? Как тогда поступит противник?

В мире Бисмарка война выступала в качестве шахматной фигуры среди прочих, хотя и была, по его мнению, одной из лучших. Это свое отношение, идущее вразрез с духом Венского трактата, он никогда не скрывал. Как он выразился в своей знаменитой первой речи на посту министра-председателя, «Пруссия должна собрать свои силы и сохранить их до благоприятного момента, который несколько раз уже был упущен. Границы Пруссии в соответствии с Венскими соглашениями не благоприятствуют нормальной жизни государства; не речами и решениями большинства решаются важные вопросы современности… а железом и кровью»⁶.

Объявить войну Дании – типичный ход в стиле Бисмарка, первый в трехступенчатой комбинации, которая, по мнению многих историков, зародилась у него с самого начала. Можно сказать, что Бисмарк пользовался случаем, когда тот представлялся, передвигал свою фигуру и надеялся на лучший результат. За счет датской войны он надеялся спровоцировать разногласия с Австрией, что, в свою очередь, могло оправдать следующий ход. Его конечная цель: единая немецкая нация, без Австрии.

Та часть игры, которая вышла на первый план, касалась распределения власти в только отвоеванных у Дании герцогствах: Шлезвиге, Гольштейне и Лауэнбурге. Весной 1865 года, когда Альфред Нобель покинул Швецию, напряженность между Пруссией и Австрией достигла такого накала, что ощущалась во всем. Бисмарк просто ожидал casus belli[27]27
  Повод к войне (лат.).


[Закрыть], любой ошибки со стороны Австрии, которая оправдала бы запланированную им войну.

Альфред Нобель оказался в гуще событий, поначалу – как сторонний наблюдатель в независимом городе Гамбурге. Пока военные планы Бисмарка не слишком интересовали Альфреда Нобеля, ни как изобретателя, ни как предпринимателя. Он считал, что его взрывчатая смесь неприменима в военной промышленности, поскольку она разрушала оружие. В тот момент он искал своих клиентов исключительно в горном деле.

Придет время, когда Бисмарк сделает свой третий ход, и армия Пруссии заинтересуется изобретениями креативного шведа. А когда Бисмарк закончит свои войны, от прежнего баланса сил в Европе не останется и следа.

* * *

В начале марта 1865 года Альфред сел на поезд, или, по его выражению, на «железного коня», и пересек скованную льдом Швецию. Тем самым он пропустил весьма позитивный момент – особенно удачный опыт по взрыванию породы в Тюскбагарберген, где присутствовал лично принц Оскар. «Казалось, гора приподнялась, и огромная каменная масса взлетела на воздух с истинно театральной эффектностью, вызвав у многочисленных зрителей возгласы восторга», – писала газета, повествуя, как гигантские каменные глыбы «прыгали легко, как перышко» вниз с горы. Газета желала удачи «как изобретателю, так и компании “Тюскбагарбулагет” с этим невероятно мощным средством»⁷.

Поездка через всю Швецию стала испытанием. Альфред Нобель легко укачивался, его тошнило, стоило вагону слегка накрениться. В Копенгагене он четыре дня просидел в ожидании из-за сильных снегопадов, когда найти судно, готовое перевезти его через замерзший Большой Бельт, оказалось совершенно невозможной задачей. После «семи бед и восьми невзгод» он добрался наконец до Гамбурга. Там он зарегистрировался в недавно построенном отеле Victoria, в котором из всех номеров открывался вид на искусственное озеро Бинненальстер⁸.

На первый взгляд город Гамбург не казался международной метрополией. По количеству населения он всего лишь в два раза превосходил скромный Стокгольм. Однако переезд туда означал выход на широкие просторы, чему способствовал конечно же порт, второй по величине в Европе. Сюда прибывали торговые суда из таких уголков земли, о которых большинство могло только мечтать, – то из Австралии, то с мыса Доброй Надежды, из Калькутты и из Китая. Здесь разгружались экзотические товары из всех мыслимых торговых колоний: хлопок, какао, кокосовые орехи и тропические фрукты.

Альфред попал в необычно современный европейский город. Большой пожар 1842 года превратил немалую часть Гамбурга в руины, в том числе городскую ратушу и несколько церквей. Строго говоря, весь центр пришлось отстраивать заново. Архитекторы увидели здесь свой шанс. Узкие средневековые улочки Гамбурга сменились открытыми пространствами, светлыми широкими улицами и современными площадями.

Особенно впечатляло преображение причалов вдоль Бинненальстера, которые стали самой популярной прогулочной набережной Гамбурга. Там красовалась новая Альстерская аркада в венецианском стиле. Парадная улица Юнгфернштиг также преобразилась – теперь ее окаймляли элегантные дворцы в стиле неоклассицизма. Тут находились отели, рестораны и дорогие бутики. «Там проплывали важные матроны с заносчивыми манерами и толстыми золотыми цепочками», – писал шведский писатель Клаэс Лундин, часто посещавший Гамбург как раз в то время.

Лундин восхищался «бурлящей торговой жизнью» Гамбурга. «Вы были на бирже?» – таков был, по его словам, первый вопрос, который жители Гамбурга задавали приезжим в середине 1860-х. Второй же звучал так: «Вы уже познакомились с нашей системой канализации?»⁹

Контора братьев Вильгельма и Теодора Винклеров располагалась всего в нескольких минутах ходьбы от Юнгфернштиг. Они обосновались в пятиэтажном каменном доме по адресу Бергштрассе, 10, – одном из немногих, уцелевших после пожара. Альфреду предоставили место в конторе Winckler & Co, теперь он мог работать там. Братья обещали свою помощь, если ему придется заказывать химикалии до того, как он зарегистрирует собственную фирму, и он с жаром принялся за дело. Вскоре заявки на патенты разошлись во многие страны, в других зондировалась почва – Австрия, Бельгия, Испания, Франция, Англия и, может быть, США?¹⁰

В апреле Альфред Нобель получил торговую лицензию для иностранцев в Гамбурге, и обработка немецких взрывников пошла полным ходом. После первого опытного взрыва на медном руднике в Саксонии довольный Альфред писал в Стокгольм Смитту, что смесь превзошла все ожидания. Рассказал о том, как «господа немцы рты поразевали от изумления. Поначалу они были тверды, как оловянные солдатики, потом растаяли, словно воск»¹¹. После следующего испытания, возле кирпичного завода в окрестностях Гамбурга, в газетах появились восторженные отзывы. Hamburger Nachrichten писала о потрясающем эффекте «безопасной» смеси господина Нобеля. «За ней большое будущее», – утверждала газета¹².

Однако заказы не поступали и соответственно деньги. Счет в отеле становился непосильным. К концу весны Альфред начал искать более дешевое жилье и снял комнату на Гроссе-Театерштрассе у владельца фабрики пианино.

Сотрудничать с братьями Винклер Альфреду нравилось, особенно с Теодором. «В высшей степени достойный человек. <…> Я до глубины души поражен тем, как верно папа оценил его с первого взгляда», – писал он брату Роберту. Однако и у Винклеров денег не водилось. Ситуация становилась критической, ибо за той активной рекламой, которую запустил Альфред, должно было последовать быстрое производство. Ему пришлось заложить все свои акции в шведской Нитроглицериновой компании, к тому же не удавалось – в рамках существующего бюджета – найти хорошее и надежное помещение для завода. Дом на Бергштрассе, 10, находился почти в центре города¹³.

Братья Винклер предложили временное решение. Им принадлежало несколько складских помещений в районе порта, где поблизости не было жилых домов. Альфред получил в аренду один из деревянных сараев. К тому же Винклеры предоставили в его распоряжение несколько своих рабочих. Как только прибыли заказанные кислоты, он приступил к производству. Все было покрыто покровом тайны. Заявка властям на получение разрешения была отправлена, но, когда пришел отказ, Альфред уже вовсю развернул производство. Вскоре он вышел на объемы до 100 килограммов взрывчатой смеси в день. Но, несмотря на оптимистичные прогнозы Теодора Винклера, продажи шли туго¹⁴.

Новости из Стокгольма о финансовой ситуации тоже нисколько не успокаивали. Завод в Винтервикене был построен и готов, производство потихоньку запускали – в старой перестроенной конюшне. Состояние Иммануила немного улучшилось, однако по-прежнему он не мог ни стоять, ни ходить, ни даже поворачиваться в постели без посторонней помощи. Андриетта, сама страдающая от болей в спине, писала в Гамбург той весной отчаянные письма. «Как идут дела в Австрии, есть ли работа или все свернулось? Извини за этот вопрос, но меня волнуют деньги, которые скоро закончатся. Ты уже получил патент в Америке?»¹⁵

Уловив разочарование в письме матери, Альфред занервничал. Он написал Роберту, находившемуся в Стокгольме. Если у родителей все совсем плохо, не может ли Роберт выпросить у Смитта заем под гарантию акций Альфреда? Он заверял брата, явно адресуясь и к родителям тоже, что у него много дел на мази, и они с Винклерами много работают, проводя опытные взрывы. «Сам Бог судья – здесь я рекламирую себя, как никогда не делал дома», и «немцы наконец, кажется, созрели». Просто нужно время. Не без стыда Альфред вынужден был признать, что ему пришлось выдать гарантию на возмещение убытков в размере 300 000 риксдалеров за свой временный «завод», если произойдет какой-нибудь несчастный случай. «Уж я-то знаю, дорогой мой Роберт, что ставлю на карту слишком многое…. Но что мне остается делать? У меня нет средств на строительство завода, для этого в Германии требуется много денег, ибо земля и строительство стоят дорого. Но я не хочу, чтобы старик считал, будто я бездействую и что он может оказаться на мели, когда так нуждается в деньгах»¹⁶.

В отчаянии Альфред спрашивает у Роберта, не знает ли тот кого-нибудь, кто готов под высокий процент (Альфред использует бытовавшее тогда антисемитское слово «еврейский процент») одолжить ему 10 000 риксдалеров. Он также признается брату: он размышляет о том, чтобы выступить официально и «восстановить справедливость, обозначив вклад папы в изобретение», однако сомневается из боязни, что кредиторы отца поглотят все доходы.

Через некоторое время читать его письма становится просто больно. 32-летний Альфред буквально умоляет о признании, ждет, что из дома его с благодарностью похлопают по плечу и скажут с любовью: мы знаем, Альфред, ты делаешь все, что в твоих силах, и даже более того!

Спустя две недели приходит новое письмо мамы Андриетты Альфреду. «Ничего радостного сообщить не могу. Деньги заканчиваются, это мои последние сбережения, и потом нам остается лишь сосать лапу»¹⁷.

Наихудшее положение для того, чтобы встретить неожиданный удар. Тем не менее он последовал. Инженер-строитель из Стокгольма, Август Эмануэль Рюдберг, подал заявку на патент – он придумал новый способ взрывания нитроглицерина. Его идея заключалась в том, чтобы через вход в пробуравленное отверстие запустить снаряд в нитроглицериновую смесь.

Поначалу Альфред отмахнулся от этой новости. Конечно, это не более чем шутка, но «идея, однако же, нестандартная и вызывает у меня всяческое уважение», – великодушно писал он в письме. Он знал, что его патент покрывает практически все способы детонации нитроглицерина путем придания ему взрывного импульса. До этого момента Альфред использовал специальный капсюль-детонатор, однако в патенте он указал и другие возможные решения.

Он иронизировал по поводу нахальной попытки Рюдберга украсть его идею. «Что сказали бы люди, если бы я, “улучшив” пунктуацию в чужом романе, опубликовал бы его под своим именем и ради собственной корысти? Заслуживало бы такое всяческой похвалы?»¹⁸

Когда же Торговая коллегия вскоре после этого удовлетворила заявку Рюдберга, Альфред заговорил по-другому. Он оказался на распутье. До этого он решил не возвращаться в Швецию, пока не наладит продажу в Гамбурге. От него зависело будущее семьи и, как он сам это сформулировал, «откуда же мы возьмем денег на завтра, если их не обеспечат здешние дела?» Но как поступить теперь? Нужно срочно подавать в суд на Рюдберга за кражу патента.

Альфред получил по почте копию патента своего конкурента. Сравнив, он понял, что не разбирающийся в предмете судья очень легко может это пропустить. Его терзали сомнения. Остаться или поехать домой и защищать свой патент? По его оценке положения дел в Гамбурге, финансовые трудности семьи в ближайшие месяцы должны разрешиться, а тяжба о патенте все еще будет продолжаться. «Я очень хотел бы приехать домой, однако это невозможно: это привело бы нас всех к полному краху, а когда остаешься без гроша в кармане, никакая справедливость не помешает судье нанести тебе удар, а общественности – над тобой посмеяться».

Он считал, и ослу понятно, что он прав. Между тем интуиция подсказывала, что в Стокгольме все может случиться. Его переполняет гнев. «Если мы его [процесс] проиграем, это будет чудовищная несправедливость, возможная только в нашей дорогой Швеции, где адвокатов пора кормить сеном, а Торговой палате – почитать азбуку». Он посоветовал Роберту выбрать в качестве адвоката «мозги первого порядка».

Интуиция не подвела Альфреда. Процесс против Рюдберга будет продолжаться почти год и закончится для Нитроглицериновой компании Альфреда полным провалом. Возможно, удар смягчило то, что вскоре после этого Рюдберг обанкротился¹⁹. Как бы там ни было, этот эпизод оказался лишь первым предвестником того, что последовало далее.

* * *

В то лето Альфреда мучили не только неожиданные конкуренты, но еще и сильнейшие боли в левой половине головы. От стресса, как и от дополнительных испытаний, симптомы усиливались. О том, что острые головные боли уже известны как побочный эффект при работе с нитроглицерином, он, похоже, не задумывался.