Текст книги "Как называются женщины. Феминитивы: история, устройство, конкуренция"

С днем рождения пары для автора

Можно гадать, как так вышло, что именно вновь сконструированный в XXI веке женский дериват от слова автор – пресловутая авторка – стал современным символом феминитивов. Вообще-то обозначение женщины-деятельницы, образованное от этого старого заимствования, существует уже, видимо, столетия. Самое раннее письменное употребление слова авторша (не авторка!), которое удалось обнаружить, относится к ещё пушкинской эпохе, к 1834 году. В сочинении Александра Шаховского “Три женитьбы вопреки рассудку”, опубликованном в популярнейшем толстом журнале “Библиотека для чтения”, оно относится к героине – французской актрисе и сочинительнице (стихотворке) Канделль.

Судя по всему, слово авторша в это время было нейтральным, не имело оттенка пренебрежительности. Так называет религиозно-консервативный мыслитель Константин Леонтьев в письме философу-почвеннику Николаю Страхову за 1869 год уважаемую писательницу, беллетристку, эссеистку, также заведующую беллетристическим отделом журнала “Русский вестник” Евгению Тур, сестру драматурга Александра Сухово-Кобылина. Знаменитый юрист и автор воспоминаний о Льве Толстом Анатолий Кони характеризует невестку Толстого как “авторшу нескольких прекрасных рассказов из народного быта” (1908).

Выходит, за словом авторша почти два столетия: Константин Леонтьев, Евгения Тур, мемуарист Петр Гнедич, юрист Кони, невестка Толстого Татьяна Берс. Да хотя бы драматург и театральный писатель пушкинского времени Александр Шаховской. А за словом авторка истории нет. Так и получается, невольно, конечно, что место настоящей истории женщин занимают мифы. Мне встретилась настоящая живая феминистка (правда, совсем юная), искренне верующая в то, что авторшей называли жену автора.

В современном феминистическом дискурсе ещё встречается утверждение, что в XIX веке использовалось слово авторица, со ссылкой на употребление слова писательницей и переводчицей Александрой Зражевской в статье “Зверинец”, опубликованной в 1842 году в “Маяке” – русском литературном журнале, выходившем в 1840–1845 годах. Но, судя по отсутствию этого слова в Национальном корпусе русского языка (базе данных электронных текстов) и ненахождению его сервисом Гугла – Гуглбукс, это авторское слово Зражевской.

Писательница, беллетристка, эссеистка, поэтесса… Постепенно все эти феминитивы прочно утверждаются в языке. Как, собственно, и сами обозначаемые ими занятия. Об этом свидетельствует, например, критик Дмитрий Писарев в 1862 году: “Если в наше время даровитая писательница пользуется всеобщим уважением, то это было иначе в тридцатых годах, когда… круг читающей публики был гораздо теснее и… предубеждение против литературного труда женщины имело свое значение” (“Русский Дон-Кихот”).

Наконец, возникает и феминитив репортёрша, сначала применительно к заграничной жизни: в литературном журнале “Книжки недели” за 1891 год появляется “мисс Ватерсон, известная как блестящая репортёрша судебных дел”. Однако совсем скоро появляется и первая русская репортёрша – Варвара Меньшикова, публикующая в “Киевском слове” статьи и беллетристику под псевдонимом О. Ольнем.

Своеобразно приветствует это событие популярнейший в 1890-х фельетонист Влас Дорошевич в московском издании “Новости дня”:

“Сударыни! Сударыни! Сударыни, блондинка, живущая в Киеве, открыла для вас целую Америку. Новая область женского труда, женщина будет здесь незаменима, вне конкуренции! Слушайте! Слушайте! Слушайте… Киевская блондинка решила заняться убийствами, грабежами, кражами, утоплениями молодых девушек и упадками с крыш рабочих.

Она репортёр! И репортёр прекрасный! Она достает пропасть известий. Еще бы! Женщина создана быть репортёром! Узнавать чужие секреты и рассказывать их всем. Кто сумеет сделать это лучше женщины? Какое другое занятие женщине больше по душе? Репортёр обязан “все узнавать”. Кто лучше женщины сумеет вызвать на откровение?

Бедного репортёрчика затирают, с ним нелюбезны. Хорошенькую дамочку всюду и везде посадят на первое место, ей все расскажут и все покажут. Сударыня, да человек нарочно какое-нибудь происшествие сделает, чтобы вас лишний раз увидеть! И как облагородит репортёрское звание репортёр, от которого пахнет духами; репортёр, безусловно, трезвый, за которым ухаживают; репортёр, которому целуют ручки. Пресса! О, моя мать! Мечтала ли ты, чтоб твоим представителям целовали руки? Куда не проникнет репортёр, туда проникнет репортёрша. Репортёры более не существуют. Да здравствует репортёрша!”

В этой шутливой декларации зависти к полувоображаемым женским репортёрским привилегиям была правда: проходит совсем немного времени, и репортёрша становится привычным явлением. И вот уже мы видим феминитивы журналистка, корреспондентка и хроникёрша.

“В Петербург из Америки приехала известная американская журналистка мисс Инслэй” (“Новости дня”. 19.10.1902). “Вот прошла Тыркова, вот ещё одна корреспондентка, не знаю ее фамилии…” (Е. Кизеветтер. “Революция 1905–1907 гг. глазами кадетов. Из дневников. 1905–1907”).

“Перед обедом ко мне зашла хроникёрша «Русской молвы» для интервьюирования”, записывает в 1913 году государственный деятель Иван Иванович Толстой (дневник опубликован в 1997 году издательством “Европейский дом”).

Стихотворица, поэтка и поэтесса

В XVIII веке мы встречали стихотворцев и стихотвориц. В начале следующего столетия полурусское стихотворец (первый корень от древнегреческого στίχος – ряд, строй, строка, стих) вытесняется заимствованием поэт. С феминитивом происходит та же история, только с запозданием. Собственно, он и куда менее частотен.

• Поэтка появилось раньше поэтессы. Поэтку впервые использовала Александра Зражевская в уже знакомой нам статье “Зверинец” в 1842 году. Таким образом, поэтка – слово старое, но очень редкое, и, похоже, серьезно его использовала только Зражевская в великосветской повести. В XIX веке постепенно в качестве основного феминитива утверждается поэтесса. Поэтка остается редким и маркированным, экспрессивным, ироническим.

Короче, слово не прижилось. Не полюбилось. Вот два, с сегодняшней точки зрения, вброса двух классиков, причем оба относятся к 1843 году.

Первый содержится в саркастически-злобном описании усадебных барышень совсем молодого тогда Ивана Тургенева:

 
Я не люблю восторженных девиц…
По деревням встречаешь их нередко;
Я не люблю их толстых, бледных лиц,
Иная же – помилуй бог – поэтка.
Всем восхищаются: и пеньем птиц,
Восходом солнца, небом и луною…
 

(Поэма “Параша”)

Второй принадлежит критику Виссариону Белинскому. Это тоже ироническое описание великосветского романа “сочинительницы г-жи А. Зражевской” под названием “Женщина, поэт и автор”, где “действуют все князья и княжны, графы и графини; имена героев самые романические – Лировы, Альмские, Сенирские, Минвановы, Днестровские, Пермские… тут изображена поэтка, выражаясь языком сочинительницы которая пишет и читает вслух, впрочем, довольно плохие стихи”.

Только не надо думать, что великий критик был сексистом и презирал женщин-литераторов. Это вовсе не так. Белинский неустанно хвалил произведения Александры Ишимовой, создавшей жанр популярной исторической литературы для детей и получившей в 1841 году престижную негосударственную Демидовскую премию за развитие наук (по разделу “педагогика”). Кстати, именно Ишимовой послал последнее в своей жизни письмо Пушкин. В день дуэли с Дантесом 27 января 1837 года он писал “милостивой государыне Александре Осиповне”: “Крайне жалею, что мне невозможно будет сегодня явиться на Ваше приглашение… Сегодня я нечаянно открыл Вашу Историю в рассказах и поневоле зачитался. Вот как надобно писать!”

Так что, похоже, слову поэтка не повезло по иным причинам.

• То, что поэтку вытеснила поэтесса (из французского poétesse), не случайность. Можно предположить фонетические ассоциации. Так вышло, что в русском языке обозначения женщин на -етка не нейтральны, у них особая аура. В этом сочетании звуков суффикс -ка будто вспоминает о том, что он ещё и уменьшительный. Точнее, это чувствует говорящий.

Особенно ярко это чувствовалось в XIX веке, когда французские заимствования на -ette, ставшие русскими словами кокетка, субретка, гризетка, лоретка, были у всех на слуху. Помните кокету из XVIII века? Французское coquette действительно сначала, в 1740-е годы, вошло именно в таком виде и лишь спустя несколько десятилетий было вытеснено фактически уменьшительным кокетка. Та же история произошла со словом брюнетка, и его первоначальная уменьшительность должна была какое-то время ощущаться.

Остальные подобные заимствования, видимо, сразу оформлялись на -ка, но во всех общий кусок значения подсвечивал уменьшительную роль суффикса. Что-то хорошенькое, несерьезное, очень женское, забавное. Субретка – актерское амплуа, от французского soubrette. Находчивая служанка, помогающая устраивать счастье в любви. “Это была бы превосходная субретка… живость в разговоре, свобода в телодвижениях, очень выразительная, простодушно-плутовская физиономия”, – описывает одну из актрис московский театрал Степан Жихарев в самом начале XIX столетия. Русские, частенько живавшие в Париже, прекрасно знали разнообразные типажи француженок небогатого происхождения. Гризетка от grisette – парижская швейка, обитательница мансард, неунывающая подружка бедных студентов. Лоретка от lorette – парижанка легкого поведения. Потом появлялись ещё и мидинетки (бегавшие на свидания в обеденный перерыв, полдень – midi), после определенного возраста переходившие под покровительство Святой Екатерины и становившиеся катринетками.

Так что неслучайно уже в 1916 году Александр Вертинский, используя фонетические ассоциации, назовет свою “одинокую глупую деточку” кокаинеткой. И, видимо, неслучайно suffragette, первоначально адаптированное по традиции на -етка – суфражетка, – в русском языке быстро вытеснилось фонетически более серьезным суфражистка (сначала это слово писалось по-русски с двумя “ф”). Воительница за права женщин – это не какая-нибудь субретка.

Получается, что суффикс женскости -ка, идущий после -ет, почти обречен ассоциироваться с уменьшительным -ка (как в детка, конфетка, газетка и проч.). И где только не эксплуатировалась эта ассоциация звука и смысла! “Ранетки”, например, – девичья поп-группа. Переосмысление разговорного названия сорта яблок ранет как названия девушек с намеком на раннесть и живость. Не говоря уж о нимфетках и старлетках.

Но именно несерьезным словом поэтка, уже забытым в XX веке, а не благополучно победившим поэтесса предпочла называть себя правозащитница и узница совести, одна из семерых, вышедших на Красную площадь 25 августа 1968 года с протестом против вторжения в Прагу, Наталья Горбаневская. Говорят, что в этом самоназвании была и самоирония, и отсылка к польскому языку. И вообще слово подходило ей, маленькой, похожей на девочку.

Неожиданно в наше время пристального внимания к феминитивам и идеологического приоритета, которым стал пользоваться суффикс -ка, старая конкуренция оживилась, подстегнутая переносом в русский ряда польских феминитивов, в том числе и поэтка. Оказывается, некоторым больше нравится это слово за “оттенок хулиганистости”. “А по мне так очень боевое слово, созвучное с «танкетка», «авиэтка». То есть девушка с активной позицией”; “Если речь идет о молодежном фестивале актуальной поэзии – то там поэтки, а если о собрании местечкового поэтического кружка «Белая березка», то там почти наверняка поэтессы” (из соцсетей). Кому-то слово поэтесса представляется слишком возвышенным, вычурным, пафосным, старомодно-серьезным – а возвышенность и пафос в нашем представлении часто балансируют на грани комичности. Тут в воображении и возникают участницы литобъединений.

Впрочем, авиэткой и девушкой с активной позицией готовы стать не все: “Мне в слове поэтка слышится некое подтрунивание: а, детка, ну ты пиши, пиши… если делать больше нечего”. Получается, в основе борьбы феминитивов может неявно лежать не дихотомия мужского и женского, а совсем другие противостояния – культурные, возрастные, – гораздо менее проявленные в дискуссиях, но подспудно ассоциирующиеся с теми или иными способами выражения женского.

• Постоянно вижу в дискуссиях утверждения: женщин не публиковали, женщинам не давали творить, поэтому не было и феминитивов – названий творческих профессий. Язык с этим не согласен. Отрицая реально употреблявшиеся тогда и попавшие в письменные источники реальные слова, мы перечеркиваем реальную историю женщин, женских занятий, творчества, достижений. Да просто искажаем реальную картину прошлого.

Вот и пример: “Супруга Хераскова, Елизавета Васильевна, была и сама стихотворица: она печатала в журналах; есть ее стихи в «Аонидах». Она была очень добра, умна и любезна. Ее любезность много придавала приятности их дому, уравновешивая важность и некоторую угрюмость ее мужа” (М. Дмитриев. “Мелочи из запаса моей памяти”. 1869).

Консерваторки, бестужевки, юристки и новые докторши

Но вернемся в “век девятнадцатый, железный”. Здесь все больше женских образовательных учреждений, все больше их преподавательниц, учительниц, инспектрис, наставниц и, соответственно, директрис этих самых учреждений. А с другой стороны – учениц, в первую очередь гимназисток (женские гимназии появились в России с 60-х годов XIX века). Впрочем, ещё в 40-е годы создаются средние епархиальные училища для дочерей духовенства, и появляются девочки-епархиалки.

С конца 1830-х годов (гораздо раньше, чем в Европе) начинают получать уже не частное домашнее, а официальное образование русские художницы и музыкантши. Сначала при Императорском обществе поощрения художеств открылись рисовальные классы для девочек, затем женщин стали принимать в Московское училище живописи, ваяния и зодчества, а в 1842 году и в Петербурге, в Санкт-Петербургской рисовальной школе для вольноопределяющихся, открылись женские вечерние классы. Наконец, женщин начинают принимать в Императорскую Академию художеств. Кстати, в 1852 году ее президентом становится женщина – великая княгиня Мария Николаевна. А в 1854 году женщина впервые получает медаль Академии – и ею была тоже сестра драматурга Сухово-Кобылина (как упоминавшаяся Евгения Тур), но другая – Софья – даровитая пейзажистка.

Что же касается музыкантш (в XIX веке остались только музыкантши, музыкантки исчезли – как обычно и бывает, из нескольких вариантов остается один), то среди них появляются консервато́рки. Появляются, собственно, одновременно с появлением самой консерватории – Санкт-Петербургской, открытой в 1862 году. Сразу после открытия в нее поступает девица Валентина Бергман. Но ссорится с директором Антоном Рубинштейном, покидает учебное заведение, берет частные уроки у композитора Александра Серова – и в 1863-м становится его женой. Об этом остается запись в дневнике Владимира Одоевского: “Серов женился на девушке-музыкантше – стипендиатке Музыкального Общества…”

Попутно замечаем феминитив стипендиатка, оказывается, существующий более полутора веков. Замечаем и саму возможность быть таковой. Валентина Серова стала первой русской женщиной – признанным композитором. А ее сын и тезка Валентин Серов – знаменитым художником (“Девочка с персиками”).

С музыкой связано и появление феминитива лауреатка. Сегодня это, судя по заголовкам, слово-призрак – то ли оно есть, то ли нет: “Самая молодая лауреат Нобелевской премии в истории зачислена в Оксфорд”. Между тем, слову более 100 лет. В “Очерке деятельности С.-Петербургского отделения Императорского русского музыкального общества”, изданном в 1909 году, так именуется одна из учениц консерватории, окончившая курс с золотой медалью: “Молодая лауреатка выступила летом и осенью 1877 года на многих концертных эстрадах Германии”. Такой же пример – “лауреатка Музыкальной Консерватории” – сопровождает слово в академическом Словаре русского языка, выходившем с 1891 года (выпуск на букву “л” издан в 1915-м).

• Конечно, наш объект – язык, а не жизнь. Но, подробно рассматривая первое, обнаруживаешь, что и второе не так однородно, как представляется авторам черно-белых схем. В искусстве женщины даже столетия назад встречали куда меньше препятствий, чем в некоторых других сферах.

В середине 50-х годов XIX века женщины наконец-то с огромным трудом добиваются и возможности университетского образования – им разрешают посещать вольнослушательницами лекции Петербургского университета. Правда, в 1859 году это право отнимают. А вот феминитив остается. “– Я… я более года посещала университет, покуда не вышло запрещения… – Так вы экс-студентка?” (В. Авенариус. “Бродящие силы. Современная идиллия”. 1865).

В 1870-е годы благодаря организации Высших женских курсов появляются курсистки. Слушательницы Бестужевских курсов часто называют себя бестужевками. Слушательницы Высших женских медицинских курсов при Медико-хирургической академии в Петербурге – медичками. Слушательниц Педагогических курсов, педагогического факультета могут назвать педагогичками (хотя иногда это слово используется и как женский вариант к педагог). Со временем появляются и исторички. “Соня невольно выпрямилась под этим взглядом и доложила: – Я курсистка. Историчка…”

Хотя двери университетов по-настоящему распахнулись перед девушками только в начале XX века, а курсы не давали выпускницам прав, аналогичных правам мужчин – выпускников университетов, но слово студентка осталось в ходу, так продолжали называть и курсисток.

А вот акушерство, бабичье дело, между прочим, преподавалось в России женщинам аж с середины XVIII века. Правда, в первой повивальной школе было подготовлено лишь 35 повитух. Да, именно повитух, бабок – термин акушерка становится привычным, судя по всему, лишь с 50-х годов XIX века. К тому времени акушер в отношении мужчины употреблялось уже больше полувека. Наконец, после введения земского самоуправления, в 1870-х годах, некоторые земские управы стали создавать собственные фельдшерские и акушерские школы, и в русском языке появился феминитив фельдшерица.

В Русско-турецкой войне 1877–1878 годов уже участвуют и санитарки: “Молчание первая прервала все та же маленькая стриженая сестра милосердия (или фельдшерица, или санитарка – их в подобных случаях разобрать было трудно)”[11]11
  Сборник военных рассказов, составленных офицерами – участниками войны 1877–1878. Т. 1 // Издание князя В. Мещерского. СПб., 1878.


[Закрыть].

Когда драматическая борьба русских женщин за право, во-первых, обучаться медицине, а во-вторых, профессионально работать врачом увенчалась успехом, феминитив докторша окончательно утвердил за собой значение деятельница. “Новая докторша – 27 лет, занималась сначала в Женеве, где получила диплом «бакалавра физических и естественных наук», а затем обратилась к изучению медицины в Цюрихе и Берлине” (“Русский листок”. 1907).

…В современных дискуссиях спорят, можно ли назвать женщину-стоматолога стоматологиней, а более 100 лет назад такой вопрос не вставал. “Она – дантистка. Она мне зубы рвала, а я ей ручки целовал” (М. Горький. Письма. 1889–1906).

“Это высказывается не только в ожидании писем, а и в том, как я себя веду у зубной врачихи”, – пишет в 1910 году в дневнике вятская гимназистка Нина А-ва, возможно, первый раз фиксируя на письме разговорный феминитив врачиха. Разговорный, но явно не просторечный, не деревенский, не грубый, каким он часто воспринимается сегодня, – дневник вообще-то написан прекрасным литературным языком.

Рождение врачебных феминитивов закономерно. Уже в 1910 году среди 15 тысяч русских врачей каждая 10-я – женщина. Это втрое больше, чем в Великобритании или Франции. А среди лиц, проходящих врачебную практику, теперь не только практиканты, но и практикантки.

11 ноября 1911 года принимается закон о разрешении женщинам получать высшее юридическое образование. При этом женщинам не разрешается работать по специальности. Такие реалии стоят за следующей фразой с ещё одним феминитивом: “В мировом суде выступала женщина-юристка Нечаева не как адвокат, а как частное лицо, которое по закону имеет право 3 раза в год выступать по чужим делам” (Газета “Копейка”. 23.12.1911)[12]12
  В 1911 году законопроект, позволяющий женщинам выступать в суде и адвокатуре, был принят судебной комиссией Государственной думы, прошел в Государственной думе во всех инстанциях, но был отклонен в Государственном совете в 1913-м. Только в марте 1917-го под давлением многотысячной манифестации женщин, организованной Российской лигой равноправия женщин, Временное правительство предоставило женщинам право занимать все должности на госслужбе вплоть до министерских. Попытка первой женщины – адвоката по уголовному праву Екатерины Абрамовны Флейшиц (1888–1968), окончившей с отличием юрфак Парижского университета в 1907-м и принятой помощником присяжного поверенного округа Петербургской судебной палаты, участвовать в заседании встретила яростный протест прокурора. И ее исключили из адвокатуры. С конца 1940-х Флейшиц – в числе основных участников работ по кодификации гражданского права. Она готовила проекты Гражданского кодекса СССР (1947–1951), Основ гражданского законодательства (1958–1961), Гражданского кодекса РСФСР (1957–1964), участвовала в консультировании проектов ГК всех союзных республик (1964–1965).


[Закрыть].

Вниз по социальной лестнице

Пора спускаться по классовой лестнице – туда, где трудящихся женщин гораздо больше.

Ступень ниже, помимо фельдшериц и акушерок, занимают девушки с гимназическим образованием, которым только с последней трети XIX века удается зарабатывать собственным трудом. Это сельские учительницы, стенографки, они же стенографистки, телеграфистки. Все эти профессии часто перечисляются во второй половине XX века в одном ряду.

“Ходила к ним, вместе читали, готовились, кто в учительницы, кто в акушерки, кто в телеграфистки…” (Г. Успенский. “Новые времена”. 1873).

“А впрочем, отчего же… нынче мода на это… Акушерки, стенографистки, телеграфистки… Дай бог счастливо, господа!” (Салтыков-Щедрин. “Современная идиллия”. 1877–1883).

“Я в Петербурге пожила ещё года два… Пробовала в телеграфистки, в акушерки думала… Потом в учительницы…” (А. Эртель. “Записки Степняка”. 1883).

“А все эти женские курсы, эти акушерки, астрономки, телеграфистки, землемерши, tout ce fatras…” (Салтыков-Щедрин. “Письма к тетеньке”. 1881–1882).

Высокое искусство стенографии, то есть быстрой записи устной речи, родилось задолго до XIX века, но систем этой самой записи в разные эпохи было много, и часто они создавались под конкретные задачи. В России увлеченный популяризатор науки Павел Ольхин адаптировал к русскому языку немецкую систему Франца Ксавера Габельсбергера. Получив одобрение Министерства народного просвещения, Ольхин организовал курсы стенографии в Санкт-Петербурге и руководил ими в 1865–1877 годах. Мы точно знаем, что на этих курсах учились женщины, потому что лучшая ученица Ольхина Анна Григорьевна Сниткина стала героиней одного из самых известных писательских романов. Под диктовку Достоевского она стенографировала, а потом расшифровывала роман “Игрок” – писатель должен был его создать меньше чем за месяц. За три октябрьских недели 1866 года кабальный договор был выполнен, а Достоевский и “стенографка моя, Анна Григорьевна Сниткина” обвенчались.

Тогда же, в 1860-е, женщин начали принимать на телеграфную службу (в 1871-м им было разрешено работать в общественных и правительственных учреждениях как таковых). Кстати, в это же время первые телеграфистки появились в Европе. Правда, не так уж много женщин работало в телеграфном ведомстве в первые десятилетия: меньше сотни.

Цитата из статьи и общих примечаний к высочайшему повелению, объявленному Министерством внутренних дел, “О форме обмундирования гражданских чиновников и служителей почтово-телеграфного ведомства”, свидетельствует о возможности употребления феминитива в самом что ни на есть формально-бюрократическом стиле: “Высочайше установленная 23 февраля 1866 года форма обмундирования для женщин-телеграфисток сохраняется женщинам, служащим в почтово-телеграфном ведомстве, но с заменою телеграфного знака”.

Позже в эту страту добавляются телефонистки и уже обсуждавшиеся машинистки – не швеи, а печатальщицы.

Как ни скромны были их заработки, для небогатых образованных дворянок и разночинок (еще один новый феминитив) это было спасение. Раньше они могли работать разве что гувернантками да ещё чтицами. Сейчас эта пара к чтец почти забыта, а ведь тоже была полноценная профессия в эпоху отсутствия аудиокниг. У писателя Петра Боборыкина к герою “ровно в десять приходила его чтица” (“Китай-город”. 1884). Совсем забытый синоним этого слова – лектриса, из французского lectrice.

Спускаемся ещё ниже – к простым работницам. Арсенал названий пополняется и здесь. Причина понятна: развитие промышленности. Можно даже сказать, что само старое слово работница в 80-е годы XIX века развивает новое значение – женщина, работающая на предприятии. “Приносить детей в детскую, устроенную при корпусе, может каждая работница, живущая в корпусе, не испрашивая на это никакого и ни у кого особого разрешения” (Г. Успенский. “Живые цифры”. 1888).

До этого мы видим у слова несколько иные роли – например, прислуга, помощница по хозяйству (в простых семьях). “Бойкая, живая и работница, какой поискать!” – положительная оценка девушки в крестьянском быту (А. Осипович (Новодворский). “Мечтатели”. 1881).

Эти роли, собственно, никуда не делись, видимо, поэтому и появилось более точное, специализированное слово: фабричная, параллельный субстантиват к такому же образованию фабричный.

Судя по тому, что впервые фабричная как субстантиват мелькает ещё в 1771 году, когда на фабриках работали крепостные (фабричная Марфа Афанасьева 27 лет), это прилагательное превращалось в существительное дважды. Еще в 1870-х годах XIX века это опять прилагательное: фабричная девушка. Но уже в 90-е – существительное: “…как фабричная, зарабатывающая по сорок копеек в день, совала ассистенту трехрублевку, пытаясь взяткою спасти своего умершего ребенка от поругания” (В. Вересаев. “Записки врача”. 1895–1900).

Ну а названия конкретных рабочих специализаций, несмотря на радикальные изменения в организации самого труда, могли оставаться прежними: вязальщица, перчаточница и т. п.

Мы, наконец, видим продавщицу. “У ограды восседала продавщица черешен, столь же сочная и розовая, как плоды в корзине у нее” (В. Авенариус. “Бродящие силы. Современная идиллия”. 1865).

Продавщица – феминитив от продавщик. В XIX веке у этого нечастого слова общее значение – тот, кто что-то продает. “Да к тому же я для вас продавщик, а вы представитель общества, желающего у меня купить возможно дешевле” (П. Боборыкин. “Василий Теркин”. 1892).

Валерий Брюсов отмечал в дневнике, что Андрей Белый в декабре 1905 года написал в журнал “Весы”: “Я продавщик – вы покупатели”. Как считал выдающийся советский лингвист Александр Реформатский, “слово продавщик ушло в просторечие”. В литературном языке оно таким образом утрачено. При этом изредка возникает… “И быстро, как продавщик ткани в магазине, отмерив, отхватывал ножницами кусок рукописи – ровно на тридцать рублей” (А. Вознесенский. “На виртуальном ветру”. 1998). Почему-то Вознесенскому для описания постаревшего футуриста Алексея Крученых потребовалось именно это слово.

Как вы думаете, когда в русском языке появились такие советские маникюрша, билетёрша, кассирша, контролёрша, бухгалтерша? Во времена Зощенко, Булгакова, Ильфа и Петрова? Отнюдь – ещё до революции. Владимир Иванович Немирович-Данченко (“На литературных хлебах”. 1891): “У красной занавеси входа – полная немка-контролёрша…”

А вот в 1914 году юморит над утром богатой ура-патриотки юморист Евгений Венский (Пяткин):

 
Час – ванна. Час – завтрак. Звонки телефона.
Потом маникюрша Сусанна Семенна.
А в сердце тревога жужжит, что оса:
– Ах, Господи Боже! четыре часа!..
К Лорану! Живей! Преисполнен отваги,
шоффер артистически строит зигзаги…
 

(Сборник “В тылу”)

И даже бухгалтерша уже в конце XIX века – не жена бухгалтера.

В 1891 году в издании, посвященном профессиональным женским школам в России, можно прочитать: “При мастерской есть закройщица, бухгалтерша и прислуга”. Речь, конечно, о женщине, исполняющей обязанности бухгалтера.

А вот в сельском хозяйстве особых технологических перемен вроде бы не наблюдается. Однако и здесь есть интересные феминитивы. Как вы думаете, когда в русском языке появилось слово гребчиха и что означало? Единственная приходящая на ум версия – спортивная, не правда ли? Слово обязано своим возникновением женской спортивной гребле, то есть сравнительно новое?

Представьте себе, оно существовало гораздо раньше, чем спортсменки взялись за весла. Ранний феминитив гребчиха образовался от гребец, но в совсем ином значении, отмеченном у Даля: “работник с граблями для уборки сена”. “Гребчиха-ноль” – это не девушка с веслом, а баба с граблями. “Соберутся к святодуховскому пруду соседние гребчихи за водой, полощутся в кустах, припасают ведра воды, умывают загорелые лица…” (Г. Данилевский. “Беглые в Новороссии”. 1862).