Текст книги "Позови меня трижды"

Часть 2. Что будет

Может, карты не так легли?..

Может, чей-то «недобрый» глаз?..

Как легко мы порвать смогли,

Что связало когда-то нас.

Все, «что было» – наживка для дур,

Две девятки – марьяжный капкан.

Затеряйся среди «фигур»!

Ведь и жизнь – базарный обман…

Задавить, уничтожить мысль

И желание крикнуть «Нет!»

«Быть, как все!» – это лучший смысл

Бытия стандартов и смет.

Все смогли, вот и мы смогли

Заглушить этот ритм в груди,

Словно тихий шепот вдали:

«Позови меня, позови!..»

Игра мастей

Есть такой пасьянс – «Игра мастей». Очень опасная вещь, если раскладывать его по всем правилам. Для нее необходима полная колода – 52 листа, ну, и свеча, конечно, с зеркалами, если уж делать то, что задумала. Вначале тузы выложи, а потом – четыре игровые карты. Ага, вот так. Нет, вначале просто цвета мастей перекладываются. А потом идет в раскладку вся колода, как обычно. На первый ряд выкладывается второй, на него – третий. Да, обычная игровая перекладка. А вот здесь будь осторожна. Если перекладку второго ряда выполнить вот так, видишь? Да при этом свеча будет стоять слева перед зеркалами, направленными вот так, то ты меняешь собственную масть, понимаешь? Собственную! Ту, которая тебе судьбою определена. Да, при этом можно занять чужое место, но надолго этого, конечно, делать не следует, это лишь еще одна возможность уйти, скрыться на время от судьбы.

На какую масть? А! Да на ту, которая в левой руке у тебя окажется. А что ты спрашиваешь-то так? Масть поменять захотела? А с каких соплей-то? Чем тебе твоя масть не нравится? Знаешь, меня клиентка как-то одна упросила. Так она боялась кое-чего, ну, было ей чего опасаться, короче. Ага. И поменяли мы ее масть. Другой, совсем не ее расклад получился. И в том раскладе все вопросы, которые терзали ее до той поры, оказались решенными. Но потом такое с ней произошло, такое, что едва масть обратно смогли поменять. Успели мы тогда, вроде. Это ведь вообще-то как бы игра. Действует пасьянс только один раз – туда и обратно. А потом уже не действует. Ага. Вот и думай, какая карта у тебя во второй раз окажется. А вдруг совсем не твоя? Так и будешь по чужим судьбам околачиваться, не свои вопросы решать.

Ну, как бы объяснить-то тебе? Вот, к примеру, девушка замуж не может выйти. Всякое ведь в жизни бывает, я вот тоже, к примеру, не смогла. Ну, что я сделаю? Ага, так эта девушка берет, и масть свою меняет. И в раз перед нею, как на скатерти-самобранке, все! Ты сказку такую знаешь? Вот, точно так же. Вдруг ее желание выполняется сразу же. Ну, уж как оно выполняется, дело-то десятого расклада. Тут ведь что получается? Судьба, она ведь не сама по себе злодейка, она просто отражение того пути, который тебе надо пройти только самой, в одиночестве. Для чего? Да ведь каждому из нас урок дается. Какой мой урок? А вот хрен поймешь, какой же мне-то урок был даден… И, в самом деле, а я-то для чего жизнь прожила? А?

Знаешь, я думаю, что после одного дня мы с моей подругой уже не свою жизнь доживали. Вот до того, как нас расстрелять все вдруг захотели, мы своею жизнью жили, а после этого – уже не наша масть, не наша жизнь была, поэтому и спрос с нас никакой.

Да не были мы немецкими шпионками! Вот наслушаешься радио, так ведь, что попало, лепишь! Так пасьянс сложился, туда сложился, а обратно – уже никак. Ой, давай лучше про девушку на примере! Какой я тебе пример-то? Меня ведь все равно никто замуж не возьмет, даже если я вдруг самой примерной стану.

Ага. Меняет эта девушка масть и сразу же находит мужа. А тот для другой масти предназначен, каковой она, на самом деле, не является. Это вот как Ларочка Миловидова наша вдруг вышла замуж за красного командира. Тоже ведь другой мастью прикинулась. Так пока его перед самой войной не расстреляли, нахлебалась она с ним по самые ноздри! А все учить его манерам пыталась! Да чему можно мужика сиволапого выучить? Да еще того, с которым спишь по ночам? Ну, это я тебе, конечно, лишнего прибавила.

Самое главное, что карты твоего настоящего расклада здесь тоже лягут, но уже под другими мастями. Как это? Да так это! Вот гадаешь ты на парня, он для тебя только хороший друг, приятель. А для другой девушки он же – любимый. А к тебе она просто расположена душевно. Так вот если ты вместо ее фигуры под ее мастью встанешь, ведь и она масть поменяет, поняла? Чо ты чешешься? Чо вертишься-то? Вот тут сразу же и возникает у тебя злодейка. Да, сиди ты и слушай!

Да, так вот никакой радости от этого не бывает. Как правило, никому. Это только из нехороших чувств можно над собою сделать. Зависть там, ненависть, страх… Любовь? А ты где это ты, милая, про любовь-то слыхала? Под столом? Вот новости… Да-а… А знаешь, самое смешное, что в человеке ведь все от любви – и плохое, и хорошее. Даже не так. Я вообще не припомню на своем веку случая, кому бы любовь впрок пошла. Хочешь верь, а не хочешь – не верь! Мне-то все равно. В конечном счете, все плохое от любви. Потому как любовь ведь человека греховными страстями наполняет.

Об чем это я? Ага. Меняешь ты свою масть, и вдруг из другой совсем судьбы видишь, что не надо было этого делать. Ведь внутри-то ты прежняя. И твоему нутру, оказывается, то, что к тебе вдруг приходит само собою, вовсе и не надо. Вот и девушка эта понимает, что нутро-то ее было с предназначением молиться до конца дней своих о женихе небесном, о спасении души, а не… Куда тебе опять бежать надо? Я ей сурьезные вещи рассказываю, а ей сразу в туалет!

Чо ты там говоришь? Нет, главное, заберется в туалет и орет оттудова! Как мы масть Ларочке Миловидовой меняли? Да никак! Я тебе ведь не о пасьянсе, а о смене мастей рассказываю. Ведь есть люди такие, ну, одномастные… Им, чтобы масть поменять, и нужны подпорки вроде «Игры мастей». А в нормальном человеке все четыре масти природой заложены, как времена года, как возраст у женщин. У мужчин какие возрасты? Чо это ты все мужчинами интересуешься? Какое тебе дело до их возрастов? Некоторые из них вообще до восьмидесяти лет в мальчиках скачут! А женщине на ихние глупости глядеть нечего, ей надо скоренько поворачиваться, за своим возрастом поспевать. Раз-два, и ты уж девушка на выданье, как только чуть с замужеством не успела, вот и лучшее время для первого ребеночка прошло… Это потом для тебя время горьких раздумий и сожалений нагрянет, тогда и подумаешь, и пожалеешь…

Нет, только сам человек определяет, какой мастью ему в колоде лежать. Нормальный человек, который головою думает. Ага. И вот вдруг удумывает этот человек сам по себе, без всяких пасьянсов поменять масть… Вот… А с Ларочки Миловидовой, да с нас какой спрос? Мы под своею мастью жили тихо мирно до того, как нам сказали, что мы – кровопивцы, что стрелять нас надо. И ведь разницы нет никакой – на самом деле тебя стрельнули, или так, пугнули хорошенько. Ты-то уж тогда знаешь, что под старой мастью тебе житья никто не даст… Чо ты прыгаешь-то все? Как блоха ведь, ей Богу! Прыгает еще! Об чем это я? Тьфу ты, забыла!

Дама бубен

Это лживая женщина, потому и звать ее на букву «б». Знаешь уже все буквы? Ах, ты моя умница! Все-то буковки она уже знает! Ни чо, гулять во двор пойдешь, так и слова все выучишь! Дурное дело нехитрое. Ага. Это молодая женщина, такая как бы никому не верная. Просто, сама по себе женщина, со своими коротенькими мыслями на уме. Больших высот с таким умом не достигнешь, но своего непременно добьешься. Служанка она, привратница. Впускает в пасьянс гостей. При валете ее масти или при десятке пик, которая нам уже вывалилась, придет неприятный гость, надолго останется. К вам в гости никто с ночевой не приходил? Ага. Вот точно так же. С вечера пьянка, потом храпит всю ночь, а наутро бегай, ищи, чем ему опохмелиться. Единственное спасение здесь – черви, потому как пики и трефы только этой дамочке на руку. Ага. Самое лучшее – девятку бы червей вынуть. Тогда эта дама означает для мужчины воровство, а для женщины – перемены к лучшему. Они ведь, те, которые на букву «б», неплохо, в принципе, к бабам относятся. Жалеют. Как бы.

* * *

…Это шло откуда-то изнутри, и было гораздо сильнее всех разумных доводов. Какое дело было Валерию, напившемуся в тот день, до Катерины? До того, чем она занимается, за кого выходит замуж? И у жены Валерия, которую он любил и желал до этого больше всех Кать вместе взятых, на переносице залегла первая складка, а уголки губ жалко поникли, когда он, проводив Тереха, сидел полночи под почтовыми ящиками в подъезде и не хотел заходить в квартиру. Никакой логики в этом не было. Ну, женился человек. Живет с женой человек. Хотел бы человек жениться на Катьке, на ней бы тогда и женился. Так почему же человек вдруг впервые начинает чувствовать, что у него тоже есть сердце? Странно, а до этого он его и не чувствовал вовсе.

А ночью ему снова приснился сон, который он гнал от себя, потому что этот сон заставлял его о чем-то жалеть, в чем-то сомневаться… А что ему было жалеть? Да ничего такого никогда не было с этой дурой, о чем бы можно было вспомнить с сожалением! Но, видно, лег он с вечера как-то не так, потому что, когда перед ним во сне опять побежала мокрая маленькая Катька с волосами, блестевшими на солнце капельками влаги. А как только она закричала: «Догоняй, Валет, догоняй!», у него снова сжало сердце и сразу стало нечем дышать.

* * *

И вот тогда, когда глаза совершенно опухли от слез, Катя решила сделать им так больно, чтобы они на всю жизнь запомнили Катьку-соплю! О! Она знала, как это сделать. Ведь внутри каждой женщины на любой случай имеется несколько коротеньких советов, без которых ее сама Природа в жизнь не пускает. Потому что и сама Природа – мудрая женщина, и ей хорошо известно, без чего именно ни одной бабе свой век в рядок с мужиком до конца дней не протянуть. Потому как ведь и мужичок – ее же порождение, дикое и несуразное.

Никто Катерине никогда этого не объяснял, никто этому не учил. Она просто знала, что худшую боль испытывает мужчина лишь тогда, когда брошенная им женщина вдруг расцветает на его глазах в объятиях другого мужчины. Особенно, если последний – не остатнего разбору. И уж, конечно, она откуда-то изначально знала как именно, тонко и деликатно расцвести в самый нужный момент, и как при этом невзначай попасться на глаза.

Вот дело-то какое. Решила тогда Катерина свою масть поменять. Ага, просто взять и поменять. Девочки бы в ее группе просто рты бы все раскрыли. И сразу бы все перед ней легло, как на скатерти самобранке!

Нет, она не стала сидеть ночью перед зеркалами со свечою и с картами. Она решила эту масть вынуть у себя изнутри, прямо из души вынуть. Ведь должна же была быть и у нее такая же масть! Чем же она-то хуже тех, с которыми они танцуют, которым звонят, на которых потом женятся?

Хотя как эту масть взять вдруг и изменить, если за спиной ничего у нашей Кати-то кроме прыжков ножницами да всесоюзных маршей в душу вложено не было? Ах, да! Еще бухгалтерский учет на предприятиях общественного питания, несколько пьес, выученных когда-то на расстроенном фортепиано и пара-тройка фраз на иностранном языке. Не сподручно было бы с таким багажом масть-то менять, но извернулась все же Катька, как-то исхитрилась.

Пошла она в районную библиотеку, решив, что книжку ту, которую расстрелянный папа Анастасии с дуру в печке пожег, там отыскать можно будет. Рассуждения у нее при этом были самые бубновые. Анастасия книжку эту почитала, так тут же к ней, а не к Марго, к примеру, дядечка с тонкими руками страстью проникся! Вон, сколько хороших вещей к ней тут же в квартиру натаскал. А то, что потом ничего с ним не вышло, так это уж, конечно, последствия тех перегибов, которые с ними в тюрьме случились. Катя даже помнила, что Макаровна ей вроде этого когда-то намекала. Что-то такое. Вроде как из-за всех неприятных происшествий они одну масть на другую поменяли.

А вот она – дудки! Она себе такую масть выберет, такую! А потом она себе еще мужа выберет и будет его любить, а не этих… Не будет она эту новую масть менять вовсе, с такою и проживет! Вот только найти бы эту книжечку… Интересно, когда буржуев с перегибами реквизировали, куда книжки-то ихние сдавали? Неужели тоже по своим шалавам растащили? Ох, как же она будет всех этих красных командиров презирать, если сейчас эту книжку не найдет! Ведь должны же они были хоть что-то для народа оставить! Для кого же они тогда революцию делали?

Книжку она так и не нашла. Но в областной библиотеке ей выдали старый томик Оскара Уайльда с пьесой «Саломея». Такой старый, истрепаный, а все слова там твердым знаком заканчивались. И уже сама главная библиотекарша вынесла ей журнал со статьей о творчестве Обри Бердслея. В принципе, даже не о нем, а о немецкой шпионке Мата Хари, которая, оказывается, тоже решила однажды свою масть поменять. Ага. И про Саломею она начиталась именно с этими картинками. И вроде, подумаешь, всего пару раз и сплясала-то перед всеми, как эта самая Саломея, но сразу, бац, стала немецкой шпионкой!

Ну, Катерине-то, это было совсем для другого нужно. Это же совсем другой случай. И что-что, но любовь-то к Родине ей загвоздили крепко. В этом она даже не сомневалась. Не, немецкой шпионкой она не станет. Да и что у них в городе немцам-то шпионить?

До темноты, включив настольную лампу, Катя сидела в читальном зале и смотрела картинки. Еще читая пьесу она поняла, что много, очень много теряет потому, что не видит, каким орнаментом этот Бердслей оформил каждую страничку маленькой пьесы. Она знала, что ей надо только внимательно вглядеться в изломы линий тех цветов, которыми были в оригинале украшены заглавные буквы, и она обязательно почувствует их сладкий аромат, пропитанный ядом страсти.

В рисунках не было перспективы, там все было неправильным, как на древних иконах в школьных учебниках истории. Она вглядывалась в обнаженную женщину с высокой прической и не понимала, почему эти двое представили ее с такой современной им женской прической? Ее история, ее имя были древними, как мир. И ничего, кроме стоявшего возле нее голого мальчика-раба, не напоминало в этой нарисованной изящными линиями женщине, о ее возрасте. Ничего, кроме полузакрытых глаз, в которые Кате никак не удавалось заглянуть Но, когда Катя, шепотом произнося ее слова, наполненные желанием и страстью, в последний раз постаралась заглянуть в узкие как щели глаза, картинки на мгновение приобрели четкость, наполнились движением, закипели жизнью, а женщина вдруг с усмешкой поглядела на нее, и в глазах ее сияла вечность…

Она не помнила, как шла домой в свете фонарей, хотя обычно дорога по нечищеным тротуарам давалась ей с трудом. Она пришла домой, и мама, взглянув на нее, почему-то ничего не стала ей говорить про письмо из деревни от Гали. Катя зашла в ванну, а там почему-то даже была горячая вода. И Валентина Петровна впервые за две недели услышала счастливый смех дочери, который почему-то ее испугал. А это просто Катенька подумала, что если бы горячей воды не оказалось, то как было бы славно, снять с виновного раба кожу!

А ночью, в исполнение ее забытых желаний, ей приснился Валера. Как, оказывается, она хотела этого, как ждала все последние годы! Но сон почему-то получился неприятным и тяжелым. Он был совсем не из тех тревоживших страстью снов, которые она видела про него в детстве. Сейчас ей некогда было взглянуть в его глаза, искрившиеся когда-то смехом, она даже не ждала с истомой, пронизывающей тело мелкими искорками, прикосновения его рук и губ. Этот странный сон был совсем не про то. Вернее, и про это тоже, но совсем не так. Сон был до краев заполнен мучительной суетой, где-то там была и любовь, которую так ждала Катя, но даже самой Кате в том сне было совершенно не до любви. Всю ночь она спасала Валеру непонятно от кого. А у Валеры почему-то на затылке росло что-то такое, что посторонним совсем пока еще было не заметно, потому что это что-то сзади прикрывали его густые вьющиеся волосы. Но во сне они были так близки, что Катя не могла не увидеть это. И она до утра пыталась сделать так, чтобы это самое не смогли увидеть другие. Нужна была какая-то операция. А на операцию даже во сне нужны были большие деньги, которых, как и в жизни, у Катьки там, во сне не было.

Утром Катя проснулась с металлическим привкусом во рту и решила никогда больше не смотреть снов про Валеру. Вот так, взяла и решила с мягкой улыбкой, всласть потянувшись в постели. Какая же гадость может присниться! Она встала, прошлась по комнате, взглянув на себя в зеркало. И впервые за многие годы она понравилась своему отражению. Она радостно расхохоталась так, что в соседней комнатушке Валентина Петровна испуганно перекрестилась, не дожидаясь пенсии.

Девочки в ее группе просто рты раскрыли, когда пришла их тихая Катя на занятия, и, вместо того, чтобы сесть мышкой за свою первую, конечно, парту, вдруг прошлась, покачивая бедрами между рядами. Да, рот раскрывался сам собою, потому что у Кати взгляд стал каким-то рассеянным. Будто бы ей стало совсем безразлично, дадут ли ей пригласительный на комсомольский вечер отдыха, или не дадут. Сдаст ли она политэкономию строгому преподавателю, заместителю декана, или завалит, как все девочки ее группы. Ей точно стало все равно. Даже спрашивать нечего, сразу видно, что она только рассмеется в лицо. Какое дело может быть этой Кате до таких пустяков? А какие вдруг у нее глаза-то стали! С томным, тягучим блеском. Такие, бубновые глазищи, если, конечно, не сказать круче на ту же букву.

И Володя Карташов сразу же пересел от Марины Голубевой поближе к Кате. И она бы даже обрадовалась этому раньше, но не теперь. Теперь ей было все равно. Она просто оглянулась на покрасневшего Володю и равнодушно улыбнулась ему глазами, налитыми грозовой синью.

В тот день ее Терех случайно встретил. Караулил в их корпусе всю неделю, но что-то никак подкараулить не мог. А мать ее по телефону говорила, что у Катьки нагрузка большая, книжка ей для учебы какая-то нужна, так даже в районной библиотеке ее не оказалось. Хотя могла бы сейчас по вечерам дома сидеть заниматься, никто ведь теперь не мешает. И, главное, как ни позвонит Терех, так мать ее говорит, что, мол, за книжкой Катерина по библиотекам ездит. Терех с Валентиной Петровной не стал распространяться, что Катька из-за этой книжки даже занятия задвигает. Он решил ее все-таки сам подкараулить, поговорить. Спросить, вдруг книжка ей какая нужна.

Но когда Катя вышла из аудитории, то заговорить с ней он так и не смог. Другая это была Катя, совсем не его. Она прошла в двух шагах с какой-то странной улыбкой, а его даже не заметила. Почему-то от этой ее улыбки Тереху стало страшно. Он почувствовал, что ей не нужны все слова, которые он собирался сказать, и которые та, другая Катька, конечно же, поняла. Обед заканчивался, он развернулся и побежал на работу, спиною чувствуя те жадные мужские взгляды, которые равнодушно собирала новая Катька, проплывая по коридору с бездумной улыбкой.

Бубновый валет

А чо это? Где же король-то бубновый? Вот те нате, хрен в томате! Ой, ты это не слушай, это я так, про себя. Нету у меня хрена томатного, не ройся там! Дверцу закрой!

При короле бубновом валет означает его мысли. И король этот не такой уж паршивый, положительный, в принципе, молодой человек. Причем, холостой человек. Но, сразу хочу предупредить. Как и дама его масти, король бубен лишь предвестник настоящей любви. Ну, что кто-то тебя любит очень сильно. Чо ты делаешь-то? Я же сказала, что никакого хрена в томате там не лежит! Я-то знаю, чо куда кладу!

С ума последнего с тобой сойду скоро. Проснусь утром, а оказывается, что я уже из ума выжилась, можно опять спать продолжать. Я ведь для пользы твоей стараюсь, дубина стоеросовая! Тут бы на шею этому королю бы не кидаться! Это главное. Потому как бубны – вся масть какая-то не сурьезная. Вот и король этот – похотливый, как кролик. Сам любовное свидание означает, а сам тут же… Нехорошо себя ведет тут же. А чо это я? Где король-то у нас? Вот те нате…

И все равно валет – это доверенная особа короля, посланник короля бубен. Ага. Теперь понятно. А тебе чего не понятно? Так вот, милочка, чтобы было понятно, надо было не по шкафам рыться, с полок все сметать, а сидеть и слушать!

* * *

На регистрацию в загс Терех пришел в новом костюме. Кате тогда было совсем не до него, она очень переживала, как она получится на свадебной фотографии. Очень переживала, так сильно, что на Тереха даже и не посмотрела. Он, конечно, преувеличил немного Валету, не пошел он тогда на саму регистрацию. Потоптался рядом с ней в зале, да и развернулся на выход. Цветы, главное, его Катька тут же Валентине Петровне отдала. У той букет для фотографии был неважный. Спасибо, что хоть не свидетельнице, для свидетельницы он букета не припас. И единственное, что запомнилось, как Валентина Петровна, которую в этот момент осаждала новая Катькина свекровь с каким-то гарнитуром для молодых, на него посмотрела. Не так, как Катька, а просто, по-человечески. Мол, не совсем ты, урка, Терех. Насрать. Слушать еще, как Катька этому козлу будет «да» говорить. Без него поддакнет. Махнул рукою и пошел. А тут еще девчонки из ее группы за руки его хватать стали, давай от имени невесты остаться на свадьбу просить. Но он, улыбнувшись, от чего девочонки сразу разулыбались ему в ответ, сказал, что смена у него вторая в заводе. Соврал, конечно. Он эту смену еще на той неделе заменил. Так и ушел, не оглядываясь.

Но если бы Терех все-таки оглянулся, то увидел бы, как Катя проводила его пристальным взглядом. От ее внимания не ускользнуло и то, как ее однокурсницы заглядывали этому Тереху в глаза. И когда за ним закрылась дверь, она отвернулась с равнодушной улыбкой к своему жениху.

Два дня у них в квартире толкались девочки с их потока со своими парнями. Марина только Голубева без парня пришла почему-то. Потом, выпив водки, она громко плакала в туалете, девочки стучали к ней, чуть всю свадьбу не испортили. Стенки с новыми обоями исколотили гвоздиками со свадебными плакатами. Конечно, все кричали: «Горько!» и «К нам пришла телеграмма…» У Володи были холодные влажные губы. Все кричали, что Володе надо поставить рекорд и зажимать ей рот поцелуем еще дольше, но Кате было плохо дышать, и во время поцелуев она тихонько отталкивала пьяного податливого мужа от себя. Интересно, купил все-таки себе Терех ту амазонскую жабу? Сейчас и не спросишь, блин.

После свадьбы Валентина Петровна, взяв отгулы, уехала проведать Галину в деревню. Заранее списавшись, они запланировали вернуться в город вместе. Галине надо было завести деревенских гостинцев Валерке, да и внука повидать тоже надо было. Валентина Петровна словом не обмолвилась ей о Катькиной свадьбе, к чему еще свадьбу-то сюда приплетать? Им, может, и дела-то нет до их свадеб. Теперь она читала неровные Галины строчки о семейных делах Тереховых и Кондратьевых спокойно, без внутренней тревоги за Катю. Хотя, конечно, раньше так и тянуло ей Галине свою новость припечатать. Да умом-то она все-таки понимала, что как только Галя сообщит это двум своим сынкам – старому и новому, вся их затея со свадьбой еще может неизвестно чем обернуться. Но время от времени, она про себя думала, как Галина вдруг невзначай про свадьбу узнает, ну, потом. И на ее лице появлялась легкая улыбка, точно такая же, как та, что так сильно испугала ее когда-то в Кате.

Медовый месяц пришелся на зимние каникулы. Это были две первые недели февраля, самого короткого месяца в году. Катя была рада, что они подгадали с заявлением в загс так, чтобы свадьба совпала с началом каникул. Ей оказались необходимы эти две недели, чтобы свыкнуться с мыслью, что Володя теперь будет жить все время с ней, и даже спать рядом на ее диванчике ночью. Он теперь не пойдет к себе домой, проводив ее, а она не сможет закрыться от него в маленькой комнатке. По правде, говоря, ее это «открытие» несколько озадачило, будто в глубине души она еще искренне считала, что все это понарошку. Она понимала, что должна как-то настроить себя на замужество, которому завидовала добрая половина студенток их института. Ей было так легко думать об этом, слушая мамины рассказы, когда они лепили пельмени для свадьбы. Ей казалось, что и у нее с Володей будет все так же, как у мамы с папой – немного скучно, но зато как у всех. Главное, чтобы как у всех. А теперь Володя лежал на диване у телевизора, и Катя почему-то думала, что мама уехала в деревню напрасно. Она не знала, что теперь делать с Володей, которого, оказывается, совершенно не знала до этого. Все-таки в институте так и не успеваешь узнать человека по-настоящему. Тревожило и то, что ей совершенно не хотелось узнавать его по-настоящему.

Днем к ним, в отсутствие Валентины Петровны, приходила Володина мама, чтобы проведать молодых, помочь по хозяйству. Володя со своей мамой не разговаривал, читая книжку, а никакого хозяйства в двухкомнатной квартире, в котором требовалась бы помощь его мамы, не было. Катя сидела возле новой свекрови, слушала ее подробный рассказ, о каком-то румынском гарнитуре, и думала, думала, думала. Почему бы им к себе не уйти, а? Вдвоем. Нет, такое она боялась даже подумать, она старалась думать об этом гарнитуре, мысленно подсчитывая, по какой же смете накрутили румыны на свой гарнитур такую цену?

Но вообще-то с медовым месяцем все удачно получилось. Володя заболел. Мама его сразу ходить перестала, ей потому что никак нельзя болеть было. Да и Володя сам был виноват. Все-таки не май месяц был, когда он после регистрации шампанское на морозе со свидетелем пил.

У Володи вдруг стала такая высокая температура! Три раза приходила замотанная врачиха участковая. Она каждый раз спрашивала Катю: «А Вы кто больному будете? Жена?» И поэтому Катя потихоньку начала привыкать, что она чья-то жена. Она даже для себя повторяла: «Я стою в очереди за курицей. За курицей для больного мужа. У меня муж заболел». Поэтому она так спокойно и сказала то же самое одной женщине с маминой работы, которую встретила на базаре. Вообще-то она знала, что ничего на том базаре не увидит после двух часов дня, что дома ее ждет больной муж, но решила сходить все-таки на базар, проверить. Народ в это время через базар на остановку проходил. Так один мужик сказал старушкам, торговавшим семечками: «Бабки! Чем задаром сидеть, так хоть бы креветками торговали! Вы бы хоть к остановке креветок вынесли!» Бабки заполошились, застеснялись. Какие еще креветки в их-то возрасте?

Кате тоже стало неловко, она-то тогда что тут делает? И, главное, у нее муж дома больной лежит. Она сразу пошла домой, а тут у павильона, где их с Терехом менты с мотылем загребли, как раз ту женщину с маминой работы и встретила. Та ей, конечно, советы разные стала давать, объяснять, чего с больными мужьями делают. И после этого Катя побежала домой со спокойным сердцем, все-таки не у нее одной муж, да больной еще, не одна она такая, как-нибудь с ними управятся. Только бы мама скорее приехала.

Уже начались занятия, а Володя все еще болел. И когда девочки Катю спрашивали в институте про Володю, они всегда ей говорили: «Кать, а муж-то твой где?» И еще преподаватели, проводя перекличку или опрос, тоже так же Катю спрашивали. У них во втором семестре по пять пар почему-то было. И уже за первый день занятий Катя так привыкла, что Володька Карташов теперь ее муж, что даже пугаться перестала, когда ее спрашивали о каком-то муже.

А потом он все-таки выздоровел, и случилось то, чего так ждала Катя. Она стала женщиной. Володя уже спал, он практически сразу уснул, а Катя не спала. Она прислушивалась к его ровному дыханию, и отчего-то никаких перемен в себе не замечала. И это то, о чем шептались девочки из их группы? Нет, в принципе, ничего особенного, вытерпеть можно. И, наверно, потом будет не так больно. Но вот если бы это был не Володя… И даже вообразить себе невозможно, даже закрыв глаза, что с тобой кто-то другой, а не Володя. Потому что Катя не смогла бы представить, что этот другой вдруг бы отвернулся от нее к стенке, оставив ее одну, сделав женщиной. Хотя в ее случае это, наверное, лучше. Она так давно не была одна. И Катя поняла, что этому можно научиться – оставаться одной и в постели с мужем.

Та женщина в ней уже умерла, или только заснула? Почему, почему она оставила ее перед самой свадьбой? Или ей только кажется, что все масти вернулись на свои места? Но как бы они вернулись, если она стала женщиной с бубновым валетом? Вдруг смешок стал подниматься из глубины души, нелепый, искрящийся смех. Она потянулась всем гибким телом и сорвала с мужчины, спящего рядом, одеяло. Он заворочался недовольно во сне. А Катя, захлебываясь смехом, упала рядом на подушки. Боже, он уже успел надеть сатиновые трусы! Она умирала, она ждала ласки, она ждала признаний в любви, а он прятал трусы под подушкой! Под ее подушкой!

Володя испуганно сел в постели. Одеяло упало на пол, а Катька хохотала рядом. Она была совершенно голая.

– Ты чего, Кать? – спросил он спросонок.

– Ничего, – давясь смехом, ответила она ему.

Действительно, ничего, ведь и не было, не произошло совсем ничего, ровным счетом. Катя прошлась по комнате, а Володя со страхом глядел на нее. Она обернулась к нему и сказала с улыбкой, которую он узнал в мягких сгустках ночной тьмы: «А ты спи, Володя, спи себе!»

Нет, эта женщина жила в ней, неистребимо слившись с ее натурой. Ночами она кружилась во сне между свечами и масляными плошками. Тени от ее рук и срываемых с гибкого тела покрывал казались крыльями взлетающих со стен темных птиц. А люди, что сидели под ними возле стен, раскачивались в такт музыке, шепотом помогая удерживать ритм ее танца. Но вспыхивавшее пламя, выхватывая их лица из тьмы, делала их неузнаваемыми, лишенными глаз, будто у них были только рты, шептавшие: «Хочу! Хочу! Хочу!»

А днем, после снов, наполненных страстью, Катя со смехом неожиданно для себя находила множество положительных моментов в своем замужестве. Она со временем притерпелась и к постоянному присутствию Володи Карташова в своей жизни, и даже с уверенным спокойствием стала откликаться на эту свою новую фамилию. Донимавшее ее раньше одиночество, неуверенность в себе, страх времени (вот-вот она станет старой и никому не нужной) куда-то ушли. Многое теперь куда-то ушло из ее жизни с появлением тонкого золотого колечка на безымянном пальце. Теперь Катя ощущала себя к месту и в библиотеке, и в столовой, и в очереди за колбасой. Более того, с этим колечком она теперь обращала на себя внимание самых прилично одетых мужчин, и не развязное, как раньше, а уважительное и ровное внимание.