Текст книги "Позови меня трижды"

И будущее выстраивалось перед нею чередой лет, неразличимых между собой, слившихся в бесконечную шелковую бахрому. Но что-то тут же восставало внутри нее против их мирного неспешного течения. И по тому, как начинали неметь кончики пальцев, а коже прокатывался холодный озноб, она чувствовала приближение других времен, холодных времен, согреваемых лишь ее желанием.

Ночная женщина больше не желала делить ее с дневными разумными заботами, она захватывала ее всю. И Катю все меньше задевала жизнь, протекавшая мимо, и все, о чем она раньше думала с горечью, приходило к ней само собою, не принося даже покоя. Покой ее душе дарили только ночные танцы при полной розовой Луне. Нет, уже не ее танцы. Теперь она стояла в общей толпе, лишенная страсти. И душу окутывал прозрачным сари покой. Мертвый покой. И женщина, скользившая сквозь нее смуглым гибким телом, смотрела на нее с нескрываемой насмешкой.

* * *

Все стало у Кати на свои места, все теперь приходилось кстати. Даже беременность, которая пришла сразу, избавив от решения многих проблем, отодвинув на потом все вопросы, наполнила дни смыслом. И наконец-то у них с мужем появилась общая забота, а Володя вдруг действительно почувствовал себя будущим отцом, мужем, хотя Катя ему сказала, что совсем не хочет теперь, из-за ребенка, конечно.

Машка у них родилась в ноябре, и на сессию Катя не вышла. Поэтому Володя закончил институт на год раньше. Его взяли в экономический отдел завода по рекомендации комитета комсомола их факультета. В отделе работали одни женщины, поэтому Владимир начал быстро расти, через год он уже занял место ушедшего на пенсию начальника планового отдела. По общественной линии он тоже быстро выдвинулся, войдя к концу года членом заводского бюро ВЛКСМ. На комсомольской работе Володя вообще хорошо продвигался. Он как-то умел не ссориться с людьми, а только заводить полезные связи и знакомства. Катя отстала в учебе из-за академического отпуска от мужа, который, к моменту ее окончания вуза, перешел в райком комсомола.

Жили молодые хорошо, не ссорились, но с переходом Володи в райком комсомола они перестали вместе ходить в кино и в гости. Володя теперь иногда возвращался домой очень поздно. Он отвечал за какую-то развлекательную комсомольскую жизнь и постоянно устраивал вечеринки комсомольских активов предприятий и учреждений города. Иногда он приходил, сильно выпивши. Валентина Петровна только головой качала от такой работенки зятя. Но она была уверена, что Володя после райкома ВЛКСМ сможет перейти в партийные органы. А уж там такой человек не потеряется!

Маша частенько болела, и Катя дважды лежала с ней в больнице. Володя в это время стал приходить почти ежедневно заполночь. Навещая внучку и дочь в больничке, Валентина Петровна, как могла, скрывала это от Кати. Стирая рубашки зятя, она как-то увидела, что воротничок одной из них запачкан губной помадой. А перед самым выходом Кати из стационара Володя вообще две ночи не ночевал дома, сказав, что был у родителей. Валентина Петровна не стала проверять слова зятя, опасаясь, что он лжет.

Встретить жену и крошечную дочку из больницы Володя тоже не смог, потому что его срочно отправили в командировку вместе с ярко накрашенной комсомолкой в сельские районы – проверял стройотрядовские агитбригады. Валентина Петровна попыталась дома мягко предостеречь дочь, но Катя только равнодушно повела плечами.

Через четыре месяца после этого Володе дали двухкомнатную квартиру, молодая семья получила собственное жилье, и Катина мама перестала волноваться, потому что поняла, что пришли какие-то новые времена, чем были у них с Васей, когда ценили, прежде всего, работу, а не умение организовывать пьяные молодежные сходки. Володя был современным человеком и гораздо больше понимал в этой новой жизни.

Навещая Катю в новой квартире и помогая водиться с внучкой, Валентина Петровна все больше удивлялась, глядя на дочь. Катя стала такой спокойной, ровной, поздние комсомольские посиделки мужа ее совершенно не трогали, лицо озарялась внутренним светом только тогда, когда она глядела на дочь.

Больше всего Валентину Петровну в нынешней Катькиной жизни раздражали два волнистых попугайчика, подаренных мужем на Катькин день рождения. На замечания Валентины Петровны, что у младенцев на этих крикливых тварей бывает аллергия, Катя равнодушно пожимала плечами: «Мне их что, придушить?» Попугаи жили в большой клетке, подвешенной над подоконником, и умудрялись обосрать сверху полкомнаты. Купил их Володя не от большого ума, и теперь они визжали на разные голоса до тех пор, пока на клетку не накидывался старый платок, в котором они пытались проколупать новые дырки. Иногда Валентина Петровна даже решала, что лучше бы зять завел рыбок, как Терех, рыбки хотя бы молчали и гадили в строго ограниченной зоне.

Через полтора года после рождения дочери Володя впервые ушел от жены почти на целый месяц. Когда он вернулся с повинной, Катя даже не устроила ему скандала, ей вообще было некогда, она готовилась к защите диплома. Только теперь молодые спали порознь, потому что Машка стала очень беспокойной, кричала ночами, и Катя спала с ней одна на широкой супружеской кровати. Володю вполне устраивал раскладной диванчик в гостиной, с которого он стал пропадать иногда на недельку-другую.

* * *

Маша росла, а Катю, похоже, не беспокоило, что Володя вел свою, обособленную от семьи комсомольскую жизнь, не докучая особенно ни жене, ни дочери. И даже Валентина Петровна свыклась с особенностями его автономных заплывов. Весной она вышла на пенсию и помогала дочери, защищавшей диплом, водиться с Машей. После декретного отпуска Катя устроилась в сметно-экономический отдел большого проектного института, девятиэтажное стильное здание которого украшало центр города.

Казенный дом

Это туз треф, касатка. Острием вниз – успех, острием вверх – неуспех. Ложный слух иногда означает, но здесь – казенный дом. А теперь будь внимательна, если сейчас следующим король выпадет – все ясно! Чего тебе-то ясно? Туз этот наш такого казенного, военного направления. Раз пасьянс дамский, то при выпадающем короле он по-военному четко выявляет его тайные намерения по отношению к даме. Ну, какие у короля могут намерения? Нескромная любовь, конечно. И не спорь со старшими! Да! Любовь должна быть скромной! А та, которая сразу руки распускает, нескромная которая, так она не по картам другим словом называется!

* * *

Домой после работы Катя ехала только потому, что там с мамой сидела маленькая Машка. Она стала уже что-то лепетать, и Катя, обнимая ее, чувствовала себя такой одинокой… Ничего в жизни не менялось, как тянулись дни до замужества, так и сливались в неразличимую бахрому с неунывающим, женихающимся по комсомольским посиделкам, Володей. На все случаи жизни у него был припасен подходящий анекдот, но какая-то внутренняя усталость и тяжелая тоска мешали весело рассмеяться шуткам мужа.

Проектный институт, в который устроилась Катерина, и изнутри выглядел замечательно и уютно. Институт работал на всю их область, были и общесоюзные заказы. Поэтому руководство не пожалело денег на представительскую отделку здания, тем более, что дизайн выполнили свои же молодые архитекторы за бесплатно в качестве комсомольского поручения. Больше всего Кате понравился огромный витраж цветного стекла в центральном холле со знаками Зодиака. И когда она каждое утро поднималась в свой отдел на девятый этаж, то в любую погоду на этом витраже сияло лохматое Солнце с глупыми вытаращенными глазами и большим масляным ртом. Из просторной столовой шел аромат выпечки, придававший даже вахтерской тетке с пистолетом на боку почти домашний вид.

Когда архитекторы вваливались в столовую, шумно приветствуя друг друга и сшибая рубли до зарплаты на пончики, Кате становилось жаль, что она не архитектор. Они гоготали на весь зал над замечаниями старших товарищей к их творчеству, и никто не смел их одернуть. Предостережения на них не действовали, зато и в партию их, конечно, не принимали, да только все этим архитекторам было, как с гуся вода. Все равно к ним, а не к ведущим специалистам института обращались в тот момент, когда надо было выполнить интересный фасад, оформить входную группу или холл партийных комитетов, органов исполнительной власти города и других очагов культуры. Но каждый раз с ними возникали проблемы, когда надо было вписать в интерьер доски с передовиками производства и повышенными социалистическими обязательствами.

Отдел… Их отдел располагался на верхнем этаже. Лифт часто не работал, поэтому приходилось медленно подниматься в редеющем к девятому этажу людском потоке. Растительности в их отделе было удивительно много: пальмы разных видов стояли в шести деревянных кадках, со стен сползали лианы, и на каждой тумбочке цвели в свое время экзотические лилии, хризантемы и орхидеи. За растениями ухаживали две дамы под пятьдесят – Наталия Георгиевна и Ксения Леонидовна.

Приходили они на работу раньше всех, уходили после всех, а в обед оставались ухаживать за пальмами и орхидеями. Сметчицы они были средние, несколько раз Катя слышала, как их ругала начальница, обзывая агрономшами, но без них и их буйной растительности трудно было бы представить сметный отдел. Все знали, что ни мужей, ни детей у них никогда не было, вся их жизнь проходила на работе. Никто не удивлялся, что они выполняют все профсоюзные поручения в отделе, даже путевки в пионерские лагеря распределяли именно бессемейные агрономши, но всех это устраивало, потому что дамы делали это совершенно бескорыстно. Вот, пожалуй, одевались они только как-то подчеркнуто старомодно: кружавчики, побрякушки какие-то, бусики. И звали они друг друга странно, по-девчоночьи: Натуся и Ксюша. Не удивительно, что и весь отдел стал звать их за глаза так же. Из косметики они предпочитали яркие помады и карандаши для бровей, поэтому казалось, что губы и брови у них приклеены. Веки были у них густо покрыты серыми тенями, это придавало лицам подруг со следами девичьей красоты нарочито скорбный и утонченный вид. Поэтому их никогда долго не ругали за срывы сроков, начальство по их макияжу чувствовало, что дамы переживают еще больше ихнего.

Поскольку ходили Натуся и Ксюша всегда вдвоем под ручку, синхронно ахали над новыми нарядами товарок и все ведомости заполняли одинаковым подчерком с одинаковыми ошибками, а носы у обеих от постоянного наклона над документацией приобрели некоторую спелость, их в шутку прозвали «графини Вишенки».

Праздники и чествования в отделе не только не игнорировались, а даже значительно пополнялись за счет сдач проектов, выдач почетных грамот, детских именин. На все праздники, начиная со Дня строителя, Дня экономиста и Дня взятия Бастилии, графини приносили огромную эмалированную кастрюлю пирожков. Пирожки были гораздо вкуснее столовских, но тесто они ставить сами ленились и покупали его в их столовой в стираные целлофановые пакетики. У практичной Натуси при этом была маленькая хитрость: она покупала вначале полкилограмма сама, а за ней по пятам с пакетиком шла Ксюша. Потом они, хихикая, сваливали тесто в один мешок и радовались, глядя на масляные комочки. Так их научила поступать какая-то мудрая бабушка, жившая когда-то с кем-то из них в одном доме. Они уверяли, что после подмолаживания теста выпекать его уже можно совершенно без масла. В безденежные дни архитекторы любили сидеть и подъедаться у графинь под пальмами жалкими остатками праздничных пиршеств сметного отдела.

В начале ноября архитекторы, в предвкушении дармовой закуски, выразили желание отметить пролетарский праздник вместе со сметным отделом. Сметчицы стали суматошно готовиться к приходу мужчин. Натуся сказала, что одного килограмма теста на всех не хватит, поэтому на закупку важного ингредиента им от отдела выделили и Катьку.

В столовой была предпраздничная сутолока, они назанимали очередей в шести местах. Вначале у них шло достаточно гладко, только когда по второму разу подошли Натуся и Ксюша, повар-армянин начал тихо вскипать. И когда во второй раз Катя стала брать полкило теста, то вся столовка заорала, что этому сметному отделу масло надо на башку лить.

Катя тихо шла по лестнице с залитым маслом пакетом, в котором плавали ошметки теста. Почему-то она так долго ничего не вспоминала, жила себе и жила, будто оглохнув. А при криках распалившегося армянина она сразу увидела их двор, Таньку, Тереха и Валета, который кричал: «Кто же этой дуре маленькой сказал, что масло надо прямо на башку лить?» Память ветром врывалась в ее душу, становилось больнее и больнее, но впервые за многие месяцы Катя почувствовала себя живой.

Дуэт

Вот уж как выпали дама пик и дама бубен, ищи и возле себя такую же парочку рядом. Это в пасьянсе дуэтом называется. С виду особы они совершенно безобидные, но пойдут от них разговоры и сплетни. А, это наперед ведь не скажешь, какой пустой разговор, а какой – нет. Знают много, через них многое откроется. Как привяжутся в пасьянсе, так до конца и падают. Что значит плохие? Ты где, милая, плохих и хороших-то видела? Я хороших пуще плохих боюсь, не знаешь, что они плохого выкинут. А это дамы достойные, в летах, все-таки каких-то основ придерживаются. Не зли только их, глядишь, полюбят тебя еще. Ты таких слов от Тереха, архаровца, нахваталась? Что, значит «на кой мне их любовь»? Она, знаешь ли, никогда лишней не будет. Да!

* * *

Вечер с архитекторами на красный день календаря прошел соответственно. Вначале творческие работники сосредоточенно налегали на выставленную сметчицами еду и принесенную с собой выпивку, потом немного потанцевали и долго курили на лестнице со сметчицами помоложе. Катя не курила, поэтому она с графинями осталась разбирать стол. Когда все во второй раз уселись к застолью, то Катя увидела, что во время перекура народ как-то уже определился по парам, обстановка стала непринужденнее, а разговоры громче. Катя почувствовала себя неловко, тем более что она почти не пила. И когда графини решили незаметно покинуть сборище, она сразу тихонько собралась с ними домой.

Она немного выпила водки, думы от которой становились только тяжелее, а душу вновь стал бередить ветер надежды, уже не раз обманывавший ее в юности. А перед этим вечером что-то произошло, вновь потянуло туда, куда и возврата-то не было, боль стала острой, невыносимой, и радовало только то, что раз терпеть это было уже невозможно, значит, все скоро закончится, войдет в свою колею, и, наконец, станет легче дышать сухим морозным воздухом.

Состояние это ее депрессивное было связано с еще одним странным сном, увиденным ею накануне. Ей приснилось, будто все в ее жизни сложилось не так, и нет у нее никакого мужа Вовы Карташова, и с Валеркой, вроде бы, все сложилось, наоборот, хорошо. Он даже, похоже, не сидел шесть лет ни в какой тюрьме. И вот там непонятно как так получилось, но Машка была, а никакого Вовы не было, а главное, с нею, с Катей, прямо в их нынешней квартире, жил вовсе не Вовчик, а Валерка. И все бы было чудесно, даже замечательно, если бы не одна маленькая пакость. Причем, как это и бывает в снах, Катя воспринимала эту пакость вполне естественно, можно сказать, непринужденно. Но эту пакость надо было все время скрывать от окружающих, а она, как водится в снах, все время вылезала наружу.

Дело в том, что у Валеры, оказывается, на затылке росла вторая голова. Она была маленькая, какой-то отросток с бессмысленными белесыми глазами и запавшим ртом с недоразвитой нижней челюстью. Это был какой-то атавизм, который Валерка тщательно прикрывал волосами. Вид у этой его второй головы был достаточно неприятный, что, естественно, не способствовало росту имиджа ее обладателя. А если прибавить, что в большой, непрерывно жующей пасти этой головенки располагались в два ряда мелкие щучьи зубки, то совсем понятно, почему ее надо было прятать. И вот они с Валерой, вместо того, чтобы наслаждаться счастьем, все прятали и прятали ее до самого утра…

В тот год осень пришла в город почти без обычных ветров, с тихим редким снежком и прозрачными осколками лужиц. Машу забрала на ночь Валентина Петровна, потому что Катя сказала, что придет поздно. Володя третий день не ночевал дома, и на праздники Катя его не ждала. Сцепившись друг с другом, рядом скользили графини.

Жаль, конечно, что не смогла она подружиться с этими архитекторами, она даже знала, с кем именно из них было бы особенно здорово переброситься шуткой в столовой, все произошло как-то не так. Одним словом, Катьке было очень грустно, что архитекторы совершенно ее не заметили и, конечно, в первую очередь потому, что она к этому вечеру даже не накрасилась. Почему-то она не смогла даже подвести глаза, хотя планы у нее были самые выдающиеся – вплоть до того, чтобы покрасить волосы в ярко рыжий цвет, чтобы не видно было тонких седых ниточек, которые и выдергивать уже бесполезно. Вот если бы она смогла хотя бы этим вечером так легко смеяться их незатейливым шуткам, закидывая голову и томно глядя в глаза, как их секретарь Леночка! Но тогда ей что-то тоже мешало вести себя так, а сейчас уже поздно жалеть.

– Эта Лена сегодня совершенно неприлично липла к молодым людям, в наше время девушки себя так не вели, – категорично изрекла недовольным тоном Натуся.

– И так ярко не красились, – строго добавила Ксюша, которая к ноябрьскому вечеру покрасила волосы в ярко-фиолетовый цвет.

«Ага, поэтому вы и остались в девках сидеть!» – ехидно подумала про себя Катя и не почти не удивилась, когда ей тут же назидательно вслух ответила Натуся: «Мы, конечно, замуж не вышли, но зато все другие наши сверстницы сделали очень хорошие партии! Леночка не только себя роняет, она всех женщин выставляет побрякушками, портит мужчин, и это обязательно скажется на вашем поколении. В наше время были строгие правила, зато и по отношению к нам мужчины раньше многих вещей позволить не могли. Это ведь всегда связано: достоинство и сдержанность – с одной стороны, уважение и внимание – с другой. Хотя крашенные девицы и в наше время водились… Да, Бог с ними! Прощай, Катюша! Завтра не опаздывай на демонстрацию! Не шали!»

Катя пошла к своей остановке на пятачок, чувствуя, что графини сказали ей что-то важное, что ускользало от ее внимания раньше. Слишком занята она была своими неразрешимыми проблемами, своими встречами и разлуками. Ну, конечно, времена уже поменялись, а она пропустила, проглядела эту перемену, как частенько не замечала и перемен в природе. И, оступившись на тонком люду, некрепко стянувшем лужу с бурой тяжелой водой, Катя вдруг почувствовала всю непрочность, хрупкость своего времени. Она поняла, что сегодняшний вечер – только начало больших роковых перемен…

Восьмерка пик

Плохая карта. Да не расстраивайся ты, плохие вынешь, значит, хорошие на подходе. Восьмерка пик – это неудача, болезнь, печаль, разговор. И если при ней же семерка пик выпадает, то не следует гадать в этот день, а гадание тут же желательно оборвать. Ну, нет пока семерки, и ладно. Вот с этой девяткой треф она означает несчастье, известие о смерти близких людей или знакомых. С шестеркой вон той – поздняя дорожка да с печальным концом. Нехорошая карта.

* * *

Вот и конец поздней дорожки. Катя с облегчением сняла боты и прошла в комнату. Ее квартиру, как всегда по ночам, через окно заливал яркий свет. Это был не лунный мягкий свет, а бессердечный неоновый свет от фонаря, прикрепленного прямо на наружной стене их дома. «Хорошо придумано, – в который раз машинально прикинула сметную часть Катя, – на столбах и проводке до 28 процентов сэкономили». Но настроение у нее резко упало, когда она, обернувшись, увидела себя в этом голубоватом свете в трюмо, стоявшем напротив. С беспощадной насмешкой над уходящим временем зеркало отражало ее полноватую, сутулую спину. Во всем был виновен этот нелепый свет наружного фонаря. Но Катя подумала, что, наверно, надеяться уже поздно. Отражение будто говорило ей: «Если ты не была нужна ему молодой и красивой, то что толку надеяться с этими ранними морщинками под глазами, скорбными складками у рта? Не надейся, живи, как живется! Вот мы живем и живем, хотя живы только отраженным светом.»

Катя вдруг поняла, что за многие годы она оказалась этой ночью совершенно одна. Она резко встала с дивана и открыла дверцы антресолей шкафа. Достав оттуда потертый саквояж, она открыла его и осторожно вынула пыльный флакон, увенчанный хрустальным шариком. Замедленным движением она провела капелькой масла по смеженным векам, мочкам ушей, вглядываясь в туманную поверхность шарика…

Вначале ничего не изменилось. Она все так же сидела в своей комнате, залитой неоновым светом, тикал красный будильник возле изголовья Володиного дивана, а из крана на кухне капала вода. В голове была пустота. Собственно, ничего не происходило только потому, что Катя и сама не знала, что же должно произойти. Никаких вопросов, на которые она могла бы увидеть ответы, внутри ее не было.

Наверно, таких ночей впереди у нее еще будет много-много. Мама так любит Машу, так надеется, что Катя наладит свою жизнь! Она все время пытается перетащить Машу жить к себе. Мол, без Маши Катя легче сможет наладить отношения с Володей. Будто Маша – помеха. Нет, если отношения не смогло наладить даже появление Маши, то никаких отношений уже нет вовсе.

И так еще долгие-долгие годы она будет встречать праздники в своем отделе, и до самой пенсии ничего не изменится. Разве что, их отдел все-таки завоюет переходящее красное знамя обкома партии, регулярно перевыполняя план. Со сцены актового зала их перед каждым праздником будут вот так же поздравлять, как сегодня… А пальмы станут еще больше, еще выше, и ухаживать за ними, после ухода графинь на пенсию, вплоть до своей пенсии станет она.

Вот тут-то что дрогнуло вокруг нее, медленно, с неохотой туман начал рассеиваться. Нет, такого не может быть… Но ведь даже если она сошла с ума, то она все равно бы не смогла вообразить такого! Это чья-то чужая, дикая, невозможная фантазия…

Вначале в уши ударил резкий женский крик. Похоже, кричала их плановичка: «Что же это, Господи? Да как это меня сократить? Я же на работу в отдел раньше всех пришла, мне до пенсии семь лет осталось! У меня же двое детей! Куда я пойду? Что же это? Господи!»

А вокруг все менялось… Менялось время, менялись знакомые очертания их отдела и всего проектного института. Она не верила своим глазам, чувствуя, что все в ней отказывается верить, сопротивляется чьей-то нечеловеческой логике. Да, несомненно, логика в этом была, но вот только чья?

Вначале пропали пальмы, и она увидела, что их отдел стал без них неприлично пуст. А потом она увидела сцену актового зала. Только сегодня, в четыре часа дня здесь состоялось заседание партийного актива города, посвященного 68-й годовщине Великой Октябрьской социалистической Революции. Но сейчас здесь плясали голые по пояс девушки. На заднике сцены, где всегда висел красный профиль Ленина, теперь маленькими цветными лампочками от елочных гирлянд было выведено странное изречение: «Топлес всегда с тобой!» И вроде раньше она ничего такого не конспектировала у классиков марксизма. Среди обнявшихся в канкане девушек Катя заметила их секретаршу Леночку с бледным лицом и голой цыплячьей грудкой.

Все это, конечно, было полной ерундой. Но потом она оказалась на третьем этаже, где еще только сегодня был вычислительный центр. Теперь здесь в ряд стояли обычные бытовые швейные машинки «Чайка», за ними сидели все проектировщицы из второй мастерской, все, чьи фотографии еще сегодня украшали доску почета. Они шили пододеяльники! А второй административный этаж института, где она только неделю назад проходила по красной ковровой дорожке в местком просить путевку в садик для Маши, вдруг превратился в нечто среднее между борделем и складом колониальных товаров! Здесь располагались пивные, закусочные, магазины электрических чайников, утюгов, обоев… Но каких чайников, каких обоев! Никакой фантазии даже у их архитекторов не было и в помине, чтобы только вообразить такую роскошь. Она бродила по всем магазинчикам и не могла наглядеться. Вдруг она замерла перед магазином джинсовой одежды, располагавшимся в бывшей канцелярии института. На вывеске сверху была написана фамилия Володи, но почему-то инициалы были не «В.А.», а просто – «ЧП». Может, он поменяет имя? Может, и поменяет… И все вдруг разом стало меняться, как в калейдоскопе: девушек на сцене вдруг заменили какие-то странные мужчины, одетые в пышные, прозрачные платья с блестками… Магазинчики все меняли и меняли своих хозяев на вывесках до тех пор, пока на всех не оказалась надпись «ЧП Карташов», а в швейной мастерской вдруг началась перестрелка… И только тихо, как в замедленной съемке падала на большой письменный стол Лидия Сергеевна из генпланового отдела…

А архитекторы? Где их бородатые архитекторы, такие интересные и талантливые, которые только сегодня пили вместе с ними? Катя быстро поднималась к ним на четвертый этаж, чувствуя, что время уходит… На их этаже было темно и пусто. Никого не было, даже столов и кульманов. Но краем глаза она увидела какие-то небольшие комнаты, что-то вроде их сегодняшних творческих мастерских. Картинки менялись быстро, не давая ей осмыслить до конца происходящее. Из этих картинок она поняла только то, что архитекторы вроде бы станут вдруг не придурками Царя небесного, как нынче, а большими фигурами, и даже будут иметь собственные мастерские, а весь институт будет почитать за счастье им прислуживать! Смешно! Но все это тоже будет ненадолго. Потом архитекторы вдруг перессорятся со всеми и между собой, правда, до перестрелок у них не дойдет. А вот потом наступит время, когда они будут унижено благодарить, получая заказ на проектирование огромного универсама… Катю… Да, именно ее. Только в очень красивом костюме, который сошьет ей мужик в короткой блестящей юбочке…

Она ничего не хотела знать дальше, ее душа просила только об одном – чтобы это закончилось. Никого не было рядом, чтобы вырвать ее из этого кошмара. Ни к чему, из того, что видела Катя, она не была готова… А вокруг уже падал, искрился мягкий снег, на дороге он таял и превращался в бурую вязкую кашицу, он не таял только на таком знакомом лице с радостной, счастливой улыбкой…

Она плакала, вцепившись в подоконник, засыпанный тополиным пухом, и это еще было там, она никак не могла вернуться обратно. Но ведь все гадания завершаются одной фразой: «Чем сердце успокоится?» А чем же ей успокоить сейчас свое сердце? Оно рвется на части и ничего не может понять, ее глупое сердце… За подоконником кто-то все выкликал Валета, разрывая ей сердце, а она шептала кому-то: «Ну, позови же ты меня, наконец, позови… Ведь ты же можешь!»

Все реже становились гулкие удары сердца, все вокруг вновь затягивал туман… Странно, но ее сердце действительно затихало и успокаивалось, потому что за дверью комнаты, где висели в воздухе пушинки тополиного пуха, стоял он… И у Кати вновь дрогнуло сердце и покатилось куда-то от жалости к нему, преодолевая всю застарелую тоску и накопившуюся за годы одиночества ненависть…

…Она не представляла, сколько времени она пролежала в беспамятстве возле стола с опрокинутым флаконом. Масло безвозвратно испортило ковер – подарок Вовиной мамы на свадьбу. Того масла, которое Катя неловким движением собрала со стола обратно в пузырек, хватило бы еще на один раз. Но этого раза ей было просто не выдержать, поэтому она завернула пузырек с шариком в какую-то бумажку, лежавшую тут же на столе, и выкинула его в помойное ведро в туалете.

Из туалета она, цепляясь за стены, с трудом добралась до дивана в большой комнате. Засыпая, она чувствовала в себе одну пустоту, никаких мыслей, кроме горячего желания немедленно наложить на себя руки…

Никогда в жизни ни до того, ни после Кате не довелось танцевать так, как в ту ночь. Этот дикий чувственный танец сладкой истомой пронизывал гибкие руки и заставлял острее ощущать биение крови в жилах. Катя была по пояс голой, с одним прозрачным сари на бедрах, но танцевала она все же не в институтском актовом зале. Как ни странно, но там, в огромном зале, украшенном ткаными золотом занавесями и гирляндами цветов с пьянящим ароматом, освещенном слабо потрескивающими факелами, ее нагота была вполне уместной. Кожа у нее была темно-коричневой и вся покрыта маслом, пахнувшим удивительно нежно. А на голове – такая небольшая диадема… Боже мой, опять эти головы…

Восхищенные ее танцем люди рукоплескали ей сидя на подушках, вольно раскиданных возле столиков на низких гнутых ножках. Они пили красное густое вино из плоских, больше похожих на блюдечки, чашек… И, конечно, на золотом подносе, с которым она танцевала до утра, гася покрывалом витые свечи, лежала та самая гадкая запасная головка Валеры с кровавой пеной у страшного рта.