Текст книги "Оберег на любовь. Том 1"

Молодой мужчина приземлился рядом со мной, обхватил свои колени руками, и затих. Я пыталась заглянуть ему в лицо и понять, что с ним происходит. Мне показалось, что он прячет глаза. Наконец, я поймала его глубокий взгляд. Глаза были абсолютно трезвыми, и в них разлилась грусть.

– Испугал тебя, да, Полин? Как дикий набросился. Прости, не могу, когда из-за меня страдают дети, – всячески пытался загладить неловкость Алексей и старательно делал вид, что между нами ничего не произошло.

…Да, я умнела не по дням, а по часам. Меня посетила догадка, что женатый мужчина обязан скрывать свои чувства, и нисколько не обиделась. Тем более ласковые слова, вырвавшиеся из его уст в порыве страсти, до сих пор витали в воздухе. Я продолжала их слышать, дышать ими, повторять про себя и никак не могла поверить: неужели эти нежные слова предназначались мне, обычной девчонке?

– Нет. Чего мне пугаться? Вы же не Серый Волк, а я не Красная Шапочка, – училась я кокетничать.

– Мне казалось, мы уже перешли на «ты», – произнес Алексей сакраментальную фразу.

Не помню, в каком рассказе, кажется, у Чехова – главные герои, влюбленные друг в друга по уши, все «выкали» да «выкали», и только под занавес перешли на «ты». Они опасались, что фамильярное обращение друг к другу испортит их чистые романтические отношения. Ерунда, честное слово. По-моему, когда люди переходят на «ты» – это знак того, что они полностью доверяют друг другу.

– Да я-то только за! Но ведь вы сами только что назвали меня ребенком.

– Не вы, а ты, – терпеливо поправил меня собеседник, – ну и что же? Пусть даже и ребенок. Дочка моя Сашка – тоже ребенок, но говорит мне «ты». Это же нормально, когда души родные.

Мне очень понравилось, как хорошо он сказал про души. Уж мы с ним точно прошли тест на родство душ, когда оба загорелись бредовой идеей взобраться на утес. Я вдруг замерла от сумасшедшего открытия, почуяв неведомое, скрытое пока за пеленой привыкания друг к другу, зарождающееся огромное чувство, будто прячущееся за волшебной китайской ширмой. Этот предмет интерьера, доставшийся нашей семье в наследство от деда и бабушки, живших когда-то в Манчжурии, с причудливыми, так и неразгаданными до конца картинками, пленяющими мое воображение своим изяществом и одновременно сложностью – для меня, натуры крайне впечатлительной, с детства отражал суть понятия «тайна». Сейчас ширма, главное назначение которой – скрывать самое интересное, кажется, только понемногу начинает приоткрываться, и вот оно – первое прозрение: «Оказывается, то хрупкое начало, о котором я пока не смею и мечтать – не мои абстрактные фантазии… Нет! А самая что ни на есть сладкая реальность!».

Ряд последующих событий показал: мы понимаем друг друга с полуслова, нас тянет друг к другу, как магнитом, а обстоятельства фантастическим образом способствуют дальнейшему сближению. Будто единство наших душ предопределено кем-то свыше. Но там, на Краю Света, мы еще не могли знать, что отныне у нас одна история на двоих, и нам уже никуда не деться от этой всевластной силы притяжения!

Глава 9. Шторм

Окружавший нас покой не мог, вероятно, длиться вечно: даже из опыта своей, пока еще недлинной жизни я знала, что все хорошее быстро кончается. Внезапно со стороны противоположного берега налетел порывистый ветер. Картина природы стала стремительно меняться: облака, только что еле заметные, нежно-молочного цвета и невесомые, как пух, превратились в одну огромную темно-сизую тучу. Грозовой фронт подступал уже со всех сторон, стремительно затягивая небо и навевая на меня воспоминания из детства.

…Однажды, будучи первоклашкой с торчащими косичками, я осталась дома одна. Мама ушла в магазин и там пропала. Видно, как всегда встала за чем-то в очередь. Я сидела за новым письменным столом и выводила в тетрадке домашнее задание по чистописанию. Задача состояла в том, чтобы красиво, без помарок, выдерживая строгий наклон, написать целую строчку единственного, но многократно повторяющегося слова. Образец, или так называемый «показ», воспроизведенный фантастически красивыми алыми чернилами, маячил на полях и завораживал глаз. Это моя первая учительница своим каллиграфическим почерком предложила правильный вариант написания простого русского слова «туча».

А за окном тем временем начиналась гроза! Казалось, весь белый свет погрузился во мрак. Черные лохмы грозовых облаков рвались и лопались от молний. От жутких раскатов грома, бо́хавших сразу после вспышки, можно было оглохнуть. Прилежная ученица в испуге не могла сдвинуться с места. Чтобы не видеть всего этого кошмара, я уткнулась носом в тетрадку и, несмотря ни на что, продолжала писать. Мирный скрип перышка хоть как-то успокаивал и отвлекал меня от леденящих душу, потусторонних звуков разбушевавшейся стихии. Однако вместо эталонного «туча» я накарябала не менее десятка неведомых русскому человеку словечек. «Чуча, чуча, чуча…», – очень старалась я, высунув от усердия язык. И так – целых две строчки! Наверное, от того, что тучи на небесах были ужасающе черны, я и заменила «т» на «ч». После, когда тьма отступила, уже под аккомпанемент проливного дождя я добросовестно перечитала свои же каракули, как нам советовали на уроках письма, и не заметила ошибки!

Не по годам грамотная Сонька смеялась до слез. И до сих пор, если вдруг завидит у меня ляпсус, нет-нет да припомнит мне мой детский огрех. Вот язва. Еще и подденет: «Эх, ты! Чуча…».

Сейчас комковатые зловещие облака будто возвратились из милого детства. Они спешно заволокли небо, а самое густое и темное зависло и набухало точно над нашим мысом. Но мне не было страшно. Скорее мне было невообразимо радостно. Ура, сейчас начнется! Пусть сильнее грянет буря! Жажда острых ощущений буревестника была мне близка, как никогда. Ураганный ветер трепал деревья и поднимал с земли все, что попадалось на его пути: листочки, травинки, былинки, иголки, песчинки, личинки, пылинки, закручивая их в спирали, похожие на настоящие маленькие торнадо. У Алексея в глазах мелькали бесноватые молнии. Подступавшая гроза явно была по нраву отчаянному парню. Да он, похоже, еще и романтик!

Он приобнял меня сзади за плечи и пропел негромко в самое ухо, словно хотел вдохнуть те чувства, что рвались из него наружу.

 
Какой большой ветер,
Напал на наш остров!
С домов он сдул крыши,
Как с молока пенку.
И если гвоздь острый пригнать концом к дому,
Без молотка даже он сам войдет в стену…
 

Я не раз уже слышала эту песню в исполнении известного барда, но смысла до конца разобрать не могла. Во-первых, певец слишком частил, во-вторых, сам текст казался мне больно замысловатым, особенно там, где автор загнул про гвоздь. По-моему, он сам на этом месте куплета спотыкался. В общем, раньше песня как-то не брала меня за живое. Но сейчас было все иначе! Ведь если сумасшедшие порывы сейчас запросто ломают ветви вековых деревьев, то загнать в стену гвоздь, похоже, им особого труда не составит. Алексей, не обращая внимания на творящиеся вокруг нас страсти, пел вдохновенно и медленно, умышлено растягивая строчки – наверное, чтобы я прониклась значимостью и красотой момента. С музыкальным слухом и голосом у этого парня было все в порядке. Своей песней он попал в точку, потому что этот остров НАШ! И ветер тоже наш. И гроза… Душа моя возликовала от того, что два сердца бьются в унисон в предчувствии надвигающегося нешуточного урагана.

Вдруг исполнитель прервался, скорчил страшную рожу и прорычал серым волком:

– Ну что, заяц, дрожишь? – И с шальным восторгом вскричал: – Ты только глянь туда. Посмотри, что там делается!

Я со сладким ужасом заглянула вниз. «Грозный» уже сполз в воду и теперь легко и задорно подскакивал на гребнях высокой волны. Отсюда он казался просто фантиком, привязанным к нитке. Похожую конструкцию обычно мастерят все, кому вздумается поиграть с проворным котенком. Моя сестренка нехитрую приладу называет одним словом и, лишь завидит какого-никакого кота, смешно канючит: «Бумажкунитку хочу. Сделай мне бумажкунитку…».

Шквалистый ветер грубо дергал веревку, беспрестанно теребя суденышко, и сверху было прекрасно видно, что оно готово вот-вот отвязаться и предательски нас покинуть.

– Как бы не подвел нас нынче наш «потешный» флот, – высказал свои опасения Алексей, хотя в его голосе никакой паники не наблюдалось.

– Почему потешный? – слегка обиделась я за «Грозного». – Флот как флот.

– Это, вообще-то, не мое выражение. Это Петр Первый, совсем еще пацаном, – как ты, наверное, – был, начал корабли строить и, шутя, дал флотилии такое название. Только флот-то нешуточным получился, – он с хитрецой подмигнул. – Там, помимо малых судов, и большие военные корабли имелись, с настоящей артиллерией. Все как положено. Потешная флотилия – это, можно сказать, репетиция будущего морского могущества России.

Ух, как стыдно-о-о! Петр в свои шестнадцать вон, какие дела творил, а я… Вот дубина. Это что же, за лето все науки выветрились из моей головы?

Я поднапрягла память и затараторила, торопясь скорее реабилитироваться и загладить досадный промах:

– Да, знаю, знаю. Мы это еще в седьмом классе проходили. На озере Плещеевом дело было…

– Молодец, историю знаешь, – незаслуженно похвалил меня Алексей.

И, не обращая внимания на мой конфуз, объявил, как мне показалось, с некоторым чувством вины:

– Ну что, дорогая Полина? Придется спускаться, иначе мы рискуем остаться здесь с тобой навек.

И мы начали снижение. Не скажу, что осторожно или продуманно. Со стороны, должно быть, зрелище было не для слабонервных. Мы перемещались по склону, как горные козы. Или козлы? Нет, скорее, как архары. Это бараны такие. В нашем зоопарке на клетке с этими животными висит информационная табличка: «Живут на склонах гор. Обладают очень упрямым нравом». Прямо как мы с Алексеем.

Где скачками, где кувырком, где на пятой точке, хохоча и задевая друг друга, мы устремились вниз. Извалялись в пыли, как черти. Леша пытался меня догнать, ухватить и задержать, но мой кураж уже было не остановить. Я удирала. Как только его рука приближалась и норовила меня сцапать, я звонко визжала от дикого экстаза, порожденного погоней, и всеми правдами-неправдами изворачивалась. Сама себе я казалась мелким грызуном, которому пока странным образом удается провести крупного хищника и чудом вырываться из его когтистых лап. Мы летели вниз, очертя голову и рискуя свернуть себе шею. На одном из резких виражей Алексей потерял топор. Томагавк выскользнул у него из-за пояса и запрыгал по склону, как живой.

– И урну с водой уронив, об утес ее дева разбила, – вдруг щелкнуло что-то в мозгу, и я стала громко декламировать, тяжело дыша, но при этом стараясь сохранить высокий стиль стиха.

Леша поддержал чтицу заразительным смехом. Заканчивала четверостишье я уже внизу, когда все: топор, Алексей и я, собрались в одну кучу. Парень сидел на земле, скрестив ноги, прижимал к груди плотницкий инструмент и, опустив глаза ниц, изображал кроткую деву. Ту, что «над вечной струей вечно печально сидит». А я бегала вокруг и хохотала как припадочная. Да, если не считать рекордного количества пыли, которую мы собрали по дороге, спуск в целом прошел благополучно.

Береговой ветер принес издалека смесь запахов. Пахло омытой зеленью, намокшей древесиной и родниковой свежестью. Где-то уже все закончилось.

– Так пахнет гроза, – сказал мне Леша уже серьезно, заметив мои нюхательные рефлексы. – Скоро начнется самое интересное. Смотри, сейчас все вокруг: и звуки, и запахи, и краски – все обострится.

На землю упали первые тяжелые, пока еще очень редкие, капли. В наэлектризованном воздухе сразу запахло озоном и пылью, которую чуть-чуть прибило влагой. Громыхало уже непосредственно над нами. Однако ливень еще какое-то время медлил, словно испытывал всеобщее терпение. Неспешно разгоняясь, дождь все больше накалял обстановку, заставляя замереть все живое и с трепетом ждать: что-то сейчас будет? И вдруг ливануло. Да так, что света белого не стало видно в мгновение ока! Глазам осталась лишь одна сплошная белая пелена.

Пока Алексей возился с лодкой, пытаясь покрепче привязать «бумажкунитку» к коряге, чтобы не унесло в «открытое море», мы промокли насквозь до этой самой нитки. Если вообще можно так выразиться, учитывая, что на нас был минимум одежды: купальник на мне, да легкие шорты на Леше. Странное дело – почему-то, когда выходишь из бассейна в абсолютно мокром купальнике, никогда не возникает ощущения, что ты не одет. Совсем другое дело, если тебя поливают сверху из ведра и впридачу безжалостно хлещут дождевыми розгами, атакуя со всех сторон. Тогда от ничтожного лоскутка шелковистого эластика будто не остается ничего вовсе. Струи воды бегут по всему телу как ручьи: по волосам, шее, раздваиваются на спине и на груди, затекают, куда им вздумается, пропитывая, морщиня, а кое-где даже оттопыривая тонкую ткань купальника, превращая его в весьма условное одеяние.

Алексей под оглушительные раскаты грома закончил возиться с лодкой и прокричал:

– В порядке. Теперь никуда не денется. Надо бы переждать. Ты как?

– Хорошо! – проорала я в ответ, потому что в этот момент молния резанула по воде буквально в двух шагах от меня, и яркая вспышка осветила весь берег.

Тут же, не заставив себя долго ждать, грянул очередной удар грома и раскатился прямо над нашими головами долгим эхом. Алексей окинул меня взглядом с головы до ног и остолбенел. И опять я почувствовала: что-то шевельнулось в сознании, а по телу пробежала дрожь, точно внутри пробуждалась от сна какая-то таинственная первобытная сила. Непривычный для меня взгляд молодого мужчины был горяч, настойчив и пронзителен, но при этом, как ни странно, приятен. И не смущал меня нисколько.

Я и не думала прикрываться. Собственно нечем мне было прикрываться. Парень замер, словно его приковали к месту. По-видимому, не в силах был отвести взгляда от живой картины. Возможно, какой-нибудь мечтательный художник назвал бы ее примерно так: «Купание юной девы под щедрым июльским ливнем». Струйка воды стекала у него со лба, и у меня возникло странное и непреодолимое желание слизать ее. Мы открыто наблюдали друг за другом в отблесках стихии. Наверное, сейчас, как никогда, каждый из нас ощущал себя частицей природы, и наши, почти раздетые дождем, тела стали ее естественным продолжением. Мы вдруг оказались причастны к небу, к реке, к ветру и дождю, слились воедино с мокрой землей, травой, деревьями, со всей живностью, переживающей вместе с нами эту редкостную по силе и красоте грозу!

Дождь еще какое-то время шел стеной и все же постепенно начал сдавать позиции. По земле растекались ручьи и пенились лужи, полные пузырей. Но с той же стороны, откуда пришла гроза, уже наметилось заметное просветление.

– Замерзла? Пойдем в воду, там теплее, – предложил Алексей, дотронувшись мне до плеча, и вдруг отпрянул, обжегшись. – Ох, ты! Какая ты горячая! Подгорели плечики-то? Это вы, мадам, перекупались.

– Ерунда. Чуть-чуть только, – ответила я бодро.

Нет, до чего, все же, приятно иногда побыть больной. Мне вдруг захотелось покапризничать.

– Купаться хочу!

Тогда он взял меня на руки, легко подхватив под лопатки и колени – так выносят раненых бойцов с поля боя, и потащил в воду. Видно, ассоциация с полем боя возникла у меня неслучайно. Пальба вокруг нас не умолкала. Все сверкало, шумело, кипело… Вдруг, как… шандарахнет! Прямо у меня над ухом. Словно одновременно лопнуло сразу сто воздушных шариков в одной большущей праздничной связке. На секундочку меня оглушило, и возникло яркое видение. Соня предстала передо мной в натуральную величину, она с укоризной качала головой и ставила нам с Алексеем один общий диагноз: «Купаться в грозу? Да вы точно психи!».

Но стоило окунуться с головой, как фантом моей здравомыслящей подруги сразу растворился без остатка. Леша оказался прав, в воде было намного теплее. Мы стали нырять, барахтаться, колошматить изо всех сил по воде ладонями и кулаками. Игра такая есть: кто больше кого окатит – в нее мы и играли. Зачерпывали полные пригоршни и выливали друг другу на макушки, словно нам не хватало сырости, захлебываясь от смеха и воды. Мы перестали обращать внимание на раскаты грома, которые, впрочем, уже были не столь душераздирающими, как прежде; на дождь, что периодически наглел, усиливая обстрел; на огромные пузыри, скачущие по волнам, как шарики пинг-понга. В состязании по обливанию победила дружба. И я, и Леша одновременно подняли руки. Каждый из нас в полном бессилии прокричал: «Все, хватит, сдаюсь»! Потом поплыли рядом, и я подумала, что сегодня, уже в который раз, все опять повторяется. Такой слаженности и упоительной легкости могут добиться только пловцы-синхронисты, которые тренируются годами. У нас же без всякой подготовки получилось шикарное шоу с фантастическими спецэффектами: водяными струями, водопадами, естественной подсветкой яркими молниями и шумовым сопровождением в виде грозовых раскатов. Мы уходили под воду, переворачивались, словно по команде, вместе задерживали дыхание и разом выныривали.

Когда наплавались вдоволь, Алексей настиг меня и воскликнул:

– Оп, кажется, рыбку поймал. Да не простую, а золотую! Или русалочку?

– Нет, русалкой быть не хочу. Они, заразы, коварные.

– А кем тогда хочешь?

– Летучей рыбой! Знаешь, меня в «Юном Натуралисте» одна картинка очень поразила. Представь себе: на фоне заката прямо над волнами парит стая… или косяк. Не знаю, как правильно. Вот, где чудо, правда? Рыбки могут порхать, как бабочки. А крылышки у них перламутровые. И чешуя вся искрится в лучах сиреневого заката. Потрясная фотка!

– Да. Красиво говоришь, Летучая рыба. Большой дельфин приветствует тебя и предлагает занять свое место в шлюпке, – важно молвил Алексей.

В его лице вдруг обнаружились мужественные черты настоящего вождя племени краснокожих.

– Теперь играем в индейцев? – обрадовалась я.

Но когда Леша отвязал лодку и подтащил ее ко мне, он скомандовал уже серьезно, с видимым беспокойством на лице:

– Давай-ка, юный натуралист, прыгай, а то вон губы уж совсем посинели.

Я все еще по инерции дурачилась: подпрыгивала в воде, как мячик, цеплялась ослабленными руками за борт и совершала одну попытку за другой, силясь подтянуться и влезть. Но мои старания были напрасны. Ничего не получалось, поскольку тело, дрожащее от смеха и изнеможения, совсем не желало подчиняться. Леша, напротив, был настроен решительно. Он, не церемонясь, подсадил шаловливого надоедливого ребенка в лодку, ловко запрыгнул сам и быстро схватился за весла. Высокие волны не хотели пропускать нас на большую воду. Гребни, опрокидываясь, образовывали клокочущую стекловидную пену. «Грозный» разворачивало и снова прибивало к берегу. Лишь благодаря правильной тактике капитана непреодолимый барьер был взят, и нам удалось отплыть от берега на безопасное расстояние. Волна здесь понемногу успокаивалась. Кажется, сейчас можно вовсе не грести, и экипажу – наконец-то перевести дух. Нашу шлюпку и так несло течением, вдобавок сильный попутный ветер теперь подгонял наш корабль в корму, а нас своей властной невидимой рукой по-хозяйски подталкивал в спину.

Умытые дождем и рекой, невесомые, как летучие рыбы, здорово уставшие, но пребывающие в едином романтическом порыве, мы продолжали путь вниз по реке.

Глава 10. Как вы яхту назовете, так она и поплывет

Все-таки правильно иногда говорит мне мама: «Все у тебя, дочь, не слава Богу». Вот и на этот раз в недозревшем организме моем, видно, под воздействием ряда внешних условий, как то: перегрева на солнце, длительного контакта с водой, мокрого, хоть выжимай, купальника, а главное, от всех пережитых за столь короткое время небывалых потрясений – произошел сбой. Меня вдруг начало мелко лихорадить, а вскоре сильно колотить и прошивать насквозь крупной дрожью, как при ударе током. Алексей стукнул себя по лбу и со словами: «Как же я забыл?» – полез в носовое отделение лодки и жестом фокусника извлек оттуда куртку. Вернее, это была даже не куртка, а брезентовая штормовка с множеством карманов. На рукаве и груди были пристрочены эмблемы «Лесосибирск 74» со стилизованными елками и фигуркой бурого мишки – несомненного хозяина тайги.

«Стройотрядовская!» – пояснил он уважительно и укутал меня в это одеяние вместе с головой, нахлобучив капюшон. Я поразилась: мало того, что ветровка осталась абсолютно сухой после проливного дождя, который не пощадил ничего вокруг, она хранила ценное тепло, накопленное еще до грозы алюминиевой лодочной обшивкой. От плотной ткани пахло нагретым металлом, пыльными дорогами, дымом костров, и чем-то неуловимо знакомым. Мне стало так уютно и безопасно в его стройотрядовской шкурке. Я пригрелась и притихла. Пусть за бортом все еще непогода, но Леша будто взял меня под свое крыло, и я вновь оказалась в его теплых руках… «Так хорошо не бывает», – настигла меня худая незваная мысль, и с этого момента в меня вселилось беспокойство.

Мы возвращались. Неужели, сказка закончилась? Алексей внимательно заглянул в мое лицо, заметил тревогу. Могу поспорить, его одолевали похожие мысли, потому что в его глазах читалась мука человека, который не представляет, как ему поступать дальше. Он первым сумел взять себя в руки и, пытаясь отвлечь мое внимание от безрадостных дум, бодрым голосом стал меня нахваливать:

– А ты молодец, Полина. Смотри, в-о-он аж куда забралась!

И показал рукой на верхушку утеса. С невысказанной тоской я послала свой взгляд туда, где еще совсем недавно мы сидели, тесно прижавшись плечом к плечу, и говорили обо всем. Мне показалось, наш Край Света отдаляется от нас с невиданной скоростью, – сердце сжалось.

Леша изо всех сил пытался развеселить меня. Он хрипел, подражая знаменитому голосу и стараясь вложить в слова ту же неукротимую энергию: «Альпинистка моя, скалолазка моя…». Не помогло. И он опять мне пел, только теперь уже не песни, а незаслуженные дифирамбы: «Ох, и смелая ты, Полина, девчонка! Такое светопреставление пережила и ни разу не пикнула».

– Мы вообще-то вместе пережили… – рассеянно проговорила я. – Ты, я и «Грозный». Кстати, Леш, почему лодку назвали «Грозным»? Что-то здесь не вяжется. Лодка – «она, моя». Значит, и имя должно быть женского рода…

Я спрашивала, с усилием делая вид, что мне это интересно, и стараясь больше не глядеть в сторону заветного берега, чтобы не бередить понапрасну душу.

– Не знаю. Бывший хозяин так решил. Мечтателем, наверное, был. Может, видел в своей лодке сторожевой корабль, а может, военный фрегат. Кто ж его знает? – у Алексея опять загорелись глаза. – А хочешь, мы его… то есть ее – хочешь, переименуем?

– Ага. Давай!

– Я бы знаешь, как назвал? «Гром»! В память об уникальной грозе. По-моему, лучшего названия для корабля не придумать.

– Здорово! Звучит как салют и с прежним именем сочетается, – его предложение пришлось мне по душе, но тут я вспомнила: – Подожди, Леш, но «Гром» – снова мужского рода.

– Ах да, – Алексей даже немного расстроился. – Ну, хорошо. Пусть тогда будет, пусть будет… – он задумался. – К примеру, «Жозефина».

– Постой. Так, кажется, звали жену Наполеона? – сразу оживилась я.

Наконец-то и мне представилась возможность блеснуть своими знаниями. Как удачно, что для наполеоновской жены нашлось в моей памяти крохотное местечко.

– Все правильно, законной супругой она ему доводилась. Думаю, в те времена под славным именем «Жозефина» ходил не один парусник. По-моему, Полина, очень недурной выбор, и нашей бригантине наверняка понравится гордое имя императрицы. Ты ведь помнишь: «Как вы яхту назовете, так она и поплывет», – мягко убеждал меня Алексей и приводил дополнительные аргументы в пользу Жозефины: – Опять же, хороший стимул для команды. От одного только упоминания прекрасного женского имени всех, кто торчит на палубе, непременно растащит на подвиги.

– Эффектно. Только, Леш, у нас же мирное судно – плывем себе, никого не трогаем. К чему нам подвиги? Нам бы что-нибудь попроще. Может, «Коломбина»? – озарило меня, но я тут же сдалась. – Нет, вроде совсем не то. Как-то скучновато.

– Скучновато, – согласился Алексей, – всего лишь лицо второго плана в слабенькой пьеске. Давай уж лучше тогда «Буратиной» обзовем. По крайней мере, с таким деревянным именем уж точно не потонем.

Мы посмеялись и по очереди стали предлагать теперь уж совсем несуразные, иногда надуманные, а порою откровенно глупые имена. Они сыпались с наших губ бойко и озорно, точно мы щелкали семечки на деревенской вечерке.

– Вот еще интересное имечко… как же его там… – хитро щурилась я и притворно хмурила лоб, делая вид, что с усилием вытаскиваю из подкорки очередное оригинальное название.

– О! Кажется, вспомнила: «Кобелино»!

Алексей ахнул и ласково погрозил мне пальцем:

– Ах ты, разбойница! В принципе, вариант любопытный. Для привлечения поголовного внимания вполне годится. Однако нам не подходит.

– Отчего же? – я, естественно в шутку, надула губы, пытаясь изобразить обиду: – Все ясно. Потому что не ты его предложил.

– Куда мне! Ни в жисть бы до такого не додумался.

– И все-таки, почему моя версия не принимается? – приставала я к Леше, а он не отмахивался и важно объяснял, стараясь сохранять серьезность:

– Во-первых, звучит непристойно, а во-вторых, насколько мне известно, Кобелино – по большей части мужское имя. Забыла? Ведь наша цель – благозвучные светлые имена, причем исключительно женские.

Для печали почти не осталось времени. В запасе были всего лишь несколько минут, бесценных минут, чтобы насмеяться, наговориться и насмотреться друг на друга. А мы продолжали выдумывать. У нас, как ни странно, получалось смешно – скорее всего, от страха. Ведь оба страшно боялись, что не успеем утолить жажду общения и страстную потребность хотя бы еще чуть-чуть побыть рядом. Отпущенные нам мгновения таяли, как снег, а мы, будто в агонии, продолжали выкамаривать.

– Сюзанна! – выкрикивала я.

– Согласен, – без боя сдавался мой собеседник, – вполне морской вариант. Вернее, даже пиратский.

– Пиратский? А пираты-то здесь с какого боку? – азартно допытывалась я, рисуя в воображении развевающийся по ветру «веселый Роджер».

– Вот слушай историю. Один пират, чтобы увековечить имя своей возлюбленной, ее-то как раз и звали Сюзанной, выколол буквы иголкой у себя на плече. Кровища хлестала, скажу тебе! Между прочим, так появилась первая татуировка на земле.

Не знаю, имел ли место этот факт на самом деле или рассказчик все выдумал на ходу, но пиратский поступок показался мне верхом рыцарства и утонченного безрассудства, и в полном восхищении я воскликнула:

– Ой, Леш, как романтично!

– Да уж… – ухмыльнулся мой друг, – в антисанитарных условиях расковырять себе кожу циркулем, чтобы доказать любовь – действительно, должно быть, романтично…

– Каким еще циркулем? Ты же говорил, иглой.

– Не уверен, что на пиратском корабле водились швейные иголки, а вот циркуль обязательно был. Сей прибор совершенно необходим капитану. Чем еще расстояние до суши мерить? Кстати говоря, после этого случая к костям и черепу на всех пиратских флагах добавилось еще и сердце.

– Ага. И циркуль.

– Не смею с точностью утверждать, но скорее всего это был кинжал, а не циркуль.

Все-таки сколько же в нем сохранилось мальчишеского! Вот и сейчас в течение всего диалога Алексей очень смешно изображал влюбленного пирата, делая выпуклые круглые глаза и вращая ими, как настоящий разбойник.

– Так. Какие еще варианты имеются? – строго спрашивал капитан флибустьерского судна, не выходя из образа.

– Ура, ура! Я новое придумала – «Дрозофила», – пришло на ум сначала звонкое словцо, а потом уж и смысл прояснился.

– Что ж. Неплохо. Может быть, может быть… – растерянно говорил Алексей, с удивлением оглядывая внезапно подкравшийся к нам родной берег.

Обратный путь оказался куда короче. Сейчас лодка не просто плыла по течению, она неслась по волнам, будто ей кто паруса приделал.

– Так что же по поводу мушки? – напомнила я, заметив, как он сник.

– Тогда уж лучше пусть будет полноценной «Мухой», – спохватился Алексей и, чуть повеселев, добавил: – В общем-то, нетрудно себе представить верткую лодчонку, которая зовется «Мухой» и лётает мухой туда-сюда, с берега на берег…

Вдруг, изменив тон на учительский, он обратился ко мне с обличительной речью и воззванием:

– Вот что я вам, девушка, скажу. Что-то мелко мы с вами последнее время плаваем. Красавца «Грозного» переименовать в паразитирующее насекомое! И вообще, похоже, у вас в патриотическом воспитании пробел, «батенька». На иностранщину все больше тянет. И это в то время, когда в стране существует воз прекрасных русских имен. Нуте-с, милочка, давайте-ка, поднапрягите память. Это нам сейчас айхиважно.

Все-таки он меня рассмешил. Так похоже картавить! Не поддержать его талантливую игру было невозможно. Я встала, поклонилась в пояс – именно так, в моем понимании, должны были вести себя ходоки у Ленина – и, сделав максимально преданные собачьи глаза, подыграла актеру:

– Землицы бы нам, товарищ…

Алексей прыснул и погрозил мне, на этот раз уже не пальцем, а кулаком.

Сдавленно хихикая, я продолжала:

– И то правда, дедушка. Скажем, наша Агриппина ничуть не хуже их Жозефины. Или, например, Акулина – тоже вполне себе имя…

Пока мы перебирали варианты, дождик совсем перестал, тучи почти рассеялись, а наш оптимизм иссяк. Скоро деревня. А за ней пойдут наделы «землицы», с бело-сине-фиолетовыми островками зацветающего картофеля, от которых уже рукой подать до дач. Мне опять стало зябко. Я ежилась и мучилась неопределенностью: неужели совсем скоро каждый из нас просто помашет другому ручкой на прощанье, и все? Мне хотелось кричать: «Не хочу! Так не должно быть. Ну что же ты молчишь? Скажи, что мы не будем расставаться. Никогда!». Невероятным усилием воли еще как-то удавалось держаться на плаву и делать вид, что меня интересует лишь светящаяся точка, пульсирующая на берегу. В нее я и уставилась ничего не видящим взглядом – притворялась, что засмотрелась вдаль, а сама уже еле сдерживала слезы.

Алексей вяло шевелил веслами, и то, кажется, только за тем, чтобы притормозить. Капитан явно не торопился в порт приписки и намеренно препятствовал движению судна. «Да он, как и я, не желает мириться с расставанием, – родилась у меня догадка. – Ведь видно же, невооруженным взглядом видно, все его существо противится нашему скорому возвращению!»

Не зря Леша тянул время. В голове его зрело решение. После продолжительной паузы он, как ни в чем не бывало, спросил:

– Полина, ты, наверное, голодная? Вот же я осел! Даже сухарей не догадался с собой прихватить.