Текст книги "Вальс под дождём"

На кухне я достала из кухонного шкафчика банку сгущёнки и брикет горохового концентрата, оставленного Матвеем. Я не собиралась пускать их в дело, просто хотелось мысленно повторить момент, как он доставал их из вещмешка и ставил на стол, искоса глядя на меня и пряча смущение за напускной весёлостью.

Наскоро перекусив куском хлеба, я вернулась в комнату и подошла к полке с учебниками. Руки послушно достали учебник физики за девятый класс, который рассматривал Матвей. Он сказал, что любил физику, химию и математику, а вот я не очень, хотя вытягивала на четвёрку в табеле. Я открыла станицу наугад, зажмурилась и ткнула пальцем в строчку, как бывало, когда мы с подружками загадывали ответы на вопросы по томику чьих-нибудь стихов. Я прочитала вслух, словно на уроке: «Графики зависимости величин от времени при равноускоренном движении», – и охнула:

– Ой, мамочки, за полтора года войны я всё позабыла!

Не очень долго думая, я уселась за стол, взяла карандаш и попыталась решить пару задач, но мысли постоянно сбивались на постороннее и сосредоточиться не удавалось. Я катала карандаш между ладонями, размышляла об одноклассниках и фронтовых друзьях, но о Серёже Луговом вспомнила в последнюю очередь. Забавно, но между нами стояла его торговля папиросами на рынке. Торговлю папиросами в то время, когда другие ребята сражаются на фронте, я расценивала как предательство.

Мои безуспешные занятия физикой прервал неожиданный стук в дверь. Звонок не работал, потому что электричество в дома подавали с девятнадцати ноль-ноль. Радио работало от радиоточки и не зависело от электричества.

Я сломала карандаш, вскочила, потом зачем-то схватила учебник, заметалась из стороны в сторону и поковыляла к двери, точно зная, кто за ней стоит.

– Вот, пришёл справиться о твоём здоровье, – сказал Матвей и протянул небольшой свёрток в газетной бумаге.

– Что это?

Он наклонил голову и быстро глянул на меня исподлобья.

– Это вместо букета.

– Вот как? Интересно. – Мне действительно было интересно, и я тут же надорвала уголок газеты. – Туалетное мыло?

– Цветочное, – с довольным видом уточнил Матвей, – нам вчера выдали, и я сразу подумал про тебя.

– Спасибо! Проходи, снимай шинель, ты совсем замёрз. Попьём чаю.

Я посторонилась, пропуская Матвея в квартиру, и очень надеясь, что он не почувствует, как моё сердце колотится в учащённом ритме. Неловко развернувшись, я выронила из подмышки учебник физики, и Матвей перехватил его на лету. Реакция у него была отменная.

– Решила повторить?

Я опечаленно подняла глаза вверх:

– Стыдно признаться, но я не смогла решить простую задачу начала учебного года. Неужели знания так быстро вылетают из головы?

Мне показалось, что от его улыбки в комнате посветлело.

– Давай показывай свою проблему. Попробуем разобраться вместе. Если ты, конечно, не против.

– Я не против, только чай поставлю. Ты ведь будешь чай, правда?

В присутствии Матвея я то краснела под его взглядом, то невпопад смеялась, то вдруг отвечала ему резко и грубо, отчего мне становилось стыдно, и я краснела ещё больше.

Мы решали задачи, сидя рядом, голова к голове. Матвей умел объяснять терпеливо, доступно, с юмором. Иногда он брал из моих пальцев карандаш и быстро набрасывал в тетради нужную схему. На своей щеке я чувствовала его дыхание. От его гимнастёрки по-фронтовому пахло табачным дымом. Я спросила:

– Ты куришь?

Матвей покачал головой:

– Нет, но в казарме все офицеры курят, да и мой командир дымит не переставая. – Он пытливо посмотрел мне в глаза: – А ты?

– Тоже нет. Нам, девушкам, в пайке табак не положен. Зато сахару давали больше. А несколько раз меня угощали трофейным шоколадом, но было противно его есть, хотя я сладкоежка.

– Я учту на будущее, – негромко сказал Матвей.

Я поддела:

– Про что учтёшь? Про трофейный шоколад или про сладкоежку?

– И про то, и про другое.

Он снова упомянул будущее, которого на войне может и не быть. Вернее, будущее есть у всех, но никто не знает, как долго оно продлится. Сейчас минуты нашего общего настоящего и будущего прощания отсчитывал будильник. Матвей сказал, что его отпустили до семнадцати ноль-ноль. Я то и дело отвлекалась на циферблат, мысленно заклиная стрелки двигаться медленнее, но они бежали и бежали по кругу, пока Матвей не положил свою руку на мою:

– Уля, мне пора.

– Пора? Уже? – Мой голос упал до шёпота, но мне было безразлично, заметит он мою растерянность или нет.

Матвей сделал шаг к двери, но внезапно повернулся ко мне и положил руки на плечи.

– Теперь, после Сталинграда, всё будет иначе. Мы обязательно дойдём до Берлина!

Его слова падали, как слёзы, обжигая мне грудь. Сердце колотилось как бешеное, и стало трудно дышать.

Я знала, что не должна давать волю чувствам, потому что все, с кем я дружила на фронте, погибали. А я не хочу, чтобы Матвей погиб. Я готова сама погибнуть вместо него, только бы он жил!

– Уля, можно я буду тебе писать?

Закусив губу, я угрюмо помотала головой и произнесла невообразимое:

– Нет, не надо. Я не хочу, чтоб тебя убили.

Кажется, он меня понял, потому что легко прикоснулся пальцами к моей щеке, улыбнулся и вышел.

Я слышала его торопливые шаги вниз по лестнице. Хлопок входной двери прозвучал, как одиночный выстрел, оборвавший чью-то короткую жизнь. Я прислонилась спиной к стене и заплакала.

* * *

На месте заводоуправления лежала груда обломков, припорошённых слоем снега, тёмного от дыма заводской трубы. Ветер трепал кусочек занавески, зажатой между балками. Ржавыми копьями торчали вверх погнутые прутья железной арматуры. Прямое попадание бомбы приплюснуло кирпичный остов здания, как картонную обувную коробку.

Мне стало страшно от мысли, что мама могла остаться здесь под обломками навсегда. Я взяла её под руку и на миг прижалась подбородком к плечу:

– Мамочка, какой ужас!

Мама пожала плечами:

– Уверена, что на фронте страшнее.

Трудно сказать, страшнее на фронте или нет, потому что там готов к взрывам, бомбёжкам, даже к рукопашной. Но в тылу, посреди мирного города, бомбы и обстрелы – немыслимая жестокость и подлость. Наверное, самое тяжёлое – быть в оккупации или в плену, когда некуда спрятаться и твоей жизнью распоряжаются фашисты и полицаи. Я подумала о Матвее. Он был в плену, и если бы его не отбили наши, то… Я не стала додумывать мысль, от которой моё сердце укатилось в пятки, и остановилась у Доски почёта. Взгляд выхватил знакомую фамилию: «Баринов Евгений Семёнович». С фотографии на меня смотрел юноша с серьёзным «взрослым» лицом и твёрдым рисунком сжатых губ. Я не поверила своим глазам:

– Мама, это что, Женька Баринов из параллельного класса? Хулиган и двоечник, которого директор грозился выгнать из школы?

Мама с гордостью улыбнулась:

– Евгений Семёнович у нас на заводе известная личность. Он ежедневно по три нормы выдаёт, а потом остаётся сверхурочно помогать новичкам.

– Ничего себе, как всё может перевернуться с ног на голову. – Я задумалась. – Отстающие выходят в передовики производства, а комсорги спекулируют папиросами на базаре.

– Это ты про кого?

– Да есть один такой, мне Игорь Иваницкий сказал. Мама, ты помнишь Игоря?

– Игорь, что на скрипке играл? Конечно, помню. Необыкновенный был мальчик, душевный, умный, отзывчивый.

– Да, – я опустила голову, – только мы, дураки, не замечали и дразнились. Я его на фронте встретила, а потом… – Я хотела рассказать, как мне пришлось стирать Игореву окровавленную гимнастёрку от похоронной команды, но не смогла и коротко выдохнула: – Игорь погиб.

– Боже мой, сколько горя! – Мама крепко обняла меня за талию. – Иногда кричать хочется.

В молчании мы миновали несколько заводских корпусов, внутри которых кипела работа. Из тарного цеха доносился дробный грохот молотков, а над входом аршинными буквами белел лозунг, не сходивший с уст с начала войны: «Всё для фронта, всё для Победы!»

Нас согнал с дороги грузовик, доверху заполненный углём, и шофёр – усатый дядька в кепке – коротко посигналил в знак приветствия.

– Заводоуправление теперь в бывшей столовой, – сказала мама. – А столовую урезали вполовину, всё равно большинство работников едят прямо у станков, да и работают без перерыва. Ты уверена, что выдержишь после ранения?

Мама с тревогой заглянула мне в глаза, и я твёрдо пообещала:

– Конечно. Я ведь не ногами буду работать, а руками.

Перед тем как идти устраиваться на завод, я на всякий случай туго перебинтовала лодыжку и изо всех сил старалась не хромать. Кажется, моя задумка удалась, потому что мама немного повеселела и, когда мы дошли до конторы, шутливо подтолкнула меня к нужному коридорчику.

– Тебе сюда. Добро пожаловать в ряды пролетариата.

Около двери отдела кадров уже скопилось несколько человек, самому старшему из которых на вид было под пятьдесят, а самому младшему парнишке – «метр с кепкой», – наверное, лет четырнадцать-пятнадцать. Я обратила внимание на высокого парня с красивыми волнистыми волосами и ровными, словно нарисованными углём, дугами бровей. Он равнодушно смотрел в окно, где несколько рабочих катили тележку с тёмно-зелёными ящиками для снарядов.

Из двери отдела кадров выглянула пожилая кадровичка с помятым лицом и припухшими веками. Похоже, она недавно плакала.

– Товарищи, заполните пока анкеты и ждите начальника механического цеха товарища Молодцова, он разберёт, кого куда определить.

Сквозь щёлку в неплотно прикрытой двери я увидела, как кадровичка села за стол и несколько раз крепко ударила себя кулаком по лбу, а потом взяла в руки треугольник фронтового письма и прижала его к лицу.

Начальник цеха появился минут через сорок. Он выглядел давно не спавшим человеком с запавшими от усталости глазами. На ходу вытирая руки ветошью, он сунул её в карман рабочей робы и, оглядев наше разношёрстное общество, предложил:

– Проходите в кабинет.

Кадровичка уступила ему место:

– Присаживайтесь, Павел Петрович, вот анкеты. – Она придвинула тонкую стопку папок с нашими заявлениями о приёме на работу. Он поблагодарил её коротким кивком головы, потёр глаза двумя пальцами правой руки и стал читать анкеты.

– Кто Пирогов?

– Я, – выдвинулся вперёд мальчишка-подросток. Его тоненький голосок зазвенел, как у девочки.

– Сколько тебе лет?

Я заметила, что паренёк приподнимается на цыпочки, чтобы выглядеть повыше.

– Уже шестнадцать, – он сделал паузу, – скоро будет. В мае.

Товарищ Молодцов глубоко вздохнул:

– Тебе бы подрасти немного, ты и болванку в руках не удержишь.

– Кто? Я? – возмутился паренёк.

Он внезапно стремительно нагнулся вперёд, сжался в комок и встал на руки, ровной свечой подняв ноги вверх.

Начальник цеха опешил.

– Силён, брат. – Он посмотрел на кадровичку: – Оформляй его, Елена, учеником токаря. Следующий у нас Кулименко.

– Кулишенко Максим Иванович, – поправил его парень с девичьими бровями. Он не стал выходить вперёд, потому что возвышался над всеми нами на полголовы.

– Кулишенко так Кулишенко, я запомню. – Начальник цеха отложил его анкету в сторону. – Где учился, какая специальность?

– Там же всё написано, – снисходительно ответил Кулишенко. – Специальность – стрелок-пехотинец, могу в разведку, могу за пулемёт. Комиссован после ранения.

– Это ты военкому расскажешь, – осадил его начальник цеха. – Пойдёшь наладчиком, раз в технике разбираешься.

– Так точно, товарищ командир. – Кулишенко обернулся ко мне и подмигнул. – Просись тоже в наладчицы, будем дружить.

– Ещё чего, – прошипела я сквозь зубы и тут услышала свою фамилию.

– Евграфова.

– Я!

Шагнула вперёд и встала, руки по швам. Мне показалось, что товарищ Молодцов посмотрел на меня с тоской.

– Где училась? Что умеешь?

– В школе училась, а потом работала прачкой в полевом прачечном отряде.

– Значит, повоевать успела, – удивился начальник цеха. – А почему ушла?

– Не ушла бы, ни за что не ушла, у нас знаете какие девчата отличные! Но после госпиталя врач велел ехать домой.

– Понятно. Ранение не помешает?

Я помотала головой:

– Нет, я выносливая.

Начальник цеха побарабанил пальцами по папке:

– Пойдёшь учеником токаря. Согласна?

– Да, конечно! – обрадовалась я, хотя смутно представляла себе работу токаря. Мне было всё равно, кем работать и где, лишь бы для фронта.

– Относится ко всем. – Начальник цеха повысил голос. – У токарей работа сдельная, опытные рабочие получают до семисот рублей. Ну и, конечно, рабочая карточка, как положено. Работать придётся от зари до зари, без поблажек. Но коллектив у нас дружный, без помощи не оставим.

Побеседовав с каждым, начальник цеха товарищ Молодцов сделал отметки в анкетах, кадровичка выдала нам пропуска – картонные карточки с печатью, – и мы пошли в цех.

* * *

Механический цех поражал размерами и оглушал какофонией звуков, начиная от гулких ударов пресса и заканчивая пронзительным визгом резцов по металлу. Между двумя рядами станков стояли тележки с чугунными заготовками, лежали какие-то трубы, ящики с песком и жестяные вёдра, в которых кучей была навалена пёстрая ветошь. Продольные окна под высоким потолком плохо хранили тепло, и в цеху было не намного теплее, чем на улице, разве что не дуло.

– Заготовку голыми руками не берите, только в брезентовых рукавицах, – предупредил товарищ Молодцов, – на морозе кожа прилипнет к металлу, как язык к консервной банке.

Меня удивили небольшие рули на станках и то, как весёлой змейкой резец срезал с заготовки слой металла. Около двери, как солдаты на параде, в ряд стояли заготовки снарядов. Худенькая девушка с косичкой мимолётно глянула в нашу сторону, взяла кисточку, ведёрко с краской и на одном из снарядов вывела: «Гитлер капут».

Товарищ Молодцов подвёл меня к старику с красным носом и какими-то очень длинными руками с крупными тёмными ладонями:

– Савельич, возьми ученицу.

– Ученицу, говоришь? – Савельич выключил рубильником электромотор и осмотрел меня с ног до головы. – Как звать?

– Ульяна Евграфова. – Я поняла, что осипла от волнения, из горла вылетел жалкий писк.

Савельич усмехнулся:

– Ну что, коза-дереза, боишься?

В поисках поддержки я оглянулась на начальника цеха, но он уже ушёл вперёд, расставляя к наставникам других новичков. Чтобы Савельич не признал меня слабачкой, я отважно шагнула к станку и громко заявила:

– Никакая я вам не коза, нечего обзываться, а когда научусь, то ещё и вас обгоню.

– Ну-ну, – Савельич похлопал станок, как коня по холке, – раз такая умная, то востри уши и запоминай. – Он показал на ручную тележку, где торчком, на донышках, стояли отливки будущих снарядов. – Процесс несложный, операций всего шесть, главное, соблюсти точные размеры по шаблонам.

Операции, шаблоны, штангенциркуль – с каждым словом Савельича я сникала всё больше и больше, ругая себя последними словами за глупую самонадеянность. Верно говорят: молчание – золото. Промолчала бы – сошла бы за умную.

Замерев соляным столбом, я смотрела, как Савельич поворачивает револьверную головку суппорта, меняет резцы, зажимает чугунную отливку в патроне шпинделя, и становилось ясно, что ничегошеньки я не понимаю.

– А это что? – Я показала на какие-то штуки на станке.

Савельич шумно, по-лошадиному выдохнул:

– Это патрон, в нём шесть кулачков, три в передней части, три в задней. Надо зажать отливку кулачками так, чтобы ось вращения патрона точно совпала с осью вращения снаряда в нём, иначе снаряд закувыркается в воздухе и брякнется на землю, а мы выдадим брак. – Он взглянул на меня из-под кустистых бровей: – Освоишь правильно вставлять отливку – считай, половину науки освоила.

Легко сказать «половину науки», да трудно сделать! Проклятую отливку я научилась вставлять через несколько дней, и лишь тогда Савельич доверил мне выточить первую снарядную заготовку:

– Ну, давай, коза-дереза, действуй!

Я метнула на Савельича сердитый взгляд и потянулась к рубильнику включить станок. На нервной почве руки дрожали, а глаза от напряжения сошлись к переносице. Электромотор взвыл, как самолёт на взлёте. Патрон с зажатой отливкой, визжа, завертелся, исторгая на пол и на станину голубоватую спираль стружки. Нажимая на рукоятки суппорта, я повела резец поперёк горловины, и моё сердце переместилось из груди на кончики пальцев. Ведь если я запорю заготовку, то наша артиллерия недосчитается одного снаряда.

– Теперь останови станок и промерь диаметр! – с напускной сердитостью прокричал Савельич, но я видела, что он доволен моей работой.

Через неделю начальник цеха допустил меня до самостоятельной работы, но за двенадцатичасовую смену я смогла обработать всего восемь отливок.

– Неплохо для начала, – похлопал меня по спине Савельич, а я смотрела на одиннадцать испорченных болванок и глотала горькие слёзы обиды.

Я видела, как лихо вытачивают снаряды мальчишки и девчонки из ремесленного училища, и мне хотелось кричать от досады и злости на собственную беспомощность и руки-крюки, которые росли неизвестно откуда.

Когда дома я напряжённо повторяла в памяти каждую операцию, то всё казалось элементарно простым, но стоило прийти в цех, как мы со станком вступали в противоборство – кто кого пересилит: или он меня доконает, или я переборю его железное упрямство.

Но мало-помалу мастерство прибывало, и в моей графе сдельной работы стали появляться двухзначные цифры по нарастающей: десять, пятнадцать, двадцать. Через месяц с моего станка стало уходить в набивку по шестьдесят заготовок, а Савельич прекратил дразнить меня козой-дерезой.

Выточенные снарядные стаканы погружали в контейнеры и увозили на другой завод набивать взрывчаткой и ввинчивать боеголовки со взрывателем. Снаряды, уложенные плотными рядами в крепкие зелёные ящики, поедут на фронт сначала в товарном вагоне, а потом на полуторках или подводах, пока не попадут к орудию. И какой-нибудь офицер, такой как Матвей, даст команду заряжать, а потом взмахнёт рукой и выкрикнет:

«Огонь!»

И в том, как под кинжальным огнём артподготовки дрогнут и отступят с позиций фашисты, будет и частица моего труда.

* * *

Новая работа так захватила мои мысли, что я чуть не пропустила наступление весны. Обычно при виде первых почек на вербах я приходила в какой-то необыкновенный, щенячий восторг от предвкушения чуда нового лета, а в эту весну едва заметила, что пора с валенок переходить на резиновые сапоги и вместо тёплого платка на голову надеть беретку.

Впрочем, в цеху не особенно потеплело, поэтому в обед все рабочие высыпали на улицу, чтобы хоть чуть-чуть погреться на солнышке. Я закрыла глаза, на долю секунды отрешившись от действительности. Тёплые лучи мягко гладили меня по голове, по лбу, по векам, щекотали губы и нос.

– Загораешь, Ульяна?

Я приоткрыла глаза и сквозь щёлочки посмотрела на Максима Кулишенко, с которым нас вместе принимали на работу. Он сразу запомнился красивыми бровями и тем, как бойко перечислял свои военные специальности. Поодаль от Максима, само собой, крутилась Зоя Вахмистрова и бросала в его сторону восхищённые взгляды. Зойка пришла на завод в начале войны, и Кулишенко поставили к ней учеником, хотя она была моей ровесницей, года на три младше Максима.

– Загораю. Отойди и не заслоняй мне солнце.

Он передвинулся на шаг в сторону, и теперь его тень падала на Зою.

– Ульяна, слышала, что в кинотеатре идёт новый фильм с Жаровым и Людмилой Целиковской? Называется «Воздушный извозчик». Кто смотрел, говорит – отличное кино!

– И что?

– Ничего. – Он пожал плечами. – Не хочешь сходить после смены?

– Неа.

Я разомлела на солнце, и мне было лень разговаривать, но Кулишенко не отставал:

– Зря. Говорят, шикарная комедия. Обхохочешься. Кстати, я Целиковскую вот как тебя сейчас видел. Она к нам на фронт приезжала. В кино смотришь – вроде крепкая, а в жизни совсем миниатюрная, вот такусенькая. – Взмахом руки он отмерил рост Целиковской себе по плечо, едва не задев ладонью Зою Вахмистрову.

Я взглянула на её лицо, раскрасневшееся, как вишня. Кажется, от напряжения Зоя перестала даже дышать. Меня нисколько не волновало приглашение Максима, мало того, я не желала ни ссоры с Зоей, ни её косых взглядов в мою сторону. Ответ напрашивался сам собой. Я покачала головой:

– Всё равно не хочу в кино. Не уговаривай.

– Максим, я с тобой схожу, – неуверенно пискнула Зоя и испуганно заморгала ресницами.

– Мы с тобой уже ходили, – хохотнул Максим, – или забыла? Я парень правильный, всех девушек по очереди приглашаю, в порядке шефской помощи. Захочешь – про фронт тебе расскажу.

Я заложила руки за голову и потянулась:

– Про фронт – это хорошо. Тебя, кстати, где ранило?

Максим присел рядом:

– Под Смоленском. И знаешь, самое обидное, что не в бою. – Он цокнул языком и вздохнул. – Сидим мы, значит, со своим взводом, перловку лопаем, ложки стучат о котелки. Вдруг кто-то из ребят как закричит: «Воздух, воздух, рама!» Рама, чтоб ты знала, – это самолёт такой. Он квадратный на вид и очень тихий. Мотор стрекочет, как кузнечик, сразу и не расслышишь.

Я хорошо представляла самолёт-разведчик «Фокке-Вульф» и даже знала, что их изготавливает для немцев завод в Праге, но промолчала, предпочитая не распространяться о своей фронтовой истории, ведь я ничего особенного не делала, а просто стирала бельё.

Я посмотрела на Максима:

– И что произошло дальше?

– А дальше из самолёта на нас вдруг полетел большой ящик, и оттуда посыпались гранаты. Мы с мужиками сразу не поняли, в чём дело, а когда отгремели взрывы, оказалось, что одна половина взвода лежит замертво, а все остальные ранены.

– Ой, Максим! – громко охнула Зоя. – Как страшно! – Она заглянула ему в глаза: – Ты у нас герой!

– Обидно произошло. – Я встала. – Но всё-таки ты жив. Тебе повезло.

– Повезло? Да что ты понимаешь! – Его голос налился злостью. – Чем повезло? Тем, что я здесь болванки точу, а не танки прямой наводкой останавливаю? Да я, если хочешь знать, уже сержантские лычки мог бы носить и медаль заработать. – Он хлопнул себя ладонью по груди. – А я вместо фронта в городе околачиваюсь с малолетками и бабами.

– А ты здесь медаль заработай! – Я развернулась к нему лицом. – На заводе тоже медали не за танцы дают, и Победу мы здесь тоже куём, вот этими вот руками. – Я развернула к нему ладони с содранной кожей. – А с фронта не ты один списан по ранению.

Я не хотела упоминать про фронт, но слово не воробей, вылетит – не поймаешь. Правда, при приёме на работу я говорила, что работала в полевом прачечном, но, видимо, Максим пропустил это мимо ушей, а я больше на эту тему не распространялась.

Максим моментально оживился:

– Ты, что ли, была на фронте?

Мне не нравилось вызывать к себе интерес и вроде как хвастаться. Сколько раз я зарекалась болтать лишнее! Что же я за бестолочь такая?

Прямой взгляд Максима требовал ответа. Зоя вцепилась ему в рукав. Стоящие неподалёку рабочие из нашего цеха с интересом прислушались.

– Я была в полевом прачечном отряде.

Лицо Максима подёрнулось в смешливой гримасе.

– Так ты из банно-прачечного батальона? Из мыльных пузырей? Ну надо же! А строишь из себя недотрогу, в кино идти отказываешься. Или к вам на фронте всё больше офицеры заглядывают приятно провести время и позабавиться?

Меня словно с головой в чан с кипятком окунули.

– Что? Что ты сейчас сказал? – Я остановилась в последний момент, когда уже занесла кулак для удара. Но вместо этого схватила Максима за грудки и с бешенством встряхнула. – Позабавиться, говоришь? А ты не пробовал стирать норму восемьдесят пар белья в день, так что кожа с рук облезала и ногти отваливались? А кровь выливать вёдрами не пробовал? А телогрейки с убитых в землю закапывал, чтоб земля смертный дух вытянула? А пленных из концлагеря на руках выносил? А мешки бинтов из медсанбата от крови и гноя отбеливал? Как думаешь, много у нас оставалось времени на забавы с офицерами?

Каждое своё слово я сопровождала резким толчком в грудь, и Максим пятился и пятился, пока не упёрся спиной в стену цехового корпуса. Над его головой полоскался первомайский лозунг, и алый кумач отбрасывал на лицо багровый отсвет.

– Ульяна, ты что? Я же пошутил… Я не хотел… Я не знал… Мужики в госпитале болтали…

– Ах, мужики… – Я отпустила Максима. – Не думала, что мужики могут быть сплетниками хуже кумушек на лавочках.

Я повернулась и увидела, что на нас смотрит добрая половина рабочих цеха. Зоя стояла, прижимая руки к щекам. Мой наставник Савельич еле заметно улыбался в усы:

– Молодец, дочка! Умеешь постоять за себя и за подруг.

В первый раз он назвал меня дочкой, а не козой-дерезой. Я вдруг поняла, что вспышка ярости вымотала меня до изнеможения, и побрела к кубу с горячей водой, который стоял в красном уголке. Я ловила на себе сочувствующие взгляды рабочих и едва успевала кивать головой на их приглашения:

– Уля, давай к нам, попьём чаю с сушками.

– Заходи к нам, почитаем свежую газету.

– Подруливай сюда, подруга, послушай, какой анекдот расскажу.

Но я пошла к станку, и моя обида растворилась в шуме его двигателя.

* * *

«Обращается к тебе Матвей, если ты меня ещё помнишь.

Добрый день, Ульяна! Хотя какой день во время войны может считаться добрым? Наверное, тот, в который почта приносит письмо из дома или когда у врага отбит ещё один населённый пункт.

Несмотря на твой запрет, я всё-таки решил написать тебе письмецо с фронта. Знаешь, бумаге можно доверить то, что никогда не осмелился бы произнести вслух. Так вот, признаюсь: я постоянно думаю о тебе и ничего не могу с собой поделать. Доходит до смешного. Например, вчера нам выдали чистое бельё, и я сразу представил, что оно выстирано руками твоих подруг. Это было как привет от тебя, и я целый день ходил счастливый, словно получил подарок на день рождения. Кстати, день рождения у меня в мае, буду рад, если вспомнишь про меня и мысленно пожелаешь мне удачи.

Я уже в войсках, принял командование огневым взводом. Накануне наш полк навязал противнику бой. Случилось так, что в нашем расчёте осталось всего три человека: я за наводчика и командира орудия и замковой Меликян, а снаряды подносил ездовой Муха (не прозвище, а фамилия). Скажу честно, нам пришлось туго, но главное – мы победили, и сводка Совинформбюро не даст мне соврать. Это я немного хвастаюсь.

Земля наконец оттаяла, и к нам в блиндаж прорвался ручей с небольшой высотки, а в окопах стало по щиколотку воды, впору вплавь пускаться. Но ни холод, ни сырость не смогли испортить весеннего настроения. Я не удержался, смастерил из щепки лодочку, и мы с заряжающим гоняли её друг другу и хохотали как дети.

А недавно мы заняли населённый пункт, в котором уцелел один-единственный дом. Мы набились туда на ночёвку, как селёдки в бочку, не разбирая, кто рядовой, кто командир. Раненого ротного уложили спать на оттоманку, а мне досталось место под столом. Стал туда заползать, смотрю – книжка лежит. Оказалось, тот самый учебник по физике за девятый класс, из которого мы с тобой задачи решали. Теперь таскаю его с собой в вещмешке, и когда накатывает грусть, открываю на двадцать пятой странице, перечитываю задания и вспоминаю, как ты хмурилась, когда ответ не сошёлся, или как улыбнулась, когда удалось с первого раза вывести график равноускоренного движения. Кстати, на обёртке твоего учебника я подсмотрел твою фамилию, так что письмо дойдёт точно.

Ульяна, ты учёбу не бросай! Хотя бы по десять минут в день, но выкраивай на повторение. Нашему поколению придётся заново отстраивать страну, и тут знания ох как пригодятся!

Когда я думаю о скором лете, то загадываю, чтобы оно стало боевым и к зиме мы вышибли с нашей земли фашистскую нечисть. Расписался я что-то! Вестовой зовёт к командиру полка, поэтому прощаюсь. Если ответишь, буду рад, но если нет, то я всё равно напишу тебе.

С фронтовым приветом, твой случайный знакомый Матвей Морозов.

15 апреля (сама догадайся, почему я ставлю это число)».

* * *

– Мама! Мама! Куда ты положила старые газеты? Ты их не пустила на растопку?

Я кинулась к столу и схватила несколько номеров «Правды», которую родители выписывали так давно, сколько я себя помню. «Правду» читали, наверное, в каждой советской семье, а найти нужный номер в заводском красном уголке вообще не составляло труда, но я чувствовала необходимость найти сводку за пятнадцатое апреля немедленно, прямо сейчас!

Дрожащими руками я перебрала газетные страницы: за сегодня, за вчера, за позавчера.

– Мама, а где другие?

Мама отложила штопку и посмотрела на меня с изумлением.

– А что случилось?

– Ничего не случилось, мама! Мне нужны апрельские номера. Очень-очень нужны!

– Ну не знаю. Ульяна, сейчас уже май, где я тебе возьму апрельскую газету? Если только на кухне посмотреть, я недавно полки газетами застелила.

– Полки! Газетами! Мама… – Я застонала.

Мама встала и пошла в кухню. Я слышала, как она гремит кастрюльками, и приплясывала от нетерпения и необычного, волнующего счастья, которое накатило на меня морской волной, едва я поняла, что почтальон принёс мне письмо от Матвея.

– Повезло тебя, Уля! Я нашла газету!

– Дай! Дай скорее! – Сильно прихрамывая, я поспешила маме навстречу и почти вырвала из рук помятые газетные листы с чётким отпечатком дна кастрюльки.

ДНЕВНОЕ СООБЩЕНИЕ СОВИНФОРМБЮРО

15 АПРЕЛЯ 1943 ГОДА

В течение ночи на 15 апреля на фронтах существенных изменений не произошло.

На Западном фронте на одном участке лейтенант Лебедев, старший сержант Забиякин, старший сержант Ковриков, сержант Якимов и красноармеец Зубанов совершили вылазку в расположение противника. Разведчики проникли на передний край немецкой обороны, ворвались в траншею, гранатами и огнём автоматов уничтожили 35 гитлеровцев. Захватив немецкий ручной пулемёт, разведчики вернулись в своё подразделение.

* * *

Севернее Чугуева огнём нашей артиллерии рассеян двигавшийся походной колонной батальон пехоты противника. На дороге осталось до 150 вражеских трупов и 5 разбитых автомашин.

* * *

Южнее Изюма бойцы Н-ской части отбили атаку противника, пытавшегося овладеть одной высотой. В результате боя уничтожено до 100 немецких солдат и офицеров, подбит немецкий танк и 2 противотанковых орудия. На другом участке наша разведывательная группа, пробравшись в тыл противника, открыла огонь по подходившей колонне гитлеровцев. Не разобравшись, в чём дело, по этой же колонне открыли огонь и немцы, находившиеся в одном населённом пункте. Выйдя из-под обстрела, наши разведчики вернулись в свою часть, а гитлеровцы в течение двух часов вели между собой перестрелку.

На Волховском фронте огнём артиллерии Н-ского соединения уничтожены артиллерийская и 3 миномётные батареи противника, взорвано 2 склада боеприпасов и рассеяно до роты немецкой пехоты.

* * *

На Кубани лётчик гвардии майор Крюков, патрулируя над расположением наших войск, заметил 3 немецких истребителя «Мессершмитт-109» и навязал им бой. Майор Крюков сбил 2 самолёта противника. Сбитые немецкие самолёты упали на нашей территории.

Партизанский отряд, действующий в одном из районов Волынской области, установил, что на ближайшую станцию ожидается прибытие воинского эшелона противника. Партизаны в нескольких местах заминировали железнодорожные пути. Немецкий поезд, шедший двойной тягой, подорвался на минах и упал с высокой насыпи. Разбиты 35 классных вагонов и оба паровоза. Убито и ранено несколько сот гитлеровцев. На следующий день группа партизан этого же отряда, наблюдая за железной дорогой, пропустила немецкую контрольную дрезину, проверявшую исправность пути. Когда дрезина прошла, партизаны заминировали полотно и скрылись. Следовавший за дрезиной поезд наскочил на мины и полетел под откос. Разбито 28 вагонов, в которых находились немецкие солдаты и офицеры.

* * *

Югославские патриоты одержали ряд успехов в боях с оккупантами. B районе Оточаца партизаны очистили от противника населённый пункт Брлог, истребили более 100 вражеских солдат и офицеров и взяли в плен 80 итальянцев. Захвачены трофеи: 25 станковых пулемётов и 200 тысяч патронов. Патриоты заняли также населённый пункт Велика Писаница. В уличных боях в этом пункте уничтожено 160 немцев. Вся территория вокруг города Книн полностью очищена от оккупантов. В этом районе партизаны истребили до батальона итальянских солдат и офицеров.

* * *

Затаив дыхание, я скользила глазами по сводке, пока не остановилась на втором сообщении. Вот оно! Точно! Сердце забилось так, словно я держала Матвея за руку – тёплую, нежную и сильную.