Текст книги "Позови меня трижды"

– Не ори на меня!

– Прости, вырвалось. Ничего, Катенька, понемногу, помаленьку мы со всем этим разберемся. Я тут у тебя поживу немного, осмотрюсь… По магазинам поброжу…

– Люсь, не хочу тебя заранее огорчать, но денег у меня нет на магазины. Безработная я, Люся. С сегодняшнего дня. У меня и накоплений практически не осталось. Тут до вчерашнего дня Валера жил, все на еду уходило… А я все работала, даже не заметила, что вещи-то свои он раньше унес…

– Ой, Катюша, какие пустяки! Столько разных мудаков неощипанных по улицам бродит, не бери в голову! Если денег нет у тебя, то это значит, что они – в карманах у других. И эти другие обязаны с тобой поделиться, по-божески.

– Ага, я вот с мужем при разводе обязана поделиться по-божески. У него машину сегодня видела перед «Пингвином», так она стоит – как эти две квартиры. А он мне на днях какой-то акт оценки по почте прислал на пять тысяч… Долларов! А у меня и денег нет, чтобы своего оценщика нанять. Ну, не может же эта хрущеба столько стоить, если еще и Машкину долю учесть.

– А Машенька у нас кто?

– Она, Люся не у нас, она у меня дочка! Так вот. И не дожидаясь суда, ее папа приходит и уносит вещи. А в ментовку обращаться бесполезно. Во-первых, мы еще не разведены…

– А во-вторых?

– Во-вторых, он – Карташов по фамилии. Слыхал? Вот и я о том же. И как с ним разводиться, даже не знаю. Я понимаю, что он меня запугивает. Но это значит, что он побаивается моего интереса на счет его имущества. И еще это означает, что все это самое имущество было записано в период брака либо на нем, либо даже на меня! Если бы у него был супер надежный подставной человечек, он бы так не переживал и чайники электрические из дома не утаскивал и маме бы моей по телефону гадости не говорил.

– Ой, какой мудак! И как ты это терпишь, бедненькая? А, кстати, ты-то у нас кто по профессии? Уж больно ты, Катюша, хорошо в этом деле сечешь! Ты не из ментовки?

– «Финансы и кредит» – у меня специальность была. И, если бы у нас после нее народ в ментовку шел, то таких, как Карташов на воле бы очень мало оставалось.

– А почему ты сама никакой банк там не открыла? Ну, раз ты такая умная?

– Я, Люсь, не мотор. Мне бы вот спину крепкую мужскую, да денег на первое время. И потом я ни за что не буду некоторыми делами заниматься. Например, страховым бизнесом… Или еще подобными штучками, ты понимаешь?

– А любовник этот твой помочь тебе не мог? Живешь-то ты скудненько.

– Н-нет… И мне неудобно было как-то…

– А-а… неудобства разные… Понятно. Не расстраивайся, это пустяки! Две недели удачной работы, в сущности. Людочка эта с пяточка – твоя знакомая? Она приличная девочка?

– Она очень хорошая! Ей на лечение дочки деньги были нужны, вот и пошла туда. Мы раньше в проектном институте вместе работали, она у нас отличным конструктом была!

– Вот после этого ты мне, пожалуйста, даже не говори, что ты вообще видела в жизни каких-то мужчин, кроме меня. И что я – не такой мужчина, как все, и должен быть каким-то другим. Скажи мне, разве нормальный мужчина позволил бы женщине-конструктору в ее лучшем конструкторском возрасте уйти на панель? Что, в нашей стране уже и конструировать нечего? И как она ребеночка заимела? Папа у этой больной девочки имеется? Или как? Нет, что ты мне не говори, все они – мудаки! И пусть не обижаются, если я их немножко ограблю для нашей пользы.

– Ты не прав, не все мужчины такие, вот мой папа был не такой, он очень много работал!

– Твой папа был ишаком? Не обижайся! Мой папа был главным врачом областной клинической больницы. Я с трудом вспоминаю его лицо, я очень редко с ним общался, ему было не до меня. Сначала был садик-пятидневка, а потом, с четвертого класса – школа-интернат. Недолго, правда, до восьмого класса. И там днем надо было только дождаться ночи, потому что только во сне я чувствовал себя свободным. И в этих снах я бывал в разных временах, и мужчины там одевались очень разнообразно. А в брюки – редко, да, в общем-то, практически никогда! Юбки, балахоны разные, драпировки такие по талии, роскошные… Но не брюки! Я полагаю, что брюки вообще мужчине вредно носить. Для здоровья. Кать, ты спишь, что ли? Ладно, спи.

Утром Катю разбудил запах кофе и табачный дым, на минуту она подумала, что к ней опять вернулся Валера. Но, с трудом вспомнив вчерашний вечер, поняла, что на кухне хозяйствует Люсиль. Он действительно сидел в ее халате на кухне, положив длинные стройные ноги на подоконник, пил кофе и курил.

– С добреньким утречком, дорогая! Я решил тебя не будить, очень вид у тебя был во сне жалостный. Чо спросить-то хотел… У тебя мама-то где с дочкой проживают?

– У мамы в ее квартире, где же еще.

– Ты прости мне мою бестактность, Котенок, но ты тоже не могла бы там недельку-другую пожить?

– Ты вообще с катушек съехал, или как? Притон тут организовать решил, да? Выездные гастроли?

– Ну, не хами! Ремонт я тут сделать решил, вот что! Гляжу, здесь даже потолки обшарпанные, черные все. Твои мужчины по потолкам ходили, что ли?

– Спасибо, конечно, но ты тут жить не будешь! Это – без комментариев! Вдруг муж бывший за чем-нибудь придет, а? Меня же здесь двенадцать лет все знают!

– Ой, да перетопчутся они все! И мужа я твоего как надо встречу, часть долга хотя бы натурой выдам. Ой, не делай такие глаза! Может, я шучу! У меня триста баксов с собой в колготках было… Или в трусах? – задумчиво сказал Люська, потушив сигарету. Он встал и принялся легонько подталкивать Катю в коридор.

– Да ведь Люда сейчас должна зайти после смены! Чо ты меня, как зайца из избушки лубяной толкаешь-то!

– Вот я с ней и поговорю без ненужных посредников. В мамочки, что ли, ко мне набиваешься?

– А что я своей мамочке-то скажу?

– Скажешь, что от мужа скрываешься. Достойных вещей у тебя тут практически нет, караулить нечего. И почему ты вообще с мамой не съехалась после развода? У нее какая квартира?

– Такая же, двухкомнатная.

– Поменяли бы на пяти комнатную, отделали бы по евростандарту… Какие же вы непрактичные. С мужем бы хоть расплатилась!

– Я… В общем, я Валеру, наверно, ждала. Всю жизнь, – сказала Катя, засовывая в целлофановый пакет зонтик. – А мама моя его терпеть не могла. Правильно, наверно.

– С мамой твоей я испытываю большую солидарность. Вот и поживи с ней, наберись ума!

– Не дави на меня! Я с тобой вчера познакомилась, а сегодня ты у меня пожить решил! Без меня! Я тебя даже не знаю! У меня от твоих наездов все из рук сыпется!

– А ты их сладкими слюнями помажь, к ним все липнуть начнет. Бери пример с меня! Я тоже тебя практически не знаю, но почему-то испытываю глубокое доверие. Заранее полагаюсь на твою порядочность! Успокойся, ничего плохого не будет, я ведь здесь намерен перезимовать, так что подводить тебя не буду, все будет наоборот – тип-топ! Навещать меня лучше по утрам. По утрам я всегда дома. Ладно, выпей кофе перед уходом. Да не суетись ты, сумочку я тебе уже собрал. Платьице твое выстирал, оно в ванной висит. Я его оставлю пока себе, ладно? Да не буду я в нем по улице ходить, я не до такой степени извращенец! Выкройка мне у него понравилась, и на тебе оно хорошо сидит. А ткань – дерьмо какое-то! И длина – совершенно не твоя! Я его распорю, посажу на клеевую, и будет оно у меня вместо выкройки-основы. Нет, кроме шуток! Я считаю, что твою чудную грудь надо непременно рельефами подчеркивать, – с этими словами Люсиль медленно подошел к Кате и нежно провел тыльной стороной руки по ее груди так, что у нее подогнулись колени.

Потом он обнял ее за талию, прижал к себе и тихо прошептал в шею, покрывшуюся мурашками: «Ты не бойся, глупенькая! Я ведь на твоей стороне! Так будет лучше, Котенок, поверь!»

И Катя полностью согласилась с его доводами, потому что на прощание он опять ласково обнял ее у дверей и с чувством поцеловал ее так, что у нее на улице потом долго кружилась голова. И почему-то ни Вова, ни Валера ни разу ее не поцеловали вот так… А тот хмырь и целоваться-то, наверно, так и не научился… Зачем ему?…

Валентина Петровна, увидав дочь на пороге, вопреки Катиным опасениям, ничего ей не сказала, ни о чем не спросила, а только молча пошла накрывать на стол, выставив, первым делом, чекушку водки.

Шестерка треф

Шестерка треф – дорога с печальными размышлениями о несовершенстве устройства мироздания. Бесполезные сожаления. Все размышления бесполезны. Размышляй, не размышляй, а потерянного не вернешь…

* * *

Деться было настолько некуда, что на выходные, затарив с Раей все точки, Терех отправился к отцу в деревню. Да, может, и не поехал бы, но Татьяна зло, сквозь зубы сказала, что звонил с районного узла отец, просил помочь перекрыть баню.

Дела не шли. Рая ходила с красными глазами, молчаливая. Бобка на работу не выходил. А в офисе Кузька, которому все драки и разборки были, как с гуся вода, вовсю стелился перед новой бухгалтершей, взятой вместо Катерины.

Странно было видеть на месте Катьки у компьютера совершенно чужую бабу. Пусть молодую и симпатичную, доброжелательную и деловитую, но весь хрупкий невзрачный мир, установившийся вокруг затраханной жизнью Катьки, исчез. И даже дальнобойщики зябко поводили плечами, сдав авансовый отчет новой девице. Заливавшаяся румянцем при каждом слове тихая Катька была не только своей. С ней даже работяги чувствовали какую-то основательность и надежность, хотя непонятно как в самой еще жизнь держалась. О том, что с Валетом ей особо не светит ничего, догадывались все. Хотя бы потому, что разумный мужик Валет не рвался вкладывать в нее деньги. И понять его было можно. Новая бухгалтер Алина Вячеславовна, одетая с иголочки, аккуратно причесанная и подкрашенная – была гораздо более к месту в офисе за компьютером. Да и соображала она, наверно, гораздо больше Катькиного, но Терех почувствовал, как все нитки налаженного им дела уходят из рук. Он больше ничего не значил. Еще недавно переживая с приходом Катериной какой-то подъем, строя планы на будущее, он внезапно увидел, что стал лишь затрапезной пешкой в чужой игре.

Он не реагировал на легкие подколы Алины, частенько ловившей его на неверном толковании основ бухгалтерского учета, как не реагировал и на ее явный кокетливый интерес. Занимало его нынче другое. Татьяна неожиданно перестала разговаривать с ним вообще. А Рая едва шевелилась на работе, полностью утратив интерес к производственным застольям. В туалете горой томились грязные чашки, никто и не думал их мыть. И каждый раз в этом гребаном туалете Терех, глядя на брошенную Катькой кружку с синим мишкой и следами ее помады, вспоминал, как кривились эти карминовые губы, когда презрительно цедили ему: «А ты работай, Саша, трудись!..»

В доме была одна тетя Галя. Отец с утра ушел проверять морды на речку. Тетя Галя, накрыв на стол, терлась рядом. Сказать толком, как всегда, ничего не могла, а, видать, чем-то хотелось поделиться. Помявшись у кухонного шкафчика, она вдруг без всякого вступления брякнула: «Валя с Машенькой не ездиют. Отец звонил им с района… Гусей хотели к октябрьским резать… А Маша…» Тетя Галя поднесла фартук к лицу и сквозь слезы промычала, что Машенька послала старшего Терехова трехэтажным матом, сообщив, что мать с бабкой болеют, поэтому им всем обосралась ихняя деревня.

Чувствуя уже шкурой, что не баню его крыть позвали, Терех весь ощетинился, услыхав, как отец загремел цинковым ведром в сенях. Но когда тот вошел, виновато взглянув на сына и тут же спрятав глаза, гнев на него почему-то ушел, уступив место жалости. Отец стал совершенно старым. Закашлявшись, он сел с другого края большого стола, сделанного им для летних заездов ребятни, и, опустив ложку в поданную женой миску с борщом, тихо сказал: «Ты, Галинка, сходи рыбу в сенях прибери, мне с сыном поговорить надо…»

Терех опять напрягся, хотя даже не представлял, о чем с ним будет говорить отец. Если о Савиных, так там и говорить нечего, он-то тут при чем?.. Хотя проведать Катерину хотелось, но, представив, как она, наверно, начнет расспросы про своего «Валерика», как начнет величать его «Сашей», так все желание видеть ее пропадало.

– Я, сынок, мамку твою очень любил, – ни с того, ни с сего вдруг с рыданием в голосе сказал отец. – А жизнь, сам видишь, какая получилась. Ладно, что Валя с Галей пропасть не дали, поняли. Только щас вот спать начал спокойно. А раньше?.. Сколько в литейном не вкалываешь, измотаешься, как сволочь, а домой придешь, глаза кроешь – опять мины рядом рвутся…

Он с шумом хлебнул борща, но тут же грохнул ложкой об стол.

– Таня на днях приезжала. Я ее просил как-то поговорить с тобой. Отказалась. Даже говорить с тобой не хочет. Дак, ты же всегда ее за дуру считал. Как я Дуську по глупости… А поговорить надо. Кто тебе еще скажет, если не я? Ну, сам ведь понимаешь… Внуков еще увидеть от тебя хочется… Сын ведь ты у меня! А из Терехов – на весь свет один остался! Нас тут полдеревни было! У меня семь братьев было! Всех извели… Вспомнить как – жить не захочется… Но ты-то остался! Я до сих пор не могу опамятовать, как такую жизнь мамке твоей учудил… Так война была! А у вас какая нынче война?.. Ты-то что своей Катьке за жизнь сотворил? Разве бы я свою Дуську какому партюку отдал?.. Или бы дружку лучшему на время подарил?.. Ведь ты же моей матерью в этом дому крещеный! Сынок! Ведь ты единственный у меня! – последние слова Терехов старший проговорил сквозь какой-то скулеж, будто хотел зарыдать, а слез не было.

Из сеней на его вопли прибежала всполошившаяся тетя Галя с заплаканным лицом, но взглянув на отца и сына, махнула рукой и тихо вышла…

Отец и сын сидели молча по разные стороны стола, обхватив головы руками. Высмаркиваясь в рукав, старик с натугой проговорил: «Ты же мне простить мамку не мог!.. Ты же сюда приезжал, как красное солнышко, два раза за все время! Адрес Катюшкин через какую-то бабу узнавал! Мне Танька все донесла! Про все твои подлости! А ты б сюда приехал! У меня бы спросил! Чо у меня-то не спросил? Зазорно у отца-то родного спрашивать? У бабы чужой сподручнее? У отца-то спросишь, так ведь и он в ответ чо-нибудь спросить с тебя может, да? А я бы не спросил! Нет! Я бы только рассказал, как Катька на танцы смолоду разок сходила – вся истисканная пришла, так больше из дому носу не казала. Как лежала после этого носом в стенку неделю. А тебе ведь, сынок, нравилось тогда на танцы ходить, да? Я-то думал, что, может ты там ее позвать на танец догадаешься, не все же охотных девок тискать… В весенние каникулы детишки тут еще были, они нынче и не приедут, поди… В летние каникулы-то из-за ваших разборок почти друг с другом не игрались… Весной я, случаем, разговор подслушал Егорика Валеркиного и Машутки, которая намедни меня, старого, на три буквы послала по всем правилам. Утешала тогда Егорушку, от которого папа к ее маме ушел: «Ты, – говорит, – Егорка, не расстраивайся! Мамка со мной спит, как при папке! Моя мамка вообще с мужиками спать не умеет, она только работать может!»

Терех слушал отца и все восставало в нем гневом против его слов. А когда отец интересовался его мнением? Им вообще? Он что, помнил все это время о нем?.. Кто он такой, чтобы навешивать на него какую-то ответственность за разговоры Машки и Валеркиного пацана? Хотя только теперь Терех вдруг осознал, что отец жил на кладбище, не только из-за неизбывной вины перед матерью, но и чтобы дать возможность Таньке устроить свою жизнь… Старый дурак! А как с ним жила его мать? Но почему-то в данный момент он не мог вспомнить ничего подходящего, кроме давней сцены…

…Мать с отцом выходят вместе с бабкиной бани, довольные, умиротворенные, а отец с улыбкой придерживает мать в ситцевой ночнушке за широкую задницу. Мамка вдруг оборачивается к нему всем телом, и Терех не понимает, как она может прижиматься лицом к отцу, буянившему накануне на весь их подъезд: «За Родину! За Сталина!..»

Но с глубины души, из самых дальних ее закутков вдруг выдиралась давняя мечта сходить вот так же в баню с той Катькой, которую он поцеловал когда-то почти случайно… И чтобы не было других бань… С Кузькиными визгливыми девками, готовыми на все.

Возвращаясь домой с потрошеными гусями и пухом на подушку для юной матершиницы Марии, Терех проклинал все на свете. Но больше всего он проклинал свою дурацкую уверенность, будто мужская дружба завсегда выше какой-то Катьки. Проезжая мимо ее дома, он с удивлением отметил в окнах свет. И, обрадовавшись, что сможет отдать гусей ей, а не хмурой Валентине Петровне, не Машеньке, которая, как он уже начинал понимать, имеет много оснований его обматерить, решительно свернул во двор ее дома. В принципе, он был уже готов и к «Саше», и к «Валерику», тем более что только обратной проселочной дорогой до него, наконец, дошло, зачем бабы заглядывают мужикам в паспорт…

Уроки для урок

Резко выбившись из напряженной, почти круглосуточной работы в полное безделье, Катя впала в странное оцепенение. Никому она была не нужна, никто не звонил. Все, кто еще неделю назад беспрерывно дергал и отвлекал ее на рабочем месте, теперь забыли про нее вовсе. С глаз долой – из сердца вон! У Маши начались занятия, Валентина Петровна затеяла белить потолок в кухне, только Катя не знала, куда себя девать. Целыми днями она лежала на своей узкой девичьей койке, бросаясь к телефонной трубке, срываясь на каждый стук в дверь. Потом острота ожидания спала и навалилась аппатия.

Телефон зазвонил в пятом часу, с забившимся сердцем Катя взяла трубку. Но сердце разом упало, когда незнакомый женский голос с непонятным волнением спросил: «Это Катя? Или это ее мама? Мне Карташову, пожалуйста! Катю!»

– Я слушаю.

– Это Наина Кондратьева. Валерий Сергеевич не у вас?

– Нет, вам лучше знать, где он.

– Катя, я с вами женские разговоры вести не намерена. Я спросила, потому что наш разговор он не должен слышать. А мои разговоры он всегда, понимаете, всегда подслушивал по параллельному телефону!

– Меня это не касается.

– Вы так наивны! Впрочем, я вас такой себе и представляю – бесхитростной умницей. Так… Значит, его с вами нет… Где же он может быть? С чего начать? Мне все ваши дела… или отношения, не знаю, как сказать… Одним словом, мне все равно, что у вас там было или будет с Валерой! У меня давно другой человек, он прекрасно к Егорушке относится… Но Валера не давал развода, потому что его фирма для удобства… когда она регистрировалась то… даже не знаю, как сказать…

– Я в курсе.

– Как неприлично получилось, да? Я, правда, не при чем! Так это… вы?

– Я.

– Мне, конечно, все равно. Хотя я вас вообще не понимаю. Во-первых, потому что… В общем я совершенно не понимаю, как за столько лет вы не разобрались в своих чувствах к Валере. Хотя это, конечно, не мое дело, но я вас как женщина не понимаю! Мне, например, Терех был всегда гораздо более симпатичен, еще со студенческих лет. Он весь забавный такой, надежный…

– Для вас – надежный, а для меня – что он, что Валера… Мне все одинаковые.

– Это у вас от депрессии. Это пройдет. Вот… Мы развелись на прошлой неделе, Валера так решил… Ну-у, вот. Пошли фирму его перерегистрировать, причем, вместе с такой неприятной женщиной. Нет, она красивая, но какая-то вся такая… деловая! И одета прекрасно. Я подумала вначале, что это – вы. Я же вас ни разу не видела, и, признаюсь, мне было любопытно. Но мне говорили, что вы неважно одеты… Я почему-то все не то говорю!

– А потом? Что было потом?

– Ой, суп с котом! Я сидела в коридоре. Валера с этой девицей зашли в кабинет. Потом Валера так там и остался, я только слышала его голос глухой, сдавленный: «Неужели ничего нельзя сделать? Исправить это можно? Так ведь печать пока действительна, можно это отменить как-то?» Он культурно там, в кабинете с юристом общался. А эта девушка выскочила с мобильным и стала кричать какому-то Вове: «Вова! Этих сук надо мочить, она на своего Терехова всю фирму записала, никаких долей никому не оставили, даже взнос Кузьмы не выделили! Сейчас без бумажки от Терехова ничего назад вернуть нельзя!»

– А какой взнос Кузьмы, он ведь все деньги присваивал! Он ни одной копейки не вложил!

– На него похоже, но это не главное. Валера в исполкоме мне заявил, что он – «ляжет на дно»! До Вас вот дозвонилась… По справочнику нашла. А Тереха я даже не знаю, как предупредить! Мобильный у него отвечает, что он вне зоны досягаемости. Может, он номер поменял, или вообще отключился… Господи!

– А там-то, в исполкоме, чем закончилось?

– Теперь это называется районной Администрацией, но неважно… За этой Алиной другая машина приехала с такими неприятными типами. Но к этой Алине они – со всем уважением! Она дверь у юриста открыла и сказала Валерию: «Ну, держись теперь, гнида!» Представляете? И эти противные бритые мальчики туда в кабинет зашли… Дверь закрыли. Юристка клялась, кричала громко, что я приходила лично и перерегистрацию на Тереха делала. А Валера молчал, только слышно было – бух, бух! Ногами… Я так перепугалась! Но мальчики вышли и меня не тронули, потому что я этой их Алине Вячеславовне сказала, что в это время в Анталии была. Меня мой муж будущий… Ну, это неважно… Паспорт я этой Алине показала заграничный! Она паспорт с собой взяла, но мальчикам кивнула, и они меня не били… Юристке потом скорую вызывали с сердцем. Валера из кабинета на меня прямо кинулся, но я ему тоже про Анталию напомнила… Они его били! Но при них он, правда, молчал! А мне он сказал так: «Это Катька! Это она мне за все отомстила!»

– Не столько ему… – сквозь слезы прошептала Катя.

– Жаль, я думала, что вы это нарочно для моего бывшего сделали. Как-то вся заранее к вам расположилась душевно… Ой, я, наверно, не то все говорю! А вы сами будете смотреть презентацию нового клуба своего бывшего мужа по кабельному? Говорят, там такой шик! Вы при разводе хоть что-то с него получите? Хорошо бы этот клуб! Я бы там вам помогла… О чем это я? Ах, да! Я сегодня ждала Валеру на его новой квартире… Вы там, конечно, не были? Понятно… Так вот. Совершенно случайно включила автоответчик, думала, что он, может быть, мне сообщение оставил… Он ведь меня тогда в исполкоме бросил, уехал куда-то к себе на дно. Я на трамвае домой добиралась. В полном смятении!

– Наина!

– Ах, да!.. Они ему назначают стрелку!

– Кому?

– Валерию! Сказали, что скинут сообщение и на мобильный и на пейджер, везде! И еще сказали, что этого застранца уже предупредили!

– Кого?

– Да Тереха, конечно! Вы бы как-то посоветовали Тереху к ним не ездить… Им его паспорт нужен… А сам он – нет! Он им вообще вреден сейчас. Я же Вам сама лично тоже не понадобилась! Какое смешное у нас делопроизводство!

– Что?

– Порядок, говорю, с этой регистрацией смешной. Я так полагаю, что Валера на стрелке и не появится, он дождется, пока Тереха того… Хорошо бы было наоборот, а?

– Я понимаю, что Вам было бы очень удобно, чтобы сейчас Валерия – того!

– Вы меня в цинизме обвиняете? Ради Бога! Но, уверяю Вас, это и для вас лично было бы удобнее, тем паче, что ситуацию эту создал не Терех, а наш с вами общий Валерочка на Тереховские деньги. Это ведь сейчас фирма – лакомый для всех кусок, но, строго говоря, начинал ее вообще Терех! Валера тогда ходил в каком-то заторможенном состоянии, он спиваться начал! Я же с ними работала, я помню! И, если хотите, я зла на Валеру, и на это у меня веские причины. А в последнее время он еще и заставил меня жить в страхе. Мне смешно, что сейчас он у себя «на дне» сидит, поджав хвост. Простите… Как Вы думаете, меня не тронут?

– Когда назначена стрелка?

– Завтра в восемь. Вечера, конечно. Но нынче рано темнеет…

– А где?

– Ну-у… Где обычно! Ладно, все доброго! Учтите, я Вам не звонила!