Текст книги "Позови меня трижды"

На графских развалинах

Однажды за чаем Рая озабоченно сказала Тане и Кате: «Не могу нормальных баб в Кузькины киоски на выезд подобрать. Далековато, а номенклатура товара там большая, там котелком соображать надо. Покупатели злятся, когда продавец долго возится. Не знаю, кого искать. Все считают, что раз киоски далеко, то и воровать можно! А там самая высокая ставка! Я бы и премию за реализацию назначила помимо Кузьмы! Вот испакостился народ! За деньги уже работать не хочет!»

Катя тут же ей сказала, что найдет ей людей. И Райка, намазывая ей на булку взбитые сливки, ответила ей, что кого она приведет, того в те киоски и посадят. У Кати давно болела душа о неприкаянных Ленке и Люде. Бибикус уже вместе с Бабаем контролировали несколько фруктовых лотков, и на открытом воздухе Розалия Львовна сама уже не стояла. Но как бы хорошо помочь девчонкам! В этот момент зазвонил телефон, Таня взяла трубку и с удивлением передала ее Кате: «Кать, это тебя!»

Звонили графини. Несколько раз она их видела торгующими семечками на кольце, но не остановилась поговорить ни разу. Как они узнали ее телефон? Но вспомнила, что оставила этот телефон, на всякий случай, на старой работе, значит, графини уже успели позвонить и туда.

Графини дрожащими голосами бурно радовались за нее, желали ей счастья, удачи, и Катя поняла, что они уже выпили. Твердо, назвав их по имени-отчеству, она приказала им явиться завтра с утра в офис для оформления на работу в качестве киоскеров. Только положив трубку, она почему-то с тревогой вспомнила тот вечер, когда они пропивали их пальмы. Что-то там было очень важным…дежа вю…

Теперь, после смены в Кузькином киоске, графини иногда звонили ей засвидетельствовать свое почтение. Танька при этом кричала: «Кать, к телефону! Бомжихи твои звонят!» Торговать в ларек Натуся и Ксюша ходили вместе. Воровать они, конечно, не воровали, но часто после смены надирались теперь сладенькими дешевыми спиртовыми настойками. Катя с огорчением слушала их бессвязные ласковые голоса по телефону. После выпивки их теперь все время тянуло кому-нибудь позвонить. Они сообщали какие-то нелепости про инкассаторов, которых долго ждали на ветру, про мальчишек из «крыши», которые их прозвали «кошелками», про ящики, которые им надо срочно сжигать на пустыре, про то, что они справляются только вдвоем, потому что никак не успевают пересчитывать деньги и скручивать их в пачки. Катя поняла, что графини допились до белой горячки, и решила проверить их как-нибудь перед работой после ночной смены.

Валере она сказала, что уходит пораньше проводить Машу в школу. Он сонно промычал что-то невнятное в ответ. Естественно, она не собиралась рассказывать ему про спивающихся подруг, которых сама же навязала в его фирму.

Кузькины киоски стояли почти на выезде из города. Сюда редко наведывались санитарные и налоговые инспектора, полагая, что взять с этих киосков нечего. Но Кузьма не был дураком, разместив свой бизнес в таком месте. Основная выручка поступала здесь ночью, когда в киосках заправлялись горючим КАМАЗы дальнобойщиков и бандитские джипы. Невдалеке стояли и шесть высотных общежитий нефтяников, у которых всегда хватало на водку.

От хозяйственного двора общаг с огромными мусорными мульдами тянуло свежей гарью, видно, общежитские ребятишки подожгли мусор с вечера.

В киоске, обклеенном неприличными фотками, ее встретила улыбающаяся Ксюша в телогрейке и перчатках с обрезанными пальцами. По утрам было еще довольно холодно, печка работала плохо. Ксюша обматывала пачки денег газетными полосками бесплатных приложений о продаже жилья и ловко закрепляла их твердым клеем. Она сказала, что прошедшая ночь была довольно спокойная, никто из стриженых ежиком малолеток за данью не приезжал, а к утру, когда начинают работать разные там фискальные органы, у них уже все готово.

Катя обессилено присела на один из стульев, привинченных к полу, с тайником под сиденьем, из которого Ксения Леонидовна уже вынула всю ночную выручку. Потом в киоск протиснулась Наталия Георгиевна с обветренным лицом, утирая руки от въевшейся копоти. Она действительно жгла какие-то ящики из-под спиртного возле мусорных мульд на пустыре за киоском. Графини предложили выпить вместе с ними, пока не приехали инкассаторы за деньгами. Ни одна из сигаретных пачек в киоске не имела характерной голубой акцизной наклейки. Женщины наперебой стали уверять, что у них все шито-крыто, что ничего Катьке не грозит, пусть не боиться, они все сделают как надо, что никто ничего от них не узнает, что с накладными у них полный порядок!

На фанерном столике, накрытом выцветшей клеенкой с прожженными сигаретным пеплом дырками, лежала месячная выручка двух Кузькиных киосков, которую он показывал только по черной кассе. Кате не составило труда выяснить, какой оборот прошел через руки Ксюши с криво подстриженными ногтями за последние две недели. Графини помнили каждую мелочь, даже полное сближение с народом у трамвайного кольца не вытравило в них острой памяти профессиональных сметчиц.

Ждать «инкассаторов» Катя не стала, и так было ясно почти все. Она вышла из киоска, ветер ударил ей в лицо. Ей было страшно за двух провожавших ее женщин. К остановке она шла медленно, с тягостным предчувствием приближающейся беды. От бессилия она чуть не разрыдалась посреди улицы. Так бывает в кошмарном сне, когда вдруг обнаруживаешь себя балансирующей на краю бездонной пропасти.

* * *

Катя молча смотрела перед собой. Она даже не слушала Татьяну, старавшуюся как-то вывести ее из явного ступора, в котором бывшая сопля явилась на работу. Рая, раскладывавшая варенье и булочки к чаю, с удивлением отмечала про себя, что начинает испытывать к Кате что-то вроде страха. Таня совершенно запугала ее рассуждениями, что они все дождутся от Кати чего-то ужасного. А Катя, тяжко задумавшись, вспоминала давнюю сцену, подсмотренную ею когда-то, совсем случайно, в окно школьного гардероба. Кузька опасливо шарит по карманам заношенных драповых пальтишек с цигейковыми воротниками. Она тогда еще подумала, что Кузьку кто-то из ребят попросил принести что-нибудь из их карманов, все равно Кузька прогуливает географию! И никогда потом ей почему-то не приходило в голову, что и мамины янтарные бусы, пропали далеко не случайно. Терех все помойки и закоулки прочесал в поисках этих бус. И много еще чего пропадало бесследно по мелочи. А случайно ли за банковский кредит били одного Бобку и грабили только его квартиру? Катя решила это выяснить немедленно. Если ее подозрения оправдаются, необходимо немедленно выяснить юридическую принадлежность фирмы. При недавней сдаче баланса с подтверждением юридических данных в налоговую инспекцию отправился Кузьма. И даже Терех уклонялся от ее прямого вопроса о том, кто же является учредителем фирмы, в которой она восстанавливала бухгалтерский учет.

– Ты когда, Раиса, сменишь эту кофту, на локтях драную? И ведь баба ты еще молодая, сама шьешь даже, вкус, говоришь, есть, а своим видом только фирму позоришь! Меня мелкий опт с Северного рынка вчера спросил про тебя, мол, кто такая тут шастает? А я ему говорю – уборщица! – выговаривала Татьяна Райке.

– А мне, Танюш, ведь не как тебе, хороводиться не с кем! У меня муж пока не объелся груш.

– А вот поостереглась бы зарекаться, правда, Кать? Того и гляди, твой начнет с Кузькиным табором разъезжать!

– Не, Кузька просто к нам приходит. Я им всегда говорю: «Лучше дома посидите! Здесь и соленья свои и закуска! А в ресторанах – ни покушать, ни на диване полежать! Только деньги дерут!» Слава Богу, квартира сейчас позволяет… Мы, Кать, все-таки из халупы той съехали, хотя сейчас такой ремонт делать надо… Нет, дома оно дешевле и спокойнее!

Раньше бы Катя и слова бы не вставила в Райкину трепотню о проблемах с ремонтом новой квартиры. Плевать ей раньше было на все. Но сейчас она молча взяла калькулятор и тихонько принялась производить расчеты, время от времени, задавая наводящие вопросы: «Сколько раз в неделю вас Кузьма посещает? Водку-то, какую пьете? Огурчики – свои, говоришь? А сельдь – иваси? Рубахи грязные стираешь? А постельное белье в прачечную сдаешь? Они на кухне сидят? А в большой комнате на скатерку накрываешь? И почем нынче одноразовые скатерти? Прямо на ковер наблевал?!» Полученная сумма ошарашила даже Татьяну. Потрясенная Рая вслух тут же перевела деньги по курсу в газовые акции и облигации Сбербанка.

– Чо же делать-то? Пашешь ведь, как сволочь! А этот присосался клещом…

– Слушай, Рая, а почему вышибалы тогда Кузькину квартиру не ломанули? Он ведь кредит-то на себя, говоришь, брал? – невинным тоном вернулась Катя к давешнему повествованию Раисы о том, как вся техника возненавидела ее Бобика.

– Дык ведь он прятался, а у нас дети – не спрячешься. Он тогда все-таки помог, грех обижаться! Я тогда на него все бумаги и доверенность у нотариуса оформила, почти на все имущество… По той доверенности и вышли на нас… А чо спрашивашь-то?

– А когда киоски жгли, Кузька в котором сидел? – вдруг спросила побледневшая Татьяна, понимающе переглянувшись с Катей.

– Да в том, который у твоего старого дома стоял. Тебе Терех-то что, не сказал? Он же от Кузьки тогда к тебе посрать зашел. Кузька ту продавщицу заменял. Ну, помнишь, Тань, ее раньше всех вместо Наины приняли. Она полгода назад уволилась. А вопрос-то в чем, Тань? А ты чо молчишь, Катя?

– Ничего, Рая, ничего особенного. Просто не будь дурой, выстави-ка ты этого подлеца из дому. От греха подальше, – откусывая булочку, спокойно сказала Катя.

– Тань, ты чо? Кать, ты сразу говори! Ты что…

Видно у Раи с головой было в норме, потому что она медленно осела на стул, лицо ее жалко искривилось и покрылось мелкими красными пятнами. Она не заплакала, а только устало сказала: «Он же потом приходил, кушал у нас… У меня младший до сих пор после тех ночей во сне орет и писается, в летний лагерь послать парня не могу…»

Лучше бы Райка заревела, баба она была горячая, поэтому Таня и Катя, уже пожалев о сказанном, с растущей тревогой ждали ее реакции. Едва Катя успела закрыть дверь, как на Райку нашло. Она вскочила со стула, схватила его за спинку, занесла над головой и заорала: «Убъю, суку!» Танька навалилась на нее сзади, а Катя отбирала стул из безвольно опускающихся под истерическими рыданиями Райкиных рук. Танька обхватила Райку и, прижимая ее к себе, покачивая, шептала: «Тихо, Рая, тихо-тихо, тихонько Раечка… и домой отсюда, быстро-быстро!»

Собрав сумку бессильно воющей Раисы, Татьяна раздраженно сказала Кате: «Посиди тут на телефоне за меня, пока твой не подъехал. Я Раису хоть до остановки доведу. Никого сейчас не найти до дома ее отвезти!»

Катя только утвердительно кивнула. Она заметила, что на столе Татьяна оставила ключи от кабинета Валерия. На окнах там были металлические жалюзи, дверь в приемной стояла бронированная, так что кабинет был, по сути, довольно вместительным сейфом. Ключ от него Татьяна не доверяла ни Кате, ни Тереху, не говоря уж, о всех прочих. Даже полы мыла по указанию Валеры только сама. Катя осторожно открыла дверь в комнату, где еще ни разу не была без Валерия. Там, в итальянской выдвижной тумбе стола она нашла, наконец, уставные документы. Учредителем фирмы, за честь и процветание которой она ударно сражалась полтора квартала, являлась гражданка РФ Наина Фанильевна Кондратьева.

Рядом лежали пустые бланки и чистые листы с подписью Наины. Так вот на какие денежки Наина, отправив Егора пожить лето в Тереховской деревне, уехала на бархатный сезон в Анталию! Ничего-ничего! Катя, совершенно машинально, почти мимо дум тяжких, прихватив несколько необходимых бланков и чистых листов, подписанных коварной разлучницей, спокойно вышла из кабинета, аккуратно щелкнув импортным замком. Ключи она вернула на стол, бланки надежно спрятала в сумочку и, скромно присев на крайний стул для посетителей, спокойно стала ждать Татьяну.

Восьмерка треф

Восьмерка треф – досада и слезы в доме солидных людей. Трефам выйдет помощь от дамы. Вот теперь ясен смысл и десятки треф. Это богатство, скорое получение наследства, приобретение недвижимости, как раньше говорили. Ой, да какая нынче недвижимость? Вот раньше какая была недвижимость! Залюбуешься!

* * *

Неясный свет брезжил сквозь задернутые легкие летние занавески. Катя открыла глаза от острого внутреннего толчка, сердце сжала тянущая боль, которая, оказывается, давно была рядом и только ждала такого вот промозглого дождливого утра. Она заботливо закрыла одеялом голую спину спавшего рядом Валеры и тихонько встала с кровати. Стараясь не шуметь, она осторожно сняла с его брюк печать и, промокнув ее в припасенную заранее австрийскую подушечку со штемпельной краской, аккуратно прошлепала оттисками все подписи Наины на спрятанных под Машкиными книгами бумагах. Когда Катя снова легла под теплое одеяло рядом с Валерой, он недовольно заворочался во сне, потому что ноги и руки у нее были совершенно ледяными.

Весь этот день боль не отпускала Катино сердце. Хорошо, что на нее свалилось столько работы по сдаче отчета. Сдавать в налоговую окончательный уточненный отчет ее повез сам Валера, сказав, что шофер нынче в отгуле. Катя ни сколько не удивилась, что он тут же пошел сам на сверку адресных и юридических данных фирмы, не выпуская из рук уставные документы. Понятно, что Кузьма на этот раз на сверку поехать не мог, они почему-то до драки повздорили с Бобкой, что было неожиданностью для всех, знавших об их многолетней дружбе.

В принципе, ничего уже Катя не боялась, ей, собственно, снова стало на все наплевать. Даже интересно было, под каким именно предлогом Валера выставит ее из своей бухгалтерии после отчетов в налоговой, поскольку она уже даже знала имя девицы, с которой он накануне, смеясь и заигрывая, договаривался по телефону о выходе на работу в качестве бухгалтера.

Сдав отчет, она попросила Валеру дать ей отгул на вторую половину дня, чтобы побыть с Машей. Валера с каким-то облегчением согласился, и Катя поняла, что с девицей этой он встретится именно сегодня. Она смотрела на разворачивающийся Валеркин джип, и ей вдруг так захотелось побежать вслед за ним, остановить его, уткнуться в его грудь с таким знакомым родным запахом, признаться во всем, уговорить, упросить его никогда больше не уходить от нее…

После того, как вишневый джип скрылся за поворотом, Катя вошла в расположенное неподалеку здание районной Администрации, бывший исполком, в качестве Наины Фанильевны Кондратьевой исправлять учредительные документы частного индивидуального предприятия «Трейтинг-Продакшн» согласно изменениям действующего законодательства.

После нервного напряжения, испытанного в момент перегистрации, Катя долго сидела в скверике возле Первомайского исполкома, где они когда-то с Макаровной навещали папашу Терехова в кутузке. Сквозь листву просвечивало солнце. За сводками и ведомостями она так и не увидела лета, а уже вплотную подступила осень. Скоро окончательно облетят листья и укроют асфальт пышным мещанским ковром, как в ту осень… Она думала, что если бы Валера не ушел тогда в тюрьму, то вся ее жизнь сложилась бы иначе. Не было бы пустых вечеров, одиноких ночей… Хотя, кто знает? Почему-то в самые последние дни их романа, а то, что это последние дни, она не сомневалась, все чаще ей вспоминался нетрезвый Валет, сидящий с дружками на скамейке возле подъезда… «Кать, Катька! Иди сюда! Кому говорят!..»

Она разорвала на мелкие кривые кусочки корешок приходного кассового ордера, по которому некий гражданин Терехов А.В. будто бы погасил задолженность по учредительскому взносу. В руках у нее остался только паспорт Тереха, который ей пришлось стащить из его стола для регистрации. Паспорт Наины ей не понадобился, поскольку ни одного процента этой сучке Катя не оставила. Она смотрела на лицо молоденького Тереха на фотографии в паспорте: с растерянной ухмылкой, с криво подстриженной челкой… Он почти не изменился. Злобный кураж против Тереха, поддерживавший ее все эти дни, внезапно прошел. Только болезненная горечь, презрительная жалость… Она все думала, думала… А потом решила, что, конечно, не обрадуется, когда два ее бывших приятеля будут убивать друг друга, разнимаемые соседями и милицией, как накануне насмерть дрались Бобик с Кузьмой, но и расстраивать из-за них она больше не станет.

Она поправила рубиновый кулончик, для какой-то цели надетый ею перед сдачей отчета, с улыбкой взглянула на золотые часики и решительно направилась к выходу из сквера, где никак не могла избавиться от ощущения, что вдруг посредине жизни к ней вернулся все тот же бесконечный день, когда она провожала друга в тюрьму.

Король бубен

Король бубен это холостой человек, молодой человек. Сама по себе эта карта уже означает любовное свидание, знакомство с будущим милым. С десяткой бубен это еще и поддержка в будущем, а для червей – перемена жизни, забвение прошлого, веселье. Не знаю только, сможет ли наш бубен через черноту проскочить…

* * *

Раз уж так все удачно складывалось в тот день, грех было не использовать его до конца, отложив завершение дел на неопределенный срок. Душа ее требовала немедленной определенности.

В офис она вошла уже под вечер, привычно выгребла из стола пудреницу, косметичку и подаренный Раей китайский калькулятор. Из-под двери каморки Тереха выбивался свет. А какая, собственно, разница? Будто он не догадается, кто ему устроил кровавую баньку!.. И, на минуту представив, как два ее друга детства, торговавшие ею по-большому и по-маленькому, начнут грызть друг другу глотки и душить, в ней вдруг пеной поднялся почти неукротимый смешок… Жаль, что она этого не увидит. С кривой улыбкой она открыла дверь.

– Катя?.. Катя! – поднялся с места Терех, меньше всего сейчас ожидавший увидеть на пороге радостно улыбающуюся Екатерину.

– Да, Сашенька, это я, – почти ласково сказала Катя, ловко выкидывая ему паспорт на стол.

– Ты чего, Катя? Ты зачем?..

– За хлебом! – отрезала Катя. – В отличие от тебя, я всегда знаю, зачем и для чего что-то делаю!

Она явно была не в себе. На шее каплей крови болтался какой-то камушек. Губы искрились нехорошей усмешкой, а глаза смотрели внимательно, без улыбки.

– Катя, давай я тебя домой отвезу, – нерешительно предложил Терех.

– Нет, мне еще в одно место надо заскочить, – деловито оборвала его Катя. – А ты работай, Саша, трудись!

Катя аккуратно закрыла за собой дверь, и Терех, машинально засовывая паспорт в карман брюк, думал не над тем, для какой цели его паспорт понадобился Катьке, а почему впервые за всю жизнь она назвала его, как чужая. Потом он вспомнил, что так она подписала и свадебную фотку, которую когда-то передала ему через Таньку… И у него нехорошо засосало под ложечкой…

Сделав полдела, Екатерина отправилась в ресторан «Пингвин». Сунув швейцару десять баксов, которыми она предусмотрительно разжилась накануне у того же Тереха, Катя попросила его проводить в кабинет господина Кондратьева. Швейцар замялся, но Катя твердо представилась бухгалтером Валерия Сергеевича, пояснив, что вопрос очень срочный и крайне деликатный.

Войдя в зашторенный тяжелыми гардинами кабинет, где господина Кондратьева с дамой обслуживали две молоденькие официантки топлес, Катя абсолютно ровным голосом сказала: «Валера, верни, пожалуйста, ключ от квартиры! Иначе я сейчас мужу пожалуюсь!»

* * *

Катя вышла из трамвая у пятачка и стала пристально выглядывать Людку. Зябко кутаясь в плащ, она пожалела, что не надела пальто. Холодновато будет в плащике до утра на пятачке отираться. Вообще-то она назначила себе два исхода. Но на первый вариант – покончить с собой, наглотавшись таблеток, у нее не хватило решимости. Поэтому она вышла на пятачке.

– How are you, Kate? – радостно спросила ее Люда, неожиданно подкрадываясь сзади. – Ты откуда так поздно, Катя?

– А я решила тоже на пятачок выйти, Люда. Сама себя решила продавать. Самой-то выгоднее продавать, как ты считаешь?

– Катя, ты чего? Дура, что ли?

– Наоборот. Слишком резко поумнела. А ты чего на английский перешла? Тут иностранцы ходят, что ли? – опасливо спросила Катя.

– Нет. Я, Катя, мужа себе по интернету нашла. В центральном гастрономе, в бывшем отделе заказов интернет-клуб открыли. Меня один клиент по блату во всех каталогах разместил. Я выбрала одного порядочного человека из Атланты, он к нам в гости приезжал. Хороший человек. Американец. Мне мальчики из интернет-клуба сразу объяснили, как надо выбирать. Думаю, не ошиблась. Да и пятачок уже выучил, Катюша, сходу в ихнем брате разбираться. Тетя Лера с Аленкой поехали к нему, а я квартиры продавать осталась. Английский вот учу… А здесь Петрович попросил постоять неделю, пока он картошку в деревне на зиму прибирает.

Люда действительно выглядела как-то иначе – строго и подтянуто. До Катьки начало доходить, что только что натворила. Раз у Люды теперь дела складывались неплохо, так она-то зачем столько дней крушила все вокруг себя? А вдруг бы и у нее все было хорошо?..

– И ты уже тоже будешь американкой?.. – вдруг с тревогой спросила Катя. – А как же… ну…родина?

– Я, Кать, не стану говорить, как некоторые чиновные мужики, «эта страна». Но ведь и об Аленкином будущем надо подумать. Кто я здесь? Когда меня блядью перед Аленкой выставят? Майк все обо мне знает, удивляется только, как я руки на себя не наложила. У него детей нет, он не понимает. Я 14 лет проектировала алюминиевые и металлургические комбинаты, а что с этого имела? Хрущебу однокомнатную? А как дочку решила родить, так меня чуть со свету не сжили… А ты видела, кто нынче владеет этими комбинатами? Вон, как-то передачу смотрела про них. Алюминием заведует тип с уголовной рожей – все руки в наколках, двух слов связать не может, а туда же!..

В этот самый момент на пятачке возле них появился кое-кто еще. Вернее, не появился, а вывалился. А точнее, за их спинами прямо в лужу возле остановки с Катиной стороны какую-то девку выкинули из большой черной машины с оглушительно ревевшей магнитолой.

Девушка встала посреди лужи на огромных каблуках, показала средний палец вслед машине, притормозившей у светофора, и громким резким голосом крикнула: «Мудаки-и-и!». От ее вопля вздрогнула даже привычная ко всему Людкина команда, стоявшая неподалеку. Катя тут же отвернулась, но, подходя к остановке, девушка на минуту больно ухватила Катю за руку, вцепившись в нее наманикюренными ногтями. Другой рукой она сняла с левой ноги модельную лодочку, вылила из нее воду под ноги оторопевшей Людке и пошла вдоль пятачка как ни в чем ни бывало.

Катя пристально рассматривала девушку, которая, оправив на себе мокрую юбку с черными блестками, решительно направилась назад, к Людке, безошибочно определив в ней разводящую.

– Ты здесь – мамочка? А? Я теперь к ва-а-ам… Ой, колготки па-арвала-а… Вот сволочь! – выпалила она, поправляя чашечки бюстгальтера.

Что-то в ней было не то. Людка взглянула на Катю с недоумением, но та и сама сразу не могла понять, что именно было с этой фифой не то. Может, макияж слишком яркий? Так все тут наштукатурились, для этого самого на пятачок и пошли… Парик? Не то… Почему она тут? Слишком шикарна она для этого пятачка, и какая-то вообще слишком…

– Людка! Да это же мужик! – басом сказала бывшая воспитатель детского сада.

– А ты чего, мужика не видала, шалава старая? – беззлобно огрызнулась новенькая.

Людка поманила ее за собой в кусты, к закутку Петровича, Катя пошла за ними.

– Как к Вам обращаться? – сухо спросила Людка.

– Ну-у… Людочка… Или просто – Люсиль.

– Тезка, значит.

– Ой, как интересно! Вы тоже, оказывается, Людочка! Как это мило!

– Ты эти шутки брось!

– Понял.

Люсиль вынул из сумочки сигарету и закурил. Деловито и без эмоций он сообщил о себе следующее. В кукол он в детстве не играл, в платья не наряжался и операций по пересадке членов не делал. Просто как-то в результате сильного опьянения было у него там с одним того. По началу он вроде как перепутал, а потом втянулся. Но он по натуре вообще такой – незлобивый, отходчивый. И нашим, и вашим, короче. Душа компании, одним словом. Только пусть Люда не думает тут чего лишнего, потому что он и ее хоть сейчас вот тут, в этих самых кустах… Истерика на Люсиль накатила совершенно неожиданно. Он выскочил в своей сверкающей юбочке прямо на проезжую часть, встал на трамвайных путях и завизжал на торгующихся клиентов: «Я вас всех сейчас зае…!»

«Безлошадные» мужики бросились врассыпную, а водилы – к своим машинам, которые тут же рванулись с места.

Люся нервно курил, слушая строгую Людкину нотацию: «Слушай меня, сука драная! На первый раз тебе это с рук сойдет, но впредь я за такие номера беспощадно по морде бить тебя буду, лично. Хочешь работать – хрен с тобой. Но клиентов материть я тебе не позволю!»

– А мне теперь и жить негде, – нагло заявил Люська и задумчиво уставился в потемневшее небо, где к ночи собирались свинцовые дождевые тучи.

Конечно, какие-то новые методы работы, наверно, пятачку не помешали бы. Но неизвестно еще как отнесется консерватор Петрович к этому вывалившемуся из машины чуду. Люда видела, что на озабоченных лицах женщин, уже договаривавшихся с клиентами, тоже было написано только одно: «Гнать эту стерву надо немедленно, а то прилипнет еще!»

Людка беспомощно поглядела на Катю, и та, опустив глаза, сказала: «Пойдем ко мне домой, Люсиль. Людка, ты зайди после смены с утра ко мне, ладно? Обмозгуем, что с этим выродком делать». Людка радостно кивнула головой и благодарно шепнула Кате: «Спасибо, Катюха, уводи его немедленно, пока менты из будки не нагрянули! See you soon!»

У женщин не бывает таких огромных ртов, и рты эти не могут улыбаться столь многообещающе. Это все мужики должны были понимать, которые радостно пялились на Люську в трамвае. У женщин не могут быть такие длинные мускулистые ноги и широкие плечи. И если женщина выше на полголовы, то какая-то опаска должна же зародиться в твоей глупой мужской душе? И вообще душа-то у мужиков бывает? Нет, если нормальная приличная женщина с грузом душевных проблем, после трудного дня, лишившись всех иллюзий на будущее, входит в трамвай, ей место не уступают. Ее просто не замечают. Но стоит только в трамвай влезть мужику с бритыми ногами на шпильках и в сверкающей юбочке, так они все вдруг вспоминают, что они – мужчины, которые должны усадить девушку непременно у окошечка.

До Катиного дома они доехали молча, рядом с Люськой Катя из принципа не села, а всю дорогу пыталась делать вид, что совсем его не знает. Как ни странно, но Люсиль все понял и дорогой держался от нее на некотором расстоянии, бочком просочившись в ее подъезд.

Дома, помня о вынужденном купании в луже, Катя снабдила Люську необходимыми принадлежностями и отправила его в ванну. Забота о Люське отодвинула от Кати необходимость делать выбор немедленно, и она с облегчением принялась сосредоточенно думать о простых житейских вещах, радуясь возможности мысленно отвлечься от всего, что было делано ею за день. Этого голенастого мужика надо было еще чем-то накормить, во что-то одеть… Костюм его был испорчен безвозвратно, никакой мужской одежды, кроме тапочек Валерия в ее доме не оказалось, поэтому она просто дала ему свою ночнушку и махровый халат. С едой тоже было негусто. Поужинав чаем с хлебом, они пошли спать.

– А ты, Катя давно с мужем-то развелась? – неожиданно спросил ее Люсиль, снимая Валеркины тапочки и укладываясь на диван в большой комнате.

– Давно, просто у меня любовник потом жил, это его тапочки.

– Долго жил-то?

– Да, месяца четыре где-то. А ты женат?

– Нет, хотя женщин у меня тоже много было раньше. Но почему-то никак не мог ни с одной из них ужиться. Да и профессия эта моя к семейной жизни не располагала…

– А ты кто по профессии?

– Артист погорелого театра. В Щуку поступал несколько раз, так не взяли. Куда только не поступал… Потом в Саратове учился, но не до конца… Так, в разных провинциальных труппах околачивался… Типаж у меня не тот, не в то время родился. Внешность у меня, как видишь, транссексуальная или просто сексуальная. В шоу бродвейском я был бы, наверно, кстати, а в советских пьесах про сталеваров мой типаж был не востребован. Мне даже гестаповцев и вредителей народного хозяйства играть не доверяли. По мелочи только, почти без слов… Я костюмером всегда подрабатывал. У меня большой вкус к одежде и чувство стиля тоже имеется, поверь. В последнее время, правда, театры пьесы американских авторов стали ставить. Вот там у меня было несколько ролей. Я даже, когда из театра в театр переходил, в анкете вместо амплуа писал: «Американский подонок».

– А как ты на панели-то оказался?

– Да говорю же, по чистой случайности и легкомыслию. Пили мы много в театрах, особенно на гастролях. Так много пили… С этого все и пошло. Всякое там бывало, на гастролях. Неразборчивость в связях, ха-ха! Мне так в одной характеристике и написали, когда я с нашим главрежем не захотел. Он тоже в спектаклях играл. У него еще амплуа было – «Отец семейства». Как он морали со сцены читал! У-у, мудаки!

– Ладно, спи, Люся. А тебя, может, другое имя есть?

– Ой, Кать, не надо, а? И штаны я больше не надену, мне туфли на шпильках нравятся, их даже не все бабы носить могут, а я привык! Туалет у меня только вечерний, конечно. Костюмчик бы какой по проще, зелененький, например… Или в крупную клетку, что ли… Да-а… Пропали все мои шмотки… Гад один сжег из ревности. А у тебя, подруга, и позаимствовать нечего. Гардероб у тебя какой-то старушечий, я краем глаза глянул, фу-у! У тебя машинка швейная есть, а?

– Есть, она на антресолях, поэтому еще в доме осталась. У меня все муж бывший забирает, это ведь его квартира, он ее на своей работе получал. У меня еще была куртка кожаная и сапоги, костюм был с меховым воротничком, но он в счет оплаты за квартиру забрал. Мы в последнее время с дочкой очень скромно жили, а у женщин от скудости средств вкус со временем пропадает.

– Ну, не скажи! Наоборот, минимум средств предполагает максимум фантазии. Не переживай, я в этом направлении поработаю.

– Люсь, спросить хотела… Только ты не обижайся, ладно?

– Почему я ношу женскую одежду? Потому, дорогая, что мне все по фиг! Мне на всех насрать! Ты можешь это понять?

– Честно говоря, до такой степени, нет. Как-то не укладывается…

– Правильно. Я у тебя в шкафу, подружка, ни одной короткой юбочки не нашел! Не знаю, какие там у тебя были сапоги, но обувь-то какая-то должна быть? А косметика? Где твоя косметика? Ты же не девочка, а? Ведь даже любовник у тебя какой-то был! Ты сама не обижайся, но никакая ты не женщина! Я – больше женщина, чем ты! Но я и мужчина! Не сомневайся! Как-нибудь я тебя пожалею, так мало тебе не покажется! Муж у нее был с любовником! Так вот и они – никакие не мужики, если у тебя даже дубленки в шкафу нет! Духами французскими вещи не пахнут! А вид у тебя – затраханый, везде книжки по организации производства лежат… Их, почему-то, твой муж в счет квартплаты не принимает! Она – женщина, а они – мужчины! Вы сами-то по половому признаку сначала рассортируйтесь!