Автор книги: Ирина Фуфаева
Жанр: Языкознание, Наука и Образование
Возрастные ограничения: +12
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 9 (всего у книги 17 страниц)
• Лингвисты увидели закономерность: новые феминитивы возникали более или менее последовательно в легкой промышленности, где работало много женщин (текстильная и обувная промышленность, пищевка), в типографском и печатном деле и т. п. То же самое происходило в спорте: пол спортсмена принципиально важен. Яркое доказательство – в отсутствие в общенародном языке нормальных феминитивов к обыденным словам пловец, гребец, борец они, как мы видели, прекрасно образовались в профессиональном языке спортсменов: в 1940-е годы к ещё дореволюционной борчихе добавилась пловчиха, в 1960-е – гребчиха. А вот высокие звания и должности тяготели к непарным названиям: министр, академик, доцент, декан.
То же самое касалось слов, фигурирующих в званиях: только заслуженный учитель, Герой Советского Союза даже при наличии распространенных, обычных, литературных единиц учительница и героиня. Как вопиющую несправедливость расценивал награждение женщин такими званиями в книге “Правильно ли мы говорим?” (1960) советский сатирик Борис Тимофеев, принадлежавший к поколению, успевшему получить гимназическое образование: “Мужчина и женщина в Советском Союзе равноправны. Это – аксиома. Существуют учительницы, писательницы, артистки. Почему же они за последнее время называются учителями, писателями, артистами? Разве слово учительница, например, хоть в какой-либо степени умаляет труд той, которая отдает благородному делу обучения и воспитания детей десятки лет жизни?”
• Как видим, по мнению писателя, избегание обычных ходовых феминитивов в торжественных формулах как бы обнажает то ли второсортность, то ли недопустимость женского.
О том же – Лидия Чуковская, вслед за отцом защищавшая “живой как жизнь” от смертоносного канцелярита. “Почему всех переводчиц, руководительниц, председательниц превратили в переводчиков, руководителей, председателей? Почему все корреспондентки стали корреспондентами? Понять легко: за последние десятилетия множеством профессий, которыми ранее владели одни лишь мужчины, овладели также и женщины. Появились женщины-инженеры, женщины-архитекторы, женщины-экономисты, женщины-врачи. Было: «переводчица Вера Звягинцева». Стало: «переводчик Вера Звягинцева». От этого сами переводы не лучше и не хуже, но зачем? Умолкаю. Буду ожидать, пока «актриса» превратится в «актера», «певица» в «певца», а «танцовщица» в «танцовщика». Остался у меня один вопрос: жив ли ты – живой как жизнь?” (Статья “Моя грач прилетела”. 1995.)
Забавно, но ожидания отчасти сбылись. Комментарий в дискуссии: “А мне вот что интересно – первые записи в моей трудовой книжке – «артистка хора». А последние – «артист». Что случилось? Какова причина? Это же кто-то издал специальный указ… Пол я не меняла, если что”.
Ну, вроде бы ясно: движущей силой замены феминитивов на слова мужского рода стали советские бюрократы. В итоге их деятельности по унификации номенклатуры профессий большинство названий должностей и позиций были унифицированы по мужскому полу. Я, например, научный сотрудник, а не научная сотрудница.
Бюрократический след вполне правдоподобен.
• Современный официальный язык любит унификацию вообще, а не только в случае с названиями профессий. Например, влияние официального языка на общенародный совершенно точно замешано в вымывании падежей у топонимов среднего рода – названий городов, сел, поселков: Иваново, Одинцово, Осташково, Голицыно, Тушино, Переделкино, Люблино, Коптево, Павлово и тому подобного. Теперь жители Одинцова клянут безграмотность дикторов, сохраняющих старую литературную норму и склоняющих имя их города, как это было испокон веков. Чуть ли не петиции пишут против порчи языка. А ведь “недаром помнит вся Россия про день Бородина!”
При этом действительно многие носители русского языка ориентируются как на нечто правильное и незыблемое именно на современный им официальный, бюрократический язык, а не на язык художественной литературы, например. О таком явлении – проникновении пресловутого канцелярита даже в разговорную речь – писали многие, прежде всего Корней Чуковский, придумавший само слово канцелярит и собравший выразительные примеры такого проникновения в книге “Живой как жизнь” (1962).
Ориентация в разговорной речи на официальные наименования должностей, профессий тоже вполне реальна. Как у уже процитированной Екатерины Л.: “Есть профессия «художник», профессии «художница» нет. А если ещё я художник-педагог? Живописец. Как тогда? Живописица? Смешно… А всякие «художницы» и «борчихи» (шедеврально, не правда ли?) – это сущеглупие” (из Фейсбука).
Аргументы типа “Нет профессии «художница»!”, “Моя профессия «парикмахер»” явно отсылают к официальной номенклатуре профессий в качестве образца для тех, кто говорит на языке не официальном, а обычном.
Мотив № 4: избыточность
Зачем ломиться в открытую дверь?
С другой стороны…
Когда женщина даже в неформальной обстановке говорит о себе: “Я – художник” (кассир, учитель, лаборант, сотрудник, активист), можно подозревать ее в примазывании к первосортной группе, в ориентации на официальные нормы, на канцелярит, но вряд ли стоит упускать из виду, что феминитивный суффикс здесь на самом деле был бы избыточен, сообщал излишнюю информацию. Пол-то в этой ситуации и так известен. Вот в заголовке “Журналисту «МК» вручили премию” пол неизвестен (возможно, и неважен; это другой вопрос).
• Сама по себе избыточность не криминальна и даже является неотъемлемым свойством языка. Мы дублируем информацию то и дело. Например, когда кричим по телефону: “Я уже выхожу!”, произносим лишнее слово я. Ведь окончание глагола выхожу и так сообщает, что говорящий имеет в виду себя. Сказать “уже выхожу!” тоже можно и правильно. Почему-то конструкция с подлежащим, с я не отмирает. Или взять частицу не в конструкции “никогда не смеялся”. Зачем она? По-русски иначе выразить отрицание невозможно!
Избыточность как таковая создает запас прочности. Природе иногда требуется колоссальная избыточность – из миллионов икринок выживает одна. И в языке тоже дублирование делает передачу информации надежнее, особенно информации важной – отрицания, например.
• Тем не менее лишние языковые единицы могут в определенных условиях стать кандидатами на вылет. Например, если мы сильнее обычного нуждаемся в краткости. Или если эти единицы не слишком желательны по тем или иным причинам.
Поэтому, кажется, нельзя сводить мотивы избегания феминитивов к вуалированию пола как маркера второсортности и стремления бюрократов к единообразию. В сущности, в разбиравшихся выше словосочетаниях типа кавалерист-девица суффикс именно избыточен – кавалеристка-девица было бы уж слишком.
Вообще-то в дореволюционном газетном заголовке мне такое словосочетание встретилось: “Женщина-авиаторша Л.В. Зверева протестует” (“Петербургская газета”. 30.08.1911). Мало ли, бывают всякие мутации, но не всякие оказываются жизнеспособными, не всякие размножаются.
Абстрактных женщин-репортёров Влас Дорошевич именует феминитивом: “Куда не проникнет репортёр, туда проникнет репортёрша”. Здесь суффикс принципиален. Однако о конкретной Варваре Меньшиковой, рядом: “Она репортёр! И репортёр прекрасный!” Здесь феминитивный суффикс нес бы лишнюю информацию, а значит, отвлекал на второстепенное – и мысль не была бы выражена столь четко.
Отсюда не так трудно пойти дальше и отказаться от феминитивного суффикса вообще в любой ситуации, где пол неважен. Он может быть при этом и неизвестен, но к существу дела информация о нем ничего не добавляет. А таких ситуаций с течением времени становится все больше. Массовое применение мужских обозначений к женщине, в общем, совпадает с ростом равноправия, укорочения волос и юбок, дейнековских физкультурниц в белых трусах и майках и метростроевок в комбинезонах – одним словом, со сближением в картине мира этих, оказывается, не диаметрально противоположных объектов.
• Напрашивается сравнение феминитивов со специальными словами для незамужних женщин. Замужество превращало женщину в радикально другой объект. Девку, девицу, мадемуазель, боярышню, барышню – в бабу, даму, мадам, боярыню, барыню. Но вот различие перестало быть значимым, объекты в картине мира перестали серьезно различаться, и упоминание статуса стало избыточным. Девушка стала отличаться от женщины лишь возрастом. А дальше и это отличие начало таять. Пока одни ещё возмущаются беременными девушками, другие, при этом носители вполне литературного языка, уже спокойно называют девушками всех, кого нельзя отнести к бабушкам.
“Душа не имеет возраста”. Привычное высказывание. А пола? Пригвождена ли ты к нему, обязана ли объявлять его всегда, даже тогда, когда думаешь лишь о своем деле, о своем творчестве? Когда ты не женщина, а просто человек?
Описывая свое состояние и мысли о творчестве, настигшие ее ранним утром на вершине холма, девушка употребила слово мастер. Френдесса-феминистка сделала ей замечание: “Мастерица!” Конечно, слово мастер семантически куда богаче, чем мастерица, но для писавшей дело было не в этом, а в требовавшемся ей в данном случае отсутствии гендерной специфики: “А я в этот момент не была женщиной”.
Так же, как стало избыточным упоминание брачного статуса, становится избыточным упоминание пола, говорят противники специальных обозначений для женщин. “Я в первую очередь человек (существительное мужского рода) и только потом – женщина”.
Для кого-то избыточность упоминания пола и гендера распространяется на любые характеристики человека, для кого-то – только на профессиональные. “В моей картине мира специалист в идеале не имеет ни пола, ни гендера. Если на меня смотрят как на специалиста, мой пол и гендер маркировать не нужно”; “Употребляю новоделы-феминитивы до тех пор, пока они не затрагивают названия профессий. Волонтерка, чемпионка, авторка – норм. Хирургиня, редакторесса, геологиня – не буду” (из Фейсбука).
Отложим вопрос о новоделах, закроем глаза на якобы новизну слова чемпионка.
• А по сути – логично ли исключать информацию о поле из обозначения профессии?
В статье Горького “Литературные забавы”, написанной в 1935 году, есть фраза с примечательным противопоставлением двух списков занятий: “Я была батрачкой, горничной, домашним животным моего мужа… Я стала профессором философии, агрономом, парторгом…” В первой части этой фразы фигурируют старорежимные феминитивы батрачка и горничная, во второй – общечеловеческие названия. Академик Виноградов приводил эту цитату, чтобы привлечь внимание к отсутствию обозначений женщин, парных профессору, агроному, парторгу. Разве дело не в некоей лингвистической, фонетической, словообразовательной, физической невозможности сделать феминитив от профессора и агронома? А как же дореволюционное агрономка – помещица-землевладелица, изучившая агрономию? А вот советское неформальное название женщины-специалиста: “…и сильная, по-мужски грубоватая и рослая агрономша Орлова, все это люди больших специальных знаний” (М. Шагинян. “Урал в огне”. 1944). Это не речь колхозников – это авторская речь, и вполне уважительная. То есть сама возможность обозначить женщину-агронома есть, просто во фразе Горького унизительное и одновременно специфически женское противопоставляется престижному общечеловеческому.
Маховик положительной обратной связи
Между двумя способами называть женщину по деятельности начинается сложное взаимодействие. Упрощенно – конкуренция. Слова без показателя женскости, будь то телеграфист или репортёр, конкурируют со словами с показателем женскости: телеграфистка, репортёрша. Однако главное тут – детали конкуренции и победы одних слов над другими.
• Каждый раз, когда женщину называют товарищ, молодец, автор, художник, живописец, телеграфист, поэт, начальник, сотрудник – и даже не важно, по какой из перечисленных или упущенных нами причин называют, – тем меньше эти слова становятся про мужчин и тем больше они про всех. Тем меньше этим словам нужны особые поводы, специальные синтаксические ситуации, например, позиция сказуемого. И тем меньше такое обозначение в отношении женщины режет ухо и глаз, тем более нормальным оно становится. Положительная обратная связь[23]23
Известный современный лингвист Максим Кронгауз предупреждает: чем чаще сегодня мы вновь называем женщин феминитивами, тем больше названия профессий опять теряют “общечеловеческость”, возвращают себе семантику мужского пола. Опасность в том, что утрачивается общее слово. Это особенно неприятно, когда сама профессия никак не связана с полом, и общее слово важнее, чем соответствующие наименования мужчин и женщин.
[Закрыть].
И во второй половине века XX, и в нашем XXI веке тренд сохраняется. Общечеловеческое продолжает триумфально вытеснять традиционные феминитивные обозначения. Сюда вовлекается все больше названий занятий. Например, недавно дело дошло до сохранявшейся гендерной пары активист – активистка, и в газетном заголовке можно было увидеть слово активист о женщине. А ещё мне подарили цитату, где фигурировала гражданин России Мария. В последнем случае речь уже о почти катойкониме – гражданин буквально горожанин. А вот, только что, настоящий этноним, но пока как сказуемое: “Я, конечно, тот ещё литовец…” – пишет женщина.
Волны плещут где-то рядом с последними островками. То, что люди с удивлением реагируют на эти контексты, говорит об их новизне. Ведь словам руководитель или докладчик применительно к женщине давно никто не удивляется. И дело не только в физическом наличии феминитивов – руководительница и докладчица не только существуют, но и звучат благодаря суффиксам пристойно, не странно, – но и в маховике положительной обратной связи. Начальником человека женского пола называли неоднократно, а активистом и гражданином – нет, ещё не привычно. Ничего! Привыкнем.
• При этом с позиций, захваченных общечеловеческим, феминитивы вытесняются. То есть сейчас судьбу того или иного феминитива во многом определяет ситуация его пары – насколько слово без показателя женскости утвердилось в роли главного, насколько оно удовлетворяет потребностям носителей в передаче информации, не путает ли.
В этом соревновании явно лидирует слово врач – в основном благодаря экстралингвистической ситуации. Срабатывает критическая масса – то, что среди людей в белых халатах женщин не просто большинство, а решающее большинство. Этот жизненный факт перевернул восприятие, победил грамматические ожидания, что за словом без показателя женскости должен обязательно маячить мужчина.
Резюме: феминитивы – архаика?
Возникновение нового способа обозначать женщин – распространение на них слов, обозначавших мужчин и не имеющих показателя пола, – почти не связано с отсутствием нужных феминитивов, с дефицитом правильных суффиксов.
• Астроном Валентина Соколова, лаборант Маша Иванова, строитель Юля Фомина – это не печальная вынужденная мера, вызванная бедностью или неповоротливостью русского языка, который якобы не смог угнаться за прогрессом, новыми современными профессиями и т. п., и не породил новые слова. Это, как всегда, гибкий и быстрый ответ языка на потребности его носителей, в данном случае – на целый ряд потребностей. И чем чаще женщина строитель или лаборант, тем сильнее тает и размывается связь каждого из этих слов с обозначением мужчин.
Так, может, феминитивы – архаика, лингвистический гинекей, и в конце концов они вымрут? Каковы самые современные тренды? Как сейчас называют женщин?
Глава 8
Своя стоматолог, или Метаморфозы согласования
В 70-е годы XX века главный поэт СССР Евгений Евтушенко пишет стихотворение, которое оказалось непосредственно связанным с новым способом “выражения женскости”.
Поэт подумала и отказалась
Стихотворение “Поэт на рынке” посвящено встрече “среди капусты, сала” с поэтессой Маргаритой Алигер, пришедшей покупать мед для умирающей взрослой дочери. В тексте повторяются словосочетания одного типа: “поэт прославлена была когда-то…”, “поэт была худая и седая”, “поэт когда-то родила двух дочек”, “поэт, как никогда, сейчас писала”, “не знали, с кем пошла на поединок поэт однажды, проявив могучесть”, “поэт подумала и отказалась”… Этот почти рефрен с каждым повторением все сильнее обнажает антиграмматичность, странность словосочетаний, даже как бы подставляет автора, делает стихотворение почти самопародийным.
• Хотя, если копнуть чуть глубже, это не простое убегание от слова поэтесса[24]24
Евгений Евтушенко писал: “Я не люблю слова “поэтесса”… В нем есть что-то неуважительное к женщинам, которые пишут стихи, особенно когда – настоящие”.
[Закрыть], но и демонстративный прием: мужской род не обезличивает героиню, не лишает ее пола, а, наоборот, его подчеркивает, сталкиваясь и контрастируя с глаголами и прилагательными в женском роде. Как мужская шляпа, из-под которой выбивается локон.
Но самопародийность была, как брошенная перчатка, поднята; литературовед и юморист Зиновий Паперный написал злую как бы пародию, на деле, скорее, эпиграмму:
Евтушенко писало, что стояла поэт,
Евтушенко считало, что родов больше нет,
Евтушенко старалось доказать – все равно
у народа осталось Евтушенко одно.
Эпиграмма публике понравилась. Возможно, не только сама по себе и не только благодаря магическому дару Евтушенко раздражать читателей стихов ноткой фальши[25]25
В последующих изданиях автор оригинала заменил поэт на она.
[Закрыть]. Издеваясь над словосочетанием “стояла поэт”, эпиграмма высмеивала и весь обрыднувший соцреалистический дискурс с его произнесла парторг и бригадир нахмурилась. На то, что отсылка к этому дискурсу в какой-то степени была и в самом спародированном оригинале, как водится, никто не обратил внимания.
“Счетовод серьезно заболела” (А. Коптяева. “Иван Иванович”. 1950). “– А Сережка как же? – спросила комсорг” (П. Павленко. “Степное солнце”. 1949). “Зоотехник объяснила” (Г. Николаева. “Битва в пути”. 1959). “Диктор спокойно… представила ее” (Е. Мальцев. “От всего сердца”. 1948). “Прошу вас, – сказала секретарь” (П. Проскурин. “Горькие травы”. 1964). “Агроном прямо просеменила к двери” (Ю. Нагибин. “Слезай, приехали…”. 1954). “Библиотекарь пробежала глазами список” (Э. Офин. “Восклицательный знак”. 1955)…
Болеющая за дело зоотехник, интересующаяся комсорг, старательная библиотекарь и так далее – им пришлось отвечать за все бесконечное “степное солнце” социалистического реализма, словно именно они были на нем главными пятнами.
Вот и братья Стругацкие в те же годы мимоходом именно с их помощью пародируют и соцреализм, и советский газетный стиль. “…Женатый начальник главка… встречается с замужним технологом… Молодая пешеход добежал до переход…”
Опять вспомним и Лидию Чуковскую, боровшуюся с “врач велела” аж в 1995-м, почти в 90 лет, практически умирая. Выстрадана эта борьба была, без сомнения, во времена “Софьи Власьевны”. “«Моя врач велела»… Для меня это звучит невыносимо наподобие «моя грач прилетела». Слово «грач» мужского рода – откуда же «моя» и «прилетела»? Ну а «моя врач сказала» – чем это лучше? Разве это не столь же противоестественно? Единственный выход: срочно назвать имя, отчество или хотя бы фамилию врача или, на худой конец, ее выдумать: «Мой врач, Нина Михайловна, велела мне…» Тут все слова согласованы. Другого способа вырваться из этой ямы не вижу. Сказать «врачиха» – почему-то обидно; сказать «докторша» – это будет означать «жена доктора»”.
Опустим неточность с докторшей, отложим вопрос насчет обидности врачихи – но как же, когда, почему, зачем возникли антиграмматические обороты типа “стояла поэт”?
• Мы горячо отрицали жесткую связь грамматического рода русских существительных и пола обозначаемых ими людей, животных или инопланетян. Безразличие к полу, проявленное названиями деятелей типа врач, редактор, издатель, профессор, подвердило: всё так. То есть, конечно, это мы, носители русского языка, в массе оказались безразличны к тому, кого обозначает существительное мужского рода – мужчину или женщину. Как уже были безразличны, например, к тому, обозначают мужчину или женщину существительные грамматического женского рода особа, личность, сволочь.
Но, как стало ясно почти сразу, не всеми традиционными лингвистическими ценностями мы готовы поступиться. Не все гендерно-грамматические бастионы готовы сдать. Ну или, скажем, не всем частям речи так же наплевать на соответствие рода и пола, как существительным. Есть и более принципиальные единицы.
Зависимые, но принципиальные
Как известно, русские прилагательные и глаголы в прошедшем времени, в отличие от существительных, не обладают тем или иным грамматическим родом как неотъемлемым свойством, а изменяются по родам, принимают форму любого рода, как грамматический Локи. Подстраивают свой род под род существительного. Что в этом сложного? Подстраиваешься и подстраивайся. Главное – знать, какого рода существительное. И тогда просто выбираешь нужное окончание. Известная особа, известный профессор.
• Но если существительным мужского рода врач, профессор, кассир оказалось все равно, обозначать мужчину или женщину, то зависимым от них словам – наш врач назначил, профессор рассказал, пожилой кассир – это оказалось далеко не все равно.
Какую форму должен в прошедшем времени принять глагол рассказать, согласующийся со словом профессор? В чем вопрос? Зависимое слово принимает форму в соответствии с родом главного. Профессор рассказал. А если речь идет о женщине?
• И тут возникла коллизия. Выяснилось, что, если зависимое слово относится к человеку, его род зависит не только от рода главного слова.
С одной стороны, мы привыкли к согласованию по роду. Стол стоял, доска лежала. Кассир посчитал, кассирша посчитала. Зависимое слово служит главному.
С другой стороны, как выяснилось, мы привыкли и к согласованию по полу. Если речь о конкретной женщине, то рассказала, пришла, сказала, рассчитала. Даже если женщина не президентша, а президент, не врачиха, а врач, не кассирша, а кассир, не поэтесса, а поэт, не парикмахерша, а парикмахер, не дантистка, а дантист, не профессорша, а профессор.
И эта вторая согласовательная привычка (о которой мы, в общем-то, не знали) тоже оказалась очень важной и стойкой.
Между тем чем-то похожие истории в русском языке уже происходили.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.