Текст книги "Орлиная гора"

Глава 14

Кажется, белые аксельбанты расплавятся от взглядов. Камнями летели в спину презрительное:

– Паскуда!

– Ишь какой! Надо было со стены его – и все дела.

– Поймали шакаленка!

– Да, жаль, ушел его папаша… Я бы полюбовался, как башку князю сносят.

Ушел! Спасибо, Матерь-заступница! Росс-покровитель, благодарю тебя за милость! Даже боль в перетянутых веревками запястьях стала легче.

Дорога пошла в гору, чуть забирая влево. Заходящее солнце било в глаза, и до поворота княжич не мог разглядеть, какой штандарт поднят на башне маленького замка местного барона. Наконец стены и высокая крыша дворцовых покоев заслонили сердце заката, и Митька увидел белый с пурпуром стяг. Король Эдвин здесь.

Сощурился караульный на связанного княжича. В третий раз произнес пароль сопровождавший арестованного капитан. Собранная из жердей решетка поползла вверх, распахнулись ворота. Прошли через толстую стену, такую разве что на границах встретишь. Митьке хотелось, чтобы она никогда не заканчивалась, но все-таки пришлось ступить во двор.

– Сюда, – его ухватили за плечо, развернули в сторону бокового прохода. Лишь мельком увидел широкое крыльцо, к перилам которого был привязан мощный ладдарский конь.

По левую руку долго тянулась стена. Хозяйственный барон наделал в ней комнатушек; двери одной были распахнуты, и оттуда пахнуло дымом и железом, оглушило звоном молота. Раздраженный сержант, державший в поводу лошадь, переругивался с кузнецом. Могучий детина ухмылялся, покачивая в ладони новенькую подкову. Сержант не обратил на пленника внимания, и это задело сильнее презрительных реплик в спину. Росс-покровитель! Как бы Митька хотел быть тут своим! Тоже поторапливать кузнеца, оглаживая морду Поля, оглядываться на затухающий закат и спешить выехать по королевскому поручению.

Еще несколько запертых дверей, уже вышли на противоположную от парадного входа в дворцовые покои сторону. Стена резко забирала вправо, прижимаясь к краю обрывистого склона. Под навесом у стены стоял часовый, чуть дальше в тени на бочонке пристроился солдат и неторопливо, по-домашнему, штопал рубаху. Увидев капитана, вскочил, отбросил шитье; вытянулся и часовой.

– Открывай, – велел капитан.

Значит, не к королю.

Огромная дужка замка нехотя вылезла из проушин, толкнули створку. Митька увидел небольшую полутемную комнатушку, свет в нее попадал лишь через два маленьких оконца – над дверью и в противоположной стене. По углам лежали охапки сена, в небольшой нише слева стояла прикрытая дубовой крышкой бочка. На крышке – щербатый кувшин и незажженный светильник.

Капитан распутал веревки. Митька потер опухшие запястья и без команды шагнул за порог. Закрылась за спиной дверь, тяжело стукнул о доски замок. Ну что, княжич Дин, вот ты и в замке, на котором поднят штандарт короля.

Что-то зашуршало в углу, и насмешливый голос произнес:

– Кого я вижу! Ну, спасибо за такой подарочек.

На сене, закинув под голову руки, лежал темноволосый парень без мундира. Соломинки прилипли к рубашке из тонкого батиста, запутались в волосах. Новоявленный сосед, казалось, забрался сюда просто отдохнуть. И голос, и лицо его показались Митьке знакомыми.

– Простите?

Парень неторопливо потянул в рот соломинку, с ленивым любопытством разглядывая Митьку. Он даже не изобразил попытку привстать, и княжич тоже опустился на сено в углу напротив. Хотелось закрыть глаза и подумать, но насмешливый взгляд сокамерника мешал. Да еще уверенность, что Митька должен его знать. Парень выплюнул соломинку, приподнялся, опираясь на локоть. Остановил взгляд на белых аксельбантах – все с той же непонятной насмешкой. Потом церемонно наклонил голову. Воспоминание толкнулось, просясь на волю.

– Маркий Лесс.

– Княжич Крох, – эхом отозвался Митька. Он вспомнил.

– Князь Лесс, – парень снова лег на спину, положив руки под голову. – Лесс, княжич Дин, но не к вашим услугам.

Странно, ведь сын Кроха присягал королю – почему же он здесь? С болезненным любопытством, с каким в детстве отдирал едва подсохшую корочку на разбитом колене, Митька рассматривал Марка. Это его отцу он желал смерти, и, если бы все получилось, князя Кроха убили бы по его слову. Марк так же, как Митька, отрекся от отца – только сделал это много раньше. И теперь сидит под арестом. Какое странное переплетение и отражение судеб.

Когда и дальше молча разглядывать стало неприличным, Митька поднялся, отошел к окну.

Солнце почти коснулось краем горизонта. С высоты виднелся небольшой город, светлые крыши казались красноватыми. Ближе всего была базарная площадь. Торговали только на одной стороне (впрочем, сейчас лотки пустовали), остальное место занимали коновязи с лошадьми, фургоны и повозки. Митька даже разглядел несколько легких пушек – рядом с ними обхаживали тяжелых ладаррских коней. Казалось, готовятся к воинскому празднику – так пестро мелькали мундиры княжеских цветов и королевские, бело-пурпурные. Митька увидел и синий, рода Торнов. Посредине площади голые по пояс солдаты махали топорами. Работа только началась, и помост едва угадывался в расположении бревен. Княжич плотно сжал губы. Вот, значит, как. Нетрудно догадаться, кому такая честь – в бою взяли только одного знатного пленника. Только бы Темка не пришел. Матерь-заступница, Эдвин должен понимать: не нужно Торну видеть казнь.

– Сколачивают?

Митька вздрогнул от неожиданности, повернулся к Кроху.

– Сколачивают.

– А у тебя, Дин, уже и поджилки трясутся?

Глянул спокойно на Марка:

– Да нет, как видишь.

– Ты прям как дружок твой, – скривился Марк и передразнил: – «Да нет, как видишь».

«Это он про Темку», – догадался Митька. Кольнула обида: так и не успеет узнать, как прожил побратим этот год. Он снова глянул в оконце, вниз, на помост для казни. Не угадать – виселица или плаха. Но, кажется, не расстрел. Если виселица, то прежде Митьку ждет лишение титула. Мундир сорвут, сломают над головой шпагу. Он читал в свитках, что предателя могут поставить к позорному столбу или высечь прилюдно. Заломило в висках, выстрелами ударил по ушам стук топоров. Ну что же, он сам выбрал.

Зашуршало, снова заставив повернуться. Марк сидел, охватив колени руками, и смотрел без насмешки, очень серьезно.

– Это для меня.

Митьке показалось, что он ослышался.

– Ну чего уставился? Говорю же – это для меня. Король обвинил меня в предательстве. – Марк неожиданно расхохотался, повалившись спиной на стену. – Хотя вот были бы шакальи шуточки, если бы для нас обоих! Одновременно! – еле выговорил он. – Хотел бы я посмотреть на рожу Торна в этот момент. – Крох оборвал смех прежде, чем Митька успел оказаться в шаге от него. Сказал, потемнев лицом: – Впрочем, он был бы слишком занят твоей казнью. Не оценил бы всей иронии, – на этот раз усмешка вышла натянутой.

Загремел замок; лейтенант, чуть пригнувшись, заглянул в комнатушку.

– Княжич Дин, – мотнул головой, приглашая следовать за ним.

* * *

Прошли через три комнаты, увешанные коврами. Душно; эссенция острой даррской гвоздики пропитала шерсть и дорогие ткани. Новые жильцы принесли с собой запахи пороха, железа и пота. От получившейся смеси закружилась голова.

По скрипучей лестнице с причудливыми, но уже источенными жучками перилами поднялись на второй этаж, в полупустую комнату с небольшими окнами. Там не было ковров, и запахи стали глуше. Два капитана, сидевшие на лавке у стены, прервали разговор. Один поднялся, скрылся за резной дверью. Лейтенант велел стать лицом к стене. Митька слышал, как проскрипели ступеньки под уходящим конвоиром. От взгляда оставшегося капитана зачесался затылок.

Еле слышно приоткрылась дверь. Капитан возник в поле зрения Митьки:

– За мной.

Внутренние ставни были закрыты; на столе у дальней стены горели лампы, и Митька пошел на свет. Эдвин сидел в кресле, вполоборота; поставил руку на подлокотник и оперся подбородком на ладонь. Был еще кто-то, но громоздкая фигура почти не различалась в том темном углу, где устроился гость. Уважаемый гость – на неубранном столе поблескивали позолоченные кубки с инкрустацией, стояли пыльные бутыли с вином и изысканные закуски.

Митька приблизился к Эдвину, опустился на одно колено. «Мой король!» – хотел сказать он, но вышло:

– Ваше Величество, княжич Дин из рода Орла.

Эдвин переменил позу и посмотрел на Митьку. За год войны король почти не изменился, разве что морщины у глаз стали глубже.

– Встань.

Митька поднялся. Без родового меча – да что меч, шпаги и той нет! – он чувствовал себя как в бархатных штанишках младенца.

– Сядь, поужинаем.

Митька склонил голову:

– Спасибо, Ваше Величество, но пленников и так вряд ли морят голодом.

Король еле заметно вздохнул. Княжич не шелохнулся: нет, он не вправе принять такую милость.

– Я ждал тебя.

Эдвин взглянул на гостя. Митька не решился повторить его движение, только когда прозвучал приказ: «Повернись», – княжич оглянулся.

Тур Весь! Дядя ободряющее улыбнулся, но не подошел. Пить вино с королем – большая честь для иноземца, но это не дает права вмешиваться. Митька снова посмотрел на Эдвина: а ведь если тур здесь, то… Слова выскочили раньше, чем княжич успел додумать:

– Ваше Величество, я не лгал о встрече князя Кроха и князя Шадина. Милостью Матери-заступницы клянусь.

Эдвин чуть приподнял брови: обычно клялись покровителем. Наверное, стоило повторить слова князя Дина про предателя, но так противно было выгораживаться, так невозможно ссылаться на отца, что Митька промолчал.

Король сам налил себе вина. В свете лампы блеснул изумруд в перстне – «монарший виноград». Митька помнил, как привезли его в подарок Эдвину купцы из Вольного союза. Анна потом весь вечер просидела с дорогой игрушкой у камина, ловя гранями отсветы пламени.

– Эмитрий, видит Ларр, я желал другой встречи. А сейчас за тебя – слово князя Наша и попытка, как ты утверждаешь, перейти на нашу сторону. Против – исчезновение из дворца, служба князю Кроху, ловушка в Ивовой балке. А еще, Митя, я помню, каким ты был. Жаль, что не знаю, каким ты стал. – Эдвин обвел пальцем королевский вензель на кубке. Скрипнул под туром стул. – Когда-то я относился к тебе как к сыну, которого мне не дал Ларр. Если бы покровитель нашего королевства не послал мне наследника до дня совершеннолетия принцессы, я отдал бы тебе дочь. Могло так статься, что и – власть. Ты мог стать королем, Эмитрий Дин.

Митька глянул удивленно. Он никогда не думал о короне, и Анна ему была скорее сестрой.

– Сядь, Митя, – махнул рукой король.

Как давно он не сидел с Эдвином за одним столом. Последний раз – перед отъездом в Южный Зуб. В Гранатовой столовой собрались королевская семья и семья Динов. Хмельное вино и предвкушение отъезда будоражили, хотелось громко говорить и хохотать над пустяками – и потому Митька большей частью молчал. Эдвин, обычно сдержанный, рассказывал байки времен охоты на разбойника Адвара. Улыбался князь Дин, участник этих историй, тогда – друг принца Эдвина и правая его рука. Смеялась мама, поблескивали белые зубы, качались у щек длинные рубиновые серьги. Королева Виктолия слушала с интересом, приподнимая тонкие золотистые брови, словно удивляясь, что ее супруг позволял себе такие проделки. Принцесса Анна разрумянилась и азартно прикусывала губку в самых острых моментах рассказа.

Тогда отец уже знал, что мятеж неминуем. И мама наряжалась и долго выбирала украшения не для венчанного мужа – для короля. Они оба лгали – а Митька хранил эти воспоминания, как самое дорогое.

– Будет расследование. Твое решение прийти ко мне – достаточно ли обдумано?

– Да, Ваше Величество.

– И ты понимаешь, что должен ответить на все вопросы?

Показалось – запахло плющом, соком растертых в пальцах листьев.

– Да, Ваше Величество.

– Тут присутствует князь Наш, старший мужчина в роду Совы. Он готов засвидетельствовать то, что род принимает тебя.

– Нет, Ваше Величество.

Эдвин осекся.

– Я – княжич Дин из рода Орла.

Тишина. Митька устало опустил глаза, уставился на вытканную на ковре лилию.

– Митя, нужно сделать последний шаг, – голос Эдвина звучит не по-королевски.

Пленник поднял голову:

– Князь Наш как-то рассказывал мне о Теплой долине в Турских горах. Вы знаете эту историю, Ваше Величество?

Эдвин качнул головой. Оглядываться на северянина Митька не стал.

– В Турских горах трудно жить: ветра, холод, тонкий слой почвы – все это не обещает хорошего урожая. А мясо горных козлов жилисто и несытно. Есть только одно место, где можно не бояться зимы, – маленькая долина в сердце гор. Попасть в нее можно единственной дорогой – через узкое ущелье. В долине тепло и много дичи. Она богата, но слишком мала, чтобы там привечали чужаков. Но и свежая кровь нужна общине, иначе она выродится. И потому там есть обычай: тот, кто пройдет ущельем, может попытаться остаться в селении. Для этого он должен вызвать на бой любого мужчину. Любого – хоть калеку, хоть ребенка. Но если пришелец выберет слабого противника, то после такой победы, конечно, получит право остаться в деревне, но и он, и дети его будут презираемы. Этот обычай существует веками. Князь Наш говорит, что не встречал более искусных воинов и более сильных мужчин, чем жители Теплой долины. И более – нет, не жестоких! – немилосердных и равнодушных.

Король с любопытством посмотрел на княжича, перевел взгляд на ладаррского летописца.

– Ладно, Митя. Поговорим после расследования.

Все-таки Эдвин не до конца поверил, понял Митька. Ну что же – он прав. Какая вера предавшему однажды?

– А еще тебя спросят, где может быть твой отец.

Тур Весь встал, приблизился к столу, испросив взглядом разрешение короля. Сел напротив племянника. От движения массивного тела качнулся огонек в лампе, лизнул стекло, затемняя его копотью.

– Где угодно. Видит Создатель, я не знаю.

– Думаю, твой отец специально оставил тебя, – вмешался тур. Он почему-то смотрел на Митьку виновато. – Вряд ли бы князь Крох тебя помиловал, пусть ты и наследник его соратника. Тем более что ценой-то была его голова.

Вина перед отцом – тягучая, как мед, горькая, как сок полыни, – связала язык.

– Расскажи, как ты узнал о князе Шадине.

Митька разлепил губы:

– Ваше Величество, я говорил правду. Я не знаю, откуда там взялась засада.

Задумчивый взгляд короля долго ощупывал Митьку. Потом Эдвин уронил:

– Князя Шадина не было ночью в расположении. Утром мои разведчики заметили его недалеко от Ивовой балки.

* * *

В комнатушке было совсем темно, и, прежде чем уйти, солдат зажег лампу. Тяжело закрылась дверь, лязгнул засов. Марк продолжал валяться на сене, держа в зубах соломинку.

Митька прошел в другой угол, тоже упал навзничь. Кажется, король поверил. Недаром он сказал, повернувшись к князю Нашу: «Все-таки ни у кого другого не было времени. Хоть уж от него я точно не ждал предательства, видит Ларр. Впрочем, история там запутанная». Значит, есть человек, которого подозревают. Кто? Из отряда Улека? Тот, кто передал барону приказ? Из приближенных к королю? Эдвин наверняка все рассчитал с точностью до получаса, раз нашел только единственный вариант.

Вечер перетек в ночь, дверные щели окрасились отсветами факелов. Митька бездумно следил, как фигура часового перекрывала свет – щели темнели, а потом снова вспыхивали. Возбуждение, охватившее после разговора с Эдвином, угасло.

Странно, снова голоса. Загремел засов, солдат заглянул через порог:

– Князь Лесс, выходите.

Марк неторопливо встал. Стряхнул с одежды травинки, потянулся. Его не торопили, но Митька видел, с каким нехорошим прищуром следит конвоир.

Все-таки неисповедимы пути Создателя! Свел же с сыном Кроха в этой камере – то ли врагов, то ли соучастников.

Почти сразу после того, как княжич остался один, принесли остывший ужин. Тарелку Марка Митька поставил на бочку рядом с лампой. Равнодушно поковырялся в каше. Склизкие комки проваливались в желудок, Митька почти не ощущал вкуса. Есть не хотелось. Подумалось: а что делает сейчас Темка? Ужинает? Или мотается с поручениями?

Митька снова подивился замыслу Создателя: послал же побратима в тот момент, когда сводило пальцы от желания нажать на курок.

…Бокар был доволен. Как же он был доволен, наставляя пистолет на Эмитрия Дина! Митька шел вдоль леска, ведя Варра в поводу. Знал: тут уже войска короля. Знал и оттягивал тот момент, когда увидит пурпурно-белые мундиры. Лучше этот мертвый лес, из которого война изгнала все живое, чем суета армейского лагеря и неизбежное унизительное объяснение. И в первый момент окрик и наставленный пистолет вызвали только досаду: зачем так быстро!

Княжич из рода Быка растянул толстые губы в улыбке и плюнул Митьке под ноги. И стало понятно, что невозможно произнести: «Я пришел сам». Наверное, это было глупо – молчать под градом насмешливых, злых, глупых, язвительных реплик. Молчать и готовиться к тому, что будут пытать. Молчать, сознательно придя на эту сторону. Но Митька не мог выговорить: «Сдаюсь».

Его ударили. Березовая кора ободрала щеку. Развернули – Митька приготовился к новой порции того, что причитается пленнику в руках мстительного победителя. И увидел Темку. Это было так странно, так неожиданно. Словно сместились картинки мира…

Вспоминать плевки и унизительные пощечины не хотелось, Митька глубже зарылся в сено, точно так можно спрятаться. Уже окончательно стемнело, и в маленьком оконце виднелась Первая звезда. Шуршал в сене какой-то зверек, не решаясь вылезти наружу. Княжич провел пальцем по белому аксельбанту. Оторвать? Да! Да! Он хочет перейти на сторону короля, содрать наконец-то знаки мятежников. Но в то же время было бы в этом что-то неправильное. Словно он пытается умилостивить победителя.

Совсем близко заскрипел сверчок. Митька укрылся мундиром и закрыл глаза, прижавшись щекой к примятому сену. Запах сухой травы напомнил о Поле.

Сегодня ночью, перед тем как уехать из Торнхэла, Митька долго пробыл на конюшне. Неурочному появлению княжича не удивились, как и тому, что он задержался в стойле Поля. Митька гладил коня по теплой морде, и когда тот попытался прихватить губами ладонь, шепнул ему в ухо:

– Нет, Поль. Я тебя сегодня не возьму. Это нечестно, ты не заслуживаешь такого.

Казалось, в карих глазах жеребца стояла обида, пока княжич седлал другого, капризного злюку Варру. Митька поворачивался спиной, не в силах выдержать взгляд. Поль, ты даже не знаешь, что твой хозяин собирается сделать! Нет, стыдно было бы сейчас ехать с тобой.

Жаль, не узнать – увел ли отец Поля, или жеребец стал добычей кого-то из людей короля. А может быть, конь сейчас где-то тут, в замковых конюшнях. Не понимает, куда делся его хозяин. Есть ли хоть одна живая душа на свете, которую Митька не предал? Кому – вольно или невольно – не причинил боль? Наверное, княжич заплакал бы. Но прошедший год научил смотреть на все сухими глазами.

* * *

Стукнула дверь. Пригнувшись, вошел солдат. На руках он тащил Лесса. Голова Марка безжизненно болталась, мокрые волосы висели сосульками; скомканная рубаха, накрывавшая грудь, потемнела от крови.

Митька вскочил. Вот значит, как. С врагом нужно и должно поступать подобным образом. С врагом нужно… Фраза звучала в голове раз за разом, пока солдат укладывал на солому пленника. Второй, придерживавший факел, заглянул через порог, бросил недовольно:

– Что ты возишься с этой падалью. Сволочь, каких ребят загубил! Я бы ему сам добавил. Еще, вишь, лекаря вызывают, – солдат нехотя посторонился, пропуская мужчину в темном камзоле с желтой меткой.

Митькину помощь лекарь принял как должное. А княжич с трудом заставлял пальцы не трястись. Досталось парню! Конечно, поменьше, чем Темке. Королевский палач не такой выродок, как Герман. Или просто Лесс сказал все, что от него требовали?

Дрогнули губы Марка, он еле слышно выдохнул. Лекарь же продолжил обрабатывать рану и только попросил раздраженно:

– Придержи его, чтобы не дергался.

Митька обхватил Лесса за плечи, осторожно, стараясь не задеть ожог. Марк открыл глаза и уставился ему прямо в лицо. Скривился, снова опустил ресницы. Вздрагивало под руками тело, ходили желваки – но Марк больше не стонал.

– Перевернуть.

Марк резанул из-под ресниц недовольным взглядом. Удивленно хмыкнул лекарь, увидев спину. Озадачился Митька: кровавые полосы тянулись поверх старых рубцов.

Снова вздрагивали под ладонями плечи. У Митьки чуть не вырвалось: «Темка, уже почти все». Вот лекарь выпрямился, оценил работу удовлетворенным кивком. Кажется, решил, что Дина особо инструктировать не надо, просто сунул сверток:

– Потом сменишь повязки.

Марк глубоко вздохнул, чуть повел лопатками.

Лекарь стукнул в дверь. Охранник, выпускавший его и снова запиравший пленников, процедил:

– Лечат его, дерьмо шакалье! Да за барона Улека и его ребят колесовать нужно! А его лечат. Падаль!

Митька ошеломленно уставился на дверь, потом взглянул на Марка. Так это он?! Создатель! Определенно, в эту ночь ты сплел в один узел многие нити. Но почему ты так зеркально повторяешь узор? Получается, Маркий Крох спас отца – и предал короля. Из-за того, что Митька предал отца и пожелал победы королю. Когда летописец будет писать историю мятежа – сможет ли он разобраться?

Княжич взял с бочки кувшин, легкое вино Марку не помешает. Качнул сосуд – пахнуло из глубины пряным, даррской гвоздикой. Вот еще одно перекрестие: Эдвин поверил Митьке – и отдал приказ пытать Маркия.

Руки сами вспомнили, как лучше приподнять голову, как поднести кружку. Снова еле удержался, чтобы не позвать: «Темка…» Это Маркий! Князь Лесс! Это не Темкина кровь проступает сквозь повязки, и в чужих глазах разлилось озеро боли – не в тепло-карих, а бездонно-черных.

– Что смотришь? – негромко спросил Марк, отрываясь от кружки. – Думаешь, что Торну досталось сильно, а меня пожалели? Решил, что я там сопли пускал и все торопливо выкладывал?

Митька отвернулся, убирая вино. Сказал через плечо:

– Я тебя не знаю, чтобы так решать.

Поставил кувшин на дубовую крышку и прикрутил фитилек в лампе, делая огонь потише.

– А я тебя – знаю. – Неприязни в голосе Марка было через край.

Митька не удивился. Даже проще стало повернуться и сказать:

– Это я передал Эдвину, что твой отец будет в Ивовой балке. Я желал ему смерти. Сегодня вечером я постарался убедить короля, что это была не ловушка. Судя по всему, все-таки убедил.

Марк растянул в улыбке разбитые губы:

– Спасибо Россу! У меня есть официальный повод тебя ненавидеть!

* * *

…отвечал, отвечал, отвечал. За этот день Митька сказал больше, чем за предыдущий год. Его и барона, капитана Святослава Радана, разделял только стол – за день стопка бумаги, лежащая слева, уменьшилась. Справа, исписанная, – выросла.

Заходил тур Весь, садился на стул у двери. Молчал. Уходил сам или когда просил об этом капитан. При дяде говорить было сложнее. Когда презрение к самому себе становилось совсем уж невыносимым, княжич твердил: «Я ненавижу эту войну», – но так и не произнес вслух.

Одно выходило облегчение: Митька не думал, как и что рассказывать, что умалить, а о чем вообще не упомянуть. Он отвечал не задумываясь, раз приняв решение говорить правду.

Сюда же принесли обед. Только поэтому Митька догадался, что день подкатил к полудню: ставни не открывали, тонкая полоска света, неторопливо двигавшаяся вдоль стола, не давала точного представления о времени. Капитан вышел, собрав исписанные листы. Пленник ел под присмотром молодого лейтенанта. Тот поглядывал на княжича Дина, на его белые аксельбанты с таком любопытством, что кусок застревал в горле. Капитан Радан умудрялся каким-то образом оставаться дотошным и равнодушным одновременно, и выматывающий допрос не был столь неприятен, как это бесцеремонное рассматривание.

Луч соскользнул со стола, прошел по Митькиному мундиру и исчез в углу, когда барон отложил перо и вызвал конвоира.

Через двор, освещенный факелами, княжич шел медленно. Прохладный ветер, пахнущий тем, что обычно присуще военному гарнизону, был приятен после спертого воздуха комнаты. Голоса, шаги, переклички часовых после монотонного голоса барона казались отдохновением.

Остановились у запертой двери. Митька поднял голову: Первая звезда уже проклюнулась на небе. Вот и закончился день. Странно, но совершенно не волновало, что принесет следующее утро.

Марк спал. Ночью было слышно, как он глухо стонал. Наверняка зажимал себе рот или утыкался в солому. Митька ни разу не повернулся, не спросил – нужно ли помочь, послушно притворялся, что спит. Теперь, наверное, боль утихла, раз смог задремать.

Не успел Митька сесть, как снова раздались голоса и заскрежетал ключ.

– Ужин! – гаркнул солдат, ставя под порог исходящий паром котелок, из которого торчали две деревянные ложки.

Марк молча сел, осторожно прислонившись спиной к каменной стене. В тишине же они и поели, только ложки легонько ударялись о край котелка – каждый старательно зачерпывал со своей стороны. У Митьки не было к Лессу даже легкой неприязни, но он помнил его слова о ненависти.

После еды спокойно предложил:

– Давай перевяжу.

Марк ожег взглядом – Митька думал, что тот откажется, но Лесс неожиданно согласился.

Самым сложным оказалось помнить, что это не Темка.

Митька собрал выпачканные кровью тряпки, бросил к порогу. Неизвестно, как вел себя Марк на допросе, но боль терпеть он умеет. Вот и сейчас: еле руками шевелит, а рубашку натянул. А может, просто не хочет, чтобы застали врасплох.

Княжич оттирал соломой кровь с ладоней, когда снова загремел замок. Марк приподнялся на локтях, в его глазах мелькнуло отчаяние. Митька напрягся: неужели снова на допрос? Кого из них?

Шагнувший внутрь остановился на пороге. Подождал, пока закроется дверь. Митька рывком встал.

– Привет.

От узнавания жеста – почесать в замешательство бровь – растянулись сами собой в улыбке губы. Темка!!!

Они не умели встречаться после долгой разлуки, а уж обниматься и вовсе казалось дамскими штучками – вот и топтались оба у порога.

– А со мной, Торн, ты здороваться не будешь? – раздался насмешливый голос Лесса. Митька оглянулся, удивленный: прозвучало так, словно и не было бессонной ночи, и не Лесс только что скрипел зубами от боли.

– С подлецами не здороваюсь.

Ухмылка – какая-то отстраненная – родилась на лице Марка.

* * *

– …Торнхэл должны были штурмовать позже. Как раз разведку вели, и меня заметили. Вернулись, доложили. Отец решил ударить, был шанс – подземный ход выходил в балку, с замковых стен он не просматривался. Повезло. Я думал – пришла пора яблочки в Садах кушать.

Темка говорил негромко. Марк прислушивался, это было заметно. Во всяком случае, Митьке – друг на Лесса не взглянул ни разу.

– Германа успели пристрелить, он уже к фитилю тянулся. Шакалу бы – шакалья смерть, да не получилось.

– Ножи не нашли?

– Нет. Да я там и не был почти, меня сразу с донесением к королю отправили. Шурку у Александера выпросил, он ищет.

Митька чуть прикусил губу: пропавшее оружие – плохая примета.

– Как рука?

– Да ну, ерунда. Честно говоря, я после того, как у пушки постоял, так и забыл. Со страху, наверное, – фыркнул Темка.

А Митьку познабливало с той минуты, как друг рассказал про неудавшийся пушечный выстрел.

– Я говорил с королем, – Темка помедлил. – Он сказал, что многое зависит от тебя. Будет проще, если ты уйдешь из рода.

Марк повернул голову, глянул с интересом. Митька растер в пальцах попавшийся в соломе колосок. Запахло не трухой – соком листьев плюща.

– Понимаешь, я ненавижу войну. Я помню, как ты мечтал сражаться, – он слабо улыбнулся, плеснулась перед глазами речка Красавка, послышался Темкин голос: «В скучное время мы живем!» – А я вот теперь – ненавижу. Милостью Матери-заступницы клянусь, готов на многое, чтобы остановить мятеж. Даже на предательство. Но мое имя касается только меня и рода Динов.

Марк встал, неловко цепляясь за стену. Отошел к окну. Он стоял совсем рядом, демонстративно повернувшись спиной.

* * *

Темка глянул поверх плеча Марика: Первая звезда ярко горела на небе. Летние ночи короткие.

– Нет, не так!

Он вздрогнул от яростного Митькиного полушепота:

– Мое имя касается короля – я присягал ему на родовом мече. Тебя: если потом отказываться от родового оружия, то такая клятва стоит не дороже шакальих потрохов.

А Марик отказался, некстати вспомнилось Темке. Тот словно почувствовал, глянул быстро через плечо и снова повернулся к окну. Митька замолчал. Они оба теперь смотрели на Лесса. У того чуть ниже лопатки расплылось кровавое пятно, проступило через повязку и рубашку.

Тишина, разбавленная пением сверчка.

– Вы можете говорить свободно, – разбил ее Марк. – Все равно завтра меня казнят.

Митька на мгновение метнулся взглядом в сторону. Вот балда! Разве же он виноват в том, что Крох – да, Крох! – трусливая сволочь? Темка специально повторил про себя: «Крох. Марик Крох», – но вспыхнули в темноте орлиные перья, вспомнилось тепло нагретой в ладони рукояти ножа.

– Торн, ты не знаешь – петля, плаха или расстрел? – бывший побратим спросил, не поворачиваясь; его темные волосы падали на воротник светлой батистовой рубашки, словно очерчивая границу.

– Готовят плаху, – сказал Темка, разглядывая порванное кружево на шее Марка.

Лесс чуть шевельнул лопатками.

– Король… Он не поверил мне.

Не страх – горечь, такая, что Темка еле удержался, чтобы самому не передернуть плечами. Митька стиснул руки.

– Знал, что нет причины предавать, а не поверил. Я ненавижу князя Кроха больше, чем кто-либо может себе представить. У меня даже есть причина убить его. Торн, ты вот тоже не поверишь, если скажу: я не предавал.

Темка молчал. Да, он не поверит. Вот только страх – такой же, как во время совместного перехода над пропастью Орлиной горы, – прошелся холодом по позвоночнику.

* * *

Марк повернулся. Он хотел видеть глаза княжичей, когда швырнет им правду. Пусть.

– Не веришь. А ты, Дин, тем более. Интересно, ты хоть понимаешь, как сильно я тебя ненавижу?

Эмитрий кивнул, и это заставило Марка усмехнуться: дурачок, не знает настоящей причины! Ох, как сверкнул глазами Темка! Ну что же – пусть знают. И этот чистюля Дин, королевский любимчик, – выкрутится он из этого дерьма, шакал свидетель – выкрутится! И Темка. Побратим. Бывший.

Слова жгли язык, как головню лизнул. Ну, смотрите на меня, на князя Лесса, я сейчас скажу такое, что заставит вас дважды презирать меня. Вы, благородные княжичи знатных родов, знайте!

Только справиться бы с собой. Изгнать видение, а то изморозь посверкивает на камнях в теплом летнем воздухе. Вспомнить колючий ворс ковра под щекой и хриплый голос часов, стальную хватку пальцев, запрокидывающих голову. Сказать тут, сейчас:

– Я байстрюк.

В душной полутемной комнатке ударило в лицо холодное зимнее солнце, пробрался под рубашку жгучий ветер Коолед.